Мистер Джонс, с какой стороны ни посмотри, представлял собою ярчайший образец истинного джентльмена. Манеры его были безупречны. Речь ясна. И невозможно было представить, чтобы он вышел из дома в мятой рубашке или, и того хуже, нечищеных туфлях. Брюки его всегда были аккуратно выглажены, воротнички - надушены. И лишь по редким выходным дням он мог позволить себе пропустить церемонию утреннего бритья.
В прежнее время мистер Джонс охотно брал Дюка с собою на работу. И тот послушно ждал в углу, покуда его многоуважаемый хозяин, расстегнув клетчатую жилетку, просматривал бесконечные стопки бумаг. Так продолжалось, пока за окном не начинало темнеть. Тогда мистер Джонс надевал пальто, брал в руки портфель, и Дюк понимал, что настало время отправляться домой.
Столь незамысловатая холостяцкая жизнь продолжалась много лет. Вот только с недавних пор все окончательно переменилось. Причина перемен оказалась крайне невоспитанна и весьма и весьма глупа. Молодая болонка, появившаяся в их с мистером Джонсом жилище почти что случайно, в полной мере была лишена каких бы то ни было манер, ума и всякого такта. И в глубине души Дюк даже жалел ее - маленькое бездумное создание, которое в силу своего всепоглощающего невежества нисколько не сознает, как много хлопот она привносит в размеренное существование мистера Джонса.
В первый же день их знакомства Сисиль едва не сделалась причиной беды, когда понеслась по улице, не отзываясь на собственное имя. Она выскочила на дорогу на оживленном перекрестке, погнавшись за падающим листком. Дюк едва не попал под колеса, покуда волок ее за шиворот к тротуару. Сисиль так и не извинилась перед ним. При любом упоминании о случившемся она высоко задирала темный нос и глядела на Дюка с нескрываемой обидой. Она как будто не только вовсе не сознавала собственную неправоту, но и была совершенно уверена в своей полной безгрешности. Сисиль охотно жаловалась каждой встречной дворняге, что Дюк сбил ее с крохотных ножек и тащил, как мешок, - за ошейник, - по грязной дороге. Тащил до самого тротуара. Понять Сисиль порою было не так просто, но из ее бесконечных жалоб как-то само собой выходило, что Дюк набросился на нее не иначе, как со злости, или, быть может даже, - почти наверняка, - из чистой зависти. Ведь она первая заметила кленовый листок. Она первая погналась за ним. А Дюку лишь оставалось бежать за ней следом. И она наверняка схватила бы зубами свое сокровище, вот только завистник ей помешал.
Поначалу Дюк был уверен, что прискорбное соседство болонки не продлится долго. Но день шел за днем. Сисиль по-прежнему без позволения запрыгивала в его кресло и хлебала из его миски, то и дело разливая воду. Поначалу она даже пыталась лезть белой мордочкой в его порцию корма, но быстро оказалась отучена. Нередко Сисиль, лишь только услышав за окном тихий шорох, принималась громко лаять посреди ночи; порою даже и вовсе, обезумев от скуки, начинала грызть дорогие, начищенные до блеска туфли мистера Джонса. Она без конца совала в пасть почти все, до чего могла дотянуться. Однажды, войдя в ванную комнату, Дюк застал ее жующую грязную половую тряпку, что висела на батарее. Хуже того, Сисиль жевала ее, громко и отвратительно чавкая. Словом, она будто бы нарочно все время пыталась вывести Дюка из себя какой-нибудь очередной своей нелепой выходкой.
Прежняя хозяйка Сисиль относилась к воспитанию своей подопечной с невероятным легкомыслием, оставив ее расти саму по себе словно пробившийся на пустыре сорняк. Дурных привычек у Сисиль было слишком много; ума - слишком мало. И она бралась слезливо пререкаться всякий раз, стоило Дюку сделать справедливое замечание. В такие минуты ему не оставалось ничего иного, кроме как прибегнуть к крайней мере. Дюк давно уже уяснил, что с некоторыми созданиями бесполезно спорить и что-либо им доказывать - куда проще сразу показать клыки, потому что иначе они все равно не поймут.
На протяжении многих месяцев Дюк с нетерпением ожидал того дня, когда Сисиль наконец исчезнет из его жизни; покуда в один из последовавших вечеров мистер Джонс не бросил на пол гостиной крошечный розовый тюфяк. И Дюк осознал к своему глубокому огорчению, что с Сисиль им теперь придется как-то вместе сосуществовать. А потому он решил основательно взяться за ее воспитание.
Сисиль крайне плохо понимала его долгие наставления. Даже самые простые истины не задерживались надолго в ее маленькой головке. Дюк был вынужден констатировать неприятный факт: Сисиль отвечала лишь на простейшие сигналы. По сути, она оставалась крайне диким животным существом, действующим посредством примитивных "чувств", но вовсе не разума. Ее поступками в полной мере управляли лишь сиюминутные внутренние порывы. А стеснена она была вовсе не собственными убеждениями, а теми рамками, которые выставляли для нее окружающие. Хуже того, Сисиль, как будто, не понимала вовсе, что ей нужно делать именно так, как ей говорят - в первую очередь для своего же собственного благополучия. Так что Дюку приходилось изо дня в день следить в оба глаза, чтобы она не забывала большие правила, втолоченные в ее маленькую головку с таким огромным трудом.
В первую очередь Дюк винил самого себя за все те проблемы, что происходили теперь не только в жизни него самого, но и в пошатнувшейся жизни великолепного мистера Джонса. Ведь именно благородный, - но оттого не менее бездумный, - поступок Дюка и свел его достопочтенного хозяина с молодой "особой", хозяйкой Сисиль, порочного имени которой ни мистер Джонс, ни сам Дюк и вовсе предпочли бы не вспоминать.
Особа некоторое время ютилась по соседству с мистером Джонсом и даже ночевала в одной с ним комнате. И, пусть Дюк никогда не испытывал к избраннице своего неподражаемого хозяина большой любви, он все же позволял ей себя гладить и даже не раз задумывался о том, не пора ли ему начать называть ее "хозяйкой". Но он предпочел не торопить события. И оказался прав. Потому как в один ненастный день особа вдруг исчезла из их большого светлого дома - причем, исчезла столь неожиданно, что всю неделю мистер Джонс не мог отыскать себе место. Он без конца обзванивал коллег, друзей и университетских знакомых - не сознавая в полной мере всю тщетность и бессмысленность своих усилий.
К моменту, когда особа наконец соизволила объявиться, все уже окончательно открылось. Вещи ее были аккуратно собраны и ждали за дверью. Мистер Джонс находился в то время на работе. Дюка он давно уже не брал с собой, опрометчиво решив, что находиться в порочной компании навязчивой болонки его верному компаньону будет гораздо приятнее. Лишь изредка Дюку доводилось ступать в хорошо знакомый кабинет. И скоро он почти совсем забыл лица тех замечательных людей, которых знал на протяжении многих лет, и теперь помнил их лишь по запаху.
Дюк глядел через окно в гостиной, наполовину загороженное кустами красных роз, как вещи особы, - один чемодан за другим, - пропадали с крыльца. Он все ждал, что раньше или позже их незадачливая владелица все-таки вернется за своей подопечной. Но особа в очередной раз поступила необычайно легкомысленно. И с тех пор Сисиль продолжала изо дня в день изводить его своим неотступным соседством.
Дюку было сложно представить, чтобы мистер Джонс мог испытывать к столь, хоть и приятному глазу, но все же совершенно пустому созданию какую бы то ни было привязанность. Впрочем, точно так же Дюк когда-то думал и о фигуре самой особы. Мистер Джонс по-прежнему великодушно позволял Сисиль жить в своем доме - как Дюк надеялся, лишь до того момента, покуда его ветренной спутнице не достанет наконец смелости явиться за своей загубленной воспитанницей. Но особа так никогда и не объявилась. Впрочем, как и Сисиль, она ежедневно и даже ежечасно напоминала о себе.
Дюк полагал, что мистеру Джонсу следовало бы относиться ко приключившейся с ним неприятности чуть более спокойно. Ему вовсе не следовало так убиваться. Было бы гораздо лучше представить, что никакой особы и вовсе не существовало на свете и, уж тем более, никогда не было в его жизни. Вот только с недавних пор мистер Джонс совсем потерял покой. И не он один, надо заметить.
Благородный хозяин Дюка то и дело вставал, - мрачный, - посреди ночи. Он неизменно включал говорящее радио, открывал окно и подолгу молча курил. Он все слушал и слушал. И все курил и курил без конца. В последнее время мистер Джонс курил так много, что вся ванная комната успела насквозь пропитаться горьким запахом табака. Порою мистер Джонс курил всю ночь напролет, не ложась спать вовсе.
Должно быть, неосязаемый призрак особы, подобно маленьким лапкам Сисиль, бежал за ним следом, куда бы мистер Джонс ни отправился. Даже его родные более не могли находиться с особой в одном городе после всего произошедшего. Дюк не раз слышал, как его великолепный хозяин говорил своему брату Уолтеру быть наготове, потому что, вполне возможно, его семье придется покинуть Лондон.
Призрак особы был столь силен, что появился однажды в большом светлом доме самого мистера Джонса. В то утро Дюк застал своего блистательного хозяина стоявшим перед зеркалом - с наполовину выбритым лицом. Мистер Джонс ничего не делал. Вообще ничего. Он просто стоял. Он стоял и смотрел вовсе даже не на свое довольно комичное отражение, а как будто бы глядел в какую-то далекую пустоту за ним - словно он видел что-то такое, чего Дюк при всем своем желании никогда бы не сумел постигнуть. А в последнем не было причин сомневаться: сколько бы Дюк ни вглядывался в зеркало, ничего странного, - кроме внезапной странности самого мистера Джонса, - ему разглядеть так и не удалось. Его невероятный хозяин все стоял и стоял, покуда наконец не заметил Дюка и внезапно не ожил. Мистер Джонс, как ни в чем не бывало, закончил церемонию, умылся, вытерся полотенцем и тотчас снова сунул сигарету в рот.
Тем пригожим летним утром мистер Джонс наконец-то взял Дюка с собой. На работе все очень сочувствовали его неутомимому хозяину. Коллеги мистера Джонса ходили совсем мрачные. Никто не шутил. Они сочувствовали столь сильно и столь открыто, что Дюк даже немного удивился. Нет, мистер Джонс, конечно, был великолепен и крайне ответственен, а потому пользовался их несомненным уважением. Но все же. Ведь нельзя же было все так близко принимать к сердцу! Печаль и уныние на лицах отпечатались каменными масками, которые ничто не могло потревожить. Никто ничего не говорил. Все лишь молча слушали говорящее радио, покуда в переполненных пепельницах перед ними дымились груды окурков.
Даже на Дюка мало кто обращал внимание. Никто не подходил к нему, чтобы поздороваться, как в прежнее время. Никто не просил его "дать лапу" и не протягивал ему угощение. Порою Дюку даже начинало казаться, что о нем все и вовсе забыли. А ведь он так долго сидел дома в одиночестве, с нетерпением ожидая эту долгожданную встречу. Должно быть, он отсутствовал слишком долго. И замечательные люди начали уже забывать, что когда-то очень давно, - пару месяцев назад, - у них в отделе числился такой превосходно воспитанный коллега.
Впрочем, Дюк нисколько не обижался. Все-таки случившаяся с мистером Джонсом неприятность была куда важнее его частных чувств. Даже бедная Фафи настолько ярко переживала личную трагедию его бесподобного хозяина, что ни с того ни с сего вдруг громко разрыдалась. Сначала ее все успокаивали. Ей говорили: "Фафи, ну что ты! Все будет хорошо! Не плачь!.."
Но Фафи продолжала рыдать. И в конце концов они даже начали, как будто, на нее немного злиться. Ведь многие и сами едва сдерживались слезы, хоть и пытались казаться совершенно спокойными. И только мистер Джонс ни на кого не сердился. Он всегда все очень хорошо понимал. Несравненный хозяин Дюка даже снова позвонил Уолтеру и настоял на своем: семье его брата следовало уехать - причем, как можно скорее.
И ведь будто бы мало было слез! Дюк, невидимый, лежал в углу, когда дверь кабинета внезапно отворилась. Коллеги мистера Джонса, смущенно переглядываясь, поспешили удалиться. А к самому Дюку протянулась хорошо знакомая маленькая белая ручка. Ему не осталось ничего иного, кроме как с тихим рычанием оголить клыки.
Теперь уже не просто призрак особы, но особа собственной персоной вторглась в и без того истончившееся спокойствие его неповторимого хозяина. Она бросилась было со слезами раскаяния в объятия мистера Джонса, но тот остановил ее на расстоянии вытянутой руки и молча указал на стул. Сам непревзойденный хозяин Дюка подошел к окну, за которым раскинулся шумный город, достал из кармана жилетки пачку сигарет и, все так же не говоря ни слова, медленно закурил.
Говорила в основном особа. Она говорила много. Без умолку. Она говорила и говорила, то и дело вытирая ситцевым платочком свое хоть и приятное, но заметно подурневшее личико. Сам мистер Джонс едва ли горел желанием отвечать на ее слезливые расспросы. Его молчание было красноречивее любых слов. В конце концов он поднял трубку, в очередной раз набрал знакомый номер и попросил Уолтера оказать ему одну маленькую услугу. После мистер Джонс проводил особу за дверь, настоятельно попросив ее впредь его не беспокоить. Как-никак, они были чужими людьми, пусть особа и пыталась убеждать его в обратном.
Потрясающий хозяин Дюка не был ни разжалоблен, ни озлоблен, ни даже раздражен. Он не сказал особе ни одного дурного слова и даже выполнил ее нелепую просьбу. Лишь когда на лестнице она бросила в его сторону прощальный, банально-слезливый взгляд, мистер Джонс позволил себе осуждающе покачать головой - без всякого, впрочем, злорадства. Если что и промелькнуло на его гладко выбритом лице, то лишь бесконечная благодарность судьбе за то, что негодница вовремя избавила его от столь нелепой ошибки, на которую он вполне мог потратить гораздо-гораздо больше, - целые годы, - своего драгоценного времени.
В тот день мистер Джонс ушел с работы раньше обычного. В Лондоне царило непривычное оживление. Многие дороги были перекрыты. Так что к Уолтеру они добрались лишь к вечеру. У них на работе тоже была какая-то спешка. Шли какие-то приготовления.
А вот сам Уолтер, в отличие от коллег мистера Джонса, был необычайно рад видеть Дюка. Как-никак, они прослужили бок о бок много лет и делили немало славных и даже торжественных воспоминаний. Более того, именно обычно невозмутимый Уолтер и познакомил Дюка с великолепным мистером Джонсом. Но в тот день даже он при всем своем хладнокровии казался каким-то встревоженным. И Дюку оставалось лишь удивляться тому, каким образом одна маленькая глупая особа сумела вызвать в таком большом городе такой огромный переполох. Но, по-видимому, так было заведено у людей: один маленький, нелепый глупый человечек вполне был способен испортить жизнь очень-очень многим.
Услуга мистера Джонса к тому времени была исполнена и ждала начала разбирательств. Дюку даже удалось мельком увидеть недостойного "соперника" своего неподражаемого хозяина. Тот выглядел именно так, как Дюк себе его и представлял: подлый взгляд, нагловатая ухмылка и такой легкий, всепронизывающий аромат откровенного скотства. Словом, он являл собою ярчайший образец "настоящего мужчины" - по крайней мере такого, какого нередко в своих фантазиях представляют себе огромное количество бездумных особ.
Задержанный был, скорее, маловоспитанным животным, понимающим лишь один единственный принцип - грубую физическую силу. И действовал он соответствующе. Дюк даже сомневался, что особа была как-то сильно смущена его разнузданностью и неспособностью держать себя в руках - куда вероятнее, она лишь желала, чтобы эти самые руки колотили кого-то другого, но никак не ее.
Уолтер и мистер Джонс говорили много, ни разу, впрочем, не упомянув о "деле". Они много говорили, и еще больше - молча курили.
"Все обойдется, - заверял Уолтер. - Ведь это же - безумие. Скоро все закончится, я уверен..."
Непревзойденный хозяин Дюка, однако, не был убежден. Он то и дело быстро перелистывал газету и даже время от времени зачитывал вслух наиболее яркие отрывки.
Мистер Джонс курил всю дорогу домой. Как видно, встреча с особой подействовала на него куда глубже, чем Дюк изначально предполагал. Мистер Джонс курил и дома. Весь вечер. И несколько даже раз поднимался посреди ночи, чтобы еще разок зажечь сигарету.
Мистер Джонс был очень сильно взволнован. Дюку едва ли следовало бояться, что его наимудрейший хозяин вдруг возьмет, да и простит недостойную особу или даже позволит ей вернуться под свое крыло. Но все же к рассвету Дюк начал немного, - пусть и совсем чуть-чуть, - опасаться возможности последнего.
Утром мистер Джонс, как и всегда, прилежно выбрился, надел безупречно выглаженную рубашку, взял портфель и отправился на станцию.
И Дюк не видел его с тех самых пор.
...
Всю ночь за окном ревела буря. В отдалении яростно гремел гром. Без конца тряслись оконные стекла. Вспыхивали молнии - такие яркие, что Дюку даже пришлось выпрыгнуть из своего кресла и задернуть тяжелую занавеску. Он заглянул под диван и сказал Сисиль вылезать. Но болонка дрожала, забившись в угол, и совершенно не желала его слушать. Дюк ее не винил. Порою он не желал слушать себя самого и лишь по привычке продолжал делать то, что делал всегда. А обязанностей у него с некоторых пор прибавилось.
Перво-наперво Дюк прошел на кухню. Еще вчера он забросил в раковину самую большую кастрюлю и выкрутил воду на полную. Поначалу она еще капала, но теперь и этот жалкий источник влаги совершенно пересох. Кастрюля успела наполниться лишь на четверть. И Дюк подумал с огорчением, что, если скоро все снова не наладится, воды им едва ли хватит надолго.
Другое дело обстояло с едой. Ее не было вовсе. Неделей ранее Дюк высыпал из мешка последнюю горсть сухого корма и поставил миску перед вечно дрожавшей Сисиль.
"Где?! Наш?! Хозяин?! - безостановочно спрашивала она. - Где?! Мистер?! Джонс?! Он?! Вернется?! Он?! Нас?! Не?! Бросит?! Когда?! Он?! Вернется?!.."
Дюк не знал. Мистер Джонс не появлялся уже долгое время. Порою, когда их изумительный хозяин отлучался из города, Дюка навещала старая миссис Фат. Но она тоже почему-то не спешила их проведать. И Дюк уже не раз подумывал о том, чтобы сходить к ней самому и поинтересоваться, что такого, собственно, стряслось. Но, стоило ему только подойди к двери, как Сисиль принималась громко скулить и упрашивать его остаться с ней еще ненадолго. К тому же, дверь была заперта на замок. А запасной ключ Дюк так и не нашел.
"Дюк! Не! Бросай! Меня! - скулила Сисиль. - Дюк! Не! У! Ходи! Мне! Страшно! Ты! Тоже! Меня! Бросишь!.."
Дюк вовсе не собирался ее бросать. Он едва ли испытывал к Сисиль большую любовь, но это вовсе не было поводом оставлять ее на произвол судьбы. Ведь она была такой беспомощной.
Дюк пытался ей объяснять, что миссис Фат живет на соседней улице - в доме со стеклянной дверью. Сисиль сама должна была все прекрасно помнить, потому что миссис Фат не раз водила их на станцию встречать мистера Джонса, когда тот возвращался с работы. Дюк говорил, что Сисиль и заметить не успеет, как он придет обратно. Но болонка, как и всегда, его совершенно не слушала.
А медлить больше было нельзя.
Дюк, к своему глубокому огорчению, совершил чудовищную глупость. Когда он впервые увидел большую лужу на кухне, то невольно подумал, что Сисиль снова разлила воду из миски - очень много воды. Он бросил на пол грязную тряпку и очень скоро обо всем позабыл.
К тому времени корм давно закончился. Целый день Дюк слушал, как без конца гремело в животе. Сисиль же безостановочно лаяла и скулила, то яростно требуя, то жалостливо упрашивая Дюка ее накормить. В конце концов он был вынужден совершить немыслимое: Дюк достал из хлебницы, со стола, несколько полосок черствого хлеба и отдал их грызть болонке.
Дюк знал, что мистер Джонс был рассудительным человеком, а потому ни при каких обстоятельствах не стал бы злиться из-за столь хоть и прискорбного, но все же необходимого проступка. Сам Дюк к хлебу так и не притронулся - по крайней мере тем вечером. В конце концов голод вынудил его пойти на крайние меры. И с тех пор Дюк каждый день переступал через себя.
Сперва он до блеска вычистил ящик с крупами. Их вкус не нравился ни Дюку, ни Сисиль, но они все равно едва ли хоть что-то оставили мышам, которых у мистера Джонса, конечно же, не было и быть не могло. Скоро настал черед муки. Мука была ничего - во всех смыслах. Дюк даже немало удивился, ведь он всегда находил мягкие булки очень-очень вкусными. Но даже ничего вполне сгодится, когда бурлит в животе.
Сисиль долго и упорно уговаривала Дюка открыть холодильник, ведь в холодильнике мистер Джонс держал все самое вкусное. Но пойти на столь злонамеренный поступок он уже не мог. Сколько бы Сисиль ни скулила, дверца холодильника оставалась плотно закрытой.
Гнусный запах, наполнивший дом, Дюк упорно приписывал самому себе. Ведь в туалетном бачке совершенно не осталось воды. И в ванную комнату теперь можно было зайти, только лишь задержав дыхание. Болонка не могла дотянуться до унитаза. И ей было позволено ходить на грязную тряпку в углу.
Разумеется, подобные неудобства Дюк находил в высшей мере унизительными. Но особого выбора у них с Сисиль не оставалось. Дюк понимал, что мистер Джонс едва ли будет зол, когда все откроется. Он поймет безвыходность сложившейся ситуации и разве что разочарованно покачает головой.
Сисиль продолжала скулить изо дня в день, требуя ее накормить. Дюк выгреб все кусочки хлеба, все пшено, муку и любые огрызки, какие только смог отыскать. В конце концов он даже созрел для холодильника. Дюк сильно оголодал и, пусть и испытывал глубокое чувство вины, но все же был не против для разнообразия перекусить чем-то питательным.
Когда Дюк открыл дверцу, все встало на свои места: еда была испорчена. Лишь кругляк сыра, покрывшийся плесенью с одной стороны, еще годился в пищу. Дюк долго и методично срезал с него подпорченные части кухонным ножом. Он дважды поранил лапу, да и изо рта у него еще долго не пропадал вкус мореного дерева. Но вчера и сыр подошел к концу. И к ночи Дюк выгреб и сами обрезки, что он поспешно выбросил в мусорную корзину.
К нынешнему утру все шкафы на кухне были преступно пусты. Дюк даже снова приоткрыл холодильник, из которого теперь капала совсем ни вода, а какая-то мерзкая серая жижа: жареные сосиски, замороженные котлеты, фарш, телятина и свинина, начиненный перец, рисовые шарики и даже свиные кости для супа - все кишело личинками.
Дюк вернулся в гостиную несколько обеспокоенный.
"Я! Хочу! Есть! - скулила Сисиль из-под дивана. - Хозяин! Я! Такая! Голодная! Хозяин! Мне! Страшно! Хозяин! Хозяин! Хозяин!.."
Дюк решил еще раз обыскать старый комод в прихожей. Он вытянул зубами полки и высыпал их содержимое. Ключ Дюк все-таки нашел. Он долго пытался его поднять. Но ключ был маленький и плоский и только лишь скользил по полу. Когда же Дюку наконец удалось подцепить его зубами, совсем близко прогремел очередной удар грома. Дюк невольно вздрогнул - ключ вывалился из его пасти и улетел под входную дверь.
Дюку не осталось ничего иного, кроме как снова попытаться открыть окно. После особенно яростной грозы раму, как будто, немного перекосило. Дюк не хотел преждевременно разбивать стекло, но, увы, ситуация не оставляла выбора. Он знал, что мистер Джонс, будучи крайне рассудительным человеком, все поймет. Так что Дюк взял со стола кухни молотилку для мяса и несколько раз ударил по стеклу - оно рассыпалось на острые осколки. Дюк выбил последние из них из деревянных пазов и осторожно набросил на пол тяжелое одеяло, чтобы Сисиль, не дай бог, не порезала лапы.
Дюк не мог припомнить, чтобы хоть раз после грозы так странно пахло. С грязного, темного неба падал серый снег. Дюк слегка пригнулся, готовясь к прыжку, когда Сисиль громко завизжала.
- Не! Бросай! Меня!
- Я ведь говорил, - сказал Дюк, - я только ненадолго схожу к миссис Фат.
- Нет! Ты! Меня! Бросишь! Бросишь! Как! Хозяйка! Как! Хозяин! Не! У! Ходи! Дюк! Не! У! Ходи!
- Я скоро вернусь.
- Не-е-ет!!!
Сисиль выскочила из-под дивана, вся перепачканная в паутине.
- Дюк! Дюк! Не! У! Ходи! - скулила она. - Не! У! Ходи! Возьми! Меня! С собой!..
У болонки были очень короткие лапы. Она могла надолго растянуть мимолетную прогулку. Но все же Дюк решил, что ей будет полезно подышать свежим воздухом. Он сгрудил под окном подушки и одеяла. Сисиль вскарабкалась к провалу окна, наморщила мордочку и вдруг заявила, что боится высоты. Сколько бы Дюк ни говорил ей, она никак не желала выпрыгивать наружу. В конце концов ему пришлось пихнуть ее носом, и Сисиль, громко тявкнув, упала в сугроб под увядшим кустом. Самому Дюку, с его ростом, не составило никакого труда вскочить на подоконник.
С тех пор Сисиль без конца путалась у него под ногами.
- Куда?! Мы?! Идем?! - спрашивала она, хотя Дюк уже не раз успел ей объяснить, что они собирались навестить миссис Фат.
- Кто?! Такая?! Миссис?! Фат?! - спрашивала Сисиль, хотя прекрасно знала сама, кто такая это самая миссис Фат.
И можно было бы даже посетовать на ее глупость. Но Дюк видел, как дрожали маленькие ушки Сисиль. А от разговоров она словно бы ненадолго успокаивалась.
- Она живет в доме со стеклянной дверью, - отвечал Дюк в который раз. - Миссис Фат наверняка знает, где сейчас находится мистер Джонс. Сначала мы пойдем к ней, а потом - к нему. Может быть, ему нужна наша помощь.
- Дюк! Дюк! Почему?! Идет?! Снег?!
- Снег идет, потому что так ему положено.
- А?! Нам?! Нам?! Положено?! Идти?! К миссис?! Фат?!..
В последнем Дюк не был так уверен. В прежнее время он навещал миссис Фат только в сопровождении мистера Джонса. Старушка приходилась их замечательному хозяину двоюродной тетушкой. Но Дюк решил, что миссис Фат едва ли на них обидится, если они нанесут ей без предупреждения столь неожиданный визит.
- Если будешь вести себя, как подобает, - сказал Дюк, - вполне возможно, она тебя накормит...
- Правильно! Правильно! Я! Так! Так! Хочу! Есть! Дюк! Я! Так! Так! Хочу! Есть! Дюк! Дюк! Почему?! Из?! Крыш?! Идет?! Дым?!
- Потому что, когда идет снег, - ответил Дюк, - люди разжигают камины. Огонь выдыхает дым. А дым убегает в кирпичную трубу...
Дюк знал о последнем очень хорошо. Он очень любил лежать у камина мистера Джонса - в былое время.
И все же дыма было многовато.
Скоро просторный дом их отменного хозяина скрылся за поворотом дороги. Но, странное дело, Дюк совершенно не узнал улицу, которая встала перед ним. В прежнее время вокруг царила чистота, но теперь повсюду валялся мусор. И оставалось лишь удивляться тому, откуда его так много взялось.
Дюк остановился под старым кленом. Из-за снега на ветках пожухли все листья. Дюк готов был поклясться, - впрочем, не очень громко, - что дом со стеклянной дверью должен был находиться прямо перед ним. Вот только клен - был, а дома - не было вовсе.
Дюк очень сильно удивился. Ведь прежде память крайне редко подводила его. Должно быть, он делался старым и глупым - как-никак, не взирая на все его былые заслуги, Дюка отправили на покой - надо думать, не без причины. Не то, чтобы он жаловался. Дюк глубоко любил, уважал и ценил своего великолепного хозяина, но все же о временах службы в полиции вспоминал с теплотой.
- Где?! Миссис?! Фат?! - скулила Сисиль. - Долго?! Нам?! Идти?!..
- Я не помню, - отвечал Дюк несколько смущенно. - Впрочем, нам вовсе незачем беспокоить попусту бедную старушку. Мы можем отправиться сразу на станцию. Вполне возможно, кому-то из нас даже разрешат сесть в поезд, и кто-то большой поедет к мистеру Джонсу на работу...
- На?! Работе?! Кормят?!
- Очень может быть. Впрочем, на станции тоже стоит человек с сосисками. Я не раз видел, как он бросал булочки бездомным псам...
- Я! Бы! Хотела! Булочку!
Дюк и сам бы не отказался от мягкой, свежей булки - с маком или, еще лучше, с изюмом. Он не отказался бы и от булки черствой и жесткой; даже покрывшейся плесенью - с одного лишь края, разумеется. По правде, Дюк не отказался бы даже от объедков с чужого стола, пусть и предпочел бы, чтобы мистер Джонс никогда не узнал о том, как низко ему пришлось пасть.
В конце концов идти домой, не проверив станцию, было попросту глупо. В прежнее время контролер никогда не брал с Дюка деньги - несомненно, из-за его воспитанности и безупречных манер. У Сисиль по-прежнему манер было не так много. Так что ей, по всей видимости, пришлось бы ждать на станции, пока Дюк не вернулся бы с мистером Джонсом. Он надеялся, что сможет объяснить все болонке, когда они будут на месте; и она запомнит, как подобает себя вести, чтобы не влезть в неприятности, когда останется без присмотра.
Дюк хотел бы сказать, что в последнее время Сисиль начала хоть немного больше ценить его заботу. Но едва ли. Как и всегда, все мысли болонки были лишь о ней одной. Из ее непрекращающихся жалоб можно было даже подумать, будто бы у самого Дюка жизнь отдавала такой сладостью, что от нее то и дело сводило челюсти. Впрочем, он вообще сомневался, что хоть одна из редких мыслей Сисиль в как-то мере касалась его благополучия. Болонка искренне считала, что весь мир должен вертеться вокруг нее, а, если он не вертится, то нужно лишь начать скулить и продолжать скулить до тех пор, покуда он вертеться не начнет.
Но теперь по крайней мере Сисиль послушно шагала следом и почти что не пререкалась. Она притихла и даже выглядела немного напуганной. Едва ли до нынешнего дня Сисиль вообще приходилось гулять по улице без поводка. Впрочем, даже с поводком ей порою удавалось сделать какую-нибудь глупость. Иногда Дюку казалось даже, что Сисиль боялась всего - кроме автомобилей. И ведь странное дело: по пути им так и не встретилось ни одной машины. И ни одного прохожего. Ни в одном из домов не горел свет, хотя уже начинало смеркаться. Только ветер гудел над покосившимися крышами. И Дюку оставалось лишь гадать, куда все подевались.
- Где?! Хозяин?! Дюк?! Где?! Станция?!
- Станция находится сразу за парком, - объяснил Дюк, хотя Сисиль и так все прекрасно знала. - Еще немного, и мы будем на месте...
Дюк неторопливо прошел под аркой ворот и огляделся. Деревья в парке давно сбросили листья. Все вокруг укрывал серый снег. И любые следы, если они и появлялись порою, очень скоро заметало ветром.
Сисиль снова начала капризничать.
- Я! Такая! Голодная! Сколько?! Еще?! Идти?!
- Недолго, - спокойно ответил Дюк.
- Я! Так! Устала! Я! Хочу! Есть!
- Потерпи...
- Я! Устала! Терпеть! Я! Такая! Несчастная! Я! Хочу! Спать! Мне! Все! Надоело! Я! Хочу! Домой! Я! Так! Устала! Я! Ничего! Не! Хочу!..
- Тихо! - Дюк грозно зарычал.
Сисиль мигом умолкла. Он был слишком голодным, чтобы выслушивать ее очередной скулеж. От жалоб Сисиль все равно не было никакого толку.
Дюк как раз думал о том, что, наверное, все же следовало оставить ее в доме мистера Джонса, когда в кустарниках послышался тихий шорох. Дюк мигом оскалился. Из кустов выпрыгнул рыжий пес весьма потрепанного вида - с обожженной мордой и ободранным ухом. Следом показался еще один, но помельче. Черный. За ним - еще один. И еще.
В конце концов Дюк насчитал пятерых. Они, как видно, оголодали еще сильнее: их морды осунулись; под грязной шерстью отчетливо проступали ребра.
- Куда идете? - спросил рыжий.
- Мы! Идем! На! Станцию!
- Тише, Сисиль! - сказал Дюк и как ни в чем не бывало зашагал дальше по тропинке.
- Зачем вам на станцию? - спросил черный дворняга, дружелюбно махнув хвостом.
- Нужно! Найти! Хозяина! Хозяин! Самый! Лучший! Нужно! Найти! Булки! Я! Такая! Голодная!..
- У нас есть булки! - сказал рыжий пес.
- Правда?! Правда?! Есть?!
- Конечно, конечно, есть!
- Не слушай их, - сказал Дюк, оглянувшись. - Ступай за…
От Сисиль остался лишь след на снегу.
- Ты иди-иди, - оскалился рыжий. - Иди на свою станцию, дружок. Твоя подружка тебя догонит... позже…
Дюк ударил землю большой крепкой лапой, подняв в воздух серое облако.
- Уйди с дороги! - зарычал он.
- Ну что ты так сразу, приятель? Тихо-тихо-тихо-тихо...
Дюк набросился на него. Они сцепились. Дюк рванул зубами шкуру, отправил рыжего, кувыркавшегося, с пригорка. Тот свалился в ручей, мигом окрасив воду багрянцем. В следующее мгновение рыжий неуверенно поднялся и с воем побежал прочь.
Сисиль жалобно скулила вдали. Дюк кинулся на ее голос.
Болонка лежала на земле, испуганно виляя хвостом. Псы стояли вокруг нее, грозно рыча.
- Я! Такая! Голодная! - тявкала Сисиль. - Ну?! Что?! Вы?! Что?! Вы?! Зачем?! Зачем?! Зачем?!
- Мы тоже голодные! - отвечали псы.
Когда Дюк напрыгнул на черного, дворняги бросились было в драку. Но с настоящим джентльменом им было никак не совладать. Дюк опрокинул самого крупного на землю, схватил за ляжку самого маленького и швырнул кобелька через кустарник.
Все прочие поспешили отползти подальше.
"Подлые, - подумал Дюк. - До чего же подлые, невоспитанные псы!.."
Черный так и не поднялся. Но Дюку тоже досталось немало.
"Дюк! Дюк! - тявкала Сисиль, ступая следом. - Тебе?! Очень?! Больно?! Дюк! Дюк! Прости! Прости! Прости!.."
Дюк видел, что ей было очень стыдно, но не находил, что ответить. Остаток пути он проделал молча.
На станцию Дюк забежал первым. Ветер кружил над платформой грязные газеты. У стены лежали груды чемоданов и разбросанных вещей. И во всей округе не было ни одного поезда.
"Подожди меня здесь," - сказал Дюк.
Сисиль послушно села у края платформы. Может, она все-таки не была такой уж безнадежной. Сам Дюк направился в другое место. Он подумал, что сейчас бы не отказался от сочной мягкой сосиски. Лучше всего, конечно, с кетчупом, но никак не с горчицей.
В сосисочной не было никого, кроме сосисочника. Тот лежал на полу, забросив ногу на ногу. И лишь его большие, толстые черные сапоги выглядывали из-за прилавка. Порою мистер Джонс и сам точно так же лежал в постели. И можно было даже подумать, что сосисочник - отдыхает. Смотрит говорящее радио. Или читает книгу, но точно ни газету. Газеты мистер Джонс всегда читал, сидя. В последние дни он читал их перед большой пепельницей, то и дело чиркая спичками.
Котлеты, булки, отбивные и салаты все еще лежали за разбитой витриной. В них копошились черви. Сквозь темную, покрывшуюся гарью крышу проглядывало звездное небо. Падал серый, грязный июльский снег.
Дюк зашел за прилавок. Сосисочник не отдыхал. Да и никаких сапог на нем тоже - не было.
Дюк вернулся к Сисиль очень усталым. Кровь щекотала морду, то и дело капая с кончика носа.
Сисиль, как ей и было велено, ждала на платформе. Она без конца звала мистера Джонса, глядя куда-то в невидимую даль:
- Хозяин! Хозяин! Хозяин!..
Дюк сел рядом.
- Хозяин не придет, - сказал он.
- Как?! Не?! Придет?! Он?! Не?! Придет?! Сегодня?! Тогда! Мы! Подождем! До! Завтра!
- Завтра он тоже не придет...
- Он! Придет! Хозяин! Нас! Любит! Он! Нас! Не! Бросит! Хозяин! Хозяин! Хозяин!..
- Мне жаль.
- Не-е-ет!!! - взвизгнула Сисиль. - Мы! Его! Подождем! Мы! Его! Дождемся! Дюк! Он! Вернется! Я! Знаю! Дюк! Я! Прошу! Давай! Подождем! Подождем! Подождем!..
- Ладно, - ответил Дюк, опустив тяжелую голову на свои большие мягкие лапы. - Давай подождем еще немного...

Другие мои работы:

Рассказы:
Черные дни
Травите насекомых вовремя
Мать получает похоронку
Геноцид сферических коней в марсианских биолабораториях
Бюро не ошибается
Большое убийство в Малом театре
Большие перемены
Межзвездный десант
Последний моветон мертвеца
О том самом времени
Где обитают боги
Идиот
Черный графоман
Разговор с психиатром
Один на диване
Любите тех, кто будет вас убивать
Боевые голуби окраин
ДокУмент
Месть ковбоя

Миниатюры:
Умереть за Партию!
Сладкие грезы приусадебной тли
Когда люди становятся гусеницами
О Федоре Петровиче, который познал дзен
Времени нет
Как я полюбил ядерную войну

Черные ветра:
Брат короля (Черные ветра)
За Старыми тропами (Черные ветра)

Незаконченные:
Опиум
Самоубийца
О порядках на Портовом дворе
Печальный Дольф (Черные ветра)
Хроники Империи
Натали
Несвобода
Свиная отбивная

Отредактировано Графофил (31.10.2024 10:08:21)