В одной обычной квартире на обычном столе стояли ваза и стакан. Ваза всегда была наполнена чистой водой, а стакан всегда стоял пустой. Жители этой квартиры наполняли его только когда хотели пить. Со стороны этого было совсем не видно, но на самом деле стакан был влюблён в вазу. Он любовался на грациозные её изгибы, как она, снизу раздавшись широко, сужается выше в элегантную шею, и затем гордо вздымается вверх её горлышко, как начавший раскрываться цветочный бутон. К ним редко подходили люди, но когда подходили, у стакана замирало его стеклянное сердце. Ведь каждый раз, когда из вазы наливали воду в стакан, это была минута близости. Восторгу стакана не было предела; и хоть осушали его тут же за несколько секунд, пустым он себя не чувствовал от избытка переполняющих нежных чувств. Но чувства его были не взаимны. Ваза считала, что такая красивая и важная посуда, как она, не может иметь ничего общего с каким-то дешёвым невзрачным стаканом, который ни ростом не вышел, ни формой. Поэтому она с ним совсем не разговаривала и даже не смотрела на него, а в вынужденные мгновения близости всем видом давала понять, что ей это в тягость и действует на нервы.
- Но ведь оба же мы из стекла, значит, есть и у нас с тобой что-то общее! – попытался хоть как-то смягчить её надменность стакан, но та лишь фыркнула в ответ и опустила взгляд. Он не знал, что ваза тоскует по возлюбленному своему – кувшину. Счастливая их совместная молодость прошла на прилавке в магазине. Но затем её купили, засунули в коробку и привезли сюда, на этот стол. С тех пор она его не видела. В ней лишь теплилась далёкая надежда, что люди одумаются и купят кувшин, оставшийся в магазине, ведь они же даже формой похожи и прекрасно смотрятся вместе. А пока ей приходилось терпеть общество стакана – неуклюжего, но почему-то очень счастливого.
  Стакан же счастливым прошлым похвастаться не мог. Молодость его прошла в суровейших условиях столовой детского лагеря. Каждый день грозил быть последним, так как смертельная опасность подстерегала на каждом шагу. Утром в них наливали горячий чай или какао, от которого лопались те, кто был послабее. Четыре раза в день их погружали в страшную машину, которая громко ревела и поливала их сильно бьющими горячими струями. Но к машине этой ещё можно было привыкнуть, главная же опасность заключалась в людях. И чем меньше человек, тем больше опасность. Много погибло его братьев от неуклюжих рук этих ужасных существ. Один раз он сам упал, опрокинутый с подноса, но не разбился.
- Не разбился, гранёный потому что, – услышал он похвалу в свой адрес от поднимавшего его паренька. И чуть не потерянная жизнь, и первая похвала глубоко тронули тогда его сердце. Случилось ему попасть на стол к детям постарше, с которыми не так страшно. Но в этот раз его не отнесли вместе с грязной посудой, а бросили в какой-то тёмный мешок. Долго он в нём трясся, затем ещё дольше лежал неподвижно. Ему было очень непривычно, что он впервые в жизни один, так долго немытый, и всё в темноте. Прошло, может быть, несколько дней до того, как всё вокруг вновь зашевелилось, его достали из тёмного заключения и сразу прополоскали какой-то шипучей жидкостью. Через минуту в него налили какую-то странную воду с едким неприятным запахом, которую почти сразу выпили.
  Это ребята из старших отрядов пили водку с лимонадом тайком от вожатых. Стаканы украли из столовой, потому что нет поблизости никакого магазина, а все запретные напитки привезли с собой. Когда всё было выпито, все ребята свои стаканы опять попрятали. Один добросовестный даже вернул потом свой стакан обратно в столовую. В конце смены многие, когда собирались домой, просто выложили их из сумки в тумбочку или под кровать. А похитивший тот самый стакан, о котором идёт речь в нашем рассказе, забыл его в своей сумке и привёз домой. Когда, уже дома, мама разбирала сумку, у неё по поводу этого стакана и странного запаха из него появились к сыну вопросы, в ответ на которые тот врал весьма неумело. Стакан выбрасывать не стали, помыли в первый раз по-человечески и поместили к другим кружкам, где наш герой встретил новых знакомых.
  В отличие от него они были непрозрачными, разных цветов и форм. Кружки поменьше, белые и розовые, с нарисованными на боках лошадками и кошками принадлежали младшей дочери. Остальные были чуть выше и заметно шире стакана. Разноцветные с какими-то надписями и непонятными рисунками принадлежали старшему брату, который и украл стакан из столовой. Отдельно стояли две кружки без рисунков. Одна белая, имела по сравнению с остальными более строгую, элегантную форму – мамина; вторая – папина – была чуть крупнее остальных, выглядела солидно и даже мощно, бока её были хромированные и отражали всех присутствующих. Несколько дней они рассматривали нового своего сожителя – стакана. За это время каждого из них доставали по нескольку раз и затем ставили помытыми обратно; не все, правда, возвращались помытыми добросовестно, в основном – детские. Но ни разу никто не притронулся к нашему стакану. Первыми нарушили тишину маленькие дочкины кружки:
- А почему ты прозрачный?
- Я гранёный, – с достоинством ответил стакан.
- А почему тогда в тебя ничего не наливают, гранёный? – дерзко вскрикнул один из разноцветных с надписью «Хочу чаю, аж finishing».
Отцовский бокал взглянул на стакан с презрением, блестя полированными боками, и глубоким старческим басом сказал:
- Фи! Видал я таких в молодости. Деревенщина! Из таких, как ты, только водку пьют, а у нас тут приличная семья. И откуда ты здесь только взялся?
- Ну, зачем ты так? – заговорила мамина кружка приятным бархатным голосом.
- А почему у тебя ручки нет? – полюбопытствовала маленькая с рогатой лошадью на животе.
Стакан и сам давно заметил, что у всех есть странные наросты на боках, которые они теперь назвали «ручками».
- Я не знаю.
- А если в тебя что-то горячее нальют? В тебя наливали горячее? – спрашивала мамина кружка, стараясь говорить мягким тоном.
- Да, много раз.
- И как же за тебя держались, когда в тебе было горячее?
- За края.
Все очень удивились такому ответу.
- Что же за люди такие толстокожие из тебя пили?
- Дети пили.
Мамина кружка хотела было ещё что-то спросить, но тут дверца открылась, послышались людские голоса. Голос девочки что-то выпрашивал и капризничал, в ответ звучал голос мамы, которая стояла очень близко.
- Не нужны тебе там твои кружки, потеряешь или разобьёшь!
- Наверно в поход опять поедут куда-нибудь, – предположил один из разноцветных с надписью «Don’t think, just drink!».
- Э, джигиты, готовьтесь! Ваш выход! – крикнул другой с надписью «Кружка для непрошеных гостей. Яд выделяется из дна автоматически!».
- Вай, наканэтста! На природе, как на приоре! Паедем, да, шашлык-машлык, жиесть!
Ошеломлённый стакан оглянулся и увидел, что сзади него, оказывается, тоже кто-то есть. Это были тоже кружки, но иной формы: дно было ́уже, чем верх. Благодаря такой форме они стояли друг в друге, поэтому стакан и не знал раньше, что это вообще посуда. Эти кружки жёлтого цвета, заговорившие со странным акцентом, были из пластмассы и все на вид одинаковые, так что одного от другого трудно различить. Рука, по всей видимости, мамина, потянулась именно за этими жёлтыми и энергичным движением унесла в неизвестность.
- Мы тоже хотим на природу! – пожаловались маленькие кружки.
- Нечего там делать, – строго отрезала отцовская кружка. – В этих походах только пачкаться, да и потерять могут или забыть. Вспомните, сколько этих было, когда их только принесли. И сейчас наверняка не все вернутся.
Кружки старшего брата переглядывались друг с другом ехидными взглядами. Один из них, как будто набравшись смелости, спросил:
- Стакан, а не твоих ли родственников забрали? Они тоже все без ручек.
- Нет, я их не знаю.
- Ах, ну да, мы и забыли, что ты деревенщина. Тут всеми, кроме тебя пользуются. Даже джигиты, и те свою пользу приносят, хоть и редко. А ты всё стоишь, как истукан, пыль копишь. Я, говорит, гранёный. Деревенщина ты, правильно папа сказал.
  Стакан молчал. В каторжном лагере было страшно и тяжело, но там он был хотя бы наравне со всеми; а здесь, в новом месте, где, как он полагал, будет новая, более счастливая жизнь, он оказался второсортным, никому не нужным созданием. Только теперь он понял и почувствовал, что жизнь его, хоть и лишена теперь риска и опасностей, была также лишена и смысла, стала пустой и безвкусной.
  Но тосковал стакан не долго. Однажды солнечным днём распахнулась дверца и все кружки, как один, ахнули от увиденного. Напротив них на столе стояла, блестя на солнце, новенькая великолепная ваза. Все кружки, особенно разноцветные, замерли от восхищения, и даже отцовская кружка, забыв о присутствии маминой, смотрела заинтересованно. Маленькие детские ручки потянулись к кружкам, но не могли достать даже ближайшую.
- Куда ты полезла? – спрашивал откуда-то мамин голос.
- Я хочу кружку к вазе достать.
Все переглянулись при известии, что кого-то поставят рядом с такой восхитительной красавицей. Стакан, сразу примирившийся с тем, что он никогда не будет удостоен такой чести, просто созерцал её ослепительную красоту, пока это было можно при открытой дверце.
- И какую ты хочешь поставить?
- Жёлтую.
- Воу, давай, да, правильно! Для такой красывый ваза мэня надо, да! – обрадовались жёлтые.
- Ну, какие жёлтые, дочь? Некрасиво же будет.
- Атвичаю, красывый будет! Клинусь, атвичаю, красывый будет, да, э-э-эй!
- Ваза у нас какая? Стеклянная, да?
Мамин голос звучал уже значительно ближе.
- Вот, значит и стакан нужен стеклянный. Так… – она осмотрела все кружки и стаканы хозяйским взглядом. – А у нас тут всё пластик или керамика. Ну вот, как раз нам лагерный стакан и пригодился!
  Стакан и понять ничего не успел, как был подхвачен женскою рукой, сразу попал под струю тёплой воды и после того, как его протёрли мягкою тканью, был поставлен на стол в непосредственной близости с вазой. Он и поверить не мог своему счастью! Не кого-нибудь, а его – безрукого, его – деревенщину – поставили рядом с этой королевой красоты! Он и не знал до этого, что на свете можно жить хорошо, без унижений и смертельной опасности. Так и началось лучшее время его жизни, жизни рядом с возлюбленной вазой. Жаль только, что для вазы этой то же самое время было наоборот, худшим; хотя оба стояли на одном и том же столе, наполнялись они одной и той же водой, и из окна им светило одно и то же солнце.