Глава I

Он увидел ее на берегу, когда солнце еще не поднялось: женщина плелась по колено в воде, разговаривая сама с собою. Она ходила за ним подобно ребенку, цеплявшемуся за юбку матери, хотя молодость давно оставила ее черты. Она без конца задавала вопросы, словно ему было ведомо нечто, скрытое ото всех остальных, словно Дольф возвысился над людьми. Голос ее звучал все громче, пока не сорвался на крик. В конце концов она сдернула сеть с деревянного навеса и бросила ему под ноги. Но ее гнев не нашел в нем отклика.
"Мертвец! - кричала она. - Ты носишь лохмотья! Ты - мертвец!.."
Дольф поднял сеть и молча забросил в лодку. Весь день он провел в море. Его волосы давно выгорели на солнце, раньше срока сделавшись седыми. Глядя на свое отражение в воде, он видел лицо старика.
Дольф вернулся на шумный берег лишь с вечером, затянувшим небо грозовой стеной. Крыша в его скромной хижине прохудилась от дождей, и ветер забирался в нее без спроса. Всю ночь холод не давал ему сомкнуть глаз. Когда рассвет пробился сквозь щели в досках, Дольф взял веревку и зашагал к воде, укрытой пеленой дождя.
Каждое утро Дольф уходил в море. Нередко он уплывал так далеко, что едва видел берег. Первая лодка, сколоченная его руками, дала течь и пошла ко дну. Дольф долго качался на волнах, гадая, сумеет ли добраться до берега.
"Мертвец! - закричала женщина, лишь только Дольф выбрался из воды. Она пряталась за спиною своего мужчины. - Ты - мертвец!.."
Ножны дрогнули в руке незваного гостя, когда их взгляды встретились.
- Простите, - пробормотал человек и зашагал прочь. Его женщина бросилась следом.
- Ты ничего не сделаешь?! - кричала она. - Ты просто уйдешь?! Трус! Я должна была слушать мать! Ты - трус! Трус! Ты даже не мужчина!..
Он ударил ее наотмашь.
- Следовало бы вынуть твой лживый язык! Будь я проклят Даном, если еще хоть раз поверю тебе!..
- Убей! Давай! Убей! Я тебя не боюсь!..
Дольф долго слышал за спиною их вой. Третий, что пришел с ними, устало плелся следом.
"Простите, - бормотал он. - Она не всегда была такой. Простите! Как совладать с безумной женщиной?.."
- Что мне делать? - спрашивал он снова и снова. - Я убил брата. Я пришел к тану, чтобы понести наказание. Но меня даже не пустили к нему. "Убирайся, пьяница! - сказали они. - Иди туда, откуда пришел!.."
- Почему ты убил? - спросил Дольф.
- Безумство обуяло меня…
- Он был плохим человеком?
- Скупым и скорым на гнев. Но не хуже прочих. Я разозлился на него из-за пустяка.
- У тебя есть другие братья?
- Четверо. Они знают, что я был пьян...
- Ты и сейчас пьян.
- Да, - убийца не смел поднять глаз. - Я слаб. Признаю. Я - очень слаб. Он любил это повторять. Что мне делать?
- Пусть твои братья судят тебя. Я не стану…
Кобыла нагнала его на рассвете.
- Я скакал так быстро, что едва не загнал свою лошадь! - кричал всадник сквозь рокот волн. - Я не знал, застану ли тебя! Есть люди, которые по-прежнему пекутся о твоем благе, хотя ты сделал все, чтобы их оттолкнуть!..
Он ждал ответа, но Дольфу нечего было ему сказать.
- Быть может, ты мудр, Дольф, - говорил он, хромая следом. Его искалеченная нога оставляла длинный след на мокром песке. - Быть может, это мудро: отречься ото всех - ни о ком не заботиться; никого не любить. Но, подумай, что ты оставляешь себе: годы страха, страданий и унижения…
- Разве не это уготовили всем нам боги?
- Кто может говорить за богов? Они безмолвны, будто камни. Я не услышал от них ни слова. Быть может, вознося молитвы, я разговариваю сам с собой? Кто скажет, что они уготовили для нас? Но ты не познаешь ничего иного кроме одиночества, на которое сам обрекаешь себя. Боги порою бывают жестоки: ни мне тебе объяснять. Год от года ноша, которую они взваливают на наши плечи, становится все тяжелей. Я лишь прошу: подними свою и неси, как подобает мужчине. Подними ее, Дольф, и неси! Не должен сын тана жить, как отверженный, без рода и племени. Моя дочь больше не ребенок: Айла красива, как и ее мать, и у нее доброе сердце - она будет тебе хорошей женой. Ее беззаботная юность скрасит твои дни. Если не ради себя, то ради своего отца прислушайся ко мне: ты нужен ему, Дольф. Он - слабый, немощный, доверчивый старик. Видел бы ты, какими людьми он себя окружил. Я знаю, что приношу лишь дурные вести, но иного мне сказать нечего: Альдрек - не тот человек, которого ты прежде знал. В том есть и моя вина. Но твой отец по-прежнему ему верит, будто собственному ребенку. Остановись же и взгляни на меня!..
Дольф сделал, как он хотел: Йорвинд постарел. На его обветренном лице нашли свое место первые морщины; в бороде зимним инеем искрилась седина.
- Я пришел не для того, чтобы говорить об Альдреке, - сказал Йорвинд хмуро. - Я принес и куда более тревожные вести: вот уже год прошел с того дня, как море выбросило безумца на мой берег. Его корабль попал в шторм. Он сказал мне, что залил уши воском и лишь потому остался жив. Он сказал мне, что в башнях Дана снова горят огни…
Только глухие не знали песню о Таврике Кривом, что убедил танов позабыть о своих обидах, чтобы положить конец набегам Вороньего глаза. Лишь одному из четырех суждено было вернуться домой. Многие привезли безумие Дана с собой, и весь Кулак утонул в крови.
"Его предупреждали, что Данграг - проклят, - рассказывал отец Дольфа вечерами у костра. - Солнце никогда не восходит над ним: боги укрыли его штормами, чтобы спрятать от людского взора свой семейный позор.
Дану говорили, что земли, на которые он положил свой глаз, стоят слишком близко к Черному городу. Но Дан был упрямцем! "Данвик Упрямый", - называли его прежде. Ты знаешь, как называют его теперь. Ты знаешь, как называют тех, кто ушел вместе с ним..."
Дольф спрашивал, едва сдерживая дрожь, кем были люди, которых Дан забрал с собой.
"Они были людьми прежде, - отвечал тан Тирк, - но больше нет! Безумие Дана изменило их: они повторяли друг другу ложь так долго, что забыли вкус правды. Они пожертвовали всем ради своего тана. Они отдавали ему своих первенцев, своих матерей и отцов, братьев и жен - отдавали все, что Дан желал. В конце концов в них не осталось ничего человеческого..."
Мальчишкой, Дольф не смел усомниться ни в одном слове своего отца.
- Моряки расскажут и не такое, - ответил он, поглядев на затянутый черной бурей горизонт: небо вздулось, будто лицо покойника. Красные молнии сверкали вдали, не умолкая ни на мгновение.
- Я тоже ему не поверил, - ответил Йорвинд. - Я усадил его в лодку и отправил далеко - так скоро, как только смог, чтобы его речи не пугали моих детей. Но вот прошел год - теперь я и сам слышу их: всю ночь, до самого рассвета. Мой брат был одним из немногих, кто увидел Данграг и сохранил здравый рассудок. Но он так никогда и не стал прежним, Дольф: ни вино, ни женщины более не радовали его. Каждое утро, на рассвете, он спускался на берег. И лишь тогда можно было услышать его смех. Он говорил мне, что море зовет его. В свой последний день он вызвал меня к себе и сказал, что голос в его голове звучит так громко, что он не слышит собственных мыслей. Той ночью, пока слуги спали, он отдал себя богам…
Когда Ульвик бросился на скалы, они были детьми. Прежде Йорвинд не рассказывал о его последних днях.
- Скоро каждому мужчине придется взяться за оружие, - сказал он. - И гораздо скорее, чем нам хотелось бы думать...
- Я вижу, ты нашел бога...
Дольф не желал его оскорбить, но Йорвинд дернулся так, словно получил пощечину.
- С тех пор, как лорд Хайкасл открыл для нас свою гавань, мы успели забыть, что такое голод, Дольф, - он с виноватой улыбкой спрятал потемневшую от пота фигурку обратно под одежды. - Змеиный хвост - это не Огненная роща и не Скааг: наш остров мал, а земля скудна. В былое время мы едва могли прокормить себя. Зачем терпеть лишения каждую зиму, когда избавление от них стоит столь мало? Всего лишь несколько слов. Все люди молятся одному богу - просто делают это по-разному…
Тем утром Дольф не вышел в море; не вышел и следующим днем. Его лодка стояла под дождями, до краев наполнившись водой. Когда вновь показалось бледное солнце, Дольф забросил в нее то немногое, что у него оставалось, и поволок к волнам, чтобы уплыть далеко, где никто его не найдет. Дольф оставил свою дверь открытой, чтобы каждый, кого негаданно застигнет буря, мог переждать ее под его крышей.
Его ноги скользили по мокрому песку: в тот день он не проделал и половину пути.
Никогда прежде ноша Дольфа не казалась ему столь тяжелой.
Всадник показался на берегу вместе с рассветом.
"Тан! Тан! Тан! - кричал мальчишка, захлебываясь словами. Было не так просто понять смысл его речей. - Они уплыли! Но не все! Некоторые не пожелали! Некоторые отказались! Но многие ушли с ним!..
- С Йорвиндом? - спросил Дольф.
- Альдрек взял так много мужчин, как только ему позволили! Никто не решился его остановить!..
Дольф сгорбился.
- Куда он уплыл?
- Тан Йорвинд пришел в ваш замок, желая, чтобы его выслушали! "Убирайся, откуда пришел, калека!" - кричали ему. Они пили всю ночь. И тогда Альдрек поднялся и взял слово. Он сказал вашему отцу: "Ты - очень стар. Ты сам знаешь это. Не так много времени пройдет, прежде чем тебя не станет. Подумай, как тебя назовут, старик. "Тирк Краснобай"? "Тирк Словоблуд"? Быть может, "Тирк Пьяница"? Ты можешь стать Тирком Защитником богов, Тирком Покорителем Змеиного хвоста!.."
Альдрек сказал, что дурное семя нужно вырвать, пока оно не пустило корни; что тан Йорвинд отрекся от тех, кого должен был оберегать и почитать; что он, Альдрек, сын Вольфа, вернет его людям истинную веру. А ваш отец… его разум слабеет день ото дня. Он отвечал лишь: "Да! Да!.." Едва ли тан Тирк вообще понимал, что ему говорят...
- Но ведь это - безумие…
- Кьядвик им так и сказал: "Безумие! Ты обезумел, Альдрек!" Они выволокли его во двор и повесили, будто животное. Его брат собирает мужчин, чтобы потребовать плату за кровь. Но они не выступят без своего тана…
Мальчишка спрыгнул с лошади и дрожащей рукой протянул Дольфу поводья.

Глава II

"Боги благоволят тебе, сын тана, - сказал скальд, достав нож из вороха бронзовых колец на своем поясе. - Позволь и мне немного помочь: ты поранил себя..."
Он срезал последние пряди с головы Дольфа и принялся соскребать мокрым лезвием остатки волос.
- Тебе нужно поспешить, - скальд перегнулся через борт и вымыл в воде окровавленное лезвие. - Боги благоволят тебе, но их воля переменчива, как ветер. А он скоро изменится.
- Откуда тебе знать? - спросил Дольф.
- Некоторые вещи ты просто знаешь. Разве не так? Я знаю, что никто не должен быть в море, когда поднимаются черные ветра. Почему, ты думаешь, они терпят меня на своем судне? Даже Ольвик не смеет лишний раз приближаться ко мне: "Эй, ты, Ворон! Отойди от меня!", "Эй, ты, Ворон! Прекрати пялиться!" Мои глаза пугают безумцев…
Скальд смахнул со лба темные локоны: он носил на себе проклятие Дана. Вынести его взгляд было непросто.
- Позволь спросить тебя, сын тана: что ты намерен делать? У Альдрека сотня людей, как говорят...
- Я - их тан, а не Альдрек. Они послушают меня…
- Мудро ли разговаривать с теми, кто понимает только язык меча? Слова не имеют для них цены: они уважают лишь силу…
- Ступай, Ворон, - сказал Ольвик, махнув ему рукой. - Мои слова не для твоих ушей…
Скальд уселся на носу среди топоров и веревок. Ольвик долго глядел на беспокойные волны. Изъеденные солью пальцы не выпускали медных щупалец, скрепивших плащ у его плеча.
- Никогда не видел Буйное море таким спокойным! - сказал Ольвик громко. - Покаркай, Ворон: оно всегда пугается твоего крика!..
Скальд тотчас затянул новую песню. Граг дернулся и еще быстрее заскользил по воде.
"В черной пучине, за злыми ветрами,
Каменный город стоит над костями!
Мертвые бродят у Сонной дороги
Их зазывают проклятые боги!.."
"У-у!!! - хором отозвались мужчины, загребая веслами воду. - А-а!!! У-у!!! А-а!!! У-у!!! А-а!!! У-у!!! А-а!!!.."
Ольвик придвинулся к Дольфу.
- Не знаю, что бы я сделал, будь я там, Дольф, - сказал он едва уловимым шепотом. - Хватило бы мне храбрости остановить его? Кьядвик всегда был смелее меня. Он напоминал мне твоего отца. Я помню, как увидел тана Тирка впервые: напугался так, что забыл, как говорить. Он был огромный и лохматый, будто медведь. На голову больше тебя, Дольф. Видеть, как болезнь сжигает его у меня на глазах…
Долгой зимой тан Тирк привез в Белые Перста двух желтоволосых мальчишек. В замке у них не было ни отца, ни матери, зато они всегда могли рассчитывать на место у очага и полную миску. Поначалу ревность охватывала Дольфа всякий раз, когда его отец со смехом усаживал кого-то из них себе на плечи. Дольф пытался ненавидеть Кьядвика, но так и не смог: смешливый и неуемный, мальчишка быстро сделался его другом. Ольвику же он отравлял жизнь в течение целого года, не подозревая о том, что таится за его недоверчивой угрюмостью. В конце концов оба они стали его братьями, пусть и не по крови.
"Данвик Упрямый увидел во снах,
Красную кровь на белесых руках!
В выжженных землях, омытых штормами,
Данвик возлег не с женой, а с богами!.."
"У-у!!! А-а!!! У-у!!! А-а!!! У-у!!! А-а!!! У-у!!! А-а!!!.."
- Годы безжалостны, - говорил Ольвик. - В юности мы просим богов о пустяках; в зрелости - умоляем вернуть нам покой и былое здоровье; в старости - оставить хоть немного достоинства. Разве мы просим о многом? Но они так скупы, что не даруют нам даже эти жалкие крохи.
Тан Тирк учил меня видеть добро в людях: он сумел отыскать его во мне, когда я сам ничего не мог разглядеть. Я долго жил, стараясь следовать его наставлениям. Но это никогда не было для меня просто, Дольф. В последние годы мне и вовсе кажется, что я ослеп: едва ли не в каждом лице, которое я встречаю, мне чудится что-то странное и чужое - скорее, глупое, чем мудрое; скорее жестокое, испорченное и дурное. Глупость ухмыляется с губ пополам с мелочной злобой. Я вижу ее везде, куда ни обратится мой взор. Почему дураки так любят чужую кровь? Я не понимаю их, Дольф. На пиру я чувствую себя кальмаром среди рыб. Быть может, поэтому он и вышит на моем парусе? - Ольвик с мрачной усмешкой указал на мужчин, сидевших за веслами: ни один не был знаком Дольфу. Лишь разноцветные щиты на бортах рассказывали, откуда приплыли их хозяева. - Танвик родом с Чаячьего гнезда; Новель - с Серой скалы; Ольф - с Красного камня; Орвина я и вовсе нашел на Большом пальце. Все они прибыли из разных мест: одни - говорят на языках, которые я не понимаю; другие - молятся богам, которые мне неведомы. Но у всех них, как и у меня - щупальца вместо чешуи. Прежде я лишь надеялся, что окружил себя достойными людьми, но теперь знаю наверняка: ни один из них не отказал мне в помощи…
- Твой скальд? - спросил Дольф. - Кто он?
- Просто человек, которого я встретил, - Ольвик пожал плечами. - Его язык бывает жесток, но не оттого, что у него дурной нрав: таким, как он, трудно найти свое место даже на моем судне. И я, к своему стыду, едва ли делаю это проще. Мы зовем его Вороном, потому что он носит черное и почти не спит.
- Как его настоящее имя?
Ольвик резким движением пригладил растрепанную бороду.
- Он сказал мне, что мать называла его Дайнаком...
Дольф поежился: ветер стал холодней.
- Благословленный, - пробормотал он.
Ольвик поднял палец к глазам - синим, как летнее море.
- Его мать думала, что это - благословение…
"Данвик Упрямый вернулся домой!
Что-то чужое привез он с собой!
В душных покоях, наполненных дымом,
Дан восхваляет проклятое имя!.."
"У-у!!! А-а!!! У-у!!! А-а!!! У-у!!! А-а!!! У-у!!! А-а!!!.."
Ольвик первым нарушил тягостное молчание.
- Ты многого не знаешь, Дольф: все изменилось после того, как ты ушел. Никто не знал, где тебя искать, жив ли ты. Тан Тирк не желал верить вестям, которые ему приносили: мой брат - не первая кровь на руках Альдрека. Были и другие…
Ольвик рассказал ему все. Дольф слушал, пока голубой парус, раздуваемый добрым ветром, не повис на мачте, а над водой не растянулась тихая гладь.
Черные столбы поднялись над морем задолго до того, как Змеиный хвост выплыл навстречу их лодке. Лишь редкие деревья покачивались на крутом каменистом склоне. Дым уходил высоко в сумрачное небо.
Гребцы Ольвика спешно надевали кольчуги, затягивали пояса, брали в руки мечи, топоры и разноцветные щиты.
Ворон прыгнул в воду следом за Дольфом. Вместе они с легкостью выволокли граг с легкостью выволокли граг на пустынный берег.
С десяток судов качались на волнах в крошечной бухте. Перекошенный Эйдан был среди тех, кого оставили их охранять. Безумец прыгнул в воду и поплыл им навстречу.
"Дольф! - кричал он. - Это - Дольф!.."
Эйдан много лет жил в Белых Перстах. Тан Тирк не прогонял его из жалости.
"Дольф! - вторил он всякому, кто готов был его слушать. - Это - Дольф!.."
Слышавшие его голос спешили убраться с дороги. Немало были знакомы Дольфу: многих судил его отец; еще больше - он сам.
"Такие готовы пойти на службу к любому, - шепнул Ольвик, наклонившись к нему, - кто бы платил им жалованье или давал возможность безнаказанно грабить…"

Глава III Редакция

Глава IV Редакция

Глава V

Он забрал Айлу в свой мрачный замок, горстью сломанных пальцев нависавший над скалистым берегом. Дольф надеялся, что его дом со временем станет ее домом. Но для его людей она так и осталась чужой: ее горе не нашло в них отклика.
- Странная, как и ее отец, - говорила краснолицая Дейла в окружении служанок. - Бродит среди ночи по замку. Я ее разглядела, хоть и темно было. Йорвинд нахваливал ее, как мог. Но он сказать что угодно был готов. Разве не так?..
- На него она и не похожа вовсе, - вторила ей большегрудая Вея. - У Йорвинда волосы рыжие были и глаза - голубые.
- Уж ты-то знала! - смеялась Тея. - Знала лучше других!
- А как он хромал! - соглашалась Дейла. - С рождения таким был!
- Не с рождения, - отвечала Тея. - Он на камни упал, когда увязался за нашим таном. Кость вышла: чуть кожу не проткнула…
- Приплыл - здоровым, а отплыл - калекой! Три недели лежал в Белых Перстах, пока вести не принесли, что жена его разродилась.
- Уж ты не рада была, когда он отплыл, - хохотала Тея. - Думала, он с тобой останется, раз ты несколько раз… облегчила его страдания?..
- Да если б я знала, как его перекосит, я бы на него и не взглянула вовсе…
Альдрек отрекся от нее, когда Вея преподнесла ему чужого ребенка. И теперь ее съедала злоба.
- Девка точно не его, - не унималась она. - Волосы у нее такие, что голову расшибешь и не заметишь: будто их в крови вымыли…
- Может и вымыли: странная, как и ее отец!..
Они замолчали, когда Дольф протиснулся в низенькую дверь. Дейла спряталась за толстую Вею, не смея взглянуть на него.
- Есть в вас хоть капля милосердия? - спросил он.
Дольф сам подавал себе обед. Он сидел за грязным столом в пустом чертоге и жевал сушеную рыбу, когда Ольвик уселся на скамью около него.
- Ты прогнал всех слуг, - сказал он. - Кто будет готовить есть? Кто будет кормить лошадей? Ты собираешься сам мыть полы в своем замке?
- Я пошлю лодку на Змеиный хвост, как только море утихнет, чтобы привезли тех, кто служил Йорвинду.
- Они заметят это, Дольф, - сказал Ольвик хмуро. - Они увидят, что матери и жены тех, кто убивал их отцов и мужей, готовят еду тана, убирают его постель. Молятся вместе с ним. Они - твои люди, Дольф. Других у тебя не будет…
- Из-за них отцы хоронят сыновей, хотя должно было быть наоборот…
- Они - твои люди, - повторил Ольдвик твердо. - Твое племя!
- Я презираю свою племя!
Ольвик отодвинул от себя пустую тарелку. Его изъеденные солью пальцы раз за разом стучали по столу.
- Их всех? - спросил он. - Всех до единого? Значит, ты такой же глупец, как и они: ты позволил ненависти ослепить себя…
Дольф до самого заката бродил по берегу. Он нашел лодку, выброшенную на мелководье. Борта ее покрылись ракушками, но доски остались целы. Дольф вычерпал воду руками и откопал потемневшие весла из песка. Он долго глядел на беспокойное море.
"Это ты виноват, - шептали волны, разбиваясь о бледные скалы, - во всем виноват. Это ты виноват…"
Не были видно ни единой звезды, когда Дольф вернулся к Белым перстам. Черные валы грозно разбивались о берег. Крик разрезал темноту, будто нож, и тотчас оборвался.
Дольф бросился к морю. Холодная вода обожгла его. Волны накрыли его с головой, бросив на острые камни. Дольф разбил колени в кровь, но так и не выпустил дряхлую руку. Он едва сумел дотянуть свою ношу до ступеней.
Седые волосы тана Тирка спутавшимися клочьями падали на мокрое платье.
- Я должен его найти, - повторял тан снова и снова - Он зовет меня. Ты не слышишь?..
- Ты устал, отец, - отвечал Дольф. - Я отведу тебя в твои покои…
- Ты - молодец, Дольф. Ты - такой молодец! Я знал, что ты вернешься. Я молился о тебе…
Тан Тирк рыдал всю дорогу до замка. Белые стены, нависавшие над темным лесом, казались заброшенными. Лишь в окне Скорбной башни горел одинокий огонь.
Тень вышла им навстречу, едва различимая во мраке.
- Кажется, я слышал, как кто-то кричал, - сказала она. - Но я не уверен: порою я слышу то, чего нет…
Тан Тирк бросился к ней, как к своему единственному спасению.
- Скажи ему! - тан хватался пальцами за черные одежды. - Скажи ему, что я не безумен! Ты знаешь! Объясни ему! Покажи! Прошу тебя!..
Дайнак поднял тана Тирка с колен. Руки скальда дрожали, словно листья. Он поспешил спрятать их под плащом.
- Как объяснить, каково видеть свет - тому, кто слеп от рождения? - спросил он. - Ваш сын никогда не ходил Сонной дорогой…
- Скажи ему! Скажи! Скажи!..
- Мой отец - старый больной человек, - сказал Дольф. - Не суди его, Дайнак. Пойдем, я найду для тебя чистую постель. Не броди здесь в одиночестве…
- Я не смогу уснуть - только не этой ночью: ветер меняется…
- Скажи ему! Заклинаю тебя! Скажи, что я не безумен…
- Ты не безумен, старик, - скальд поглядел на далекое море, окрашенное грозовым рассветом: бурые молнии сверкали над водой, не умолкая ни на мгновение. - Я тоже слышу Его - громче, чем когда бы то ни было…
Дайнак поклонился и принялся спускаться к берегу. До них еще долго доносилось его угрюмое бормотание: "Море печали. Море печали. О, твои воды темны!
Позволят ли боги мне в коем-то веке Добраться до светлой земли? Добраться до светлой земли!.."
Дольф отвел тана Тирка в холодные покои. Он снял с отца мокрые одежды, уложил в постель и разжег очаг. Дольф всю ночь глядел в огонь, одолеваемый тревожными мыслями. Сон так и не настиг его.
Утром Дольф оседлал лошадь, чтобы отыскать тех, на кого незаслуженно пал его гнев. Многие из них служили его отцу с тех пор, как сами были детьми, и никогда не знали иного дома. Были и такие, кто не пожелали возвращаться: седоволосый Данвик закрыл перед ним свою дверь, не сказав ни слова. Его взгляд был куда красноречивее любых речей, как и взгляды тех, кто встретился ему в дороге.
Ольвик ждал его посреди двора, под черной кроной огненного древа: молния расколола надвое широкий ствол; пламя превратило ветви в угли. Было предсказано, что в один день Черное древо снова зацветет. Каждый тан Огненной рощи неизменно полагал, что чудо случится при его жизни.
- Я видел, как ты уезжаешь, - сказал Ольвик. - Я думал, что вижу тебя в последний раз…
Дольф указал на бледные башни, склонившиеся над двором.
- Окна перекосило, - сказал он. - В щели между камнями можно засунуть палец. Ливень мы почуем сразу…
Дольф с трудом узнавал это место.
- Когда мы были детьми, - сказал Дольф, - все дни казались солнечными, даже когда шел дождь. В Белых Перстах никогда не умолкал смех. Куда все ушло?
Ныне лишь ветер шумел в тишине его замка.
- Годы творят странные вещи с памятью, - ответил Ольвик. - Были и дурные дни...
- Были и дурные, - согласился Дольф. - Не проходит и вечера, чтобы я не вспоминал о своих выходках.
- Мы были детьми, Дольф: ты слишком строг к себе...
- Я был дурным ребенком, я знаю: я находил странное удовольствие в жестокости. Мне потребовалось немало времени, чтобы выкорчевать из себя этот сорняк, пока он не опутал меня окончательно. Клянусь богами, с тех пор я ни разу не пожалел о своем выборе. Я потратил слишком много сил, пытаясь задушить в себе дурное семя и не могу позволить ему снова прорасти.
В нашем мире не так много достойных людей, Ольвик: ты - один из них. Я хочу, чтобы ты говорил от моего имени и правил от моего имени, пока меня нет. Как только море утихнет, я отплыву на Скааг: у тана Ульфа больше людей, чем у меня. Он гораздо богаче и, я надеюсь, куда мудрее. Он должен знать, что все это значит…
- Мудрее? - Ольвик покачал головой. - Танвик служил тану Ульфу. Если верить ему, последнее - едва ли. А Танвик не склонен лгать…
- Отыщи людей, что не пожелали уходить с Альдреком: пусть они охраняют мой замок. Не спеши судить тех, кто запятнал себя кровью на Змеином хвосте. Я знаю, что сделать это будет не так просто, как мне хотелось бы думать. На обратном пути я заплыву на Большой палец: Белый тан всегда был другом моего отца. Я надеюсь, мне не придется приносить с собою его мечи…

Эпилог

Слуги вымели из Грозовой башни грязь и паутину и застелили пол сухим тростником, что без конца хрустел под ногами говорливого Ясона. Старик в очередной раз поднял промасленную тряпку и принялся растирать ею потускневшее зеркало: медь потемнела за годы и покрылась пятнами - в отражении Дольф видел лишь мутное пламя, окруженное сочной листвою. Лица он и вовсе не мог разглядеть.
"Я знал, что успею подготовить его до вашего отплытия, - говорил Ясон. - Золото и темная зелень - точь в точь, как на вашем парусе..."
Новый наряд пришелся Дольфу по вкусу. Нити ласкали его пальцы, когда он касался раздвоенного древа на своей груди: иней искрился в огненных ветвях.
- Зелень подчеркнет цвет ваших глаз, - сказал Ясон.
- А серебро - седину в моей бороде…
- Вы все еще молоды, тан: она появится нескоро…
Руки Ясона были удивительно ловки для старика: он без труда скрепил край плаща золотой застежкой в виде расколотого молнией огнедрева. Ольвик протянул Дольфу ножны, украшенные серебряными листьями.
"Дар моря," - Дольф оголил клинок: бледно-голубая сталь темнела на глазах, впитывая солнечный свет.
- Я хочу, - сказал он, повернувшись к Ольдвику, - чтобы к моему возвращению каждый из твоих людей был готов отплыть на свой остров и разнести молву, если мои подозрения найдут подтверждение.
- Мои гребцы могут и не понадобиться. Дольф. Если поспешишь, успеешь к Раг Тану: многие господа прибудут на Скааг, чтобы воздать уважение старым обычаям. Ты - хозяин Огненной рощи: твое слово многого стоит. Они послушают тебя...
Стук молотков и скрежет пил во дворе сопровождал его, пока Дольф поднимался в Скорбную башню. Он дал Айле время, чтобы примириться со своим горем, и в конце концов ее слезы высохли. Тара показывала ей, как правильно плести райнар. Женщина годилась ей в матери и была терпелива, как мать. Дольф смотрел, как Айла неуверенно делает первые стяжки - багровые, словно реки крови. Шли недели, и нити в ее руках превращались в рассвет - в зимнее солнце, что вставало над буйным морем у грозовой стены, укрывшей неуемными штормами далекие безымянные земли; в одинокий парус посреди бушующих серых вод. Черноглазый скальд на носу загадочно улыбался, пока темнобородый мужчина безмолвно стоял над ним, ожидая ответа.
"Это - хорошее начало," - сказала Тара, ласково погладив ее плечи.
Она достала из сундуков старые райнары, чтобы Айле было проще рассказать свою историю. Каждый из них был красив по-своему: самые старые, потускневшие от течения лет, глядели мириадой счастливых лиц; иные были полны горя и слез: сгорбленные тени сотрясались от рыданий под обожженными ветвями - над их головами, словно листья, качались сотни отрубленных рук; райнар матери Дольфа пронизывала бесконечная грусть, порожденная тяжелой болезнью. Она его так никогда и не закончила.
Тара развернула очередной сверток. Ее губы дрогнули. Она поднялась, чтобы положить его обратно в сундук. Дольф взял райнар из ее шершавых ладоней. Он долго стоял у окна и глядел на высокую мачту, качавшуюся над берегом: судно спустят на воду, как только море утихнет. Ворон убеждал его, что ждать осталось недолго.
Дольф опустил глаза и улыбнулся, вновь увидев своего первенца: медноволосый Дайнак, самый старший из его сыновей, скакал через двор верхом на овце. Дольф изводил супругу своими вопросами в тот единственный раз, когда она позволила ему наблюдать за своей работой.
"Зачем? - спрашивал он. - Кому интересна мальчишеская глупость? Зачем?.."
Лишь теперь Дольф понял: ее райнар был ярок, словно весенний луг, полон радости и полон жизни. И в конце, они садились в лодку и уплывали в красный закат, оставляя его на берегу.
"Ты все сделала прекрасно, Тара, - сказал Дольф. - Я даже не могу разглядеть, где твоя рука перехватила нити..."
Айла спросила, когда они гуляли по берегу, где сейчас его сыновья. Дольф ответил, что боги забрали их - одного за другим. Он не хотел затягивать молчание.
"Твой отец оставил в одиночестве беременную супругу, чтобы быть со мной в тот день. Твоей матери потребовалось немало времени, чтобы простить его..."
Шумные волны укрывали водою песчаный пляж. Ветер гулял над Огненной рощей: огнедрева качались у самого берега, цеплялись друг за друга скорченными ветвями - гладкими, будто обглоданная кость; наполняли тишину едва различимым звоном умолкнувших голосов.
Альдрек сказал за его спиной: "Ты ведешь себя недостойно мужчины..." Йорвинд прекратил прощальную песню, и лишь буйное море разбивалось о сумрачный берег под их ногами, пока жену Дольфа и его детей укладывали в лодку.
"Дольф! - кричал Йорвинд. - Дольф, постой! Я не могу так быстро идти!
Кьядвик, иди за ним!.."
В тот день многое было сказано - то, что обычно не говорят; то, о чем лишь молчат. Ольвик расхаживал около них, как мальчишка, застигнутый бурей родительской ссоры - не зная, куда спрятать глаза…
Дольф сжал холодную руку Айлы.
"Боги порою бывают жестоки, - сказал он. - Ты и сама знаешь..."
Она рассказала ему о других богах - о боге, милостивом и всепрощающем, что любит каждого человека, как своего ребенка - в счастье и в горести, в благочестии и во грехе. Ее бог помогал ей жить.
"Он поможет и тебе, - говорила она. - Я знаю это..."
Но его боги были иными. Они не знали ни жалости, ни гнева. Они ничего не просили, не наставляли и не наказывали. У них не было законов. Их волю не несли в чужие земли речами и мечом. Им не строили алтари и не возводили храмы. Его боги видели, как первый человек пришел в Огненную рощу и увидят, как уйдет последний: тысячи лет леса вокруг его замка росли на могилах тех, кто бродил в них задолго до первых людей. Ни одно семя не проросло с тех пор, как умер последний из говарров - нет большего преступления на Кулаке, чем срубить огнедрево.
Дольф наклонился и снял последние слова с ее губ - холодных, как зимнее море. Далекие волны настигли их внезапно, осыпав солеными брызгами. Дольф закутал Айлу в свой теплый плащ. Он поднял ее, словно ребенка, и зашагал к берегу.
Лишь его боги слышали их смех.

Отредактировано Графофил (01.09.2023 03:56:34)