Пролог
В темноте, бесконечно долгой, мне снова снилась Земля: города под куполом из углестали, окруженные вековым туманом; церкви в неоновых огнях. Мне снились улицы, погруженные в вечный сумрак, и искусственные люди, бредущие под искусственным дождем.
Я видел кладбища для неумерших глубоко под земной поверхностью, пребывающие во власти первобытного мрака. Я видел бескрайние могильники, сложенные из хрустальных гробов, и живых мертвецов, изувеченных связками трубок и проводов, затерявшихся в пучине цифровых грез.
Мне снилось, что я – один из них, что я – покойник, очнувшийся от векового сна. Я пытаюсь пошевелить ногами, не понимая, что их давно отняли. Я хочу схватиться за волосы, но не чувствую рук. Я хочу закричать, но у меня нет рта. Я бьюсь головой о стеклянные стены, но никто не слышит. Никто не знает. Никому нет дела.
В конце концов, трубка выпадает из отверстия в моем горле – я делаю вдох, и густая жидкость, – кровь моей темницы, – наполняет легкие. Я ничего не вижу. Я ничего не слышу. Я не могу дышать. Я умираю, – нет, – я давно мертв...
И я просыпаюсь.
Я вспоминаю, что нас отделяют от Земли долгие годы: мы – пилигримы, что держат путь к покинутым святыням, что в безграничной необъятности космического холода стремятся обрести утраченную веру... и покой.

Глава I
Холод. Невообразимый холод. Я словно первобытный человек, погребенный в доисторических снегах. Я лежу посреди разрушенного стадиона под ослепительным светом прожекторов. Мясник в медицинской маске склоняется надо мной.
«Это вам не надо, - бормочет он, отрезая кусок за куском, - и это тоже...»
Он с упоением рубит и кромсает, пока от меня ничего не остается, кроме груды мяса и костей, в беспорядке сваленных в кучу. Он оставляет нож, бродит по выжженному газону, собирая крышки, стальные ножки стульев, мятые оболочки баллистических ракет. Он примеряет их к моим потрохам, скептически скосив глаза, раскручивает мотки железной проволоки. После он долго пыхтит над столом, утирая снег со лба, и, когда солнце блекнет в туманной дали, скромно отходит в сторону, дабы оглядеть свое детище.
Я ужасен. Я не могу даже смотреть на себя. Я – монстр из плоти, изувеченный металлом, переполненный мелочной злобой. Я разрастаюсь в ненависти, как раковая опухоль, переваливаюсь через высокие трибуны.
Я жажду крови. Я устремляюсь к людским городам, запечатанным, словно консервные банки. Я нахожу один, сдавливаю его своими щупальцами под истерический грохот сирен: металл трещит и воет, но поддается – и я втискиваюсь в трещину среди искореженных плит. Люди смотрят на меня из окон, но не со страхом, а с недоумением. Я сморщиваюсь под их строгими взглядами, становлюсь совсем крошечным. Я срываюсь и падаю – ударяюсь о колючий асфальт с влажным хлопком. Дети смеются, светят в меня фонариками. Я хочу уползти, но меня накрывают консервной банкой, как неугомонного таракана. Стены давят, душат меня...
И я просыпаюсь.
Я ничего не чувствую, кроме трубок, извивающихся в моей крови, словно паразиты. Я ни жив, ни мертв. Я не могу даже думать. Я плыву в удушающей темноте, не в силах пошевелить и пальцем.
Тянутся часы, дни, недели. Проходят годы, века, тысячелетия. Пробуждаются и гибнут миры. И меня, наконец, находят. Они нарушают мое уединение, сдвинув крышку жестяного саркофага, спрашивают у меня совета.
«Что делать нам, о, Мудрейший?» - вопрошают они, протянув ко мне свои коротенькие длани.
«Ничего, - отвечаю я. – Ничего не делайте. Все бессмысленно. Смерть неизбежна. Никуда не стремитесь, ибо дела всей вашей жизни обратит в прах один удар земли; один безумец, затерявшийся в собственных фантазиях.
Сожгите свои космические корабли. Сожгите умнейших своих представителей. Сожгите все, что сделано и написано. Сожгите всех, кто умеет читать и писать. Развиваясь, цивилизация губит себя. Так не развивайтесь: возвратитесь в каменный век, оставив себе лишь камни и палки...»
Мой ответ печалит их, но невозможно противиться воле того, Кто Ведает Все. Они уходят в отчаянии, не понимая, что я даровал им спасение.
Время идет. Зажигаются и гаснут звезды, но меня все никак не оставят в покое. Я очень – очень стар. Характер у меня совсем испортился. Мне все осточертело. Когда проситель заходит в мой божественный чертог, он должен рухнуть на колени, прижаться лбом к мраморному полу и часами воздавать мне похвалы.
«О, Мудрейший! О, Светлейший! О, Величайший из всех Великих! Мудрость Твоя сияет подобно солнцу на небосклоне! Ты прекрасен и страшен в ярости Своей и Своем совершенстве! Каждая букашка и каждый прутик славят Твое имя и деяния Твои!..»
Гость красноречив, и я позволяю ему приблизиться. Он подходит медленно, дрожа в благоговении. Забывшись на мгновение, он поднимает взор, и мои синекожие серафимы выкалывают ему глаза.
«Как смеешь ты оскорблять Его Великолепие, грязная собака?» - вопят они, выволакивая наглеца из зала.
Я видел все это тысячи раз.
«Оставьте, - говорю я с улыбкой. – Оставьте. Пусть подойдет ко мне».
Слепец, заливаясь кровавыми слезами, ползет к моему трону, падает к моим ногам.
«О, Великий! О Твоем милосердии ходят легенды! Я воздвигну храм в Твою честь!..»
«Пустое, - отвечаю я. – Пустое. Мне скучно. Бей себя».
«Бить себя?» - спрашивает он в растерянности и, помедлив мгновение, дает своему лицу неуклюжую пощечину.
Я взбешен. Я кричу: «Бей себя моею рукой, идиот!»
Он застывает, нерешительно сжимает мои механические пальцы своей скользкой, как слизняк, конечностью. Сперва слепец неловко пихает себя в фиолетовое отверстие, служащее ему носом, но вскоре находит радость в самоуничижении: он хлещет собственные щеки с такой силой, что во все стороны летят мои металлические части.
«Что ты наделал, подлец? – вопрошаю я. – Что ты наделал?! Убейте его! Отправьте в геенну огненную!..»
Заводят еще одного просителя, что весь трясется от негодования, выдавливая из себя слова.
«Они забыли Ваше Имя, Господин, - бормочет вестник, уткнувшись мордой в пол. – Они не восславляют Вас! Не воздают Вам почести! Не называют своих детей в Вашу честь! Они позабыли своего Спасителя! Они поклоняются идолам с кошачьей головой, плюют и топчут Священное Писание, приносят в жертву младенцев, но не Вам!..»
Я в ярости. Я кричу: «Сжечь! Всех сжечь! Выжечь их мир!!!...»
«Господин, - молит просящий, - во Вселенной не так много планет, пригодных для поддержания жизни...»
«СЖЕЧЬ!!!» - воплю я, разбрасывая слюни, и мои черноглазые серафимы спешат исполнить мою волю.
«Подлецы! Негодяи! – в припадке гнева я расхаживаю среди колонн, оглушительно шлепая сандалиями. – Как смеют они отвергать Мою мудрость?! Как смеют они отвергать Мою любовь?!..»
Зал опустел, и некому меня восхвалять, и я восхваляю сам себя: «О, я так хорош! Как же я хорош!..»
Я целую собственные ладони, глажу собственные волосы и вдруг замираю: я вспомнил неожиданно, что позабыл нечто – нечто важное. Я еще не осознал до конца, но мысли уже тянутся ко мне из затаенных уголков моего сознания. Нет! Я не хочу знать! Я вспарываю собственную глотку от уха до уха, дабы остаться в неведении...
И я просыпаюсь.
Я открываю глаза, не понимая, где нахожусь, ожидая, что сейчас проснусь...

Отредактировано Графофил (31.10.2021 01:27:15)