Станция "Октябрьская". Час пик. Поезд опаздывает буквально на полминуты. Толпа быстро увеличивается. Люди жмутся к краю платформы, чтобы занять лучшие места для штурма. Женский голос с какой-то истеринкой начинает размеренно зомбировать из хриплых динамиков: «Отойдите от края платформы! На путях метрополитена высокое напряжение!» Голос намеренно подчеркивает интонацией ударные слоги, будто пытаясь звучать как спокойный голос, записанный заранее. Но, когда это не помогает, голос срывается. Полный тревоги, в истерике он начинает дрожать и уже не контролирует свои интонации:

- Отойдите от края платформы! Сразу за поездом идет пустой поезд! Не задерживали поезд! - верещит в микрофон, наверное, та самая контролер, которая стоит на входе.

Поезд прибывает. С его спинами вываливаются сначала молодые парни, потом остальные пассажиры. Ребята подстерегают у дверей. К ним сзади пытаются пристроиться новые пассажиры или те, кого вынесло течением в живой коридор и кто не смог зацепиться за поручень или занять спинную защиту в одном из углов. Начинается загрузка. Вагоны быстро набиваются людьми. Они пытаются втиснуться, вдавиться, протолкнуть себе маленькую ступеньку, ухватившись за внутреннюю стенку вагона над головой. Те, кто остался снаружи, снова и снова штурмуют вагоны, ища слабое место в обороне. Голос из динамиков уже не сдерживается и визжит в бешенстве, переходя от уговоров к угрозам. Машинист сначала непрестанно включает «Ускорьте посадку. Не задерживайте поезд », потом обрезает запись до « Ускорьте посадку ». Одновременно он щелкает дверями, которые никак не могут закрыться. Впрочем, даже в этой напряженной атмосфере каждый вздрагивает от неожиданности, услышав машиниста, который врывается в эфир, брызгая слюной:

- Ну, мы долго будем еще двери держать ?! Сзади пустой поезд стоит. Освобождаем двери! - машинист злится, продолжает психоваць. Это слышно по тому, как он неистово щелкает дверями. - Ос-во-бо-жда-ем двери, я сказал !!! - он захлебывается от злости, последние его слова заставляют оторваться от книги даже тех, кто сидит в наушниках.

В конце концов девушка, чья нога уже долгое время дергалась лодыжкой между платформой и поездом, была освобождена чьими-то сильными руками, которые вытащили ее вверх внутрь вагона и дали закрыться дверям.

Она стояла, прижатая лицом к стеклу, подавленая, испуганая пережитым. Думала о туфле, который остался лежать на «путях высокого напряжения», о ноге, которую чуть не покалечили, о своей горькой судьбе.

Как она сейчас поедет домой в одной туфле? Стоит ли возвращаться за ней сейчас, когда там столько людей и никому не будет до нее дела? Почему ей все время так не везет?

От печали и безысходности хотелось плакать, но она сдерживалась, потому что боялась обратить на себя внимание. Быстренько выскочила на своей станции и добежала до выхода из метро.

На улице было темно и холодно. С неба моросил дождь. Аккуратно ступая ножкой в одном чулке, чтобы не попасть в лужу или грязь, она попрыгала по микрорайону к своему дому.

Тихо открыла входную дверь, зашла в темный тесный коридорчик, сбросила куртку, свою единственную оставшуюся туфлю и незаметно проскользнула в дальнюю маленькую комнатку. Бросила сумку под стол, упала на кровать, уткнувшись лицом в подушку, и утонула в слезах.

Как тяжело жить. Люди давят, жрут друг друга, идут по головам и не замечают ничего и никого. Ради чего? Они сами не знают. Просто так повелось. Унизить, втоптать в грязь, разорвать на куски, чтобы успеть, отхватить, не быть слабым. Люди выстраиваются в очередь в магазине, очередь на почте, очередь в сером тусклом метро, чтобы выстоять, победить, не быть последними.

«А я всегда стою последняя», - она еще сильнее обхватила подушку руками, выливая в нее остатки слез.

Наконец девушка поднялась, вытерла слезы и включила старенький компьютер. Ей хотелось оторваться от тяжелых мыслей. Она начала проверять электронную почту, припоминая события этого дня.

***

Утром, запыхавшись, она едва успела залететь в класс перед преподавателем. Повезло, что та тоже опаздывала. На первое занятие пришло всего семь человек из двенадцати. В полутемной маленькой комнатке с обшарпанными стенами было так холодно, что вся ее группа сидела в куртках и пальто подальше от окна. Преподавательницу, которая пришла подменить заболевшую коллегу, они видели впервые.

- Кто-нибудь может мне ответить, зачем вы здесь учитесь? - будто шутя, спросила преподавательница, когда началось занятие. Крашеная блондинка в очках, она была уже не первой молодости, но все еще щеголяла в сапожках с высоченными шпильками и алом платье с глубоким декольте. Заниматься по книжке у нее явно не было никакого желания.

- Чтобы потом работать, - тихо ответил кто-то.

- Работать кем? Переводчиками? Вы хоть знаете, сколько сейчас переводчиков нужно на рабочем рынке? Я вам могу сказать. Ни одного. Своих нечем занять. Я вчера переводила для ... - и она начала рассказывать о том, как переводила на пресс-конференции для одной иностранной музыкальной группы. Как музыкантов этих никто не встретил в аэропорту, как они вынуждены были сами искать свой отель, но, естественно, об этом они на конференции не могли говорить, потому что должны были оставаться постоянно вежливыми, и поэтому говорили, как им все нравится в холодном промозглом Минске. Как они ходили под дождём по Троицкому предместью и восхищались местной архитектурой, хотя на самом деле на то у них не было времени, потому что их почти два часа продержали в аэропорту, они очень замерзли и уже шморгали носами и начали чихать. Тут уже не до пения. Как потом нашли какую-то девушку, родственницу одного из организаторов концерта, но та не понимала английский язык на слух. И тогда организаторы побежали искать профессионала, нашли ее, но поначалу не хотели платить даже по самому низкому тарифу. Но потом она уступила, потому что самозванцев-переводчиков, как та девушка, сейчас развелось, как собак нерезаных. И самое плохое, что заказчикам плевать на качество перевода, им главное цена. Так что единственная причина учить иностранный язык, это чтобы потом уехать за границу. А так почти все и делают, у кого есть возможность. Половина потока на всех факультетах после лета не вернулась из Соединенных Штатов. Окончила занятие преподаватель-блондинка сумбурно, переключившись на себя:

- Мой бывший муж любил шутить. Когда друзья к нему в гости приходили, он им говорил: жена моя любит групповой секс. Они смотрят на меня, рты открыли, мол, неужели так? А я тут же рядом стою, стесняюсь на них глаза поднять. Ну, как бы, да, люблю, киваю. А муж мой бывший им потом такой: любит, потому что сочкануть можно!

Выходили вместе на хмурый двор старого корпуса, который ранее был общежитием. Анна шла с подругой, держа ее под руку, чтобы не поскользнуться.

- Ты за кого голосовать будешь? - спросила она у подруги.

Как раз на ближайшее воскресенье были назначены выборы Президента.

- Я на выборы вообще не пойду. Только время терять. И так все понятно. Опять элегантная победа.

- А я за любого пойду голосовать, чтобы только мой голос ему не достался. Так все надоело.

- Все равно достанется. О политике менее думой. Лучше спать будешь.

***

«А что если он действительно меня любит? Неужели разница в возрасте и расстояние в тысячи километров между нами может помешать нам быть вместе, любить друг друга и быть счастливыми? "

Анна смотрела на фотографию уже немолодого, но приятного мужчины, стоящего в тени пальм, опираясь спиной на ленд крузер, на фоне большого дома, похожего на маленький дворец с башнями, колоннами и террасой, и снова представляла себя хозяйкой этого дома. Только она и он, одни в этом большом доме на берегу Тихого океана в солнечной Калифорнии. Она родит ему столько детей, сколько он пожелает. Она будет растить их лучшими людьми, чем они сами, чем ее разведенные родители. И она будет лучшей женой для него и лучшей матерью для их детей.

«Наверное трудно представить, как можно влюбиться в человека только по фотографии, - писал он, когда они только познакомились. - Я и сам не поверил бы. Со мной такого никогда не было. Я засыпаю и думаю о тебе, просыпаюсь снова с мыслями только о тебе. Ты случайно не занимаешься черной магией? Мне очень одиноко. Ты моя единственная надежда на счастье в этой бессмысленной жизни ».

Ей тоже было одиноко. И приятно, что на нее обратил внимание этот мужчина. Сначала она была довольно осторожна и сдержанна в своих ответах на его ухаживания. Но с течением времени он все больше и больше раскрывался перед ней как человек. Он рассказал ей о том, как его обманула жена, забрала все его деньги, детей, которые были его единственным смыслом жизни, и ушла к любовнику. Несмотря на свои беды, он довольно оптимистично относился к будущему и постоянно шутил. Это нравилось ей. Она начала сама писать ему длинные письма, а ее жизнь и надежды все больше и больше зависели от того, получит она сегодня от него е-мейл или нет.

«Я бы хотел, чтобы ты всегда была рядом со мной, моей верной и любимой женщиной, женой и матерью моих детей», - писал он.

Он предложил ей встретиться. Только не в Минске, а в Варшаве, куда он поедет на конференцию. Они давно планировали эту встречу. Он писал, что ему трудно получить визу в Беларусь из-за каких-то своих политических взглядов и деятельности в США.

Несколько месяцев назад она втайне от родителей взяла деньги, отложенные на учебу, и начала оформление визы за покупками в Польшу. Остальные деньги ей понадобятся во время поездки.

«Что если я не понравлюсь ему?» - думала Анна, долго ворочаясь с одного бока на другой перед тем, как заснуть.

***

Анна жила одна с родителями в трехкомнатной квартире. Когда родители развелись, она вздохнула с облегчением, может теперь они успокоятся и перестанут ругаться. Но худшее только начиналось. Сначала они разделили полочки в холодильнике, потом все остальное. Только разъехаться не было возможности, потому что никто не хотел уступать. Мать боялась потерять жилье или быть обманутой. Отец не хотел этим заниматься. Он приходил с работы усталый, садился ужинать. Приходила мама из библиотеки, и снова начиналась ругань. Летела посуда, лились слезы, сыпались проклятия. Анна начала избегать соседей, которые постоянно барабанили по батареям. Таких матов, таких диких криков, которые разлетались на два этажа вверх и вниз, никто не ожидал от семьи инженера и библиотекаря.

Иногда мама запирали входную дверь. Тогда отец выбивал дверь ногой. Мама бежала к участковому милиционеру, потом в поликлинику снимать побои. Потом от нервного срыва мама ложилась на неделю в больницу. А через полгода все повторялось снова, и каждый желал друг другу «сдохнуть поскорее».

Шло время. Старший брат не выдержал и переехал на съемную квартиру. Анна осталась. Родители запирались каждый в своей комнате на замок. Папа смотрел весь вечер телевизор, мама ходила вечером в церковь. Выходили они только на кухню, когда там никого не было. Но это временное затишье, как гнойный нарыв, вызревало и лопалось с еще большей силой, от которой тряслись стены и вылетало стекло.

Раньше замков в их квартире не было. А теперь родители всегда запирали свои комнаты на замок. Каждый из них старался перетянуть Анну на свою сторону. От каждой комнаты у Анны был ключ. Она могла брать продукты с любой полочки. Но от этих нововведений ей самой хотелось завести полочку и врезать замок в дверь своей комнаты.

***

Анна проснулась рано и долго лежала в постели, прислушиваясь к звукам квартиры.

Сначала встала мама. Она прошла по коридору на кухню. Слышно было, как шуршат ее тапочки. Мама задержалась на кухне на время, потом вернулась обратно в коридор, немного пошумела пакетами возле холодильника и, наконец, решилась зайти в зал. Дверь в зал всегда открывалась с треском, который ни с чем не перепутаешь.

- Пошла вон! Кто тебе разрешал сюда заходить! - сразу раздался рев отца.

Мама чуть замешкалась с ответом, очевидно, в нерешительности остановившись в дверном проеме.

- Скотина неблагодарная! Я за тобой всю посуду перемыла, - она хлопнула дверью и вернулась в коридор, прошла к входной двери и обратно. Пошуршала у холодильника. Чтобы через минуту снова с треском распахнуть дверь в зал и закричать:

- Когда ты научишься туалетную бумагу покупать?

В ответ в ее сторону полетел тапок. Дверь захлопнулась. Возвращаясь по коридору обратно, мама тихо сквозь слезы бормотала:

- Скотина, скорее бы он сдох уже, - она зашла в свою комнату и закрыла за собой дверь. Засов провернулся два раза.

Теперь пришла очередь отца. Он босиком шел в ванную по коридору. Его ступни прилипали к линолеуму, а колени похрустывали. Отец со злостью распахнул дверь ванной так, что ручка ляснула о стену, и начал утренний туалет: громко умывался, фыркая носом, как морж, чистил зубы, брился электробритвой, шлепал себя по щекам ладонями с одеколоном. Наконец, он вытерся полотенцем и пошел по коридору в кухню. Там закрылся и включил радио.

***

В сером небе не было просветов. Анна стояла под козырьком подъезда и ждала, что моросящий дождь вдруг прекратится или хотя бы утихнет на пять минут, чтобы она могла добежать до школы. Зонтик она не взяла, а подниматься наверх в квартиру она не хотела. Там снова началась ссора.

«Зачем я вообще затеяла весь этот выход в белый свет? Сидела бы себе дома. Можно было бы в наушниках музыку послушать. От одного моего голоса все равно ничего не изменится. Эти старые сапоги еще натянула », - Анна с досадой посмотрела на ноги.

«Хоть один раз в жизни можно проголосовать? Как минимум совесть останется чистой. Никто не сможет потом обвинить меня в том, что я равнодушно отношусь к судьбе страны. Фу, как это пафосно звучит. Разве мой голос не украдут, если я проголосую? »

«Его украдут, даже если проголосуешь, - коварно прошептал ей пессимизм. - Тем более, если проголосуешь сегодня! »

"Ну и пусть. Это останется на совести тех, кто украдет мой голос. Моя совесть останется чистой ».

Дождь усилился, и Анна, не обращая на него внимание, вышла из-под навеса и пошла в школу. Когда пришла, все волосы были мокрые.

В субботу в школе было пусто, как никогда. Она остановилась и осмотрелась. В фойе висели фотографии кандидатов, стрелка показывала направление, в котором находился избирательный участок.

Она пошла по коридору, и стрелки быстро привели ее к классу музыки. За столами напротив входа с печальными лицами сидели члены избирательной комиссии. Их было трое: степенный мужчина лет сорока, в костюме при галстуке, сразу видно, председатель, он сидел посередине; женщина с кислым выражением лица, похожая на учительницу, которую пригнали сюда ради массовки; и молодая брюнетка в очках с распущенными волосами, которая оторвала взгляд от телефона на короткий момент, наверное, только для того, чтобы презрительно улыбнуться Анне и снова уставиться в свой телефон.

"Они будут сидеть здесь сегодня весь день и завтра тоже. Интересно, в какой момент украдут мой голос? Сразу или в конце?"

Анна подошла к председателю и протянула ему паспорт. Он нашел ее в списках и выдал бюллетень. Жестом предложил пройти за ширму, но Анне это показалось излишним. Она поставила птичку, держа бюллетень в руках, потом сложила его в несколько раз и просунула в щель урны.

"Какое удачное название - «урна»".

Брюнетка снова презрительно взглянула на нее.

«Вот и все. Мое первое голосование, первое волеизъявление, - Анна медленно возвращалась по коридору к выходу. - Надеюсь, и последнее в этой дебильной стране ».

Она чувствовала некую вялость, апатию, как будто только что закончилась одна часть ее жизни, она перевернула страницу, и вот начинается новая глава.

***

Автобус приехал в Варшаву утром в воскресенье. Ярко светило солнце, от которого без привычки начали болеть глаза. Анна закрыла их и сидела так, прижавшись лбом к стеклу. По щекам текли две маленькие слезинки, а ей было так приятно чувствовать солнечное тепло на коже. Она вообразила, что лежит в шезлонге и греется в лучах солнца.

"И так будет каждый день, так будет всегда".

Она открыла глаза и тревожно посмотрела на часы.

"Сегодня я встречусь с ним. Сегодня все решится".

Ночью автобус долго стоял в очереди на границе. Сначала около часа на обочине, потом, когда подъехали к контрольно-пропускному пункту и всех выгнали на холод, автобус начали проверять пограничники.

Слабо моросил мелкий дождь, белорусские пограничники никуда не спешили, и Анна тогда подумала, что, возможно, это последний раз, когда она вот так стоит под дождём в три часа ночи, и надо хорошенько запомнить этот момент, чтобы не забывать потом, в какой стране она родилась.

Польскую границу прошли за две минуты.

***

Она не узнала его.
Он прошёл мимо, остановился в нерешительности где-то сбоку, потом вернулся, потоптался возле окна с телефоном в руке. Наконец, подошёл к ней и негромко спросил:
- Анна?
Она вздрогнула и обернулась. Это был он. Только сейчас она с ужасом осознала, что это всё же был он. Подтянутый загорелый мужчина с фотографии превратился в обрюзгшего типа с обвислым животом, сединой на висках и плешью, прикрытой остатками волос.
- Мишель? - от Мишеля осталось только гладко выбритое лицо, покрытое морщинами, обезображенное двойным подбородком.
Она встала, сомневаясь, протянуть ему руку или сразу убежать. Но бежать было поздно и к тому же некуда. В фойе гостиницы Шератон почти никого не было кроме их двоих. Она уже назвала его имя, а значит это была она – Анна.
Он сел в глубокое кожаное кресло напротив. Между ними на прозрачном стеклянном столике лежали беспорядочно разбросанные газеты и журналы. Первые минуты она не отрываясь смотрела на них, чтобы хоть как-то успокоиться, но постепенно её страх проходил, и она начала потихоньку подавать признаки жизни.
Он говорил с ней. Медленно и ласково. Было что-то отеческое в его интонациях. Он задавал ей вопросы, на которые можно было ответить коротко. И она охотно отвечала коротко, радуясь возможности быть хоть чем-то полезной в его монологе. Он обращался к ней, как к старому знакомому. Словно и не было между ними тех признаний, которыми она жила все эти месяцы. В какой-то момент он пошутил, и она рассмеялась. Она уже не думала о нём, как о будущем супруге. Ей было весело с ним, и этот мужчина, который годился ей в отцы, смешил её. Он не признавался ей в любви, не вспоминал про переписку в интернете, не делал глупых замечаний по поводу её старых ботинок. Они словно знакомились заново, и это происходило в ускоренном режиме, потому что они уже столько месяцев были знакомы.
Мишель предложил ей пообедать вместе, и она с радостью согласилась. Она не знала, что с ним делать. Сказать, что у неё дела, и просто так уйти ― некрасиво. Шляться по городу в гордом одиночестве до вечера тоже не хотелось. Для себя она решила, что они останутся друзьями, на нечто большее у неё просто не хватало фантазии.
У него была большая добрая улыбка, по-детски нежный, ласковый взгляд, от которого она чувствовала себя маленькой девочкой рядом с ним. От него исходила некая отеческая любовь, которой ей так не хватало. Он и баловал её, как только отец может баловать свою дочку. Купил ей мороженое зачем-то, хотя она не просила, потом шарик, затем ёщё розу в придачу. В парке они не пропустили ни одного ларька, ни одного аттракциона. Мишелю всё везде нужно было попробовать. Она смирилась с этим и в какой-то момент словила себя на мысли, что ей это безумно нравится ― всё попробовать. Раньше она даже не задумывалась, хочет она всё попробовать или нет, потому что дело упиралось в деньги. А теперь у неё появилась такая невероятная свобода, словно крылья выросли за спиной. И она порхала как бабочка от одного киоска к другому.
Мишель уже не был похож на грозного викинга, за которого она его приняла в самом начале, - с большим горбатым носом, складками кожи вокруг рта, массивным подбородком, ращеплённым пополам вражеским клинком. Нет, теперь это был мишка Балу из мультика Диснея, со смешными ушами и чубом волос, который и дурачился точно также, как Балу. Всё время корчил смешные рожи. А она была лягушонком Маугли. В ресторане, куда они зашли поужинать, играла живая музыка, и они пошли танцевать. Мишка Балу взял её за руки и начал кружить, а она со своими пятьюдесятью килограмми оторвала ноги и полетела вокруг него, как на карусели. Потом был медленный танец. Потом ещё один. Мишель оказался опытным танцором, куда только подевалась медвежья неуклюжесть? Он кружил её, как ветер кружит листья в осеннем парке, при этом изящно выгибая спину и втягивая живот. Их тела сближались, и близость его выпуклых широких губ уже не казалась ей такой пугающей. Его огромная волосатая рука почти полностью охватывала её за талию, и она снова чувствовала себя хрупкой соломинкой, несущейся по бурной реке к водопаду.
Анна не заметила, как выпила четыре бокала за вечер. Они вернулись к столу и заказали десерт. Её голова кружилась то ли от танцев, то ли от шампанского, но ей казалось, что и от того, и от другого, но прежде всего от счастья. Она тайно рассматривала Мишку, как дети иногда изучают ослика или пони. Всё в нём казалось ей забавным. Вот у него оттопыренные уши, вот - густые мохнатые брови, а вот чёрные толстые волосики в носу, которые особенно хорошо видно, когда стоишь прямо под ним, прижавшись к его тёплому пузу.
Мишель уверенной рукой в очередной раз наполнил бокалы и весело спросил:
- Can you give me your left hand?
Она, не задумываясь, достала свою левую ручку из-под стола и протянула ему. «Может, хочет поцеловать её?» - мелькнула игривая мысль в голове. Но в следующий момент Мишель уже надевал невероятной красоты золотое обручальное колечко с бриллиантом на её безымянный пальчик. От волнения у неё перехватило дыхание. Рука задрожала, потом похолодела, и, наконец, налилась жаром. Она опустила взгляд на стол, жар продолжал распространяться по всему телу. Она чувствовала, что краснеет, как рак. До самых корней чёрных, как вороное крыло, волос.
- Анна, will you marry me? - Мишель не отпускал её ручку. Другой рукой он поглаживал её пальчики, невольно косаясь колечка.
- Мне нужно подумать, - тихо ответила она по-английски, боясь поднять на него глаза.
- Да, конечно. Я понимаю, что нельзя так быстро. Я бы хотел, чтобы ты оставила это кольцо себе. Даже если ты потом скажешь мне нет. Для меня это очень важно. Я хочу, чтобы ты знала, что я всегда буду любить и помнить тебя, - он отпустил её руку, и она быстро спрятала её под стол.
Принесли пирожные, и Мишель, как ни в чём не бывало, начал рассказывать ей про десерты в Калифорнии. Про то, какие они бывают и чем отличаются от здешних. Аня теребила колечко под столом и напряжённо думала.
Колечко было явно очень дорогое. Она не может оставить его себе просто так. Что бы не говорил Мишель, это был огромный бриллиант, который, наверняка, стоил десятки тысяч долларов.
Мишель заметил её волнение и предложил потанцевать. Это был медленный танец. Аня положила руку ему на плечо, и теперь все её мысли были сконцентрированы вокруг этого кольца. Она продолжала молчать, голова снова кружилась. Мишель наклонился и поцеловал её в щёку. Она не испугалась. Теперь она думала, о том, что такое любовь и почему Мишель вызывал у неё такие противоречивые чувства.
«Есть только один способ проверить», - решила она и впервые, не боясь, посмотрела ему прямо в глаза.
Он воспринял этот взгляд, как сигнал к действию, и жадно накрыл её рот своими мясистыми губами.
Аня не сопротивлялась. Она закрыла глаза, представляя себе другого Мишеля. Того, который стоял на фотографии, а не того, чей толстый язык проникал в её рот. Она представляла себя хозяйкой маленького замка в солнечной Калифорнии. Как она едет в собственном автомобиле вдоль побережья, потом паркуется возле пляжа.
Она не сопротивлялась, когда Мишель вёл её к себе в номер. В этот момент она уже разулась и шла по песку к океану. Не сопротивлялась, когда в темноте он срывал с неё одежду, покрывая её худое тело мокрыми поцелуями. Всего этого она не чувствовала и не замечала.  Она была уже далеко от этого места.
Она шла вдоль береговой линии, наслаждаясь гулом океана. Пенистые волны ласкали её ступни. Тягучий, как глина, песок выталкивал ноги, стремясь вернуть себе первозданную девственность. Остановившись, Аня повернулась лицом к воде и устремила свой взгляд вдаль. Бесконечная водная гладь блестела и переливалась на солнце, простираясь до самого горизонта. Там, где небесная лазурь без единого облачка куполом накрывала серебристо-синию бездну под собой, появился одинокий парус. Он плыл прямо на неё. Она тревожно всматривалась в его очертания, которые становились всё отчётливее. Наконец, она смогла разглядеть его. Это был чёрный парус.
***

Анна ехала обратно в том же автобусе. Она сидела у окна, рассматривая унылый осенний пейзаж, который проплывал за стеклом. Опять моросил дождь, снова долго стояли на белорусской границе. Из разговоров в автобусе она узнала о результатах выборов, и какая-то странная радость закралась ей в душу.

"Ну и давитесь теперь в этом гадюшнике еще пять лет», - думала она.

Ее соседка, полная пожилая женщина, всю дорогу пыталась завести разговор. Ей было скучно, и она лезла к Анне с дежурными вопросами: учишься или работаешь, зачем ездила в Варшаву, почему одна? Анна сказала, что ездила к родственникам в гости, но это вызвало у соседки только кучу дополнительных вопросов. К концу поездки Анна так запуталось, что уже сама не помнила, к кому и зачем она ездила и куда ходила в Варшаве. Женщина отказывалась принимать неполные ответы, а Анна не хотела быть невежливой. Тогда соседка, наверное, поставила себе цель выяснить все до конца. Время от времени она просыпалась с новым вопросом, которым ставила под сомнение все предыдущие ответы. Ее мозг усиленно работал над разгадкой тайны. Ее вопросы, внешне безобидные, ставили в тупик Анну, заставляя ее лгать еще больше.

Анна раздраженно теребила кольцо, когда соседка впервые обратила на него внимание.

- Красивое колечко. Жених подарил?

- Да.

- А вот тут по-моему позолота начала облазить, - соседка показала на маленькое темное пятнышко сбоку.

Анна присмотрелась и действительно увидела, как сбоку на колечке начинает шелушиться желтая краска. Под ней был обычный черный металл. Она вспомнила сон прошлой ночью, отвернулась и заплакала.

***

Мишель спускался в лифте на первый этаж. До одиннадцати оставалось еще минут десять, и он хотел успеть позавтракать. В фойе его уже ждала Анна. Он на секунду задумался, может, пригласить ее позавтракать вместе, но потом решил, что лучше ничего не менять и следовать старой схеме.

Через пятнадцать минут он снова стоял в фойе у стойки рэсэпшена и играл с телефоном, глядя в сторону Анны. Наконец, неуверенной походкой он прошел к журнальному столику со стульями возле окна, наблюдая за ее реакцией. Она будто узнала его, но сделала вид, что продолжает рассматривать журналы.

- Анна?

Она вздрогнула, повернулась и встала со стула. Это была курносая Анна из Винницы. С волнистыми каштановыми волосами, неправильным прикусом и легким пушком на верхней губе. В отличие от Анны из Минска она плохо говорила по-английски.

«Об этом нельзя забывать, - думал Мишель. - Ничего нельзя забывать, чтобы не запутаться ».

Он засунул руку в карман и нащупал там очередную коробочку с колечком за три доллара. В этом году он купил четыре. Пятое - для Анны из Речицы - он получил бесплатно в качестве подарка, чему был несказанно рад. Отпуск в этом году, году Анны, тоже начинался удачно, и это не могло не радовать.

Убедившись, что все на месте и идет по плану, Мишель растянулся в детской улыбке и сделал шаг вперед. Девушка смущенно улыбнулась ему в ответ:

- Мишель?