Широкая река, свободно несла свои темные воды, скользила  среди пологих берегов, густо поросших луговыми васильками, таволгой и странными цветами, похожими на укроп, но пахнущими по вечерам нежно и сладко.
Водный гиацинт боязливо выглядывал из легкой волны, чуть покачивался, его пушистые головки рябью покрывали зеленоватую у берега воду и тоже пахли - свежестью и арбузом.
Огромные лягушки  замирали между кустами в полуденную жару, но зато вечером, когда солнце, нежарким и уже не лучистым шаром, пряталось в кустах, заводили свою оглушающую песню.
" Крваааа, кувррркваа", - неслось со всех сторон и только гуси, возвращающиеся домой с реки, орали еще громче.

... В этом году выдалось потрясающее лето! Жаркие, сухие дни, овеваемые почти южным горячим ветерком, и теплые, влажные ночи, плотно пропитанные луговыми ароматами так редко радовали эту северную землю, что всем дачникам огромного поселка, притулившегося на берегах реки, казалось, что они вдруг перенеслись на Южный берег Крыма. И вместе с этой мыслью, нахлынула беззаботность, курортная лень и желание любви.

Толпы загорелых, стройных, молодых и не очень, людей с утра до вечера тянулись к дикому пляжу, поросшему мягкой плотной травой, и яркие, разноцветные пятна до позднего вечера украшали берега тихой реки.

Чуть поодаль, слегка в стороне от пляжа на небольшом склоне, поросшем пижмой, стоял огромный дом. Богатые ворота с вычурными вензелями были всегда закрыты, и лишь изредка, из них выезжали огромные черные машины. И только маленькая калитка, выходящая на противоположную улицу, открывалась довольно часто, выпуская маленькую женщину с бидоном и корзиной.
Возвращалась она часа через два, сгибаясь под тяжестью полного бидона... Но он очень любил парное молоко!

Он! На балконе,  обращенном к реке и отсвечивающим слюдяным блеском застекленных рам, стояло кресло. Вернее -  кресло-каталка. Каждый вечер, держась за специальные перила, набитые вдоль стен, и с трудом волоча подгибающиеся, слабые ноги, к креслу брел человек. Длинные, темные волосы, небрежно откинутые назад, болезненная худоба и длинные, узловатые в суставах руки придавали ему вид пугающий и странный. Неприятное впечатление усиливали острый, злобный взгляд маленьких глаз и уши, хрящеватые, вытянутые, как у летучей мыши. Он был практически глух и наполовину слеп. Вернее, он видел, но зрение служило ему странную службу, оно полностью поддавалось его воле, становясь острее или почти отказывая, в зависимости от его желания.

Человек тяжело опускался в кресло, и ловко управляя рычагами, подтягивал непослушное тело поближе к окну.
Там, вдали, на той стороне реки, был небольшой пляж. Пляж был почти необитаем, если не считать изящной, одинокой фигурки, каждый вечер тонко, как карандашный рисунок, украшающей равномерную зелень берега.

Женщина была блондинкой, насколько можно было понять, рассматривая силуэт, размером с куклу.  Она всегда приходила поздно, когда на берегу практически никого не было, снимала широкий, темный балдахин и тихонько, как- то бережно и изломанно, спускалась в воду. Она очень долго плавала, то теряясь в тени прибрежных кустов, то появляясь на солнце. Яркая белая головка казалась игрушечной и он чувствовал, как тревожно замирает сердце, если волна становилась чуть выше.
Накупавшись, женщина выходила, распускала волосы и садилась лицом к реке.

Он не видел практически ничего, но он видел! Она слегка разводила ноги, и он видел в выемках желтого купальника нежную розовую кожу с темнеющим по краям пушком. Он видел нежный изгиб поднятых рук и белую упругую выпуклость чуть ниже тонких лямок. Он чувствовал, как ее тело пульсирует и хочет его, зрение становилось острее и уже каждый ее волосок, выгоревший от солнца сиял, как будто напитанный хрустальным светом.

Он стонал и сжимал набрякший член, то немногое, что еще было живо в его умирающем теле и горячая волна, обжигала ноги.

Через пять минут, мужчина раздраженно звонил в колокольчик и тихая, молчаливая прислуга, тенью скользила на балкон, поправляла, обтирала, увозила его в душ.
Так продолжалось каждый день, целый долгий летний месяц и под конец, мужчина совсем обессилел. Вся его огромная комната, была увешана, набита карандашными набросками, незаконченными эскизами, статутками.  Везде царствовала единственная модель.

И только на стене, напротив кровати, слуги разместили законченную работу. Небольшая  акварель светила в полумраке темной спальни золотисто -искрящимися волосами изящной женщины в желтом купальнике.

...Кончалось лето. Все холоднее становились ночи и вода в реке начала остывать. Уже почти свинцовая, она стала тяжелой и густой, как мармелад и уже не манила к себе купальщиков. Женщина появлялась все реже, и художник практически заболел.
Огромные деньги позволяли ему многое и он придумал план. Безмолвные, идеально вышколенные слуги, беспрекословно выслушали распоряжение.
Две недели ушло на подготовку. За эти две недели, мужчина так обессилел, что  не мог встать с кресла. Он непрерывно рисовал тонко отточенным карандашом одну и ту же картину- маленький пляж с холмом и тонкую фигурку. Сотни листов устилали пол, кровать и стол и никому не позволено было их убирать.
Наконец все было готово. Изысканно обставленная комната с решетками на окнах, гардеробы с одеждой, белая лошадка, смешливая толстая прислуга,  лимонного цвета лимузин... Все ожидало свою хозяйку. И час настал.

Ночью, в маленькую калитку, втолкнули, испуганную, замотанную в покрывало женщину. Ее протащили в спальню, впихнули и закрыли дверь. Белые (они оказались совсем белые) волосы рассыпались, странно угловатая фигурка,неуклюже повернулась. На него смотрело морщинистое лицо семидесятилетней  женщины, с красными вспухшими глазами.
Художник  замер и перестал дышать....