Дэвдас давно пришёл к выводу, что от превосходящего противника куда мудрее и проще убежать, и вовсе это не поступок труса, как утверждали некоторые. Отбитые ребра болят куда сильней задетой гордости. По хорошему, почти круглый Раташ отстанет еще на предкладбищенском пригорке, если, конечно, преодолеет густой подлесок одинокой рощицы. Карум по пути только больше разозлится, потому что ветки как следует отхлестают его по лицу и рукам, а злость, как известно, в драке не лучший советчик. По-прежнему самым опасным остаётся Матись, который от погони головы не потеряет, и его нужно постараться вырубить первым. Или успеть спрятаться, что, в общем-то, стычку не предотвратит, а только отодвинет на определенный срок. И зачем тогда? Нет, придётся драться.

Дэв бежал, высоко вскидывая ноги, что бы не споткнуться случайно о что-то невидимое в траве, и напряжённо думал, чем и как огреть Матися, когда бежать будет больше некуда. Не памятником же его бить, в самом деле! Продираясь через кусты, Дэв слышал за спиной отборную ругань и посмеивался – выпитое пойло и наступающие сумерки не прошли для Карума даром. Матись молчал – благоразумно берёг силы.

Вырвавшись из рощицы на пригорок и на ходу оглянувшись, Дэв с удовлетворением отметил, что Раташ все-таки отстал. Такому увальню через подлесок пробираться трудно и не хочется, а догонять вырвавшихся вперед товарищей он не станет – погрустит себе и пойдёт домой. Остались Карум и Матись, эти будут гнать, пока не догонят, отступать не привыкли. Да и он им с детства костью в горле торчит, упускать возможность его побить они не станут.

Вот и кладбище. Тихое и заросшее, с тесно расположенными могилками, невысокими деревцами и кустиками. Перемахнув с разбега через первую могилку и стараясь не наступать на поросшие яркими цветочками холмики, Дэв спугнул стайку воробьев с ближайшего куста, резко взял вправо и присел за самым огромным памятником из тех, что были поблизости. Как оказалось – зря. Через пару минут рядом хрустнула ветка и сильная рука схватила его за ворот куртки, позволив дёрнуться, но не вырваться, а в следующий миг над ним склонился запыхавшийся Карум, с расцарапанным, но очень довольным лицом.
– Здоров, узкоглазый! – дыхнул он перегаром, прижимая Чёрного к холодному камню.
– Поймал? – раздался голос Матися.

Дэв сморщился. Шутки закончились. Теперь либо он, либо его. Хорошо, что их осталось двое. Как же они надоели! С детства всё никак не уяснят, что он сильнее и выносливей их. Каждый раз первыми начинают драку, надеясь одержать победу и каждый раз первыми эту драку покидают. Им удавалось одержать верх только в детстве. Сейчас уже поздно. Они сами воспитали из него умелого бойца.
– Поймал, – довольный собой сирота встряхнул Дэвдаса, отчего он ощутимо приложился затылком об памятник. – Бежать вздумал, гадёныш узкоглазый?!

– Дались тебе мои глаза! – не сдержался Дэв и ударил Карума в подбородок снизу вверх. Выпустив ворот его куртки, сирота мешком повалился на бок. Чёрный быстро поднялся на ноги, опираясь на памятник, но отойти от него не успел – подошедший сзади Матись двинул ему в висок кулаком. Удар пришелся вскользь – поторопившемуся с нападением кожевникову сыну мешал стоящий между ними памятник, но в глазах все равно на миг потемнело. Дэв пошатнулся и едва не упал, но на ногах удержался. Упасть – значит проиграть. Пока Матись обходил его, что бы встать к нему лицом, Дэв пришёл в себя и от следующего удара увернулся. Поймал пролетевшую возле уха руку, дёрнул, вывернул и дал сыну кожевника пинка. Матись пробежал несколько шагов, на секунду обнял растущее на пути невысокое дерево и развернулся, злой и готовый продолжать. Дэвдас затягивать не собирался – надо козу забрать, пока совсем не стемнело, а то аппа будет ругаться. Уклонившись от следующего удара, Дэв толкнул Матися обратно на дерево, постаравшись, что бы тот ударился головой, и быстро хлопнул ладонями ему по ушам. Сын кожевника обмяк, пополз вниз и мягко завалился в кусты. Посмотрев на него, потом на еще не пришедшего в себя Карума, Чёрный ощупал свою голову и глянул на ладонь. Крови нет. Поболит и перестанет.

Сунув руки в карманы штанов, Дэвдас переступил могилку и не спеша направился к выгону. Коза нашлась в добром здравии и легком недоумении: давно пора на вечернюю дойку, а она еще даже до хлева не добралась. Оглашка волновалась, Дэвдас скучал, а встретившая их через полчаса у калитки тётушка Атая разразилась гневной отповедью:
– Ах ты поганец! Разве можно так делать? Я тебя, значит, к ужину жду, а он прохлаждается где-то! Стемнело совсем, Дэва, где тебя нижние носят?! Посылать за тобой, что ли? Козу доить давно пора!
Чёрный замер перед едва достававшей ему до плеча женщины, с глубокими морщинами на лице, но все еще яркими и чистыми голубыми глазами. Светлые длинные волосы она собирала в пучок на затылке и прятала под цветастый платок. Годы ее не портили, а только делали меньше и беззащитней.

Женщина, заменившая ему мать, но матерью для него так и не ставшая. Она старалась, она хотела, ей единственной было плевать на его бросающуюся в глаза непохожесть. А он не мог предать свою настоящую мать. Никогда о ней ничего не слышал, но где-то внутри себя знал, что она есть и она жива. Возможно, даже ищет его.
– Простите, амма, – Дэвдас поклонился и изобразил на лице раскаяние, но потом передумал и невинно улыбнулся, заглядывая ей в глаза. Она всегда любила его улыбку, говорила, что это делает его очень милым. Это не могло не сработать.
– Это тебе повезло, что Сибора еще дома нет, он бы тебе показал, как заставлять старую женщину волноваться! – пробурчала тётушка Атая, принимая из его рук верёвку. Равнодушная к людским разговорам коза уже щипала растущую под самым забором траву.
– Глупости говорите, амма. Вы еще не старая.

– А коли бы и молодая, то что теперь, можно вот так пропадать? – вскинулась засмущавшаяся было женщина, но было видно, что она уже не злится. Улыбка и комплимент своё дело сделали. – Ужинать иди. Поди, остыло всё.
Дёрнув мекнувшую от неожиданности Оглашку, тётушка повела её внутрь двора, к хлеву, продолжая сердито и неразборчиво бормотать. Дэв вздохнул, тронул кожаный браслет на левом запястье, закрыл калитку и, погладив по пути к крыльцу выглянувшего из будки Лютого, вошёл в дом. Разулся на пороге кухни, прошёл в комнату, подошёл к зеркалу, на шкафу возле которого горели свечи. На него из сумрака отраженной комнаты вопросительно глянул лохматый черноволосый парень. У жителей деревни круглые лица и светлая кожа, а его лицо узкое и длинное, а кожа не теряет бронзового оттенка даже зимой. У жителей деревни светлые глаза, а его – черны, как сама ночь, и, самое главное, они действительно выглядят узкими. Не удивительно, что к ним так цепляются, ничего даже отдалённо похожего он не видел больше ни у кого. И еще волосы. У всех вокруг они светлые и вьющиеся, а у него чёрные и прямые. Он отличается от всех, как волк отличается от стада баранов. Его называют волком и боятся. Совсем, как бараны. Улыбнувшись самому себе, Дэв вернулся в кухню.

Ужин не мог остыть при всём желании – заботливая тётушка укутала кастрюлю в тёплое одеяло. Двое её мужчин задерживались, она не могла позволить себе кормить их холодной едой. Дэвдас наложил себе полную тарелку картошки с мясом и уселся за стол. Аппы еще нет, значит, он может начать есть без разрешения старшего. У этих людей очень много разных правил, связанных с возрастом. Полагалось не говорить без разрешения старшего, не есть без разрешения старшего в его присутствии, не поворачиваться к старшему спиной, если он что-то говорит и ни в коем случае не перебивать его. Дэв никогда  не понимал, почему он должен уважать человека только за старость, поэтому за пределами двора чихать хотел на все приличия. Когда он впервые ударил старого пьяницу Рагора за то, что он назвал Дэва выродком, его родную мать кукушкой, а тётушку Атаю и аппу бесхитростными дураками, у тётушки едва сердечный приступ не случился, а аппа гонял его по деревне до вечера, обещая убить голыми руками, если поймает. Чёрный тогда намёк понял и поймать себя не дал, а ночевал в заброшенном доме на краю деревни.

За размышлениями тарелка опустела, а желудок наполнился. Теперь можно залезть на крышу сарая, где никто не станет его беспокоить, и смотреть на звёзды, пока не захочется спать.
– Ты чего себе так мало положил? – возмутилась тётушка, войдя в дом и увидев почти пустую тарелку. – Вон, какой худой, всё к небу тянешься. А вширь расти кто будет? Ноги длинные, руки длинные, сам, как жердь, прости Всезнающий… Не мужчина, а тополь.
Дэвдас оторопело наблюдал, как под тётушкины причитания его тарелка наполняется второй порцией ужина.
– Амма! – возмутился он, прерывая поток картошки и слов. – Я поел уже!
– Ничего не знаю! – отрезала тётушка Атая, но тарелку поставила обратно на стол и придвинула к нему. – Ешь давай, поправляйся. Смеет он еще перечить мне… Ешь, сказала!

– Вы сами-то ели, амма? – спорить бесполезно, придётся есть, хотя растолстеть до размеров Раташа ему всё равно не удастся. Кость тонкая. По крайней мере Раташ всегда утверждал, что у него именно кость толстая, а не он сам.
– Ела, – женщина уселась по другую сторону стола и подпёрла рукой подбородок, с нежностью глядя на своего приёмного сына. – Ждать вас, что ли? С голоду бы уже померла, если б ждала, вечно задерживаетесь.
Дэв ел вторую порцию, размышляя, лопнет его живот или нет, а тётушка смотрела куда-то в стену, погрузившись в свои мысли. Во дворе загремел цепью Лютый, хлопнула калитка – вернулся аппа.

Тётушка подскочила, взяла чистую тарелку, наполнила картошкой, налила в кружку пива. Кинулась было помогать вошедшему мужу разуваться, но он остановил её жестом, посмотрев на Дэвдаса так, что тот едва не подавился и на всякий случай замер, догадываясь, что, скорее всего, ему придётся бегать на полный желудок. Если, конечно, он не хочет быть на полный желудок побит палкой.
Аппа был единственным мужчиной, на которого Дэв никогда не посмел бы поднять руку и оттого единственным человеком во всей деревне, кто мог безнаказанно поколотить самого Дэва. Ну, если ему удавалось Дэвдаса догнать.
– Скажи, Атая, а во сколько наш Дэва домой пришёл? Светло ли еще было?
– Светло было, Сибор, светло, – закивала тётушка, почуяв неладное. – Я как раз курей кормила…
– Зачем врёшь мне? – Сибор разговаривал с женой, а смотрел на пасынка. – Вся деревня уже знает, что этот волчара на закате поколотил Курама и Матися!

– Как – поколотил?!. – охнула тётушка, прислонившись к стене и прижав руку к груди.
– Как-как… Руками! Взял и поколотил. Силища у него – ух! Сама же знаешь, – в синих глазах аппы плясали такие знакомые огни, то ли злые, то ли весёлые.
Дэву никак не удавалось понять, сердится Сибор или гордится, когда ему в очередной раз жалуются на приёмного сына.
– Откуда мне знать? – возмутилась тётушка. – Он меня не бил.
– Так и меня не бил! – расплылся в опасной улыбке Сибор и Дэв понял – пора уносить ноги. – Мы с тобой, жена, единственные люди в деревне, кого он еще не побил!
Прежде, чем аппа схватил прислоненную в углу бамбуковую палку, Чёрный отставил тарелку и метнулся из-за стола в комнату, так как единственный выход из дома загораживал Сибор.
– Ты что же это, исчадие Нижнего Мира, совсем страх потерял?! – закричал аппа и кинулся за ним. – Оставить двух живых людей на кладбище!
– Разве мне нужно было оставить их там мёртвыми, дядюшка? – попробовал оправдаться Дэвдас и получил палкой по плечу. – Больно!
– Больно?! – взревел аппа, замахиваясь. – А сына кожевника нашего тебе не больно, значит, было бить?
Дэвдас улучил момент и нырнул Сибору под руку, оказавшись у него за спиной:
– Больно, дядюшка!

– А сироту бить не больно было?! – аппа развернулся, сверкая глазами.
– А вам сироту не больно бить, дядюшка? – спросил в ответ Дэв и быстро прикрыл голову руками. Палка попала по запястью. – Ай!
Потерев ушибленное место, Чёрный рванул к выходу из комнаты, на ходу схватив и поставив между собой и аппой стоявший у стены стол, не обратив внимания на посыпавшиеся с него на пол предметы..
– Сироту?! – заорал взбешенный Сибор и погнался за ним. – Сироту?!! А я тебе, паскудник, уже никто?!
Налетев на препятствие, Сибор задержался на несколько мгновений, которых хватило тётушке Атае, что бы сунуть Дэвдасу в руки какой-то кулёк, открыть пошире входную дверь и тихо и быстро сказать:
– Беги, сынок, он к завтрему подобреет…
– Спасибо, амма, – успел взять свёрток и поклониться Дэв, прежде чем в кухне появился аппа. – Кто, дядюшка! Вы мне – кто!
Крикнув это, Чёрный времени больше не терял и, не обуваясь, вылетел во двор, под звёздное небо. Едва не споткнулся о цепь вышедшего из будки Лютого, плечом открыл калитку и побежал по улице, прижимая к себе свёрток и стараясь держаться тени растущих вдоль дороги деревьев. Аппа, конечно, за ним не погонится, но кинуть что-нибудь в след вполне может.