В эту осень я умру.
Узнал об этом три недели назад от онколога. Всего несколько его спокойных, мягких, заученных за многие повторения фраз уничтожили ещё один мир – на этот раз мой.
Посещение терапевта из-за недомогания запустило цепную реакцию обследований, которые закончились компьтерной томографией, УЗИ и диагнозом. Рак поджелудочной.
Первые симптомы возникли ещё в феврале, но, разумеется, тогда я не придал им значения. Весной у меня ещё оставались шансы излечиться. Но не теперь.
Теперь же я ехал в офис, чтобы окончательно передать дела и уладить формальности с увольнением.
Поезда, люди, фрески и рисунки на стенах метро, тысячи звуков одновременно, жара и холод от ветра из туннеля – я это часто видел, слышал и чувствовал раньше. Но сейчас всё было иначе. Одна мысль определяла: я могу больше никогда не испытать подобного.
Скорее всего, я никогда не увижу как падают листья морозным утром. Не услышу хруст луж, покрывшихся коркой льда. Точно никогда снова не возьму в руки снег. И само слово «никогда» теперь очень страшное.
Я поднялся на эскалаторе и вышел из вестибюля станции. В лицо дохнул горячий ветер июля.
Из-за шума и грохота подземки не услышал входящий. Звонил кадровик.
«Серёг, уточнить хотел», – раздался из трубки несколько смущённый голос Димы, – «Напомни, у тебя отпуск вчера же закончился? А то пол-одинадцатого, тебя всё нет».
– Буду минут через двадцать, – чтобы сменить тему я сразу задал вопрос. – А Юра уже на месте?
Юрий Михайлович – генеральный директор нашей строительной компании.
«Пока не видел, а что?»
– Надо поговорить. И с тобой тоже.
«Хорошо», – ответил Дима заторможенно. – «Я позвоню ему. А по поводу?..»
– Просто скажи, я попросил.
К офису минут десять бодрым шагом, но сегодня я не торопился.
Вытащил пластину трамадола. Из-за сухости во рту не смог проглотить капсулу, пришлось доставать из сумки ещё и бутылку с водой.
По заученным улочкам и проулкам, вдоль крытых летних площадок с клумбами, мимо небольших памятников и манекенов в стильных магазинах. Этот путь у меня в подкорке, ноги сами несут. Вот только сегодня всё было как-то ново, будто не две недели отпуска минуло, а несколько десятилетий.
Зайдя в холл, я, как всегда, поздоровался с охранником на проходной, встретил коллег, спустившихся на перекур.
– Думал, ты вернёшься весь загорелый, а ты будто пожелтел, – рассмеялся Славик и на ходу пожал мне руку.
Я вежливо улыбнулся, но ничего не ответил.
Вообще-то, планировал заехать сегодня после шести, когда уже никого не будет. По-тихому забрать свои вещи и объяснить всё начальнику в телефонном разговоре. Вот только дома сейчас тоска жуткая. Решил развеяться.
Дима встретил меня в коридоре. Наверное, специально ждал.
– Глянь-ка на себя, – он похлопал меня по спине, – Ты за отпуск даже постройнел.
– Ага, – уныло отозвался я.
За первую неделю я потерял два килограмма в весе, за вторую– пять.
Дима спросил с тревогой:
– Что-то случилось?
– Давай не здесь.
– Михалыч ещё не приехал, его кабинет закрыт. – он указал на лифт. – Можем пока занять переговорку.
Оно и к лучшему, не хочу притворяться коллегам, будто всё хорошо, но и рассказывать правду тоже. Хватит и Юры с Димой, они найдут нужные слова для остальных и без меня.
Скорее всего, генеральный и не думал приезжать до обеда. Выдернули его из дома, который недалеко от офиса.
Переговорку оккупировал наш программист, непрерывно клацающий по клавиатуре ноутбука. Я сел в кресло. Спустя минуту голова начала кружиться – трамадол работает. Звук клавиатуры погружал меня в некое медитативное состояние. Порой казалось, не клавиши щёлкают, а стрекочут жуки в поле. Глаза сами собой закрывались, полусон-полуявь.
– Привет, Серёг.
От зычного голоса Юрия Михайловича я вздрогнул, очнулся.
– Вить, мы поговорим тут немножко, лады? – намекнул он программисту.
Дима запер за ним дверь, чтобы нам никто другой не помешал. Юрий включил кондиционер и налил себе воды в стакан.
– Как отдохнул?
– Ну… – я хотел сказать какую-то дежурную фразу мол, всё хорошо, и уже потом приступить к делу, но меня как-то перемкнуло.
Я не мог придумать подходящие слова, они будто спрятались от меня, остались за глухой стеной.
– Слушай, Юр, – сказал я угрюмо. – Я увольняюсь.
– Хех. Умеешь быть внезапным, – рассмеялся Дима.
Да ты и половины ещё не услышал.
– А чё так? – спросил Юрий более деловым тоном. – Проблема в нас, в компании или что-то личное?
– Я болен, – сообщил я, глядя в столешницу. – Серьёзно болен.
– Оу, – Юра присел в кресло, наклонился вперёд. – Серёж, тебе не обязательно увольняться. Мы оставим твоё место за тобой, пока ты не выздоровеешь.
– Да, – подхватил Дима. – Может, стажёра поселим, пускай учится у Марины. Но как только придёшь, то всё вернём.
Мне тяжело давалось их непонимание.
– Это не будет ещё один отпуск, Юр, – сказал я слабо. – Лечение не поможет – у меня четвёртая стадия.
Он несколько секунд тупо смотрел на меня. Приоткрыл рот, и, кажется, у него впервые на моей памяти не нашлось ответа. Юра и Дима переглянулись между собой.
– Ключи пускай побудут у меня, – говорю в основном чтобы заполнить неловкую паузу. – Ещё приду сегодня вечером, окей?
– Д-да, конечно, – Юра тряхнул головой. – Слушай, Серёг, если мы…Что угодно…
– Всё нормально, – я сам не верил в то, что говорил, просто эта фраза уже прочно въелась в мою речь за последние дни. – Всё нормально. Я тебе карту перешлю новую, это мамы. Последнюю зарплату кинь ей. Клиентов я распределю по кабинету, СМУ пять и Рентар уже у Марины, она и раньше с ними помогала, так что в курсе всех поставщиков и субподряда.
– Но сам-то ты как? – спросил Дима осипшим голосом.
– Терпимо, – я кивнул в знак благодарности. – Ладно. Пойду я. Надо ещё в поликлинику заскочить, – соврал я, ведь сегодня мне спешить некуда.
– Да, да, – Юрий привстал, будто не понимая, что ему делать: или сидеть дальше, или сопроводить меня. – Нужна поддержка, не молчи.
– Всё нормально. Правда, – лгу.
Выходя из офиса, они говорили мне какую-то шаблонную чепуху, мол, поддерживаем и сожалеем, а я заставлял себя отвечать им учтиво, несмотря на раздражение. Что мне их слова? Пыль. Я умру, а они скоро устроят корпоратив в честь выполнения плана за прошлый месяц. Конечно, помянут меня незлым и тихим, да мне-то уже будет всё равно. Они продолжат жить, я – нет. Наверное, именно в этом всё дело. Я не мог злиться на себя, вёдшего здоровый образ жизни, я не мог винить маму, ведь предрасположенность к раку именно в её роду, и, разумеется, не мог винить Бога, ведь я не верил в него. Что мне ещё оставалось кроме обиды на живущих?
И даже на это плевать по большому счёту. Не имеет значения.
Стоя под палящим солнцем, мы неловко попрощались, и я двинул обратно к метро. Услышал обрывок фразы Юрия «Это пиз…». Нет, это намного хуже.
Боль в животе притупилась, стало легче, несмотря на головокружение.
Новый входящий – мама, её заботливый голос:
«Ты на работе?»
– Уже вышел.
«Как они отреагировали?»
– А как они могли отреагировать? В шоке. И неловко всё это, – я скривился. – Сказал им, что за вещами вечером зайду.
«А до тех пор в городе или домой заедешь?»
– Прогуляюсь, наверное.
«Хорошо»
Я отключился, понимая, что она обязательно мне перезвонит через час или полтора. Врачи сказали, я могу потерять сознание в любой момент. Вот мама и беспокоится. На это время, ну, пока я ещё здесь, она переехала ко мне. Ждёт.
Я зашёл в бар, который часто посещал с коллегами по пятницам. Заказал стопку Джека со льдом и копчёный карбонат. Мне рекомендовали не пить алкоголь, тем более с обезболивающим, но какая уже разница.
Выбрал столик у окна.
Странно вот так сидеть здесь в пустом зале при свете дня. А вокруг все бегают, суетятся, к чему-то стремятся. А я? Разве не был таким? В каждую минуту, в каждое мгновение я вёл себя как человек с планом и с поджидающей меня через десятки лет старостью. Я пытался контролировать будущее, был заложником своих целей, и обращал внимание только на то, что для их достижения было важно.
Цель. Дойти до работы и не опоздать. Быстрее, быстрее, в забитый вагон, некогда ждать. По эскалатору пешком, а как только вышел, уже звонки с объекта: где цемент?, побитая плитка, украден инструмент. Бегом, бегом. Мимо людей, не рассматривая их, не запоминая. Только некоторые лица уже примелькались. Осторожно, переход. Потом мимо кафешек, магазинов и ресторанов. Внимание вскользь, ведь оно уже большей частью там, на стройке. Иногда по дороге лишь подмечаешь на стройплощадках конструкции, прикидываешь их примерную стоимость, и сколько какого материала ушло на фундамент и стены – профессиональное.
И бах! Молот размером с Землю сшибает это всё к чёртовой матери. Стряхнуло с тебя все заботы и ответственность. Что делать дальше? А ничего. Времени нет.
За окном мучилась ворона с орехом. Была бы поумней, бросила на проезжую часть. Прохожий спугнул её.
Работница принесла закуску.
Я взял одну багровую пластинку и всмотрелся в неё. Интересно, как её делают? Через что прошли это мясо и специи, чтобы попасть ко мне на стол?
Не только оно меня привлекало, а всё вокруг: вкус виски, свет, тихая музыка, разговор скучающего бармена и официантки. Вплоть до мелочей, до оттенков вкуса, запаха и звука. Я как малый ребёнок заново впитывал в себя окружение. Эту чуткость восприятия я бы никому не пожелал.
Снова звонок. На этот раз сестра.
«Что там у тебя, как дела?» – говорила она бодро.
Я ощутил огромное напряжение в голосе Юли. Мне показалось это забавным. Не знаю, почему.
– Да так. Увольнялся.
«Ты бы не спешил так, Серёж, ещё пригодится тебе работа».
– Ничего, – я улыбнулся её энтузиазму. – Если вернусь, они примут, как миленькие.
«Вот! Вот это я понимаю настрой. В общем, я завтра в десять сорок. Встретишь меня?»
– Ну, конечно.
«Всё. Тогда до встречи. И ты это…» – она на пару секунд замолчала. – «Ты там не кисни, окей? Всё будет хорошо».
– Да. Да. Пока.
Старшая сестра всегда оберегала меня, заботилась не меньше мамы.
Только положил телефон, как на экране высветилась надпись «Алёна (фасад, косметика)». Сначала хотел принять, но затем просто отключил телефон. После сделаю рассылку с указанием номера Марины или кого ещё из коллег. Пускай занимаются, а мне это уже незачем.
Сестре я не мог показать, что уже признал поражение, но от правды никуда не денешься. Четыре больницы, десятки тестов, а итог прежний – рак четвёртой степени с метастазами в печень. Будто шёл по парку, и тут сбивает локомотив. Что, как, откуда? Вроде ж всё идеально было.
Я допил виски, заказал ещё.
Покинув бар, я направился к метро. Эти десять минут дороги я разменял на час неспешного шага. А потом и вовсе передумал ехать в подземке. Бродил у озёр, внутри дворов, где школьники на каникулах пыталась занять себя развлечениями. И все, абсолютно все, даже старики казались мне людьми из совершенно иного мира нежели мой. Мы находились в одном дворе, на одном тротуаре, но нас разделяла пропасть.
«Эти старики с сединой, с палочками, со внуками, будут жить, когда меня уже не станет» – думал я.
Эта мысль определяла. На что бы я не взглянул, что бы ни вспомнил, что бы ни хотел сделать, она вторгалась без проса и рушила всё.
Я вернулся домой под вечер, протопав пешком через полгорода.
– Боже! – мама обняла меня с порога, даже не успел разуться. – Серёж! Я думала что-то случилось.
– Ты чего?
– Где твой телефон? Почему ты недоступен?
Мне стало стыдно. Забыл включить мобильный. Пока я гулял в подобии спокойствия, она тут вся испереживалась.
Только к вечерним новостям её истерика немного унялась.
У меня в квартире не было телевизора, это мама его привезла, чтобы разогнать скуку. Или чтобы болтовня журналистов и актёров немного забивала мысленный эфир.
Мы как в давние времена ложились на пол, накрытый оделялом, и смотрели фильмы и сериалы, тогда на ещё чёрно-белом экране. Когда это было? Давным-давно. А значит, я прожил не так уж и мало.
Мама опустила голову мне на руку. Ей намного тяжелей. Даже неудобно и неловко как-то. Это мне полагается паниковать, страдать и сходить с ума. Но я ощущал себя бегуном, который сломал ногу. Всё, худшее случилось, а проигрыш в забеге уже никого не интересует. Сошёл с дистанции и баста.
Мама убавила громкость канала.
– А помнишь, как мы раньше вот так?.. – проговорила она.
– Да-а. Не забыть.
– Хоть и тяжело было, а всё ж неплохо.
Я посмотрел на маму, её щёки блестели от слёз. Я погладил её по седеющим волосам.

***
– Ты что это, выдумал повод нас всех собрать вместе? – рассмеялась Юля, только спрыгнув со ступени вагона на пирон.
Её глаза были красные, а веки припухшие.
– Ага, – я улыбнулся в ответ. – Привет. Как доехала?
– На троечку с плюсом.
Сестра поставила свои чемоданы, заключила меня в объятия. Дольше обычного.
– Ну, веди.
Я взял её вещи, довольно лёгкие.
Когда сели в такси, наступила неуютная тишина – момент, когда обмен любезностями уже произошёл, и пора бы переходить к сути.
– Я нашла одну клинику, – мы оба сидели на заднем сидении, она шептала мне на ухо. – По отзывам она очень хорошая. И доктора практикуют в Европе.
Я согласился. Это дань не моей надежде, а упорству Юли. Стоит отказать, и потом её замучит мысль «вот если бы я настояла, если бы мы попробовали, то всё могло быть иначе». А быть иначе не может, мама это уже поняла. Просто нужно время, нужна попытка, чтобы совесть была чиста.
Мама встретила нас у подъезда. Она давно бросила курить, но сейчас я почуял от неё запах сигареты. Последнее время я ощущаю мир полнее и ярче, замечаю намного больше.
– Идёмьте, – мама открыла двери подъезда. – Пирог ждёт.
Я её пироги любил, но понял, что придётся заставлять себя есть. Боли в животе усиливались после каждого приёма пищи, и тем самым лишали всякого аппетита.
Вместе мы провели чудесный обед, каких давно у нас не случалось. Шутили и смеялись, вспоминая прошлое. Юля рассказала о дочке, показала фотографии с лагеря. Мама вспоминала истории с работы, которые мы, ещё будучи детьми, не могли бы оценить по достоинству.
Мы вели себя так, будто рака нет. Но каждый знал, а я ещё и чувствовал, как эта мерзость сидит внутри, и жрёт, жрёт, жрёт меня…
***
Новая клиника, прежний результат. Мне даже не надо было спрашивать, я всё понял по выражению лица Юли, читающей письмо с монитора компьютера. Она перевела взгляд на меня и расплакалась. Даже её стальные нервы дали трещину.
Но в следующую секунду она мотнула головой.
– Ничего. У меня есть ещё одна клиника. Я записала нас на завтра.
– Нет, Юль.
– Что нет?
– Я больше никуда не поеду.
У неё такое выражение лица, будто я всадил ей нож в сердце.
– Не сдавайся, Серёж, только не сдавайся.
Я подошёл к ней, крепко обнял и прошептал:
– Всё будет хорошо. Всё будет хорошо.
***
Хуже всего не осознание скорой смерти. Это лишь поначалу давит. Но проходит время, смиряешься, и вот тогда в жизнь вторгается боль. Всё отходит на второй план, любые переживания затмевает она. И считаешь минуты до следующего принятия обезболивающего.
Днём пока терпимо. Я хожу, что-то делаю и тем самым отвлекаюсь от ноющей боли в животе. А вот ночи – кошмар на яву.
Спустя неделю после приезда Юли, я уже считал за удачу проспать с вечера до утра, не просыпаясь. Да, эту боль можно терпень, но – блин! – она никогда не исчезает полностью. Даже после обезболивающих она напоминала о себе онемением, будто я съел кусок льда, и тот заморозил все внутренности.
А просыпаешься в три ночи, и всё что у тебя есть из ощущений – это тупая, ноющая боль. Боль, боль, боль! Я пытался крутиться, ставать в позу страуса, но в конечному итоге просто поднимался с постели, одевался и шёл готовить завтрак или тихо убирать комнаты тряпкой и салфетками, хоть чем-то себя отвлечь.
– Привет, – Юля стояла в пижаме у входа в спальню.
Я спал в гостиной на диване, чтобы быть ближе к уборной, куда я теперь весьма частый гость.
– Привет. Извини, что разбудил.
– Снова мучает?
Я кивнул.
– Как бы я хотела взять хотя бы…
– Нет, – прервал я её, догадавшись о чём речь. – Не говори так.
Тяжело вздохнув, она подошла ко мне, коснулась рукой моего живота.
– Здесь?
Я кивнул.
– Так лучше?
Тепло её руки делало ещё хуже.
– Да, – солгал я. – Немного.
Мы сели на диван и некоторое время просто молчали. Несмотря на ранний час, Юля не засыпала вновь, а о чём-то думала.
– Я поставила свечку в церкви, – призналась она. – За твоё здоровье.
– Хех, – я тут же скивился – зря сделал этот смешок, только брюхо растревожил. – Пора бы уже за упокой.
Промолчала. Наверное, приняла как данность мою смерть. Сам ведь этого добивался от неё, а вот всё равно обидно почему-то.
– Как думаешь, там что-то есть? – тихо спросила она.
И я ответил честно:
– Надеюсь.
Юля гладила мой живот через футболку, и сейчас эти движения немного успокаивали.
– А я уверена. Не может не быть. Ну не может всё закончится в одно мгновение, и в пустоту.
– Вот скоро и узнаю.
– Серёж?
– М-м?
– Ты боишься?
С минуту я молчал, думая, стоит ли ей говорить правду, а если стоит, то как выразить весь тот ужас, который испытываю при мысли о смерти. В конце просто сказал, не узнав собственный голос:
– Да.
***
То было последнее хорошее утро. Дальше началось настоящее мучение.
На следующий день я потерял сознание, сидя на унитазе. Очнулся уже в постели с перевязанной головой. Висок пульсировал теплом, а в ухе слышался бег грови по сосудам. Ерунда. Главная боль в животе, казалось, стала раза в два сильнее. Приходящий врач выписал мне другие анальгетики, после приёма которых я погрузился в полусон полуявь. Слова мамы и Юли словно обретали форму, я придумывал себе целые бредовые истории, и жил в них неясно и несвязно.
Отпускал бред, за дело бралась боль. Словно мне вспороли живот, достали кишки и тянули их, пытаясь выдрать. И это не прекращалось ни на секунду.
– Давай, ещё одну, – ласково говорила мама.
Я послушно проглотил очередную ложку бульйона. Нужно заставлять себя есть, ведь абсолюно не хочется. Любая еда с горьким привкусом.
Юля стояла рядом с постелью, растерянно глядя на нас.
– Вон, она тоже хочет, – криво ухмыльнулся я.
– Только как прикончишь миску. Давай-давай.
После обеда, я медленно, как инвалид, прошёлся по комнатам, включил телевизор. Смотрел и не видел. Спустя полчаса я закрылся в ванной комнате, выблевал бульйон. И меня рвало до тех пор, пока в раковине вместо непереваренной еды не появилась кровь.
– Как ты, Серёж? – из-за двери глухой голос Юли.
– Всё нормально, – ненавижу эту фразу!
Почистив зубы, я вышел. У двери они стояли обе.
– Говорю же, всё нормально, – отозвался я бодро, и улыбнулся свежей улыбкой.
В ту ночь я проснулся рано, как бывало не раз. Вот только боль оказалась просто адской.
Раньше я ломал себе кости, обжигался, резался, разрывал кожу, но то всё было в каком-то одном месте. Можно мысленно отстраниться, найти удобное положение, успокоиться и тогда можно терпеть. Но всепроникающая боль в животе настолько меня ошеломила в эту ночь, что я впервые не выдержал, и почти с паникой начал звать на помощь.
После укола я провалился в забытье.
Днём, уже в трезвой памяти, я был готов к медленному нарастанию тянущей боли. Да, её-таки можно терпеть, представлять, будто это ощущения не болевые на самом деле, обманывать свой мозг. Только этот способ годен на час, на два, но не сутками же быть настороже!
– Утром приходил какой-то Юрий, – сообщила мама. – Сказал, твой начальник.
Её голос отвлёк меня от сосредоточённого состояния, и боль, словно почуяв слабину, накинулась на меня с новой силой.
– Что сказал? – изобразил я интерес.
– Хвалил тебя. Говорил, ты надёжный и ответственный. А ещё письма передал.
Она указала на стопку конвертов на стуле рядом с кроватью. Надо же, я и не заметил их.
Я заставил себя подняться, пройтись по квартире к окну.
Изучая письма, я ловился себя на том, что иногда читаю один и тот же текст по нескольку раз – иногда намеренно, чтобы понять смысл слов, а иногда просто потому, что неправильно выбирал следующую строчку. И ведь не сразу осознавал чтение по кругу, раза со второго-третьего. Почти всё внимание на боли.
Коллеги писали трогательные обращения, а оценить я их не мог. На третьем письме сдался, начал ходить по комнате туда-сюда. Мои движения стали резкими. Я раньше видел в городе людей с подобным поведением – наркоманов. Их тело не могло успокоиться ни на секунду. Не знаю, телесное это или умственное, но я был весь дёрганный. Будто через движения я мог выплеснуть наружу хотя бы часть той силы, которая крутит мои внутренности в тугой узел.
Юля вернулась с новой порцией лекарств и обезболивающих.
Разумеется, никакие лекарства меня уже не спасут, но смогут хотя бы облегчить симптомы. Убрать или ослабить рвоту, диарею, понизить температуру.
Я умираю.
Теперь я это не только осознавал, но и физически ощущал. Силы покидали меня с каждым днём. Раз за разом выныривая из химического опьянения, я ощущал себя только хуже. Вся моя энергия сгорала, я сгорал. Жизнь превратилась из абстрактного понятия во вполне измеримую величину. И величина эта в моём теле стремилась к нулю.
Я исхудал ещё больше, а есть совершенно не хотел. Даже когда пью бульйон по ощущениям в горле как вода с железной стружкой. Жидкость попадает внутрь, и к объёмной боли добавляется острая в желудке. Сверху таблетку от рвоты. Кажется, я могу проследить её путь по пищеводу, даже чувствую её бултыхание в желудочном соке.
– Хочешь посмотреть фильм или сериал? – спросила Юля с надеждой.
– Какую-нибудь комедию.
Когда только начались вступительные кадры, я потерял сознание во второй раз.
***
Просыпался я долго. Мне чудились кошмары вперемешку с обращениями ко мне. Как сквозь липкую патоку.
– …Флетчер плавно скользил у его правого крыла, а Генри Кэлвин отважно боролся с ветром у левого, – голос мамы совсем рядом. – Потом, сохраняя строй, они все вместе плавно накренились вправо… выровнялись… перевернулись вверх лапами… выровнялись, а ветер безжалостно хлестал всех восьмерых.
– Э-эй, – слабо протянул я. – Мам.
Она быстро, но аккуратно прильнула ко мне, обняла.
– Слава богу, слаба богу, слава богу, – повторяла она.
Я заметил стойку с физраствором и трубку, ведущую к моей руке.
– Как ты себя чувствуешь, Серёж?
В комнату вошла Юля.
– Очнулся?
– Да нормально, – я мысленно выругался. – Хорошо чувствую.
Сильной боли пока не ощущал.
Я провалялся в отключке больше тридцати часов. Сил самостоятельно подняться с постели уже не было. После сдержанной радости от родных по поводу моего пробуждения, я, сгорая от стыда, попросил их отвести меня в туалет. С удивлением обнаружил на себе подгузник для взрослого.
Оставшись один в уборной, я заплакал.
***
Качели обезболивающих раскачивали меня всё сильнее. Я испытывал непередаваемое наслаждение в моменты, когда боль начинала стихать. А самое худшее время – за минуты перед этим.
– Юль.
Я взглядом указал на трубку капельницы.
– Ещё рано, Серёж.
– Нет, не рано, – настаивал я.
– Потерпи ещё хотя бы часик. Нельзя так часто.
– Давай.
Она не двигалась с места.
– Давай коли! – я потянулся к пакету на полу, где хранились все запасы. – Коли эти чёртовы…
Я резко умолк, заметив выражение лица сестры. Она готова была сорваться на рыдания, однако достала ампулу, шприц, отломала верх ампулы и набрала дозу, впрыснула её в трубочку и, бросив всё, выбежала из комнаты.
Мне должно быть стыдно за такое поведение, но я не ощущал стыда. Во мне кипела злоба на неё за секунды промедления, за то, что она заставляет меня ждать и терпеть эту адскую боль.
Через минут десять узел врутри живота начал ослабевать. Я расслабился на постели.
– Извини, – как мог крикнул я. – Прости, Юль!
Но она так и не появилась до того времени, как я отправился в новое забытье.
В хороводе абсурдных, бредовых видений я порой останавливался в островках стабильности и спокойствия. Я научился отличать действия наркотиков и здоровый сон, как бы мало его ни было. Это промежуток между бредом и болью.
Сначала я пытался задержаться во сне, хватаясь за него мысленно. Но как только мозг, его сознательная часть, начинает работать усиленно, сон тут же развеивается. Это всё равно, что поймать ложкой чаинку в чашке с кипятком – чем энергичней двигать этой ложкой, тем проворней эта чаинка от неё ускользает в воде.
Нет, со снами нужно поступать иначе, надо не держать его силой, а всматриваться в сам сон, вслушиваться в него. Пытаться как можно лучше восприняться то, что показывает и озвучивает тебе подсознание. Тогда я подольше задерживался во снах. Они моё спасение и единственное убежище от невыносимой реальности. Но рано или поздно нужно просыпаться. Порой я сначала ощущаю боль, а уж потом вспоминаю, что со мной происходит. И пробуждаюсь всегда мгновенно, без полусостояний, как раньше.
Боже, как же я хотел сейчас вернуться назад, в любой, хоть в свой самый худший день в жизни, и прожить его снова, только бы не терпеть эту боль. Готов сутки напролёт работать в офисе на телефоне, таскать материалы вместо грузчиков, быть рабом на каменоломне. Что угодно. Что угодно!
От истерики меня ужерживала лишь одна мысль: если я начну рыдать или кричать, я уже не смогу остановиться. Буду выть от страшных мук до самой своей кончины. Но я даже не знаю, откуда во мне столько сил терпеть это молча.
В очередной раз, когда после анальгетика боль уже начала спадать, но ум ещё оставался ясным, я подумал о дне увольнения. Когда это было? Три недели назад? Месяц? Я тогда не мог наглядеться, не мог наслушаться и надышаться тем днём. Жалел о том, как уходит жизнь, та, внешняя: во снегу, в дожде, в праздниках, которых больше не поучаствую. Сейчас мне всё это казалось наивным и глупым. Я уже не хотел всего этого. Ни нового года, ни нового снега, ни хруста замёрзших луж. Я хотел, чтобы всё скорее закончилось. И покой. Согласен на вечную тьму и небытие, меня устраивает. Только скорее уже!
– Ты сильно ругаешься, – сказала Юля, сидящая рядом со мной. – Иногда.
Она выглядела очень уставшей. С мамой вдвоём они дежурят попеременно.
– Никогда не слышала от тебя таких слов.
– Извини, сестрёнка.
– Это ничего. Ничего, – Юля наклонилась ко мне, поцеловала в волосы, и начала гладить их. – Я тебя люблю.
Мне снился лес. Я ничего не делал в нём, хотя и понимал, что подсознание предложит мне тысячи сюжетов, стоит двинуться с места. Но я оставался на траве посреди поляны. Меня окружали высокие деревья, а вверху тёмное небо. И ничего не тянуло в животе, я наслаждался отсутствием всякого чувства. Каждое мгновение там дороже всех сокровищ мира. Не испытывать боли? Это возможно?
Моё сознание правильно цеплялось за сон, приручало, а не пленяло его. И когда наступало время просыпаться, я уже слышал звуки квартиры, но ещё видел деревья, а когда уже видел потолок спальни, ещё держал в руках траву и ощущал её на спине. До последней секунды.
Затем рак поджелудочной полностью выдирал меня из убежища. И снова выкручивал меня, выжимая все жизненные соки.
Мама попыталась накормить меня. Я уже не мог есть. Никак. Даже обычную воду глотать трудно.
Ничего не хотелось, кроме новой дозы обезболивающего. Только её.
– Ну, дай. Дай, Юля. Дай мне её, – молил я постоянно, однако слишком редко получал облегчение.
И снова сон. Я ждал его. Я испытывал по нему ни с чем не сравнимую жажду. И просто лежал в нём, испытвая экстаз от одновременно присутствия ясного ума и отсутствия дикой боли.
Я прятался в том сне. Изучал его окрестности, осязал подробней и чётче, чтобы в следующий раз держаться за него ещё крепче.
Откуда-то издалека ко мне доносился взволнованный голос мамы:
– Сергей. Серёжа.
Сон рушился, бледнел из-за того, что меня будили. Не хочу! Нет! Тёмный, ночной лес поблёк, отдалился, исчез. Как и всегда боль мгновенно взбодрила меня, и захватила всё внимание. Но я успел заметить, что рядом со мной не мама и не Юля, а незнакомый человек в халате.
– Всё нормально, – формально сообщил он, и светанул в глаз фонариком.
Ненавижу это слово!
– Я вам вколю обезболивающее. Вы не против, Сергей?
Да! Да! Коли!
Позади него я увидел медсестру, а у дверей Юлю и маму. У них измученный вид.
Обезболивающее доктора действовало иначе. Оно не меняло ощущение боли как то, которое колола мне Юля, а лишь притупляло его. И постоянно клонило в сон, но почему-то уснуть я никак не мог.
Когда медсестра и доктор ушли, мама и Юля сели рядом со мной. Молча.
– Бедные вы мои, бедные, – мой язык плохо ворочался во рту.
Уже недолго осталось. Ещё чуть-чуть. И всё будет позади.
И вот так втроём мы находились рядом. Без слов. Без сил.
***
Проснувшись следующим утром, я разбудил Юлю, лежащую на матраце на полу моей спальни. Моя голова лежала на высокой подушке, и я видел её краем глаза.
Не ради укола очередной дозы обезболивающего. Пока не для него.
– Отвезите, – сказал я, напрягая все силы. – В хоспис.
На её лице отразился испуг.
– Мам, – тут же позвала она. – Ма-ам!
Они вдвоём просили меня, уговаривали, плакали и снова уговаривали. А всё что по большей части пытался делать я – не закричать. На них, что они сопротивляются, хотя у меня нет возможности с ними спорить. И от боли, что не ослабевает ни на минуту.
– Я… Я так хочу, – сказал я и взглядом указал на трубку капельницы. – Молю.
Пока я ещё могу соображать, пока во мне ещё осталось сострадание к другим, а не только к себе, я желал умереть не у них на руках. Чтобы они не видели мою смерть, и сами не мучились. Они не заслужили такое зрелище. Моя агония лишь разрывает им сердца и души. У них тоже боль, пусть и не физическая, но не менее сильная.
Через сутки меня уже забирали из дома. Я сам попросил не колоть мне наркотики, чтобы увидеть дорогу. Впервые за очень долгое время я оказался на улице. На каталке в грузовом лифте вниз, по крутой, неприспособленной лестнице к скорой.
Было холодно. Сквозь приглушённое слабыми анальгетиками сознание я удивился, как много уже пожелтело листьев на деревьях. На коже я ущутил мелкие капли дождя.
Уже в дороге я медленно, с отдышкой спросил рядом сидящих маму и Юлю:
– Какое сегодня число?
Сестра заглянула в свой телефон.
– Двадцать третье октября.
– Ого, – отозвался я.
Как много времени прошло. Я думал, сейчас только конец лета.
Долго продержался. И всё же, конец близок. Я чувствовал это. Каким бы сильным ни было моё тело раньше, сейчас в нём остался просто мизерный запас жизни.
Мне смутно запомнилась палата в хосписе, я снова провалился в бредовое состояние. А затем и в сон, в моё спасение, в мой клочёк рая в кромешном аду.
На этот раз в лесу я не остался на месте, а бродил вдоль кромки деревьев, не рискуя заходить в них. Там темно, это означает мало деталей, которые можно ухватить зрением и держаться.
Я наслаждался каждым мигом без боли. Мысли абсолютно пусты, я позволил им проникнуться этим состоянием, отдохнуть от постоянного напряжения в жизни реальной. Сон ведь и существует для отдыха.
Проснувшись, я понял, что выбрал правильный день для переезда в хоспис. По всему я чувствовал, как мой организм вышел на финишную прямую. Сердце стучало как бешеное, и я часто дышал неглубокими вдохами.
И мне снова стало страшно.
Я вот-вот умру. Я действительно умру!
Большая часть меня с радостью принимала этот факт, ведь уже не придётся страдать. А другая, поглощённая самым сильным страхом из возможных, трепетала в ужасе от скорой гибели.
Хоть бы это было не больно. Казалось невозможным, что существует боль сильнее, чем уже имеющаяся, однако изо дня в день вот уже несколько месяцев я утверждаюсь в обратном. Она только нарастает. И я едва ли не паникую, представляя какой мучительной может быть сама смерть, если к ней такое преддверие.
Я ждал тот сон, прятался в нём, как ребёнок прячется в одеяле от монстров под кроватью. Столь же иллюзорная защита, но она давала чувство безопасности, временное убежище.
Мама и сестра посещали меня дважды в день, после приёма обезболивающих, и уходили сразу, как только начинался бред.
По моим подсчётам на третьи сутки я начал терять сознание от приступов боли или ещё из-за чего. Только проснулся, и темнота. Пробуждение в минуты облегчения, уход в бред и сон. И повтор.
Мама с Юлей находились рядом, но я нашёл в себе силы прогнать их. Мама до последнего не хотела меня отпускать, и сестре пришлось буквально оттаскивать её.
Они обе ушли рыдая.
Мне уже конец. Вот скоро.
И никаких видений прошлого. Только боль. Всепоглощающая боль.
Сердце разрывалось, так часто билось. И дыхание то быстрое, то слишком медленное, словно я разучился дышать правильно.
Какая-то девушка сделала мне укол в руку. Приятное онемение разошлось вдоль неё к плечу, к шее и груди. Боль немного отступила. На несколько минут я ощутил облегчение. Но сердце продолжило колотиться.
Я долго пытался уснуть. Тёмные видения наркотического опьянения терзали мой разум, я не мог сконцентрироваться. Однако, наконец, я оказался в том самом лесу на поляне. Где мягкая трава и тёплый воздух. И даже во сне слышался гулкий частый стук.
И внезапно что-то дёрнуло меня обратно в мир боли и страдания. Никакой голос, никакое касание так раньше не тащило меня из сна. Я ведь научился сопротивляться. Не так просто меня забрать отсюда. Вглядевшись в сновидение, я сделал лес, траву и небо ярче, чётче.
Биение сердца, которое я ощущал даже здесь, усилилось. Теперь я даже не смог бы сощитать удары – ум не способен угнаться за частотой.
Всё моё тело окатила волна боли и судороги, чего раньше не случалось во сне. Только когда я уже просыпаюсь, тогда боль обретает надо мной власть. Ей сюда ход заказан, нельзя! Что-то тянулом меня. Ни громкие слова, ни яркий свет, как бывало ранее, нет. Что-то беззвучное и невидимое, что-то страшное и сильное.
Мир начал тускнеть, картинка сменялась видом темноты под веками. Нет-нет-нет! Ещё чуть-чуть! Я не хочу возвращаться. Тем более туда, где меня поджидает столько боли.
И тут в панике я совершил ошибку – начал цепляться за сон разумом и волей, а не восприятием. Это только подстегнёт пробуждение мозга. Но впервые сон не развеялся, а наоборот укрепился. Может, я так часто в нём бывал, так подробно изучил, что уже и подсознанию не нужно поддерживать его?
Стук потерял ритм, словно из последовательности кто-то изъял один удар. Закололо в груди, но я лишь сильнее ухватился в мираж. В сереющее небо, в пение птиц, в осязание травы, упирающейся в тыльные стороны ладоней. Да, да, вот так.
Я пытался объять всё и сразу. Сон пришёл в движение. Появился ветер, солнце начало подъём, возникло тепло. Продолжай! Я приказал себе не обращать внимание на спазмы, которые пытались если не вытащить меня, то проникнуть сюда. Нет! Это моё убежище! Прочь!
Меня затопили обида и злость.
Облака на синем небе. Тени с чередованием прохлады и тепла. Мне на грудь взобралась ящерка, замерла.
Меня тащило назад, в палату хосписа, к страданию. Нет!
Я ещё крепче вцепился в сон. Вцепился с мощью равной терпению вчераней боли помноженном на страх перед болью сегодняшей, которая, судя по всему, в разы сильней.
Мои ощущения внимали шуму леса, трелям птиц и стрекоту жуков, влажности ветра и прохладе земли, яркости солнца и разнообразию форм облаков. Чем полнее я воспринимал всё вокруг, тем дальше отступала боль. В какой-то момент эта яркость чувств уже не позволяла смотреть на солнце прямо, я перевёл взгляд на верхушки деревьев. Чёткий образ зелёных крон для меня подобно якорю.
Эхо прежней муки билось где-то внутри, словно в уходящем вдаль коридоре.
Стук, хоть и отдалённый, но всё ещё слышимый, был похож на сумасшедшую пляску чечёточника. Быстрее, быстрее, с разными интервалами, как сорванные аккорды.
И вдруг…Всё.
Струк прервался. И то, что цеплялось в меня, тянуло обратно, отпустило. Я будто взлетел, моё тело вот-вот оторвётся от поляны и поднимется в облака. Но это всего лишь иллюзия, как после тяжести. И ведь груз, давивший меня несколько месяцев, был огромен. А теперь исчез.
Неправдоподобно яркий сон показался лёгким и спокойным, как никогда прежде. Я осторожно сделал глубокий вдох. Резко сел. В голове закружилось, в глазах потемнело. Зря! Я поднялся не во сне, а наяву – слишком реальны были ощущения. Пройдёт ещё секунда и боль жёсткой рукой разбудит меня окончательно. Я ждал, боясь пошевелиться.
В голове прекратилось вращение, а зрение и слух всё так же внимали поляну и окруживший её лес. Мысли уже не вспышками, а последовательные, у меня такого ясного ума давно не было. Боль исчезла. Совсем.

***
Я сидел неподвижно. Застыл, поражённый тишиной в самом себе.
Мне казалось, пошевелюсь и на меня всё обрушится снова. И чем дольше длился покой, тем сильнее страх перед возвращением пытки.
Из моих глаз покатились слёзы. Неужели может быть так хорошо? На самом деле?
Кто меня привёз сюда? Кажется, я говорил Юле о своём сне. Или нет? Я попытался вспомнить, разговоры с сестрой… С сёстрами… Икки, Дейми и Мава. В воображении возникли три незнакомых ребёнка. Нет. Знакомых. Я знаю их. А ещё маму и отца… У меня нет отца! Есть…
Я пошевелился, обхватил свою голову. Образы каскадом хлынули на меня.
– Что за?..
Мои руки. Никогда прежде не были они такими тонкими и мохнатыми. И ногти длиннющие. И кожа зеленого оттенка, а не серого, какой она была последние недели.
Моя ли это рука? Я сжалас её в кулак. Одна лишняя фаланга на каждом из пальцев довернула самый настоящий коготь остриями в подушечки пальцев. Я даже не смог сделать полноценный кулак.
Я раскрыл ладонь, уставился на неё. В ушах нарастал шум, тело стало ватным.
Мир потускнел перед глазами, и окончательно потух.
***
Я пробуждался медленно. Уже и забыл каково это, когда боль не выдёргивает тебя резко и быстро.
Темно. Лишь дымы разноцветными лентами плавают в закрывших звёзды облаках.
Дымы!
От испуга я тут же кинулся к ближайшим деревьям, спрятался под их ветвями.
Вот я идиот, разлёгся как в купальне.
Какие нахрен дымы? Опасные штуки в небе, они принимают разные формы. Так, стоп. Я находился в хосписе… Нет. У наставников на обучении.
Я огляделся. Кромешная тьма немного отступила, глаза приспосабливались к плохому освещению. И освещение это создавали именно дымы, что словно меньшие братья северного сияния плавали в небе.
– Ю… – имя сестры как-то непривычно трудно выговаривать. – Юля!
Тишина. Никого здесь нет. Здесь, в лесу.
Я ведь уже не сплю. Только во сне может возникнуть вопрос к самому себе, не сплю ли я. В настоящем мире всё понятно и так, если конечно разум не затуманен химией или болезнью. Ощущения слишком реальны, такого не бывает даже в самых достоверных мечтаниях.
Тогда что же это? Где я?
В лесу на испытании.
Туча! Дерьмо!
Я целый день провалялся на поляне, хотя должен был бежать домой со всех ног. Определив направление по чутью внутри головы – там словно магнитная стрелка вращалась, указывая точно на деревню. А?!
Туда! Время на исходе. Мне к утру надо быть на площади церемоний. Бегом, пока ронки не выследили. Кто? Сильные, кровожадные твари, охотящиеся стаями на травоядных. Они не прочь закусить и дедёнышами роа. Кем? Мной! Бегом, дурак, бегом!
Указатель в моей голове вёл прямым курсом на деревню. Я мчался легко и быстро, перемахивая с ходу валёжник. И всё вокруг было видно как при лунном свете, хотя из освещения только дымы сквозь листву.
Непонятно откуда взявшаяся выносливость позволяла мне бежать без остановки. И я невероятно лёгкий, ни тяжести в ногах, ни грузности в теле, и жирок не прыгал на животе или боках. Господи! Боли нет! Все остальные странности меркли на этом фоне. Нету боли! Какой же я свободный! И от одной мысли об этом я ещё больше ускорялся. Быстрее, быстрее, словно боль гналась за мной.
Один раз я испугался, что за мной и правда кто-то бежит. Когда я перепрыгивал очередное упавшее дерево, сзади что-то зашуршало и цапнуло меня то ли за задницу, то ли за ногу – странное ощущение. Вильнув в сторону, я оглянулся, но никого не обранужил.
Потом глянул себе за спину. Что-то прицепилось к шортам или к футболке, рубашке или в чём это я. Ветка? Я тронул продолговатую штуку и подпрыгнул от неожиданности. Только сформировался даже не словесный, а мысленный, вопрос, ответ тут же поступил. Хвост. Это мой хвост.
Стало как-то не по себе. Что-то в моём теле лишнее. Примерно ту же тревогу я испытал, узнав о раке в поджелудочной. Хвост? И я ведь чувствовал прикосновения. Тугой канат из плоти и шерсти сантиметра четыре в диаметре.
Я приказал себе не думать о нём, ведь уже накатывал шум в ушах, как в тот первый раз, когда я отрубился на поляне.
Потом разберусь. Сейчас есть более важные задачи.
Я продолжил бег.
А может, я в глубокой коме? Раньше ведь никогда не был в ней, не с чем сравнивать. И с чего бы мне в коме иметь сестёр Икки, Дейми, Маву, братьев Нела, Лемана и маму Арлу? И уж точно моё подсознание не могло придумать отца Белнона. Своего настоящего я ни разу не видел, и видеть не желал. Как и любого другого на его роль – слишком поздно уже.
В пользу теории о коме моя неправдоподобная сила. Никогда не было такой, тем более после болезни.
Я резко остановился. По хвосту и вдоль позвоночника к затылку пробежала холодная волна страха. Я ведь умер…
Я умер. Да. И я был сейчас в этом абсолютно уверен. Там, на поляне я распрощался со своим агонизирующим телом, и оказался в этом, абсолютно здоровом. Меня зовут Верон. Меня звали Сергей.
Уныло бредя вперёд, я пытался всё это переварить, осмыслить. Внутри моей головы происходила борьба между воспоминаниями, эта двойственность сбивала с толку. Я одновременно и Верон, и Сергей. У меня и большая полная семья, и лишь мама с единственной сестрой.
Верх взяли образы, которые объясняли моё настоящее положение. Я закончил трудное обучение длиной в полгода, и сейчас должен закончить ещё и итоговое испытание. Иначе снова к наставникам на бесконечные занятия по всему на свете, к тренировкам до изнеможения. Ни в коем случае! А когда я успешно пройду испытания, меня примут за равного. И тогда я смогу покинуть это болото.
Что за вздор, я скоро четвёртый десяток... Четырнадцать лет. Мне, Верону, четырнадцать лет. Вот чёрт!
Я позволил взять контроль памяти, которая лучше ориентируется.
И снова побежал.
У меня помимо хвоста в арсенале ещё есть верёвка. Она готовилась для безопасного отдыха, ведь на уровне земли в темное время суток в лесу весьма небезопасно. Вот только теперь на сон нет времени. Надо когти рвать к деревне. Если пропущу церемонию на рассвете, то не завершу испытание.
Ещё на мне свободная рубаха без рукавов и шорты. Ноги босые. Против ронков не повоюешь.
Опасность на земле исходит не только от ронков – трусливых тварей, которые охотятся стаями на слабую добычу. А я, ребёнок, очень слаб по здешним меркам. Ещё есть пелвы и мураки, они даже группу взрослых могут убить. В небе есть дымы, но пока я в лесу они меня не замечают.
Вперёд! В полную силу пока сила ещё есть. Направление я знал, чувствовал его. Хвост помогал удерживать равновесие, если не задумываться о нём. Знай себе беги. Раз на полдня забыл, что нужно делать. Мчись!
Я лёгкий и быстрый. Отдышки нет.
Вот только к деревне ещё целая тень, полдня, шесть часов бега.
В сумраке я различал краски. Зелёная трава и кусты, жёлтые и синие цветы, коричневые и красные спиральные стволы, будто декоративные свечи, уходящие в вышину, за ними маячили полосы света.
Быстрее, быстрее!
Услышал журчание ручья, остановился утолить жажду. Не пить слишком много. Снова в путь.
У первого же оврага я понял, насколько крепкие у меня ноги. Подпрыгнул метра на два вверх и метров на пять в длину. Овраг перелетел с запасом.
– Ого!
И припустил дальше.
Послышался гортанный возглас. Как у шимпанзе, только на порядок громче и протяжней. Это ронк метрах в трёхста позади.
– А ты попробуй догони, – на ходу бросил я.
Учуял, тварь, созывает стаю.
Страх подгонял, однако я уже ощущал слабость. В ноги будто по капле вливали свинец. Пока ещё немного, но с каждым шагом – новая капля.
Я заставил себя снизить темп, к некой оптимальной скорости. Сегодня будет длинная ночь и надо беречь энергию.
Только часа через полтора я снизил бег до шага, чтобы перевести дух. Обалдеть какая выносливость для Сергея, обалдеть какой провал для Верона.
Я шёл по ковру из прелых листьев и гнилых стеблей. Здесь высокая влажность, тропики по земным меркам.
Всё та же «стрелка компаса» внутри моей головы чётко указывала направление. Если бы не она, давно уже заблудился.
Находясь постоянно в движении, я лишил себя времени для размышления о случившемся. Что произошло? Где мама и сестра? Как и почему я здесь оказался? Кто я теперь? Эти вопросы пока неподъёмны для меня. На некоторые я знал ответ, но ещё не осознал их, не принял.
Нельзя останавливаться. Не думай. Всё потом.
Невдалеке послышался шорох. Я снова побежал, взяв немного в сторону, чтобы сбить с толку ронков. Они уже который час выстраивались позади меня, но пока их ещё не так много для готовности к нападению.
В какой-то момент я увлёкся прыжками, уж очень лихо они получались у меня. Врезался в дерево плашьмя. Рефлекторно вцепился когтями, так и повис. Было огромное искушение взобраться до веток, не на самую верхушку, где с неба могли заметить дымы, а к нижним ярусам. Обвязать себя верёвкой и в безопасности дождаться рассвета.
Где-то в сотне метров угукнул ронк, левее ещё один.
Я расцепил когти, съехал вниз.
Нельзя опаздывать. Для Верона это было очень важно, поэтому я продолжил забег с преследователями.
Кажется, от страха у меня шерсть дыбом встаёт на хвосте. Вот уж странная деталь, будучи человеком, всегда опасаешься за спину, именно ей может прилететь удар в первую очередь. А теперь у меня есть хвост, и мурашки именно от его кончика поднимаются к пятой точке. Так и хочется его спрятать между ног, как испуганный пёс – не дай бог кто-то вцепится зубами.
Ронки имеют острые клыки и сильные челюсти, откусят хвост на раз. Они пока держались в отдалении, выжидая, когда я выдохнусь. А это случится не скоро. Пока я на Земле сидел в офисе и лежал на больничной койке, Верон как проклятый тренировался с наставниками, доводя своё тело до изнеможения и тем самым закаляя его день ото дня.
Почему-то у меня даже сомнений не возникало, что я уже не на Земле. И странным образом не на Небе.
Как бы я ни был вынослив, без передышек никак. Испытание длится уже третьи сутки, и если с отдыхом всё хорошо – я провалялся весь день в отключке, то с питанием беда. Верон не смог ничего раздобыть съестного. Даже у молодого тела энергия не безгранична, это-то я ещё помнил.
Бежать-бежать.
Через полчаса угуканье ронков раздалось уже спереди. Окружили.
Я остановился.
Шорохи совсем близко, со всех сторон.
Рванув к ближайшему дереву, я подпрыгнул на два своих роста, вцепился в ствол, который едва мог обхватить.
С безумным гомоном зверьё устремилось к дереву, один ронк, приземистая шерстяная тварь, вцепилась в ствол у самого корня, выдрала часть коры и прыжками со сползаниями двинула наверх.
– Ухты б*я!
Верон и не догадывался о подобных талантах ронков, и наставники утверждали, будто высота – надёжное укрытие от них.
Я полез выше, поочерёдно смещая левую и правую руки. Кора оказалась слишком твёрдой, приходилось когти буквально вбивать в неё. Ногами опирался о спиральные изгибы, ведь на их пальцах когти не росли.
Зубы первого ронка маячили у самых пяток, а за первым уже лез второй. Вот уроды! Зачем всей ватагой пёрли, если сейчас в очередь выстроились?
Я приготовился отбрыкиваться. Замахнулся пару раз для острастки. Казалось, моя угроза лишь раззадорила зверя, он так и клацал челюстями. Представив как они смыкаются на моей лодыжке, я прекратил дрыгать ногой, и уполз выше. Даже если кость не перекусит, одного рывка хватит, чтобы сбросить меня на растерзание стае. Я почему-то уверен, ронк так и планирует сделать.
Внизу остальное зверьё подбадривало их криками и воплями. Визжали и метались туда-сюда в некоем безумном танце. Я ощутил себя дичью в королевской охоте.
– Да захлохнитесь, падлы!
Они действительно присмирели на минуту, потом заорали с нововым энтузиазмом.
Я размотал верёвку, обвязал один конец вокруг голени, второй отпустил вниз и сразу крепко вцепился в кору.
Ронк тут же заглотил наживку – вцепился мёртвой хваткой во второй конец плетёнки. Я хотел отодрать его от дерева, это должно быть просто, ведь ронки только мягкими лапами держатся. А потом и встряхнуть. Но эта сволочь, будто и ждала чего-то подобного. Я обалдел, когда ронк сам оттолкнулся от ствола и почти сделал со мной то, что надеялся сделать с ним я. Мою вторую ногу сорвало, только руки удержались на дереве. Я расцелую свои когти!
Ронк дёргался, как дикая кошка на поводке. Килограмм пятнадцать живого веса! Качнувшись в сторону, зверь не сорвал меня вниз, а потому его ждала очень неприятная штука. Я быстро подтянулся на руках, снова зацепился правой ногой, а подвязанной левой замахнулся мимо ствола. А вот зверь с деревом не разминулся, коротко взвизгнул от удара, выпустил верёвку из пасти и молча устремился к земле.
Всё-таки, хищник не обладал ни способностью кошачих к лёгкому лазанью, ни к их падению на лапы. С пятиметровой высоты он рухнул на спину, хекнул при ударе да так и остался лежать неподвижно.
Следующий в очереди ронк повернул на меня голову, наши взгляды встретились. Было темно, однако клянусь, я разглядел в них ум. Страшно, когда грубая сила детей природы направлена на тебя, но вдвойне страшней, когда эта сила обладает ещё и не самым низким интеллектом.
На земле заворочался упавший ронк, с хрипом задышал. А тот что пялился на меня начал сползать вниз. Попробовали, не получился трюк, отступили. Не идиоты.
Я добрался к веткам. Скрутил верёвку.
Спать смысла нет. В таком возбуждённом состоянии не смогу, а смогу, просплю все сроки – слишком устал.
Ронки никуда не уходили. У них это получается лучше всего – выжидать.
Я взглянул наверх. Синие, красные, зелёные, белые всполохи. Чем глубже ночь, тем дымы ярче и опаснее. Земных аналогий им нет. Ни шаровые молнии, ни грозы, ни радуга не имели ничего общего с ними. То явления природы, здесь же явления деяний человека. Именно человека, ведь здесь тоже есть или когда-то были люди. И они устроили войну. Войну с большой буквы. Эхо битв до сих пор отражают небеса, будто переживая фантомные боли.
– De-rra-s-sin-hoda!
Громоподобный рёв, а затем синяя вспышка и сам гром, как если бы я находился рядом с местом удара молнии. Я думал, что подо мной развалится надвое дерево. Вцепился в него со всей силы.
Голос проревел сверху. Теперь вспышки сопровождались грохотом, и отдалёнными криками. Я боялся поднять взгляд вверх, боялся пошевелиться. Эти существа могут заметить меня – я слишком высоко забрался, слишком мало меня прикрывает веток.
Я полагался на память Верона, которая запрещала находиться ночью под открытым небом. Смерть – лучшее, что могут со мной сделать дымы. Я и сам помнил вещи похуже смерти. Уж лучше к ронкам.
Спустя минуты две, растянувшиеся по ощущениям раз в десять, канонада начала стихать. Я раскрыл глаза. Землю у дерева освещали зарницы. Ронки убежали. Только тени ветвей падали под разными углами от вспышек. И цвета яркие-яркие, как у гирлянды на новогодней ёлке.
Я взглянул на небо. Там плясали ленты света, катились быстрые зелёные и жёлтые валы, но искрящееся море понемногу успокаивалось. Представление пугало и Сергея, и Верона.
– Что за ерунда?
Синяя полоса света растянулась. Я зачарованно смотрел как она увеличивается и становится ярче. Спустя полминуты я осознал, что яркая лента не увеличивалась, а приближалась. И она уже касается верхушки моего дерева.
Я разжал когти, извернулся телом и полетел вниз. Лучше разбиться, лучше сожрут ронки, чем попадаться дымам. Нельзя! Никогда!
Воздух всё громче шумел в ушах. Освещённая синим земля летела на меня так медленно, будто я не в воздухе падал, а тонул в воде. С глухим ударом я приземлился. В ногах разошлось онемение, но я тут же рванул куда глаза глядят.
Ни в той, ни в этой жизни я так ещё не бегал. От скорости свистело ветром в ушах даже сильнее, чем при падении. Там высота четвёртого этажа была, не меньше. А я цел! Ноги несут, хоть и ватные немного.
Отбежав и успокоившись, я сверился с внутренним компасом, потрусил к деревне.
Ронков и следа нет. Они не настолько тупые, чтобы оставаться рядом с настолько яркими и громкими дымами.
Меня передёрнуло от воспоминания о тянущемся ко мне свете. На Земле тоже есть опасные природные явления, но от них знаешь чего ожидать. Молния убивает и калечит, пожар сжигает, потоп подтапливает, но дымы не так предсказуемы. Они могут убить, да, но могут и свести с ума, извратить саму сущность. Верон слышал историю от наставника как после касания дыма его молодой друг за пару мгновений превратился в седого старика с выпавшей шерстью.
В небе ещё бесновались разноцветные «фейерверки», я старался лишний раз не поднимать голову, боясь увидеть оду из лент света слишком близко.
Только вперёд.
Адреналин – или что там в теле Верона его заменяло? – весь выдохся. Ноги еле волочились. Как ни странно, спрыгнув с дерева, я не получил ни единой травмы. Вообще ничего не болело. Ну и хорошо. Есть шанс успеть к освещению – обряду встречи солнца. Он проводится каждое утро Жрецом, однако сегодня церемония не будет формальностью. Там соберутся роа для встречи совершеннолетних, тех, кто завершит испытание наставников.
Будет позором оказаться вне деревни в момент восхода. Да, можно повторить испытание через полгода, вот только Верон клялся и хвастался, что завершит его именно сейчас, с первой попытки и будучи на год, на два младше других учеников. В таком юном возрасте разница даже в один год очень много значит.
И Верон бы сдал это в прямом и переносном смысле чёртов экзамен, да тут возьми и появись я. Как? Что? Зачем?
Ладно, все вопросы на потом.
Я опаздывал, но не мог заставить себя бежать дольше минуты. Несмотря на всю важность, испытание теряло приоритет из-за усталости. Всё больше хотелось не встретить солнце под всеобще одобрение, а просто поспать, лечь и уснуть. Так было в клинике, когда я хотел отгородиться от боли. Может, если я усну, то проснусь в другом видении? Скажем, снова человеком где-нибудь на Мальдивах. А? Да-а, вот бы тихий пляж, а не вот это вот всё.
На востоке начало сереть.
– Ну же!
Я выдавливал из себя последние силы.
Уже показались знакомые тропы деревенских охотников. И никого из других ребят, которых обучали наставники. Неужели они все уже внутри? Не хочу быть единственным, кто не завершит испытание! Это унижение само по себе, а ещё все эти «я буду первым» и «испытание лёгче лёгкого». Верон, ты уже точно не первый, да и последнее место ещё не гарантировано. Стоило меньше бахвалиться, а потом не валяться без дела.
Где-то вдали разгоралось небо. Дымы отступали.
– Блин-блин-блин.
У меня открылось второе дыхание, я снова мчался во всю прыть. Опаздываю на считанные минуты. Я бежал мимо лесопилок и сложенных кучами дров, мимо гостинной, хижины для приходящих извне деревни, вдоль ручья, который выведет меня прямо к канатному мосту. Всего-то пару десятков шагов.
Моё сердце упало.
Дирк, один из трёх хранителей перехода, уже перетянул мост на сторону островка, где и размещалась деревня. Он стоял там и, заметив меня, ехидно рассмеялся. Тоже чёрт, роа, но взрослый.
– Один оборот, – крикнул Дирк. – Ты опоздал всего на один оборот.
Да пошёл он задницу! Я не опоздал, пока не взошло солнце, а он убрал мост слишком рано.
Я примерился к канатам, по которым подтягивался или вытягивался мост. Дирк ведь не обрубит их, если я по ним полезу, правда? Не факт. Верон помнил его плохое отношение к отцу и маме. Да и некогда уже взбираться на столб, где крепился канат на этом берегу. Верхушки островных деревьев уже просвечивались красными лучами.
Развернувшись, я потопал в обратном направлении.
– Встретимся через полгода, – гадко улыбнулся Дирк. – Может быть. А может, и нет.
Я представил, как его шерсть могла бы вспыхнуть факелом при огне от зажигалки. И немного отлегло.
Затем я рванул обратно к берегу, и на последнем шаге так оттолкнулся от земли, что пролетел треть расстояния к острову. Холод накрыл меня с головой.
Я начал судорожно цепляться когтями за воду, но никак не получалось всплыть. Паника подступала к самому краю сознания. И вдруг я стал совершенно спокоен, когда Верон трусливо уступил место Сергею.
Смежив пальцы рук подобно веслу, я оттолкнул воду вниз, всплыл, и брасом поплыл к выложенному камнем берегу деревни. Хвост то пытался двигаться вниз-вверх, как и ноги, то влево-вправо, как рыбий плавник. Больше мешал.
Доплыв к камням, я вцепился в трещины когтями, подтянул себя, встал на неровности. Быстре-быстрее!
Вода потоком лилась с меня, журча внизу. Одежда и, как бы мало её ни было пока, шерсть отяжелели.
На последнем метре я всё никак не мог найти трещину достаточной ширины. Думал уже прыгать вниз и искать новый путь, как меня внезапно схватили за волосы и потянули вверх. Не так больно, как ожидалось. Это Дирк меня поднял.
– Туча! Ты сдурел, Верон?!
Я только сейчас вспомнил о подкармливаемых у острова тварях. Они здесь для того, чтобы никто не мог проплыть к деревне ночью и чем-то навредить. Ребёнок для хищных хассов – мелкая закуска. А ещё Верон и большинство в деревне не умеют плавать. Этому и наставники не учат, потому как глубокая вода здесь не безопасней ночного неба, хотя и по другой причине.
– Некогда! – выпалил я и помчался к воротам.
Открыл с трудом створку и протиснулся внутрь. Весь остров усажен деревьями даже гуще, чем лес по другой берег. И на стволах, между стволами и у корней вились дома и пристройки. На уровне крон над всей деревней протянута маскировочная сетка, иначе и не назовёшь. Она укрывала всех от дымов.
Улицы пустынны. Все уже на площади.
Я ускорился и через минуты две уже достиг противоположного конца острова. Все здесь собрались. Имя им легион, а если быть точным тыщи три роа разных возрастов. Они притихли в ожидании восхода, и я тут мокрый как лящ шлёпаю по каменной кладке. Шесть тысяч глаз на двадцать секунд отвлеклось от востока и проследило как я занимаю своё место в центре площади, где собрались несколько десятков моих почти ровесников.
– Чё, не ждали? – самодовольно прошептал я.
Успел!
Под возмущённые шипение я встал в первый ряд.
Двадцать семь… Нет. Если использовать не шестнадцатиричную систему счисления, а десятичную, то тридцать девять молодых роа прошли испытание. Начинало столько же. Наверняка они прибыли в деревню ещё вечером. Успели переодеться, причесаться, навести марафет в общем. Я резко выделялся. На голову ниже, на пару литров мокрее, но и улыбкой на несколько зубов шире.
– Где ты был? – тихо спросил парень через одного слева, Леат.
С ним Верон подружился незадолго до обучения.
– Бегал.
Я хихикнул, вспомнив рекламу с «а почему футболка сухая и не пахнет?».
Все мы ждали восход. Тишина.
Жрец, с рогами сантиметров в десять и седеющей шерстью, буравил меня взглядом. Затем важно повернулся на восток, поднял руки и как только возник первый свет солнца, он завопил:
– У-у-а-а-а-а!
И тысячи глоток повторили его клич. Ребята вокруг меня пищали тоже, я с запозданием присоединился к ним.
С веток сорвались птицы, тоже вскрикнули, улетая прочь.
Звук проходил сквозь меня, будто я стоял у огромной колонки. Все внутренности вибрировали.
И оцепенение спало с деревни. Все рассмеялись, начали говорить одновременно, площадь превратилась в живое место.
Солнце всходило вверх и отражалось внизу на идеально ровной воде озера. Нет, это точно не Земля. Нет на моей родной планете разноцветных восходов.
Уже не красный, но алый солнечный диск играл пятнами разных оттенков внутри себя. Вспыхивал то изумрудным, то сапфировым. Видимо атмосфера здесь имеет весьма забавные ингредиенты, если свет местами разлагается на спектр.
Новые полноправные, совершеннолетние роа поспешили к своим родителям, радуясь и веселясь. Ко мне подошёл Леат.
– Встретимся омрачением у пирса.
Я отсутствующе кивнул, затем направился к краю площади, которая обрывалась у самой воды, сел, свесив ноги.
Солнце величественно поднималось над миром. Это последний восход, который я увижу. Глаза слепило, но я смотрел на свет, пытаясь запомнить его во всех деталях.
– Красиво?
Я вздрогнул и обернулся. Рядом со мной стоял Жрец. Он перевёл взгляд с солнца на меня.
– Как думаешь…
Его выражение сменилось на тревожное. Я только сейчас догадался по ощущениям на щеках и по реакции Жреца, что моё лицо в слезах.
Почему последний восход? О чём это я?..
Внутри меня что-то оборвалось, безграничная тоска пропала. И я не понимал, откуда она вообще взялась.
Я вытел слёзы.
Жрец явно хотел сказать что-то другое, но лишь растерянно проговорил:
– Встань, к тебе идёт отец.
И сам покинул берег.
Никто другой не заметит, что я плакал – на мне ещё слишком много воды.