«Боги живут высоко в горах, где гуляет лишь ветер. И никому не дозволено нарушать их покой, ибо боги ревнивы и обидчивы: каждый, кто дерзнет идти тайною тропою, чтобы испить из чаши мудрости, должен будет воздать им дары, если не желает навлечь их гнев на свое племя...»
...
Весь день они шли прямо, словно по незримому следу ловко брошенного копья. К закату широкая дорога, на которой без труда могла разъехаться дюжина всадников, истончилась до узкой тропы и принялась петлять среди глубоких ущелий, где в холодной тени шумели снежные ручьи. Остановившись у края бездонной пропасти, Ванор стал швырять в нее булыжники: камни долго летели, словно бескрылые птицы, кувыркались в воздухе, шумно ударялись о выступы и в конечном счете пропадали в темноте. Гулкое эхо еще долго ревело над их головами. Ванор подкатил к обрыву огромный валун, поросший мхом с одного бока, когда Цахей схватил его за руку и рявкнул: «Прекрати!» Голос жреца закружил над окрестностями, постепенно удаляясь, пока не пропал вовсе за едва различимыми шапками гор. Цахей сказал, что мальчишка забыл, как следует себя вести, что мальчишка потревожил бессмертных без причины. Но Ванор не забывал: он хотел, чтобы боги услышали его. Шагая следом за Цахеем, он думал лишь о том, как смеялась Лисса.
На следующий день им снова пришлось идти по узкой тропе, вившейся по самому краю бездны. У Ванора закружилась голова, когда он наклонился и заглянул в пустоту под своими ногами: едва различимая дорога тонкой нитью бежала среди серых холмов, казавшихся не больше муравейников за берегом Быстротечной, где он пас стада в прежние дни. Цахей сказал, что осла за ними провести не удастся, и Ванору пришлось забросить сумки на плечи: он мог нести их весь день, нисколько не устав. Но чем выше они поднимались, тем тяжелее становилось дышать: воздух казался пустым, словно дым от костра. Ванор и сам не заметил, как его ноги заскользили по камням: сумки с серебром, яшмой и костью потянули его за собой – небо бросилось ему навстречу - синее, словно морская волна.
Вечером, у костра, Цахей не сказал ни снова. Но в его суровом взгляде звенела ледяная сталь. Ванору оставалось лишь гадать, знает ли жрец о его проступке. Ванор подумал, что им и вовсе стоило оставить его на перевале и взять с собой осла, ведь тот не совершал нарочно никаких глупостей. Быть может, Цахей думал о том же.
Порою жрец уходил так далеко, что его с трудом можно было разглядеть. Нередко им приходилось возвращаться к месту вчерашнего ночлега: ступени, грубо вырубленные в бледных скалах, могли оборваться бездной в самом неожиданном месте. Никто не знал, как идти Старыми тропами, кроме жрецов из Белого храма, что ревностно охраняли свои тайны. Цахею многое было известно. И, хотя мужчина казался далеко не молодым, он легко перескакивал с одного выступа на другой, словно кошка.
Ванор надеялся, что однажды станет похож на Цахея, потому что самому ему казалось, что сам он смахивал на осла: он всю свою недолгую жизнь и чувствовал себя ослом - большим, упрямым и неповоротливым, на которого с охотой взваливали сумки, но которого всякий раз оставляли позади, когда он не был нужен. Быть может, однажды и ему позволят подняться на вершину Тир-Грага, с которой открывалась половина мира.
Ванор следовал за Аваром и Лиссой, приближаясь к избранным лишь на ночлег. Вечером в горах разгуливал ветер: лишь только с вершин наползала вечерняя тень, как земля покрывалась хрустящей коркой. Дыхание вырывалось с треском – облаком белого пара. Они кутались в теплые одежды из овечьей шерсти, сидя у буйного огня. Тени плясали на обветренном лице жреца, худом и жестком, как старая кожа. Едва ли во всем наряде Цахея можно было найти хоть одну светлую нить: он носил черный плащ, черные шерстяные штаны, черные сапоги и черные перчатки мехом наружу. Издалека жрец походил на большого горного льва, крадущегося в ночи, что вел за собой двух маленьких снежных барашков. Сам Ванор ни черного, ни белого носить не мог, потому что подниматься на вершину Тир-Грага ему не дозволялось.
На тех, кого избрали для восхода, Ванору запрещалось даже смотреть. Но Авар сам нарушил запрет, когда поймал его руку над бездной и помог вскарабкаться обратно на тропу. К тому же, Лисса не могла поспеть за остальными, и Ванор нередко вел ее за собой на старом ишаке – в прежнее время. Он не смел поднять глаза, пока однажды ему пришлось нести ее через каменный мост: Цахей скрылся в низине, куда вела делавшая крюк дорога. Лисса боялась, что осел оступится, и они оба улетят в бездонную пропасть. Ванор ничего лучше не придумал, кроме как забросить ее на спину. Лисса оказалась совсем легкой. Слегка скосив глаза, он видел ее побелевшее лицо. Вокруг них гулял лишь ветер, пока Ванор нес ее на другую сторону.
С тех пор он искал любой повод, чтобы снова к ней прикоснуться, делая порою вид, что лишь поправляет сумки. Лисса всякий раз улыбалась ему. Она была красивой – очень: с глазами цвета весенней листвы и вьющимися волосами до самых ног, в которых звенели бронзовые кольца. Боги жили с начала времен и были вечны, как камень. Они брали себе в супруги молодых юношей и девушек, чтобы скрасить свои горести, оказывая редким смертным величайшую честь из всех возможных.
Авар тоже был очень хорош собой: высокий, с загорелой кожей, широкими плечами и густыми бровями. Говорили, что он очень похож на свою мать, но Ванору не довелось ее увидеть. Даже Авар ее совсем не помнил, пусть и был на три зимы старше Ванора. Юноша казался печален не менее, чем великий Араг-Тай, заставший гибель последнего из великанов, из плоти которого и поднялись Медные горы. Однажды Ванор спросил Авара, почему тот грустит, ведь богиня Рах-Тай была самой красивой женщиной из всех, когда-либо живших: Араг-Тай сам бы взял ее в жены, если бы она не приходилась ему сестрой.
- Тебе выпала великая честь, - сказал Ванор.
- Да, наверное, - сказал Авар, грустно улыбнувшись.
Более он не произнес ни слова.
Ванор все бы отдал за то, чтобы быть на его месте: чтобы подняться на вершину Тир-Грага, когда боги спустятся на землю, чтобы вознести их в свой небесный дворец. Он как раз думал, что, если повезет, ему удасться увидеть их краешком глаза, когда заметил едва различимую фигуру на пустынном склоне.
Вечером, у костра, доедая полоску вяленого мяса, он рассказал об увиденном Цахею.
- Это не просто зверь, - ответил жрец. – Когда бессмертные выбирают себе супругов, мятежный дух Валока покидает свою пещеру, чтобы помешать им. Он будет следовать за нами до самого Тир-Грага. Так что будьте настороже и не отходите далеко друг от друга.
Мне он ничего не сделает, пока я ношу на себе его метку, - длинные, паучьи пальцы жреца вытянули из-под одежды амулет, искрившийся серебром и яшмой. – Я служу им обоим, никого не осуждая, но вы предназначены только Араг-Таю и его сестре. Поэтому Валок попытается заполучить вас. Особенно тебя, Лисса.
- Почему ее? – спросил Авар.
- Потому что ей суждено быть супругой того, кто сразил его в последнем бою. Валок сделает все, чтобы отомстить.
- Быть может, его следует носить ей, а не тебе? - спросил Авар.
- Бери его, девочка, если так тебе будет спокойнее...
- Он больше понадобится Ванору, - ответила Лисса. – Он всегда идет последним. А отец говорил, что львы нападают на тех, кто идет позади.
Жрец снял через голову две спутавшиеся цепочки. Его длинные руки, пузырившиеся синими венами, с хрустом разломили амулет на две половинки.
- Не потеряй, - сказал он. – Я отдаю его лишь на время...
С того дня Ванор носил на себе знак самого Араг-Тая. Если ему становилось не по себе, он мог нащупать под одеждой холодную бронзу, скрепившую зеленый камень, похожий на кошачий глаз, и понять, что бояться ему нечего.
Когда багровое, словно переспелый плод, зимнее солнце пряталось за вершинами гор, Ванор снова увидел того, кого боялся. Глаза животного неоступно следили за ним. Старики говорили, что порою Валок брал и людей и заставлял их делать ужасные немыслимые вещи. Ванор поежился, еще плотнее закутавшись в баранью шкуру. Пальцы сами собой потянулись к холодному металлу.
Проснувшись в темноте, он услышал неподялеку странные звуки, словно кто-то волочил за собою дохлую овцу. Ванор долго вглядывался в темноту, но видел лишь черные тени, расползавшиеся от костра.
- Вы слышите? - спросил он.
Жрец кивнул. Половина его лица утонула во мраке, отчего казалось, что ее и нет вовсе.
- Я хочу задать вопрос о богах, - сказал Ванор.
- Уверен, что хочешь услышать ответ?
Голос Цахея показался ему угрожающим.
- Каким образом Араг-Тай вознесет их свой небесный дворец?
- Когда мы будем в Тир-Граге, на священной горе, где прежде пировали боги, когда мир был еще молод и не знал печалей, Араг-Тай спустится на огромной птице Рах-Тай, в которую превратится его сестра. Ты услышишь, как она хлопает крыльями, если будешь слушать внимательно...
- Я смогу ее увидеть?
- Только, если не боишься ослепнуть: Рах-Тай не любит, когда на нее смотрят без позволения. К тому же, ее перья так сверкают на солнце, что ты и не разглядишь ничего. Она придет с первыми лучами рассвета...
- Но если я буду смотреть только одним глазом? Я сохраню второй?
Прежде Ванор не видел, чтобы жрец улыбался хоть раз: в глазах Цахея, глубоких и темных, как зимнее озеро, искрился смех.
- Едва ли это сработает, - сказал он. – Боги не так глупы: уловки смертных они видят насквозь – точно так же, как видят сквозь камень, моря и плоть...
Голою, худою рукою Цахей вытянул из бледно-голубого пламени уголек и швырнул в темноту – на мгновение в морозном воздухе сверкнула огненная линия. Искра рассыпалась с яркой синей вспышкой. Тяжелые шаги заспешили прочь.
- Когда придет назначенный час, - сказал жрец. – У тебя не достанет времени смотреть на небо: ты останешься на тропе, которая ведет к вершине Тир-Грага, и будешь удерживать Валока, если потребуется...
- Это был он?
Жрец кивнул и принялся будить Авара.
Они снова шли весь день. Дорога поднималась все выше. Трижды им пришлось останавливаться, чтобы Лисса могла отдышаться. Ее кожа сделалась такой же белой, как и ее наряд. Цахей сказал, что Валок слишком осмелел, ис тех пор не отходил далеко. Они остановились под высокой скалой, среди кустарников, что росли в тени: Тонкие, лишенные листьев ветви, сплошь укрывали острые колючки. Сред длинных, скорченныз шипов покачивались черные ягоды. В красной мякоти белели крошечные бледные косточки. Они пахли весенним лугом. Ванор набрал полную горсть темных ягод, положил в рот и начал жевать, когда Цахей схватил его за горло.
«Выплюнь! – закричал жрец. – Сейчас же!..»
Лисса в испуге выронила плоды. Ванор сделал, как было велено. Он не знал, что ягоды не дозволялось есть непосвященным. Он так и сказал жрецу. Цахей ударил его по спине, заставив исторгнуть из себя сладкие остатки. Он велел Ванору открыть рот, чтобы удостовериться, что мальчишка ничего не утаил, после чего бросил ему полный бурдюк и велел выпить все, до последней капли. Вода оказалась соленой. Ванор долго извергал ее из себя, ползая на коленях. Липкая слабость навалилась на него, словно каменная плита.
«Никому не позволено есть Вороний Глаз, - говорил Цахей. – Лишь боги могут вкушать его безнаказанно. Даже двух ягод достаточно, чтобы заставить человека видеть странные сны: того, что ты хотел проглотить, довольно, чтобы убить четверых...»
Он рассказал, что плоды заставят любого забыть о боли, какой бы сильной она ни была. Человек медленно засыпает – настолько крепко, что, даже если с неба упадет гора, его это едва ли потревожит. Сперва он кажется живым, но со временем увядает, словно цветок, лишенный влаги, так и не пробудившись от глубокого сна.
«Сегодня ночью ты будешь видеть грезы», - сказал Цахей.
И Ванор их видел: ему снились два белых барашка, которые паслись на высоком лугу. Из-под снега выступила весенняя трава. Они съели ее. Ветер разозлился и бросил к их копытцам темные ягодки. Они съели и их тоже. Сперва барашки беззаботно бегали друг за другом, позабыв все свои страхи. Очень скоро они так ослабели, что не могли сделать и шага. Они еще тихонько блеяли друг дружке, когда огромная черная тень накрыла всю округу: огненная птица, сверкающая, словно солнце, схватила их острыми когтями и унесла в небо, оставив за собой кровавый след.
Ванор проснулся в поту, с колотящимся сердцем. Он побежал прочь и изверг из себя все, что выпил накануне. Его лоб горел. Тело изнывало от лихорадки. Ванор все еще громко кашлял, когда увидел едва различимую тень, крадущуюся в предрассветных сумерках: у зверя недоставало одного уха; на месте левого глаза зияла розовая дыра. Из-под клочков слипшейся шерсти выступали острые ребра. Лев волочил за собой переднюю лапу, словно дохлую овцу, припадая на нее при каждом шаге.
Ванор закричал, что было сил.
«Боюсь, я уснул, хотя не должен был, - сказал ему Цахей. – Если бы ты не разбудил нас, мы могли бы не досчитаться кого-то поутру...»
Они снова шли весь день, не остановившись ни на минуту. На ходу Цахей раздал каждому по две полоски мяса и позволил сделать по глотку кислого вина, когда Лисса, пожаловалась, что у нее разболелась голова. Тропа закончилась крутым обрывом. Маленькие дорожки, что тянулись из нее, вели к заброшенным руинам, где обитали лишь призраки, бродившие среди изломанных стен, что стояли веками под ветром и дождями, не слыша человеческого голоса.
Цахей лишь пожал плечами, когда Авар спросил, кем были люди, что населяли развалины в прежние дни. Даже жрец знал далеко не все – и даже он мог заплутать среди бесконечных развилок Старых троп.
Они шагали весь день, но вернулись на прежнее место. Глубокая выемка в сером камне защищала их от ветров не хуже соломенной крыши. Ночь прошла в мучительном ожидании. Ванор так и не сомкнул глаз. Жрец тоже не спал. Только Лисса свалилась без сил у костра. Но сон ее был мятежным. По ее лицу катились слезы. Когда Цахей разбудил девочку, Лисса думала, что уснула в собственном доме. Приложив ладонь к ее мокрому лбу, жрец сказал, что ему придется ее нести.
«Будем надеяться, что это – обычная лихорадка, - сказал он. – Если же тень Валока коснулась ее... то нам нужно торопиться...»
Цахей бросил в горячую воду желтые листья, от одного только запаха которых начинало щипать в носу. Он заставил Лиссу выпить отвар и даже вознес молитву великому Араг-Таю. Цахей пел на древнем языке, на котором никто, кроме жрецов, не говорил. И его глубокий, сильный голос эхом разносился среди гор и ущелий и продолжал литься даже после того, как мужчина умолкал. Ванор и сам не заметил, как закрыл глаза. Он увидел перед собою величественный храм, наполненный солнечным светом. Старик с морщинистым жестким лицом, закутанный в темные одежды, обмакивал два пальца в каменной чаше и выводил кровью на лицах входящих священный знак.
«Это все, что я могу сделать», - повторял старик снова и снова.
Ванора разбудил голос Лиссы: она говорила, что не хочет идти к реке. Цахей поднял девочку на руки и неуверенно пошел по тропинке, под которой гудела бездна. Лишь когда угрюмое солнце поднялось высоко над их головами, жрец остановился, чтобы передохнуть. Он сказал, что им едва ли удастся принести Араг-Таю его супругу живой. А мертвые богам ни к чему: они уходят с Валоком, чтобы ожидать нового рассвета.
- Лисса - совсем легкая, - ответил Ванор. - Я могу нести ее, сколько потребуется.
- Легкая? -спросил Цахей. - Ты уже нес ее?
Ванор пнул ногою камень и опустил глаза, ругая себя за свою глупость.
- Ты нарушил мой запрет. Тебе нельзя было к ней прикасаться. Она принадлежит Араг-Таю... Но он – милостивый бог, и поймет, что у нас не было иного выхода...
Цахей взял одну сумку с дарами, Авар – другую. Ванор поднял Лиссу. Она обнимала его шею и просила, чтобы он не уходил. Лисса была совсем легкой, как он и сказал, но к вечеру у него онемели руки, как после тяжелой работы.
Дорога снова сделалась широкой и круто пошла к вершине, прятавшейся среди облаков.
- Сколько нам еще идти? – спросил Вано, когда жрец снова ушел вперед.
- Нисколько, - ответил Авар. – Это и есть Тир-Граг.
Вокруг не было ничего, кроме пологих склонов, обрывов и серых хребтов, уходящих в самую даль: со священной горы и правда можно было увидеть многое, но ни о какой половине мира и речи не шло.
- Я не так его себе представлял.
- Я тоже...
Авар выглядел очень печальным, стоя под неумолкающим ветром, трепавшим его белые одежды.
- Очень скоро к тебе спустится Араг-Тай, - сказал Ванор. - Вы вместе вознесетесь в небесный дворец, где забываются любые печали...
Юноша лишь пожал плечами и посмотрел на Ванора, как на глупого ребенка – с улыбкой, которая задела его больнее любых слов.
- Ты и правда в это веришь? – спросил он. – Если да, то я завидую тебе...
Авар поднял сумку и зашагал прочь.
Жрец сказал, что Ванор все сделал правильно: без него им пришлось бы очень тяжело.
- Один раз ты уже нарушил мой запрет. Араг-Тай простил тебя. Но его терпение не безгранично. Делай все в точности так, как я тебе говорю: ты не должен подниматься на вершину Тир-Грага: это – священная земля, которую не может топтать нога непосвященного. Если ослушаешься меня снова, наказание будет суровым.
- Араг-Тай и правда спустится?
- Почему ты сомневаешься?
- Но скоро будет совсем темно...
- Что?
- Разве вы не говорили, что он сойдет с небес с первыми лучами рассвета?..
- Прекрати, - сказал Цахей. – Ты, как видно, забыл, кто задает вопросы, а кто – отвечает на них. Отдай ее мне...
- Но...
Лисса продолжала цепляться за шею Ванора, словно ребенок. По ее лицу катились слезы, когда жрец потянул девочку за руки.
– Не отдавай меня! Не надо! – рыдала она. – Я не хочу быть его женой! Я не хочу! Я хочу домой!..
- Тише, дитя, - сказал жрец. – Скоро ты забудешь все свои печали...
Глаза Лиссы смотрели на Ванора, пока Цахей уносил ее все дальше – зеленые, словно камень на его груди.
- Я не хочу, - повторяла она без конца. – Я не хочу. Не хочу...
- Стой, где стоишь, - сказал Цахей, обернувшись в последний раз. – Ни шагу дальше. Иначе кара будет сурова и неумолима...
Порывом ледяного ветра до Ванора донесся далекий голос: жрец затянул свою торжественную песню. К его горлу подступила тошнота. Задыхаясь, Ванор побежал к запретной вершине Тир-Грага.
На растрескавшихся камнях, усыпавших пологий склон, мелькали письмена, значения которых Ванор так и не сумел никогда разгадать. Жрец стоял у разрушенной колонны, что росла из земли, будто сломанный зуб. Мужчина поднял руки к небесам, словно призывая их в свои объятия. Его черные одежды развевались на ветру, что вырывался со свистом из глубокой пропасти, поглотившей древний храм. Цахей обмакнул левую руку в крови и поднес к своей щеке.
На одной половине алтаря лежало обнаженное тело Авара – с густой порослью, темневшей под животом. Юноша легонько вздрагивал всякий раз, когда жрец склонялся над ним, чтобы сделать очередной порез. Кровь лилась по бледным бедрам, запястьям и шее. Черные ручейки соединялись в красочные узоры: часть алтаря откололась, и Цахей собирал ладонью темную жидкость, не давая ей проливаться на землю, подталкивал ее к бледным желобам. Кровь собиралась в глубокой чаше, окрашивая ее закатом – чаше, подобной тем, которые Ванор видел в храме Араг-Тая, где приносили в жертву молодых ягнят, когда семья теряла ребенка или родителя.
Медные волосы рассыпались по белому камню, когда жрец положил Лиссу на алтарь. Цахей сорвал с нее теплый плащ, закатал тунику из овечьей шерсти, обнажив две маленькие груди. Жрец сдавил розовый сосок грязными пальцами, заставив ее издать тихий стон...
- Что ты делаешь? - спросил Ванор.
Плечи жреца дернулись, словно от удара.
- Тебе было велено не ходить, - сказал он. – Тебе было велено ждать...
- Ты убил его. Ты хочешь убить и ее тоже?
- Ты видишь то, чего не понимаешь...
- Ты зарезал его, словно животное...
- Как ты смеешь так со мной говорить?! – голос жреца прогремел, словно бронза, ударившаяся о сталь. – Ты забыл свое место, мальчишка?!
Уходи и молись, чтобы Араг-Тай смиловался над тобою. Иначе кара его будет безжалостной! Ты не слышишь моих слов?!..
Алый рубин в бронзовой рукояти сверкал в лучах заходящего солнца, словно кровавая рана.
- Ты осквернил священную землю, - сказал Цахей, поднимая нож. - Нарушил мой запрет. Теперь ты хочешь... сделать то, за что каждому человеку, которого ты когда-либо знал, придется платить – платить дорого. Кто ты такой, чтобы сомневаться в воле богов?..
- Это их воля? Не твоя?
- Это – воля богов! Они жестоки, но они – боги! Потому они и боги!..
«Он безумен, - понял Ванор. – Я был безумен, когда поверил ему...»
- Ты говорил, что боги спустятся...
- Они сами отправятся к ним. Но ты этого не увидишь. Ты и не должен был. Рах-Тай получит не только наложника, но и раба!..
Нож с воплем взвился над его головой. Холод побежал по спине Ванора. Одежда мигом сделалась липкой. Жрец мигом вспрыгнул на ноги, когда Ванор ототкнул его от себя. Но он двигался так быстро: в следующее мгновение короткий клинок впился в грудь Ванора с чудовищной силой – металл звякнул о металл: бронзовое лезвие, звеня, полетело в бездну. Ванор поднял Цахея за голову и швырнул следом, заставив кувыркаться, словно валун. Все, что осталось в его руке – это клок темных волос и медная цепочка, на которой болтался красный рубин, скованный серебром.
Жрец долго катился по склону: он остановился лишь у самого обрыва, за которым начиналось небо. Шатаясь, он поднялся на ноги - тень выскользнула из ниоткуда: желтый глаз сверкнул, словно драгоценный камень, и воздух сотрясся от оглушительных воплей человека, терзаемого голодным зверем.
Когда Ванорбросился к алтарю, Авар лежал без движения – с открытым ртом, в котором блестела влага. Его кожа сделалась холодна, словно лед.
«Так холодно, - шептала Лисса одними губами, пока Ванор укутывал ее в белые одежды. – Я не чувствую рук...»
Напиток, пролившийся на белый камень, отдавал тошнотворной сладостью. Ванор вспомнил ягоды, что росли среди колючек. Он бы отдал бы все на свете за чашу воды, но из сумок с дарами сыпались лишь фигуры из золота, серебра и драконьей кости, что громко звенели, ударяясь друг о друга.
- Эти крики, прошептала Лисса. - Мне так страшно...
Ванор поднял ее, но сам чуть не упал.
- Я знаю, - сказал он. – Мне тоже. Но скоро они кончатся. Мы посидим здесь немного и пойдем домой.
- Мы никогда не найдем дорогу назад...
- Мы найдем. Я запомнил, как идти. Мы вернется, и все удивятся. Вот увидишь...

Отредактировано Графофил (22.02.2023 22:57:40)