Вот еще, это второе мое "творение", больше нема, для сравнения и выравнивания))

В городском парке тихо и спокойно. Щебечут беззаботные птицы.  Прогуливаются одинокие прохожие, потягивая лимонады из прозрачных бутылок и мирно беседуя о своем, важном и не очень. Лишь черный пес, поджарый, с белыми подпалинами, выбиваясь из спокойного, размеренного ритма, спешит по своим собачьим делам. Он высоко поднимает лапы, обжигая о горячий асфальт нежные их подушечки, тревожно смотрит на прохожих и время от времени грозным рычанием отгоняет от себя  домашних, избалованных шавок. Оскалил зубы он и на ребенка, который, ловко избавившись от материнской руки, озорно присвистнув, запустил в него палку.

-  Фу, паршивец, и не стыдно тебе животных обижать? –  окрикнул мальчишку мужчина, безмятежно куривший на лавочке. – А ты, блохастый,  брось скалиться, молодые все глупые, жестокие, - философски изрек он, и, чрезвычайно довольный собой, запустил бычок прямиком в мусорку, попутно доставая новую сигарету.

Пес остановился, склонил голову набок, высунув розовый язык и тяжело вдыхая раскаленный воздух. Словно понимая сказанное, благодарно взглянул на человека умными глазами, махнул хвостом и продолжил путь. Солнце беспощадно слепило его глаза, вгрызалось в густую шерсть. Не спасала даже тень, отбрасываемая густыми кронами ухоженных деревьев аллеи.

Покинув территорию парка, пес свернул на пригородную трассу,  оглянулся по сторонам, пропуская проезжающие автомобили. Убедившись, что дорога пуста, пересек улицу, углубившись в заросли кустарника. Тропинка, местами заросшая травой, уводила все дальше от города, туда, где не услышать веселых людских возгласов, детского смеха, и даже птицы щебечут там приглушенней и тише. Местное кладбище, огороженное невысокой, местами обвалившейся изгородью, манило пса. Сердце его тоскливо сжималось, из глотки рвалось наружу едва сдерживаемое повизгивание. Перемахнув через забор, огромной черной тенью помчался  туда, где, смыкаясь над тремя ухоженными могилами, тонкие, гибкие березы, переплетаясь ветвями, сдерживают солнечный свет, охраняя покой людей, давно покинувших этот мир.

На мгновение пес замер перед черной литой решеткой, перебирая лапами, а затем, перепрыгнув через нее, осторожно, шаг за шагом, приблизился к темным монолитным плитам, окутанным зеленым вьюном. Нарастающий постепенно, тоскливый, неукротимый вой вырвался, наконец, из его глотки. Песнь ласки, любви и одиночества, что не раз звучала здесь, была исполнена вновь, подхвачена ветром, унесена прочь, к голубым далям неба. Вытянув передние лапы, пес припал к иссохшей земле и тяжело втягивал затем  горячий, удушливый аромат могильного холода и терпкой, жухлой травы.

- Столько лет прошло, а ты возвращаешься. Год за годом, - хриплый, старческий голос разорвал тишину, заставив пса вздрогнуть и поднять лобастую голову.

Седой старик, прислонившись к дереву, сидел на траве и внимательно следил за псом потускневшим взором.

- Я ждал тебя сегодня. Думал, забыл ты, ан нет. Годовщина сегодня, - продолжил тот. – Время как быстро летит, а ведь будто вчера это было. Никто, кроме нас, не приходит больше. Друзья, знакомые…  Забыли все, а мы нет. Собачья преданность и стариковские воспоминания, что греют душу, не давая ей распасться на куски, спасая от безумия,  – глухой, хриплый смех вырвался из его груди непрошенно, неожиданно.

  Поднявшись на ноги, старик подошел к собаке. Опустившись рядом, положил морщинистую руку на черную, лохматую ее  голову.

- Скалься, скалься пес. Сегодня можно. Глаза у тебя все одно добрые. Ты ведь понимаешь все, тоскуешь,- пробормотал он, тяжело вздохнув. – Вчера фотографии перебирал. Думал, время лечит. Нет, оно, конечно, лечит, но сердце у меня заболело, защемило так, что решил, конец мой пришел. Даже обрадовался. Сейчас бы рядом лежал с ними, родными моими.

Уловив перемену в голосе человека, пес заглянул в старческие глаза, заскулив тихонько, словно брошенный, забытый всеми щенок.

- Как сегодня помню. Сережка, сын мой, забежал в дом. Улыбается, сияет весь. Женюсь, говорит. Жену свою будущую привел. Красивая, ой красивая была, а добрая какая, скромная. Сына своего я хорошо знал, его характер взрывной, неспокойный. Как что в голову взбредет, не вышибешь, хоть убей. Строптивый, непослушный и злой. Да, пес, злой он был, как черт, глотки грызть за свое готов, по головам идти. Так жалко мне тогда Наташу стало, жену его. Знал, что сложно ей с ним будет, а ведь ошибся. Не видал счастливее пары ни до, ни после. Словно королева она у него ходила. Бегал, как за ребеночком маленьким, а она не пользовалась этим, хоть и могла. Потом дочку родила, на Сережу похожую. Неугомонная Марьяша, глазами черными своими как посмотрит на меня, будто душу насквозь видит. Маленький ураган озорства, безграничного, трепетного, детского непослушания. Учителя от нее махались, как от чумной, а отец души не чаял, все прощал. Позднее сын родился. Совсем тот другой. Тише воды, как тень ходил. Романтика натура. Книжки читал, ночами на звезды смотрел. Залезет на крышу, телескоп свой затащит и до утра глазеет. Такие вот разные дети вышли, а жили душа в душу. А потом.., - старик замолчал на секунду, зажмурился, мотнул головой. – Вспоминать всегда тяжело, пес. Не смотри так осуждающе, не нужно. Я в тот день на даче был, яблони сажал. Купил на днях. Все боялся, что засохнут. В город только под вечер вернулся. Смотрю, ждут меня у квартиры. Одеты в пиджачки, туфли начищены, аж блестят. Тут я все и узнал. В центре города авария страшная произошла. Джип тонированный, с мигалками, на красный пронесся. Подчистую снес легонькую машину Сережи, впечатал в столб. От жены с детьми ничего не осталось, даже проститься не мог я, в закрытых гробах хоронили. А в Сереже жизнь зацепилась как-то, держалась до последнего. Прибежал я в больницу. Смотрю на него, ни слова сказать не могу. Заикаюсь, слезами давлюсь, руки трясутся, ноги подкашиваются. Упал на колени, подполз к его кровати. Ни одной кости целой, лицо изуродовано, клетка грудная вдавлена. Доктора прощаться советуют. Говорят, последние минуты остались. Тут и появились эти, в костюмах. Спасти его обещали, бумажки на подпись подсовывать стали. Говорят, тело – это сосуд, а душа двигатель, что запускает его. Затем что-то про изобретение свое рассказывать стали, что мир изменить должно. Я мало что тогда понял. Помню только, что устройство это душу сыночка моего из него извлечь может, пока тело его по кусочкам собирать будут. Иначе, говорят, не выдержит оно таких перегрузок.  Только одна загвоздка была. Душа живая, и не может она существовать без живого сосуда, но только того, где никогда ее раньше не было. Кажется, волшебство это все, сказка, а я поверил,  подписал. За любой шанс хватался, - старик задрожал. До боли сжал кулаки. – Только ошиблись ученые, прогадали где-то. Сережа, оказавшись там, в другом теле, смотрел на нас непонимающе, отчужденно. Не знал он, что семьи его больше нет, про аварию напрочь забыл, а узнав, взбесился, крушил все, рычал, словно зверь какой. А потом стих, замолчал. Лежал, не двигался сутками. Я все ждал, что смирится он, привыкнет, а нет. Со временем перестал  узнавать меня, я по глазам это видел. Разговоры, мольбы и даже угрозы, ничего не помогало, а затем и вовсе оказалось, что там где ранее не было ничего, теперь травмированное, изуродованное нечто, сгусток из двух существ. Их невозможно было отделить друг от друга, но самое страшное, что Сережу назад не вернуть. Возможно, он сдался, возможно, потерял себя  и сошел с ума. Возможно, то, другое, победило его,  ослабленного, овладев вновь над своим телом.  Только понял я тогда, что душа есть в каждом живом существе, и так же, как человек, она борется за право существовать, - старик вздохнул глубоко, проводил задумчивым взглядом одноглазую сороку, охотившуюся за проворной ярко-зеленой гусеницей. -  Так я сына и потерял, последнее, что было у меня на свете. Тело собрали, по кусочкам восстановили, а оно без сознания, разума – что кукла.

Человек замолчал. Внимательно посмотрел на пса, поглаживая его за ухом.  В умных, собачьих глазах стояли слезы.

- Знаешь, пес, я ведь пытался. Пытался Сережу назад вернуть. Бумажки подписал и домой его забрал, не тело, нет, а душу его в чужом теле.  Говорил с ним, кричал, даже ударил как-то, только все бестолку было. А потом он убегать стал. Раз за разом. То окно выбьет, то меня обманет и  все одно ускользнет. Перестал я его со временем возвращать, ведь знаю, куда сердце манит его, словно магнит.

Старик поплелся по тропинке прочь, тяжело поднявшись на ноги, по-старчески вздыхая и охая. У калитки, вдруг обернувшись, он взглянул на пса, который провожал его задумчивым, помутневшим  взглядом.

- Сложно перенести потерю. Еще сложнее потерять все разом. Я знаю это как никто другой. Но все же, когда настанет время, когда затянутся раны, а шрамы перестанут причинять боль, ты, Сережа, вернись. Я верю, что в глубине души ты все помнишь. Я буду ждать тебя, сынок, каждый день, час, секунду. Моя дверь всегда открыта для тебя. А ты, пес, сына моего береги, как самого себя защищай. Тебя другом человека не зря зовут. Настанет время, и ты вернешь мне его. По глазам твоим, собачьим вижу.

Пес смотрел вслед удаляющемуся человеку. Внимательный, умный взгляд  провожал старика, пока тот не скрылся из виду, а затем, задрав морду к небу, он затянул песнь давно минувшего прошлого, вспоминая покинувших его горячо любимых жену и детей.