В нашем прибежище, расположенном глубоко под землей, редко бывали гости. Мы скрывались от посторонних глаз, экономя каждую крошку еды, глоток чистой воды, и даже электричество стало для нас давно забытым прошлым.

Именно поэтому, когда караульный привел в общий зал старика в изношенном плаще и с солдатским мешком за спиной, мы с любопытством рассматривали его, и любопытство усиливалось от вида его сильного тела, не обремененного голодом, и бесстрашия, с которым он бродил по поверхности, не опасаясь лютого холода и диких зверей. Оказывается, он уже не раз бывал здесь, и люди приветствовали его теплыми улыбками и дружескими рукопожатиями. Поддавшись общему настроению, редко бродивший по поверхности и жаждущий узнать новости из «другого» мира, я присел за столик к старику, и постепенно, слово за слово, мы разговорились.

Старик то и дело прикладывался к бутылке. Он уже был изрядно пьян, когда, неожиданно прервав мой рассказ о новом виде морозостойкой пшеницы, поведал свою историю, сбивчиво и торопливо, словно опасаясь, что не закончит ее, и которая запомнилась до конца моих дней. Его бесцветные, водянистые глаза при этом ни разу не посмотрели на меня, а узловатые пальцы теребили потрепанную сумку, что лежала на столе, ни на минуту не оставаясь в покое:
«Я помню, парень, как все начиналось, как рушился привычный мир с его праведными устоями, а хваленая демократия полетела в тартарары.

Я помню, как молниеносно разнеслась эпидемия по свету, как гибли города и страны в адском пламени, как волны осатеневших от страха людей устремились на север, надеясь обрести спасение во владениях вечного холода, а дошли лишь единицы.
Подобно остальным, я лишился дома, друзей, семьи и даже собаки, и отчаяние охватило меня и завладело мною полностью.  Боль жгла не хуже огня, резала ножом, и эта боль превратила меня в жестокого, расчетливого и даже эгоистичного человека, который мечтал лишь о том, чтобы увидеть рассвет следующего дня. Право, не стоит смеяться над словами пьяного старика! Здесь, в убежище, где вы обрели дом, а ты, парень, впервые увидел божий свет, и где я не задержусь больше, чем на пару часов, я поведаю свою историю в первый и последний раз, историю, в которую ты можешь не верить, но правдивую до последнего слова. Прошу… Прошу тишины! Не стоит перебивать меня глупыми расспросами, ведь храбрость, навеянная алкоголем, может оставить меня в любой момент, и груз тяжести, сковавший плечи, так и останется лежать на них неподъемной скалой.

Итак.. (как тяжело вспоминать, как колет сердце и жжет в груди) Итак, мне тогда было не больше двадцати. Век информационных технологий, прорыв в новую реальность, полеты в космос… Как много в мире было прекрасного, непознанного и неоткрытого, а я мечтал лишь о том, чтобы вновь оказаться в своей тесной квартире, а весь мой мир скрывался за гладкими, черными боками процессора. Я был геймером, госу, (хотя эти слова ни о чем тебе не говорят) и мог недели напролет не покидать квартиру.

Однажды, рыская по просторам интернета, я наткнулся на одну игру. Она потрясла меня своей реалистичностью, графикой и необычным, будоражащим сознание миром, и реальность в ту же минуту потеряла для меня всякое значение. Я бродил более трех часов, но не встретил ни одного игрока, и уже решил, что ошибся, и игра не больше, чем некачественная подделка, неоконченная версия, пока не наткнулся на бота. Ботом была маленькая девочка, что стояла посреди поляны, потерянная и одинокая, и просила о помощи, и, не задумываясь, я принял квест.

Маленькая девочка с темными, как бездна, глазами, таинственная и пугающая одновременно. Она повела меня за собой, не произнося ни слова. Тропинка вилась среди деревьев, петляла в зарослях кустов, и я уже думал, что это никогда не закончится, пока неожиданно она не оборвалась, и мы не оказались у дома. Это не был уютный, деревенский домик, совсем нет!

Девятиэтажная новостройка с черными провалами окон возвышалась в самой глуши леса. Как испугался я тогда, как вздрогнул и отстранился от экрана. Ведь это был мой дом. На секунду я решил даже, что это плохая шутка, возможно, даже розыгрыш, но решил идти до конца. Девочка вошла в подъезд. Она поднималась медленно, неслышно шагала по ступеням, и я чуть не рехнулся, когда она остановилась напротив моей квартиры. Да, это была именно моя квартира, хочешь ты верить в это или нет. Те же неприличные надписи на стенах, тот же выцветший красный коврик у входа и банка из-под консервов, служащая пепельницей... Дрожа всем телом, я медленно последовал вовнутрь. Она уже прошла в квартиру и ждала перед дверью, ведущей в мою комнату. Медленно, затаив дыхание, я отворил дверь, и джойстик выпал у меня из рук.
Я увидел самого себя, сидящего перед компьютером на полу, и девочку, что стояла за моей спиной, с вытянутой в мою сторону рукой. Медленно, словно тело налилось свинцом, я оглянулся, и сердце чуть не выскочило из груди. Там стояла она. «Спаси меня, папочка».

  Очнулся я под утро. Голова трещала не переставая, тело ломило, но вспомнив прошедшую ночь, я бросился к компьютеру. К моему удивлению, я не нашел ни следа от игры. А затем меня словно осенило.
Дашка, любовь всей моей жизни, Дашка, которую я отстранил от себя, когда узнал, что она ждет ребенка. Я отправил ее на аборт, и, черт, ведь именно сегодня она слезно умоляла меня сходить с ней в больницу, и как только я это осознал, моя голова прояснилась и словно очистилась. Стоит ли мне упоминать, что я бросился к ней, и, найдя трясущуюся от страха Дашку, прижимал к себе и слезно, на коленях просил прощения? Стоит ли мне упоминать, что в этот же день я сделал ей предложение и навсегда распрощался с компьютером и прежней жизнью холостяка? Я хотел этого ребенка, желал страстно, и был благодарен тому сну (сну ли?) за вовремя выведенную подсказку.

Через год родилась Женька. Она была моей полной копией, словно на небесах иссякла фантазия и высшие силы прибегли к помощи трафарета: те же щеки, те же темные глаза (порой мне говорили, что во мне течет цыганская кровь), и даже в том, как хмурила она брови, я видел самого себя. Возможно этим, а возможно и тем, что Женька никогда не плакала, не смеялась и злилась, когда ее брали на руки, она пугала меня. Маленькая, чужая девочка в волчьим коварным взглядом жила в моем доме, и дочерью назвать я ее не мог. Нередко мы ссорились из-за этого с Дашкой. Она кричала на меня, проклинала, но я видел, как едва заметный огонек страха, подобно моему, теплится в ее глазах.

В четыре года Женька побила мальчика. Она побила его с той жестокостью, которая обычно не присуща детям, и нам настоятельно посоветовали перевести ее в другой сад, но и там она, подобно хищному зверю, пугала детей. И я впервые ударил свою дочь, когда она причинила боль маленькому Семе, своему брату. Ему не было тогда и трех, но как отличался он от Женьки! Открытый, добрый и родной, и я любил его всем своим сердцем, и рассвирепел, когда Женя посмела приблизиться к нему. Затем она сидела в углу, раскачиваясь из стороны в сторону, и впервые плакала, повторяя лишь, что я никогда не любил ее, но мне не было жаль ее. Я действительно не любил свою дочь. Она пугала меня взглядом темных глаз, кривой ухмылкой, и даже ее тоненький, нежный голосок заставлял меня вздрагивать. Когда же Женя пошла в школу, оказалось, что она чертов гений. Ее влекла наука, погружала в себя, но особенной ее страстью стала химия. Она сутками не выходила из своей комнаты, загроможденной пробирками и колбами, пропитанной едким запахом реагентов, выбеленной и сверкающей чистотой, присущей больницам.

Моей дочери было тринадцать, когда она сбежала из дома, собрав лишь самое необходимое. Поиски не дали результатов, все было в пустую. «Зря ты спас меня, папочка», была ее прощальная записка, оставленная на тумбочке в моей комнате, и холод сковал мое сердце. Спустя месяц мы переехали в новый дом, и постепенно, день за днем, Сёма занял все мое сердце, и я полностью посвятил себя сыну, стараясь забыть прошлые кошмары, но Женя часто навещала меня во снах, тихая и умиротворенная. Странно, не правда ли?...

Спустя пять лет произошла первая вспышка эпидемии, и первая волна ужаса охватила землю. Тогда же я узнал, что в этом замешана моя дочь. Те, о ком не принято упоминать, те, чьи лица не запомнить, сколько ни старайся, постучались в мою дверь и бесконечно долго расспрашивали о Женьке. Они забрали все ее вещи, конфисковали лабораторию и, получив подпись о неразглашении, покинули мой дом.

Что было дальше, ты знаешь сам. Эпидемия распространялась. Смертоносная болезнь, забирающая души, не щадящая никого, пришла и в наш дом. Она забрала у меня Дашку, но долго жалела Сёму. Наш городок уже опустел тогда, погряз в уличных беспорядках, и все реже я выходил из дома, пытаясь придумать план по спасению сына, еще надеясь на вакцину, но плана не было, как и лекарства.

Сема ушел вслед за Дашкой спустя месяц. Я держал сына на руках и все удивлялся, что он может быть таким тихим, спокойным. Я смотрел, как медленно исчезает румянец на его щеках, как гаснет огонь в воспаленных глазах. Тогда же я вдруг осознал, что мои слезы давно иссякли, и только боль, которую уже не унять никогда, не заглушить горьким, режет горло, вырываясь наружу тихим стоном вперемешку с подвыванием побитой собаки.

Я еще пытался вернуть его к жизни, и, наверное, сошел бы с ума, если б не Женька. Она перешагнула через порог и окликнула меня по имени. И словно не было семи лет ее отсутствия, словно так она и стояла напротив, обхватив себя руками и также, склонив голову, кусая губы, смотрела на меня волчьим, чужим взглядом.
Женька почти не изменилась. Маленькая, худая и большеглазая, она не могла не знать, что агенты нацбезопасности посещали мой дом, что я ЗНАЮ, но в ее глазах не было раскаяния, не было жалости. Она смотрела на нас так, как разглядывают картину абстракциониста, с непониманием и любопытством, и улыбка искажала ее бледное лицо.

И тогда я сдался. Я умолял ее помочь, вернуть Сёму к жизни, просил прощения, но она лишь отшагнула от своего отца вглубь комнаты, и как-то разом обмякла, опустилась на пол и яркий румянец зардел на ее впалых щеках. Вакцины не было, как и не было смысла во всем произошедшем. Женя была больна. Она умирала. 

…

Что ты сказал, парень? Ах, да. Я слишком глубоко ушел в себя, забыл, что-то забыл… Ты хочешь знать, как я поступил, чем все закончилось? Любопытство, парень, наказуемо, мда. Хотя, действительно, пора заканчивать. Там меня заждались…
Так вот, знай! Я не мог поступить иначе! Тогда не мог, да и ты бы не смог. Никто бы не смог, уж я-то знаю, и совесть не терзала меня.

Я слышал, как она звала меня, просила остаться. Я видел, что ей страшно, но я ушел, закрыв дверь. Я оставил ее одну, а возможно, именно тогда она нуждалась во мне больше всего. Быть может, в последние минуты, проведенные с Женей, я впервые разглядел в ней человека».

Старик медленно поднялся со стула. Он не смотрел по сторонам, не ждал, что я его остановлю. Вмиг постаревший, ослабевший, он неспешно направился к выходу, а я, пораженный услышанным, шел за ним следом, не в силах остановиться. Тысячи вопросов теснились в моей голове, но я не мог вымолвить и слова. Забравшись на смотровую вышку, я затем долго провожал старика взглядом, пока ночная снежная буря не поглотила его, не приняла в свои объятия, и будь я проклят, если в последний момент не увидел рядом с ним размытый временем и ветром силуэт человека в легкой летней курточке. Они шли рядом, бок о бок, не оборачиваясь, и я надеялся, что они, наконец, обрели долгожданный покой.

Отредактировано Lis (29.09.2016 15:16:27)