Обычно, в полевых условиях, ротмистру вполне достаточно пяти часов сна, чтобы снова стать в строй. Но сегодня случай другой - он не спал двое суток. Поэтому, он проснулся спустя пять с половиной часов после завершения этой странной ночи.
Дневной свет, пробивающийся сквозь предусмотрительно закрытые заранее ставни, влил в голову Петра все воспоминания о последних событиях. Коля, мнительно топчущийся у двери в гостиннице,  злая Нина Степановна, какие-то люди в столовой. К чему все это? Что происходит в этом проклятом кабинете? А может священнику лишь показалось, а отец действительно спал, и страх за маму вызван беспочвенно? Нет. Что-то с ней не так, чем-то она очень напугана, ротмистр никогда не видел ее такой. Значит отец, все-таки умер. Или нет. А если мертв, а если не сам умер, а случилось что страшное и теперь его маму охватило безумие? Но более преданной, более крепкой связи супругов не найти во всем свете, это мерзко даже предполагать такую мысль. Но что тогда? Откуда здесь эти Чечетовы и почему они появились именно сейчас, не спроста ведь… Маслов хитренько посматривает, юлит пёс.
Петру Алексеевичу страшно хотелось узнать правду, какой бы она не была. И вместе с тем, он боялся правды и отчаянно хотел сохранить эту неизвестность, в которой еще было место для надежды. Потом ведь, ее не останется совсем, потом лишь будет холодная, твердая стена реальности и жуткой повседневности. И память… Неспокойные, бурные воспоминания терзаний когда-то молодой души ротмистра. Но именно их он любил больше всего и ценил, как самое дорогое сокровище. Больше, чем свой чин и военную карьеру.
Человек, ведь, может пережить годы отчуждения и мучений, но после них, чаще всего и ярче всего ему будут сниться короткие светлые мгновения, которые, хоть и редко, но имели место быть в это мрачное время. Узник, под старость вышедший на свободу, будет помнить не холод каменных стен, не синяки по всему телу, которыми его награждали каждый день, а лишь только свежий сквозняк, однажды ворвавшийся в заплесневелую, гнилую камеру сквозь маленькую решетку под потолком. С этим сквозняком он будет сравнивать всякое дуновение, которое встретится по пути. И ни одно из них, даже самый сильный и холодный альпийский ветер не сможет превзойти тот коротенький сквозняк, который всего лишь один раз колыхнул грязную, лохматую челку на бледной голове и всего лишь на один вдох принес с собой запах ели. Хотя, казалось бы, - секундное дуновение ветра. Как его можно помнить и любить?..
Ротмистру же, воспоминания о постоянных ссорах с отцом, о побеге из дома и скитанию по чужих городах были самыми радостными и светлыми. Именно тогда он жил по настоящему - дерзко и громко. Как же горячо он надеялся вернуться в те юные, шальные времена, в свой дом, к распрям с отцом, когда воевал и лежал, содрогаясь от лихорадки на полевом операционном столе, молясь, чтобы доктор сумел вынуть пулю из плеча. А глядя вчера в отрешенное лицо матери и слыша плач сестры, он с горечью начинал осознавать, что никаких точек возврата больше уже никогда не будет. И, случись ему опять бороться за собственную жизнь, -  исход может быть уже не таким радостным. С мертвой надеждой и телу жить незачем.
Пока сознание играло в пугающие игры со все еще лежащим в кровати Петром Алексеевичем, где-то снаружи послышались шаги. Весьма большое обилие шагов: спокойных и громких, торопливых и плетущихся, крадущихся и догоняющих. Что-то вновь происходило в доме.
Он торопливо поднялся с кровати, набросил на себя халат и выглянул за дверь. В коридоре, несмотря на шум всего две минуты назад, никого не оказалось. Лишь только голова Дмитрия Алексеевича, которая поднималась по лестнице и переростала в полноценное тело, направляющееся к комнате ротмистра. Сам Петр уже успел полностью явить себя в коридоре и хорошенько рассмотреть его, в надежде увидеть виновников бурных перемещений.
- О, Петя, ты уже не спишь… - начал Дмитрий - А я как раз за тобой шел.
- Да что-то не идет мне сон.
- Понимаю…  Сам едва на пару часов смог глаз сомкнуть.
- Узнал что-то?
- Ой, не спрашивай. Оденься лучше и пошли во двор, может поймаем еще пару спокойных моментов перед катавасией.
- Катавасией говоришь? Значит, небось, знаешь что-то?
- Одевайся, говорю! Потом с расспросами…
Братья зашли в комнату Петра Алексеевича. Дмитрий подошел к окну и резким движением рук открыл ставни. От слепящего внезапного света, ротмистр прищурился и закрыл глаза, на несколько секунд погрузившись в спасительную тьму.
- Помнишь, как полковник любил будить нас и заставлял безупречно, по параде надевать курсантский китель и брюки за двадцать секунд? - ностальгирующе спросил Дмитрий Алексеевич.
- Как же забудешь… У тебя меньше, чем за сорок никак не получалось.
- А как могло получиться, если я и не спешил никогда?.. Я уже тогда знал, что армейская каша мне не по вкусу. А вот у тебя однажды получилось, насколько я помню? Вот же он доволен был! Хоть и кричал все равно…
- Не получилось… Я смухлевал тогда: с вечера половину пуговиц застегнул, а китель повесил на спинке так, чтобы было не заметно. А утром, повернувшись к отцу спиной надел его и сделал вид, что быстро перебираю пальцами, застегивая уже застегнутые пуговицы.
- Вот чертенок! Значит ни у кого так и не получилось…
- Выходит так. - на лице Петра Алексеевича заиграла слабая улыбка.
Поспешно одевшись, ротмистр окинул взглядом свою комнату, которая когда-то служила ему храмом уединения и выращивания бунтарских планов, и, закрыв за Дмитрием дверь, он направился к лестнице на первый этаж. В другом конце коридора виднелся огромный силуэт конюха, который уже вовсю оперся о дверной косяк и пытался от усталости сохранять вертикальное положение. Братья посмотрели в его сторону, но тут же поспешили спуститься по лестнице, дабы не ворошить то, что им ворошить в эту минуту совсем не хотелось.
Несмотря на шум, который встревожил Петра Алексеевича, когда тот еще находился в кровати, ни в вестибюле, ни в столовой хоть кого-то встретить ему не удалось. Решив не морить себя давлением родных стен, которые понемногу уже превращались в здание какого-то цирка, Петр и Дмитрий пошли к выходу на улицу.
Судя по солнцу, уже во всю светившему над головами, на дворе уверенно стоял полдень. Погода была воистину чудной, как для середины октября, обычно наполненном серостью, тучами и дождями. Если отбросить скверное настроение каждого жителя поместья, можно было бы устроить отличный пикник или семейное заседание в летней беседке. Но об этом сейчас можно было лишь только незаметно мечтать.
Осмотревшись вокруг, братья направились к конюшне - практически храму полковника.
- Помнишь, Аня вчера говорила, что мать отправила гонца в Петербург, который до того времени еще не вернулся? - начал Дмитрий Алексеевич, убедившись, что вокруг нет лишних ушей.
- Ну?
- Вернулся полчаса назад.
Петр Алексеевич слегка приподнял бровь и вопросительно посмотрел на брата.
- И чего он туда ездил?
- Искал кого-то…
- Хм… И кого же?
- Я не знаю кто это… - Дмитрий озадаченно смотрел куда-то вдаль. - Гонец привез с собой какого-то крайне любопытного господина.
- Митя, не томи, я тебя прошу!
- Так это все… Господин этот явился в поместье, и его тут же повели к кабинету.
- И Архип его впустил?
- Я тебе даже больше скажу - он его очень ждал. Сразу же открыл перед ним дверь и пригласил внутрь.
- Любопытно…
- Да… Я, Нина Степановна и Чечетов младший, как только услышали о гонце тут же бросились его перехватывать, но самую малость не успели догнать. А Чечетов, завидя этого странного господина, сразу отправился к выходу.
Ротмистр замедлился, пытаясь переварить новости и не раздаться чередой ругательств, посвященной новой путанице и тайне.
- Так это ваши шаги я слышал за дверью... Черт, самую малость не успел, чтобы увидеть его...
- Весьма вероятно. - Дмитрий Алексеевич тут же поспешил добавить - Но самым любопытным было даже не то, что он приехал, а то, как он выглядел.
- Что ты имеешь ввиду?
- Ну это был весьма странный человек. Одет в обычный сюртук с жилеткой и рубашкой, но у него была бритая голова, разрисованная чем-то черным. Да и сам он имел уж очень сильный загар, как для человека наших земель.
- Голова разрисованная? - теперь ротмистр окончательно остановился, и, судя по его недовольным бровям, начал перебирать в голове возможные варианты событий. - Чем разрисованная?
- А черт его знает… Какие-то узоры непонятные, линии и круги. Но мне сложно было разглядеть, я видел его всего несколько секунд. Да, и на пальцах были странные перстни, а на руках какие-то браслеты.
- Час от часу не легче… Слушай, Мить… - Петр Алексеевич со страхом посмотрел на брата - А вдруг священник прав был? Ну… насчет ритуалов.
- Не знаю… Но теперь эта мысль уже не кажется такой сумасшедшей.
Братья продолжили путь к отдаленному зданию конюшни, возле которой кто-то усердно носил сено внутрь. Подойдя чуть ближе, в старательном работнике удалось разглядеть Колю, который, заработавшись, не замечал приближающихся гостей.
Сама конюшня выглядела весьма большой и, можно сказать, перспективной. Ее строили явно по чьему-то амбициозному плану держать целый табун скакунов. По плану полковника, само собой разумеется. Но вот заброшенные входы и заколоченное досками большинство окон говорило о том, что на данный момент, стремление владеть большим количеством лошадей находится в угасшем состоянии. По сути, открыт был только один вход и одно окно.
- Утро доброе, Николя! - издалека крикнул Дмитрий Алексеевич.
- Добрый день, Ваше Благородие! - ответил Коля, явно не ожидая кого-то услышать.
Он отложил в стороны вилы и принялся спокойно стоять, пока братья не подойдут ближе. Если зрелым Дмитрию и Петру короткий сон был делом более-менее привычным, то на таком юном организме он сказывался весьма ощутимо. Уставшие, полузакрытые глаза, отсутствие какой-либо энергии во взгляде, вялые движения и постоянное желание опереться во что-нибудь, а еще лучше присесть. Еще больше истощенности прибавляла Николаю тревога и встревоженность. Интересно было то, что вся эта суета вокруг полковника и Елизаветы Гавриловны его не так тревожила, как кое-что другое. Как кое-кто другой. И невозможность помочь этому другому, его просто съедала изнутри. А невозможность, собственно, заключалась не в бессилии и незнании что делать, с этим как раз у Коли все было хорошо, а в запрете хоть каким-то образом, даже думать о помощи, ввиду непреодолимо огромной разности социальных положений его, и этого кое-кого другого.
Он, как и любой другой зеленый юнец, был в последней степени убежден в том, что чувства его и эмоции самые теплые и нежные, - покрыты абсолютной тайной, и никто, даже мать родная, не догадывается о внутреннем рвении молодого человека. Он, как и любой другой зеленый юнец, глубоко заблуждались в своих предположениях, потому как столь сильные порывы в таких молодых душах спрятать представлялось невозможным.
Именно поэтому, для Коли оставались непонятными загадочные улыбки, которые то и дело, что появлялись на хитрых лицах ротмистра и его брата.
- Ну что, Николя, показывай, кого ты здесь прячешь. - неожиданно бодро начал Дмитрий Алексеевич.
- Никого не прячу, Ваше Благородие… Конюх обычно здесь управляется, но, как знаете, у него сейчас другое поручение…
- Да уж, знаем… - поддержал Петр Алексеевич. - Но, раз уж ты теперь за конюха, то тебе и отдуваться. Так что, веди!
На этом Коля, прилагая усилия, развернулся и повел господ внутрь. Недалеко от входа располагалось несколько денников, в одном из которых скучно томился конь. Нет, не просто конь, а самый изысканный темно-гнедой скакун. Петр Алексеевич, едва увидев его, потерял дар речи - так он ему понравился. Он молча, но восторженно подошел к скакуну и обнял его за крепкую, лоснистую шею, а потом и вообще поцеловал в морду. Конь, видимо заскучав в своем стойле, явно не ожидал резкого появления нескольких людей, и уже тем более, таких наглых и активных действий с их стороны. Но простояв спокойно несколько секунд, он, наверное осознавши  неправомерность человеческих посягательств на свой покой, начал брыкаться. Но ротмистра это нисколько не удивило.
- Да, да, мальчик, знаю… - сказал он, восторженно улыбаясь - Не бойся. Убираюсь уже.
Отпустив коня, Петр Алексеевич все еще не мог отвести от него взгляд. Его кавалерийская душа, не смотря ни на что, ликовала, увидев такой прекрасный образец благородного животного.
- Где это отец раздобыл его? - поинтересовался Дмитрий - Он же стоит пол поместья.
- Никак не знаю, Ваше Благородие, не имею привычку вникать в финансовые дела Алексея Николаевича. Это, может, Нина Степановна знает подробнее, а я лишь то, что полковнику пришлось продать практически всех своих лошадей, чтобы этого одного купить.
- Не важно, Мить, Он стоит любых денег! Настоящий парнокопытный скарб! - все еще под впечатлением суммировал ротмистр. - Ты только глянь, как он смотрит на нас. Как граф!
Дмитрий Алексеевич никогда не разделял безумную любовь своего отца и брата к лошадям. Они были для него исключительно средством передвижения. А именно этот скакун более-менее заинтересовал после того, как он узнал возможную стоимость такого средства передвижения.
- Ну, неплохая конячка…  - почти равнодушно сказал Дмитрий.
- Сам ты неплохая конячка! Уж поверь мне, перед нами лучший из лучших!
- Ну, как скажешь…
- Да ну тебя!
Петр Алексеевич не удержался, подошел и напоследок взлохматил короткую, ухоженную гриву коня, который великодушно стерпел очередное вмешательство в его личное пространство.
- Анна Алексеевна уже проснулась? - спросил Дмитрий у Коли, пряча легкий смешок.
- Не могу знать, Дмитрий Алексеевич… Как из дома выходил, больше часа назад - ещё все спали, кроме Маслова и старшего Чечетова. Они куда-то вдвоем отправились, думаю к кабаку.
- Любопытный тандем из Маслова и Чечетова получается… Что-то мутное между ними есть, я еще вчера в столовой обратил внимание.
- Да, весьма подозрительные господа. - согласился Петр.
- Не мое дело, Дмитрий Алексеевич, простите… - Коля нерешительно начал елозить ногой по земле - Думаете, и вправду что-то плохое нас ждет?
- Хотел бы соврать, Николя, но не могу. Да, думаю что-то определенно будет, а это затишье, которое сейчас царит - лишь мрачный предвестник. Но ты не бойся, тебя это, скорее всего, не заденет.
Он хлопнул парня по плечу, отчего тот только вздрогнул. Ободрение Дмитрия Алексеевича было слишком запоздалым. Коля оказался уже давно задетым.
- Небось, тяжко тебе пришлось все эти годы с полковником жить? Для него нет детей - лишь только будущие солдаты…
- Всё было не так плохо, Дмитрий Алексеевич. В последнее время, когда Вы с Петром Алексеевичем полностью перестали появляться в поместье, Алексей Николаевич заметно подобрел. Он не перестал следить за порядком и дисциплиной, но зато ко мне стал относиться не как к отродью мужицкому, а как к курсанту. Иногда даже школил меня…
Эта новость заметно удивила братьев. Они переглянулись и  мысленно обменялись своим спонтанным недоумением.
- Надо же… - выронил Петр - Я то всё думал, что его только могила исправит.
- Ну, похоже время исправление пришло.
- Да уж.
- Что-то есть охота! Идем-ка, Петя, в дом. Может накормят чем. - предложил Дмитрий Алексеевич, в надежде быстро вернуться к мыслям менее мрачным.
Ротмистр, перестав глазеть на скакуна, погрузился в думы, с которыми всячески пытался бороться, но, то ли осознав, что снова забрел не туда, то ли действительно был голоден, но, прямо таки бодро ответил брату.
- Есть хочу, но в доме сейчас показываться нет никакого желания. - ответил он. - А не хочешь пойти в кабак? Там и позавтракаем, может еще чего покрепче возьмем?
Дмитрий Алексеевич ничего не ответил, очевидно поняв тайный замысел брата. Он молча указывал рукой на выход. Братья неспешно покинули конюшню, оставив Колю одного. Тот, подняв вилы, принялся дальше вяло носить сено.
А погода была и вправду чудесная. Не омраченное тучами солнце, чистыми лучами подсвечивало осеннюю листву, покидающую ветви и падающую на землю. Ветра практически не было, лишь только слабые перемещения воздуха, благоухающие дымом где-то сожженного листья. Идти медленно и неторопливо при такой погоде было очень легко. За пределами поместья жизнь кипела по-настоящему. Люди, не обремененные, подобно семье полковника, темными тайнами, старались выжать из этого чудного дня максимум: убирали дворы, улицы, заканчивали приготовления к зиме.
По пути к кабаку, каждый, кто встречал братьев старался как можно приветливее поздороваться с ними и спросить о состоянии дел, но их непонятная немногословность и скрытность пресекала любые светские порывы.
Кабак оказался практически пустым. В дальнем углу, в полумраке сидело двое мужчин. В них, Дмитрий и Петр узнали Маслова и Чечетова-старшего. Последние, в свою очередь, весьма удивились, увидев приближающихся к их столу сыновей полковника.
- Доброе утро, господа! - вальяжно протянул Маслов. - Не ожидал вас здесь увидеть.
- Чего уж там. - точно также вальяжно, подыгрывая ответил Дмитрий Алексеевич. - Кабак - это первое место, где можно встретить ушедшего из дому мужика.
- Верно говорите, Дмитрий Алексеевич! Чертовски верно.
Пока старший брат усаживался за стол к Чечетову и Маслову, ротмистр пошел купить обед и две кружки холодного пива. Еду он дожидался у стойки, не имея абсолютно никакого желания поддерживать светские беседы с адвокатом и его компаньоном. Но так или иначе, присоединиться к ним он, в конце концов, был обязан.
- … А Гаврилу, после того как он пришел ко мне в кабак, около часа назад, я отправил в Петербург. - Петр Алексеевич как раз застал Чечетова-старшего за ответом, куда же делся его сын. - Понимаете, есть у меня подозрение насчет прибывшего утром в поместье человека. Но это всего лишь спонтанное предположение, которому, скорее всего, не суждено будет сбыться. А заведомо порочить честь незнакомого господина - не осмелюсь. Простите, если не оправдал Ваших ожиданий, Дмитрий Алексеевич.
- Ну-с… С тем, что этот человек вызывает подозрения - спорить не стану. Он показался бы мне странным, встреть я его даже в Бангладеше, уж чего говорить о нашем доме. Но эта Ваша тайность меня в небольшой степени смущает… Речь ведь не только о Вас идет, а и о моей семье.
- Уверяю, Дмитрий Алексеевич, как только мне будет что Вам сказать, с уверенностью и без сомнений - я сразу же расскажу, всё, что будете желать. А пока, боюсь, это может только помешать делу.
- Ну как знаете…
Дальнейший разговор, отчего-то, не заладился. Голодные Петр и Дмитрий начали во все щеки поглощать картошку с битками, не имея ни малейшего желания и возможности вести дискуссию. Маслов и Чечетов тоже не проявляли инициативу обсудить что-то. По их скованному виду было понятно, что братья помешали им в общении. Но, так как у всех господ в кружках находилось пиво, атмосфера в кабаке понемногу начала оттаивать.
- Дмитрий Алексеевич, с Вашим братом все понятно, он кавалерист. - по своему обычаю, хитренько начал Маслов - А вот Вы…
- А что я?
- Как Вы относитесь к лошадям? Подозреваю, любовь к ним Вам должна была достаться по наследству.
- К сожалению… Хотя, если быть честным - то ничего я не сожалею… Но отношение к лошадям я унаследовал от мамы, которой любая живность представлялась лишь только с практической стороны. Куры - это яйца, коровы - молоко, свиньи - мясо, а лошадь - способ доехать до Петербурга. И ничего милого или особенного я в них не вижу…
- Хм… Интересно… Очень интересно… - самодовольно протянул Маслов.
- Видимо, об интересном у нас совсем уж разные представления, господин Маслов.
- О, это точно!
И в самом деле. Ответ на такой пустяковый вопрос удовлетворил адвоката так, будто ему только что рассказали секрет бессмертия. И будь он просто конюхом, или, скажем, лакеем, которым, в их невежестве, ответ на любой вопрос кажется чем-то необычным - то черт с ним. Но Маслов был адвокатом, причем не последнего сословия, а значит, в каждом своем вопросе, даже самом пустяковом, он прячет что-то эдакое… Неосязаемое обычным, прямым умам.
Ротмистр за эти полтора дня уже привык к причудам Маслова и искать двойное дно в его вопросах ему совсем не хотелось. Он порядком устал от всех недосказанностей и лабиринтов, в которых заблудился, едва услышав Колю в гостиннице. Офицеры не привыкли разгадывать ребусы - приказы они отдают четко и внятно. В этот момент он жалел, что находится сейчас не в своем полку.
Хотя по ощущению времени прошло совсем немного, на самом деле, свет в окне преобразился из ярко-белого в тепло-оранжевый,  что говорило о приближении вечера. Люду в кабаке с каждой минутой становилось все больше. Это были простые крестьяне и мелкие служащие, которые намеревались поймать, возможно, последний шанс напиться в такую чудную погоду в этом году. Наша компания уже практически не вела никаких диалогов. Господа молча сидели за столом, ожидая, кому же первому надоест это неловкое общество и кто первый встанет и покинет кабак. Но вдруг Дмитрий Алексеевич неожиданно оживился.
В кабак зашел и тут же направился к стойке любопытный господин. Он был в черном сюртуке с жилеткой и невероятно притягательной головой, обритой налысо, до блеска. Но в блеске, применив немного усилий, можно было рассмотреть странные черные линии, которые подобно змеям вились по всей голове этого экзотического посетителя обычной харчевни.
Люд сразу же заметил посетителя, наградив его большим количеством взглядов и внимания, чему, судя по недовольному лицу, он не был рад.
Дмитрий Алексеевич, едва завидев гостя, сразу же толкнул брата в бок, отчего тот чуть не поперхнулся пивом.
- Он ведь, да? - спросил ротмистр, откашлявшись.
- Он, голубчик.
- И что делать будем?
- Как что…  Устроим небольшой допрос с пристрастием.
Чечетов и Маслов, услышав взволнованные голоса братьев, тоже обратили внимание на странного господина.
- Не хотите ли Вы сказать, Михаил Арнольдович, что это тот человек, который вызвал у вашего сына подозрения несколько часов назад? - вкрадчиво спросил Маслов у Чечетова.
- Да, по всей видимости. А у Вас, господин Маслов, он не вызывает никаких подозрений?
- Ну, чего уж тут, подозрений - нет. Скорее, горячее любопытство. Что им руководило? Что заставило его так скажем… изменить натуральный оттенок своей головы? Не спроста ведь это. Безумцы не держатся так спокойно и воспитанно, как стоит сейчас этот господин. А значит имеет он в мыслях что-то экстравагантное, что-то необычное. А я, как Вы знаете, страшно падок на подобные артефакты.
- Да уж черт пойми, на что Вы падки, господин Маслов. Иногда совсем безразлично и кисло смотрите на вещи глобальные и важные, а порой загораетесь, как дитя, от какой-то мелочи…
- Дьявол в деталях, мой друг. В мелочи всегда кроется что-то более важное и занимательное, чем, как Вы сказали, в “вещах глобальных”.
- Ну, может Вы и правы…
- Поверьте, Михаил Арнольдович. Я, как старый адвокат, уверяю Вас в этом…
- Как скажете.
Тем временем, дождавшись пока наш гость получит свою кружку пива, Дмитрий Алексеевич бодренько поднялся и направился в его сторону. Господа, сидящие за столом, замерли в ожидании.
Дмитрий спокойно подошел к своей цели и стал возле нее, сделав вид, что рассматривает ассортимент прилавка. Потом, судя по мимике, он начал какой-то незамысловатый и рутинный разговор. Таинственный господин отвечал на все вопросы, сохраняя весьма интеллигентный и сдержанный  тон. Через пару минут ненавязчивого диалога, Дмитрий Алексеевич, рассказывая что-то своему собеседнику, указал рукой в сторону стола, за которым сидели наблюдатели. Лицо господина после этого жеста начало выражать какую-то тревогу и беспокойство, но, тем не менее, он последовал за сыном полковника к ожидающим его господам.
- Разрешите представить... - торжественно начал Дмитрий - Господин Брикс!
- Бригсон… - поправил гость спокойным голосом, выраженном весьма необычным и, нужно признать, приятным тембром.
- Прошу прощения… Это мой родной брат - Петр Алексеевич. А эти двое господ - Маслов Андрей Аркадьевич и Чечетов Михаил Арнольдович.
- Честь имею! - ответил новоявленный знакомый.
Дмитрий Алексеевич, подобно ловкому официанту, отодвинул стул и усадил на него Бригсона, а сам подскочил к ближайшему свободному столику, и, забрав от него стул, присоединился к своей компании. Место за столиком практически не осталось, всем пришлось сжиматься, чтобы не выпасть из общей картины. А, так как разговор предстоял весьма интересный, никто этого делать не хотел.
Гость был одет в вполне обычный наряд, без каких-либо излишеств. Но это было мало заметно на фоне его разрисованной, блестящей головы, странных серег в ушах и перстней на грубых, коротких, но при этом весьма ухоженных пальцах. Также, как и говорил Дмитрий Алексеевич, на запястьях  у него были необычные металлические браслеты и какие-то разноцветные веревочки. Немного приглядевшись, становилось понятно, что разрисованная у него была не только голова: из-под рукавов едва заметно выглядывали черные узоры похожих татуировок, от чего можно было предположить, что все тело Бригсона служило полотном для какого-то извращенного художника.
Что же касается лица - оно у него было круглое, с гладковыбритыми щеками; большие, массивные брови, полные губы под широким носом и, на удивление, спокойный взгляд черных очей.
- Так сложилось, господин Бригсон - слегка паясничая продолжил Дмитрий - что я и мой брат - прямые наследники полковника Алексея Николаевича. Его сыновья, если быть точнее.
- В этом у меня не возникло сомнений. - спокойно подтвердил он.
- Вашей наблюдательности можно только позавидовать. Так вот… Признаюсь, вижу сейчас я Вас не первый раз. Сегодня, ближе к утру, мне посчастливилось на мгновение заметить Вас в нашем поместье.
- Все верно, Дмитрий Алексеевич. Меня пригласила Лизавета Гавриловна.
- Замечательно. Но есть в этих чудных перипетиях один момент, который никак не дает мне покоя…
- Ваша мама не рассказала Вам, зачем она меня пригласила? - перебил Дмитрия Бригсон.
- Точно! Вот видите - мы с Вами мыслим совершенно похожим образом!
- Я бы так не сказал…
Бригсон выпил внушительный глоток пива, опустошив пол стакана. Сделал он это, предчувствуя что в дальнейшем ему могут помешать полноценно насладиться спокойным поглощением холодящего напитка.
- Но не хочу Вас огорчать… - продолжил он. - Если Лизавета Гавриловна не сказала вам ничего - то у нее есть на то причины. И я, будучи все-таки человеком высоких моральных устоев, не могу удовлетворить Ваше любопытство.
Дмитрий Алексеевич это заявление встретил широкой улыбкой. Ему явно нравился ключ, в который перенаправился разговор. И он, будучи человеком весьма вспыльчивого характера, всегда был рад проявить эту свою вспыльчивость.
- Вы нисколько меня не огорчили! Наоборот, даже порадовали. Видите ли, большинство конфликтов, происходящих в этой стране, появилось в результаты встречи людей высоких моральных устоев с людьми низких устоев. Можно, даже, сказать - хамоватых безумцев. А по чудесному стечению обстоятельств, я и мой брат - как раз относимся к таковым. А то, что Вам показалось, что я, задавая свой вопрос, оставил Вам возможность выбора - отвечать или нет, - всего лишь мелкое недоразумение. Ибо его у Вас, к сожалению нет.
Улыбка не сходила с лица Дмитрия Алексеевича, но она было отнюдь не добродушной. Его глаза горели, а скулы играли, показывая готовность выплеснуть ту скрытую агрессию, которая уже давно искала выход наружу.
Бригсон, окинув взглядом поочередно Дмитрия и ротмистра, похоже утвердился в том, что тот огромный глоток пива был оправдан. Глаза его не бегали в страхе, но было видно, что в физический конфликт с братьями ему вступать абсолютно не хотелось. Он глубоко вздохнул и приготовился говорить.
- Я все равно не могу ответить на Ваш вопрос… По крайней мере прямо.
- Совсем другое дело, господин Бригсон! Так о чем же Вы хотите нам рассказать?
- О том, кто я.
- Ну, допустим. Так кто Вы?
- Я - Бригсон, профессор смерти.
Маслов и Чечетов, которые все это время молча наблюдали за насыщенным диалогом Дмитрия Алексеевича и его собеседника, ошеломленно посмотрели друг на друга. Они видели много странного за свои не короткие жизни, но с подобным столкнулись впервые.
- Простите, кто Вы? - вмешался Маслов.
- Профессор смерти.
- Поправьте меня, если я буду в чем-то ошибаться. Насколько я знаю, профессорами стают люди, которые достигли определенных высот в науке. Науки бывают разные - математика, биология, даже, нечистый ее забери, астрология. Но я никогда не слышал о науке смерти. Может Вы имеете ввиду танатологию? Скажите, Вы танатолог?
- Нет, я не танатолог. Мне не интересно, что происходит с организмом в преддверии гибели. Мне интересно, что приводит организм к гибели. И что может вывести его из нее.
- Ничего не понятно... - едва слышно выронил Чечетов.
- Потому мне и не хотелось отвечать вам - люди слишком закрыты в своих тесных мирках, чтобы уметь заглядывать немного глубже, чем с свои собственные отверстия. Но все намного проще, чем вы можете представить.
- Потрудитесь объяснить. - едва сдерживая себя спросил Дмитрий Алексеевич.
Бригсон, немного успокоившись, сделал еще один глоток пива, осушив кружку до дна. Он лениво окинул взглядом каждого присутствующего за столом и в очередной раз глубоко вздохнул.
- Каждый из нас неоднократно сталкивается со смертью, хотим мы этого или нет. Умирают все - родители, братья, бабушки, возлюбленные и священники. Даже если человека закрыть в комнате с самого детства, и не знакомить его ни с кем всю его жизнь, то рано или поздно он все равно столкнется со смертью - не с чьей-то, так с собственной. Так почему же люди изучают листики и букашек разных, которых может и не видели никогда, но такое повседневное явление, как смерть - нет? Она ведь систематична. Имеет свои законы, свойства и правила. Ее можно предугадать и спрогнозировать. А если знать как - то ею можно и управлять.
- Складно врете…
- Отнюдь. Вы ведь наверняка слышали много историй, да, в конце концов, в библии читали о чудесах воскрешения. А что, если я вам скажу, что это и не выдумки, а люди, которые познали секрет смерти?
- И Вы, конечно же, один из них...
- Не люблю хвастаться.
- Но если все так просто, как Вы говорите, то почему до сих пор никто не сделал это промышленностью? Почему ни один из просвещенных не поставил лавку, с большой, красивой вывеской “Вернем родных с того света за 100 рублей, домашних питомцев за 20”? Такой предприниматель за неделю стал бы богаче любого царя и магната.
- А потому, что Вы абсолютно не имеете понятия о чем говорите и о чем вяло пытаетесь шутить.
- Ну так, приоткройте ширму. Не широко, так… Одним глазком взглянуть.
Ощущение загнанности в угол одним мигом покинуло лицо Бригсона. Теперь он сидел спокойно и уверенно, с неприкрытым самодовольством глядя в глаза Дмитрия Алексеевича. Он почувствовал над ним власть, основным кнутом которой являлось непонимание.
- Вы знаете, как жизнь приходит в человека? Я не про физиологический процесс спрашиваю, о нем Вы, наверняка знаете лучше меня.
- Ну я не сильно религиозный человек… Бог там как-то вселяет душу в тело, и оно начинает жить.
- Но жизнь ведь обретают не только люди, а и крысы, и тараканы. У них разве есть душа?
- Нет, но…
Дмитрий Алексеевич растерянно отвел взгляд от властного лица Бригсона, на котором мелькнула улыбка удовлетворения.
- А в какой именно момент душа входит в бесформенный сгусток клеток, растущий в чреве будущей матери? - продолжил он. - В какую секунду можно сказать, что она носит в себе человека? Сразу после зачатия? Сомнительно… А если из женщины достать этот сгусток клеток - сможет ли он жить? Чувствовать? Переживать?
- Понятно, что не сможет.
- Именно. Ничто иное, как душа, делает тело живым, а не просто аккуратно собранным куском мяса. Душа делает живым свежий сгусток клеток и именно душа может оживить плоть, которая перестала жить.
- Вы хотите сказать, что если вернуть душу в тело, то оно вновь обретет жизнь?
- Если сделать все своевременно - то последствия смерти для человека будут всего лишь небольшой простудой, от которой можно вылечиться.
- И не важно в каком состоянии тело?
- Важно. Крайне важно, чтобы тело не превратилось в гнилую тушу, без сосудов и нервов. Кровь должна вновь побежать из сердца по рукам и ногам, иначе - все тщетно.
- Ну хорошо. Звучит просто, как носки одеть. Но душа, ведь - не банка с маслом, которое можно взять, залить в лампу и та снова станет гореть. Как человек смертный, у которого из способностей есть разве что умение превращать пищу в, извините, дерьмо, может управлять чьей-то душой? Это главный вопрос, именно в нем кроется суть жизни, если хотите...
Бригсон, с видом профессора, несущего свет в пустые и голодные умы студентов, начал довольно теребить пальцами. Он чувствовал себя известным дирижером, ловко и виртуозно управляющим сознанием господ, подобно оркестром.
- Этим вопросом, Дмитрий Алексеевич, я когда-то задавался ровно с таким же неистовым рвением, как и Вы сейчас. Мне точно также было сложно понять, и уж тем более поверить. В поисках ответов я, в свое время, прошел весь мир, без преувеличения - от последних диких племен индейцев в Америке, до скрытых от человека цивилизованного поселений на Гаити. И именно там я и нашел то, что так долго искал.
- Негры? - закипел Дмитрий Алексеевич - Вам открыли тайны смерти негры? Они же, кроме палок и камней не знают ничего!
- А для того, чтобы проникать в души людей - строить дамбы и играть в преферанс уметь не обязательно, Ваше благородие. - Выдержав интригу, Бригсон продолжил. - Вуду. Слышали когда-то такое слово?
- Вуду? Нет, никогда.
- А Вы, господа?
Маслов энергично замотал головой, Чечетов, от того, что кто-то обратил на него внимание, в растерянности промычал что-то невнятное, а ротмистр и вовсе сделал вид, что не услышал вопрос.
- Это древняя секретная религия Африки. - продолжил Бригсон - Вуду-жрецы умеют обращаться к божествам, просить у них защиты, влияние на погоду, охоту и…
- И воскрешать мертвых? - перебил Дмитрий Алексеевич.
- Воскрешение - это лишь маленькая часть всей силы, которая прячется в вуду. Но, тем не менее, да. И воскрешать мертвых.
- Чертовщина какая-то… Услышал бы это священник, который вчера приходил в поместье - и мокрого места от Вас не осталось бы, господин Бригсон.
- Дмитрий Алексеевич... Это Ваше дело - верить мне или нет. Но если бы Вы видели то, что видел я - никаких вопросов бы не осталось.
- И что же Вы видели?
- Я видел как с помощью клочка ткани и иголок убивали человека, живущего в соседней деревне, через десяток верст. Видел как, отрезав голову курице, исцеляли людей от оспы. Видел, как к убитому горем жениху возвращалась невеста, умершая несколькими днями ранее. Видел то, от чего кровь жилах стынет. От такого на мир уже никогда не сможешь смотреть, как прежде.
Спокойный тон Бригсона наполнился эмоциями и экспрессией, потушив таким образом любознательность Дмитрия.
Единственным, кто не принимал участие в этой замысловатой дискуссии был Петр Алексеевич. Он за все время даже не сменил позу, в которой сидел, спокойно и устало слушая Бригсона. В отличии от других господ, которые были в замешательстве от завораживающего голоса чудаковатого  профессора, рассказывающего о секретах смерти, ротмистр казался абсолютно не впечатленным. Все красивые и сложные реплики, исходящие от Бригсона, он встречал слегка приподнятой бровью и сонным взглядом.  Больше всего его возмутило смятение в своих компаньонах и самодовольная улыбка профессора, торжествующего свое превосходство рассказами о том, в чем никто абсолютного ничего не понимал.
- Ваши речи, должен признать, весьма впечатляют… - дождавшись, пока брат, адвокат и Чечетов закроются в своих мыслях, начал Петр Алексеевич. - Да и представились Вы эффектно… Чего уж тут - профессор смерти. Более мистично и не придумаешь. Признаюсь, я и сам на мгновение поймал себя на мысли, что начинаю верить Вам. Очень хочется Вам верить, ведь это вселяет надежду, что мы не просто исчезнем в пустоте, а лишь продолжим свой путь в ином мире. Но боюсь, о смерти Вы знаете не больше конюха, который впустил Вас в кабинет моего отца.
Петр Алексеевич, отпив из кружки, на несколько мгновений замолчал, глядя куда-то на стол и пытаясь что-то вспомнить. Маслов первый вырвался из гипноза, напущенного Бригсоном своими речами. Он, в свойственной ему манере, хитренько перевел свой взгляд на ротмистра, предвкушая и наслаждаясь тем, что кто-то может дать отпор этому мистику. Сам же профессор сделал вид, будто Петр Алексеевич для него - всего лишь очередная неверующая жертва, которой нужно опять все повторять. Но при этом, улыбка самодовольства исчезла с его лица.
- Несколько лет назад, - начал ротмистр, все также глядя на стол - когда я только начинал воевать на Кавказе в чине корнета, пришли мы с полком в небольшой аварский аул. Это был один из тех аулов, который принял сторону царской армии, выступив против имамата. Попросился к нам тогда в добровольцы молодой парень, лет восемнадцати. За несколько месяцев до этого, отряд горцев напал на крестьян, которые возвращались в аул и перебил их. Среди крестьян была мать и младшая сестра этого парня. Подозреваю, Вы даже не догадываетесь, насколько много для кавказцев значит месть за семью… А если говорить о молодых и вспыльчивых юношах - то и подавно. Остался у этого парня в ауле только слепой отец-старик. Ох, как же вцепился он тогда за сына, плакал и просил не ехать… Но а я с усмешечкой сказал, дескать, не бойся старик, вернем твоего сына настоящим мужчиной! Так и отправились воевать. А сражался этот аварец страшно! Будто сам дьявол в нем сидел - всегда первый в рядах, никогда не боялся нескольких противников,  а сам целехоньким оставался. Как с гуся вода… Спросил я как-то перед боем, в чем же твой секрет? Он глянул на меня и показал старый кинжал. Этот кинжал дал ему отец, прощаясь, и сказал никогда не брать его с собой в бой, а прятать в лагере. Тогда он точно будет за ним возвращаться. Я, конечно же не поверил в эти сказки, а просто махнул рукой. Он, тем не менее, опять в сверточке запрячет свой кинжал где-то на дереве и идет воевать. И так, за несколько месяцев боев, на нем и царапинки никогда не оставалось. Но вот однажды, стало нам известно, что к врагу присоединился отряд горцев, который когда-то напал на крестьян родного аула этого парня. Я ожидал, что он будет первым рваться в бой, дабы поквитаться как можно скорее, но нет. Накануне наступления он спокойно ходил по лагерю, говорил с солдатами, шутил. Со мной разговаривал, рассказывал о своей сестре, какой она была умницей и при этом очень много улыбался, а взгляд его был добрый-добрый… А я все никак не мог понять, что с ним происходит, перед самым боем то. Но потом, когда пришло время собираться, я заметил как он прячет свой кинжал в наплечную сумку. Сказал ему, что ведь нужно оставить в лагере, но он спокойно ответил, что уже не нужно. Вот тогда я понял, отчего он таким разговорчивым был, почему так много улыбался. И так обидно мне внутри стало, так горько за него. Молодой ведь, даже двадцати не было, мир не видел, а уже с жизнью попрощался… И хоть это все очень трогательно и интересно, но история не об этом. После боя я вызвался отвезти тело этого парня в его аул, он тогда был всего в нескольких верстах от лагеря. Я ведь когда-то пообещал старику вернуть сына, вот и решил сдержать слово… Пускай не живым, но все же верну. Когда я приехал в деревню, старик уже стоял возле своего двора и слушал проходящих мимо людей, но ни на кого не обращал внимание. Лишь только когда я подъехал - он повернул голову в мою сторону, будто увидел. Будто сегодня ждал меня. Не сказав мне ни слова, он указал мне дорогу в дом, мол, неси туда.  Я по пути в аул много думал, как сказать ему о сыне, как хотя бы немного утешить старика, чтобы знал, что он умер как герой. Но не мог и слова выронить, так тяжело мне было на него смотреть. Я занес тело в дом и положил на скамью, а сам быстро направился к выходу. Возле двери остановился, обернулся к старику и лишь полушепотом сказал “Простите…”. Но меня никто не слышал. Он сидел возле скамьи и дрожащими руками гладил сыну челку, плечи, руки. Словно тот всего лишь высыпается перед тяжелым днем. Затем он наклонился над ним и начал целовать в щеки и лоб, продолжая руками щупать мертвое лицо - все не верил, что это именно он, а не кто-то очень-очень похожий. А я не знал куда деваться… Как же мне тогда хотелось, отдать себя вместо этого паренька, чтобы тот пожил еще с отцом. А потом старик начал плакать. Тихо так, почти беззвучно, но я слышал его плач, будто грозу, будто молнии пробивали насквозь мое тело и душу. Он что-то говорил сыну на своем языке, переходя с шепота на голос, а потом опять на шепот. С тех пор я слышу голос этого старика каждую ночь. Каждое утро я просыпаюсь от этого шепота в голове, вот уже который год. И это не закончиться никогда, пока меня самого в землю не закопают. И если бы, господин Бригсон, в мире существовала хоть какая-то сила, способная влиять на жизнь и смерть, если бы было хоть что-то, что может решать, кому время умирать, а кому еще рановато - то тогда бы, в том ауле и в том доме, этот парень обязательно очнулся бы. Он несомненно вернулся бы к отцу, потому что более сильного и отчаянного желания увидеть сына вновь живым - не было во всем мире. Но старика никто, кроме меня не слышал. И вернулся я в лагерь ни живым, ни мертвым. Вы уж простите, но я не верю ни единому Вашему слову. Никто не может, не мог и не будет способен вернуть к жизни человека. Как бы мне не хотелось верить в то, что Вы можете сделать это - я знаю, что не получится. Поэтому, прошу Вас, - заканчивайте этот балаган и оставьте нас и мою маму в покое. Наживаться на чужом горе - в крайней мере подло и недостойно…
Петр Алексеевич начинал свой рассказ весьма спокойным, но закончил его страшно взволнованным. Могло, даже, показаться, что у него блестели глаза, но, возможно, в кабаке просто был сквозняк и слабое освещение.
Некоторое время никто из господ не мог нарушить тишину, которая образовалась с молчанием ротмистра. Маслов и Чечетов сидели смирно, будто ожидая продолжения рассказа, а вот Дмитрий Алексеевич выглядел весьма растерянно. Он знал, что Петр воевал на Кавказе, но он никогда даже не думал о том, что такое война на самом деле, через что брату довелось пройти. С теплого бюро она кажется всего-лишь занятным приключением для больших мальчиков. Ему было ужасно стыдно за свое невежество, а за Петра Алексеевича он начал чувствовать настоящую гордость.
Отдельного внимания стоил Бригсон. Он слушал рассказ ротмистра, как вызов себе - кто-то усомнился в его силе, в его знаниях. И, хотя внимание аудитории уже перевешивало в пользу Петра Алексеевича, ставя профессора, таким образом в оборонительную позицию, выглядел он, тем не менее, мертвецки спокойным. Крепко скрещены руки на груди и спокойное лицо, в котором наличие жизни выдавало лишь моргание.
Чечетов и Маслов, пряча азарт, косились на профессора, будто объявляя ему шах и мат. Но тот неустанно смотрел в глаза ротмистра и смеялся. Нет, лицо его было серьезным, но вот взгляд… Это был тот случай, когда человеку не нужно показывать улыбку, чтобы понять, что он смеется - все видно по зрачкам, легкой присчуренности и мертвому спокойствию. Будто лев, который смотрит в глаза загнанной в угол жертве.
- Ваше Благородие… - начал спокойно свой ответ Бригсон. - Я ни в коей мере не сомневаюсь в Вашем жизненном опыте и увиденных сценах. Когда полчаса назад меня представили этой достойной компании, я сразу понял, что Вы ближе всех находитесь к пониманию. Это чувствуется по усталому спокойствию, которое прячется где-то глубоко внутри и я уже видел похожих людей. И, как это не грустно, но все они прошли войну, каждый что-то потерял. А история, которую Вы рассказали, подозреваю, далеко не единственная, что с Вами приключилась. Но позвольте задать вопрос, касающийся именно этой?
- Я слушаю. - спокойно сказал Петр Алексеевич.
- Как Вы думаете, что говорил на своем языке тот старик, когда сидел возле скамьи?
Ротмистр нахмуренно посмотрел в сторону, пытаясь одновременно вспомнить аул и понять к чему ведет Бригсон.
- Я и слова тогда не разобрал, но… Думаю, он просил забрать его вместо сына. - Петр на мгновение задумался. - Хотя нет… Я уверен, кроме этого он умолял, чтоб и его забрали, чтобы он не оставался один, без жены, дочери и сына в этом мире, в этом оскверненном утратой ауле.
- Я склонен думать точно также, Ваше Благородие… - не меняя тон, сказал Бригсон. - Тогда последний вопрос. Вы знаете, где теперь этот старик?
Петр Алексеевич быстро посмотрел в глаза оппоненту наконец-то поняв, к чему тот клонит.
- Через месяц после того, как я вернул тело парня его отцу, наш полк вытеснили с позиций далеко назад, а весь аул перебили горцы, как месть за то, что помогали нам.
- Выходит, вскоре он погиб?
- Да.
- Хм… - Бригсон встал и пододвинул стул ближе к столу - А говорите, никто его не услышал. Смерть намного милосерднее, чем Вы думаете. Она всегда приходит к тому, кто ее отчаянно зовет.
Ротмистр не знал, что на это ответить. Всем своим нутром он чувствовал, что профессор всего лишь ловко играет с ним, используя красивые речи и вычурные реплики, которые он наверняка долго оттачивал и репетировал на многочисленных простофилях. И, хотя эффект они имели весьма действенный, судя по сбитым с толку выражениям лиц Дмитрия, Чечетова и Маслова, от Петра не удалось ускользнуть маленькой незаметной нотке тревоги, спрятанной за стеной уверенности Бригсона.
Воспользовавшись общим замешательством, профессор поспешно собрался и направился к выходу. Отвлеченный грузными мыслями Дмитрий Алексеевич никак не среагировал на уход Бригсона, позволив тому завершить свой допрос. В конце концов, он резко поднял взгляд на брата.
- И что скажешь? Что делать будем?
- Да мошенник он, самый натуральный… - живенько, с возмущением ответил ротмистр. - Язык подвешенный, победить его в дискуссии сможет разве что другой мошенник, но спорить с ним о чем-то я больше не намерен. Спущу подлеца с лестницы!
- Бедная мама… Втерся в ее доверие, пёс, и мучает пустыми обещаниями.
Больше причин оставаться в этом заведении ни у кого не было. Петр и Дмитрий, уверенно и целеустремленно поднялись со своих стульев, и, бросив пару слов Чечетову и Маслу, поспешно двинули к выходу. Последние, к слову, тоже не возжелали задерживаться в кабаке, и направились за братьями сразу после того, как те пересекли порог.
Впервые за два дня, ротмистр начал разбираться в сложном клубке событий, в котором запутались все члени его семьи. Сумбурная смесь из незнакомых людей, странных событий и отсутствия смысла понемногу начала перестраиваться в его голове в своеобразный порядок, гармонию из страха, неверия и желания поскорее покончить с этим дьявольским карнавалом.
Петр Алексеевич поспешно шел через парк, не слыша взывания отстающего брата идти помедленней. Он знал, что развязка совсем близко. С другой стороны, именно понимание надвигающегося финала страшно пугало ротмистра. Неведение - прекрасно по своей природе. Пробираясь сквозь туман, никто не знает, что его ждет через десять шагов: может упавшее на землю яблоко, а может заблудившаяся змея. И каждый раз, когда нога будет наступать на неровность - в человеке будет жить надежда, что это все-таки яблоко. Петр же, поговорив с Бригсоном, окончательно выбрался из этого тумана. Теперь он отчетливо видел идущую на него с этого проклятого кабинета бурю, которая сметет его душу, не оставив в ней ничего, что могло бы толкать вперед, заставлять дышать и надеяться. От этой бури не убежать. Она окружила его и постепенно сжимается, оставляя для жизни последние сантиметры спокойной земли. И больше ничего не нельзя сделать, кроме как вдохнуть во всю грудь воздуха и нырнуть в нее, отдавшись в руки страшной стихии. Поэтому, Петр Алексеевич очень спешил домой, а в этом парке он как раз и делал свой последний глубокий вдох.
Перед самым поместьем, Дмитрий Алексеевич наконец-то догнал своего брата. Точнее сказать, - он застал его стоящим аккурат напротив парадной двери, рассматривающим в молчании отчий дом. Не сказав ему ни слова, Дмитрий стал рядом, и, успокаивая дыхание, окинул взглядом потрескавшийся фасад, который в некоторых местах начал обрастать плющом.
Здание выглядело спокойным, как и всегда. В окнах виднелись теплые, бархатные портьеры, а октябрьское вечернее солнце мягкими лучами играло на старой черепице крыши. Дому было абсолютно наплевать на людские перипетии, кипящие внутри, и, кажется, ротмистр понимал это. Ему хотелось стать старым кленом, растущим возле ворот и стоять точно также, как и дом в спокойствии и отрешенности целую вечность. Тогда он смог бы смотреть на дом, а дом мог бы видеть его. Все довольны, никто не в обиде.
Но тайное желание ротмистра, видимо, не особо разделял его брат. Он, вдоволь насмотревшись на несложную архитектуру когда-то своего жилья, начал нетерпеливо елозить ногой и громко дышать, вмешавшись этим в транс Петра. Тот, будто очнувшись оглянулся вокруг и вдохнув поглубже, посмотрел на брата.
- Ну, пора… - сказал он на выдохе.
- Давно уже.
Братьев встретила Анна Алексеевна, которая как раз направлялась к выходной двери в то время, когда в ней показались запоздалые гости. Она не выглядела грустной или усталой, а скорее просто встревоженной. Какая-то неизвестная сила жила внутри нее, которая каждый раз внушала, что все еще решится, станет на свои места и жизнь вернется в прежнее русло.
- Вы видели этого человека? - начала торопливо она. - Пару минут назад ушел. Странный такой, лысый и с расписанной головой. Ну как яйцо пасхальное, ей Богу.
- Пару минут назад? - ответил Дмитрий - Он же еще утром ушел.
- Ну нет же, пять минут назад забежал в дом, пошел на второй этаж и уже через минуту вышел оттуда. Очень, почему-то, торопился. Вот я и спрашиваю, может по пути где-то встретили? Совсем ведь только что ушел.
- На его счастье, не встретили…
- А куда это вы так решительно собрались?
- Не важно, Анечка. Побудь пока тут.
- Что это значит, Митя? Вы к маме идете?
- Аня, я тебе говорю, лучше подожди здесь. Там могут быть, скажем, неприятные вещи…
Петр Алексеевич незаметно толкнул брата в бок, и вдобавок, посмотрел укоризненно. Тот, будто опомнившись, выдавил из себя нечто, похожее на улыбку.
- Да ты не переживай, милая. Скоро все будет хорошо!
- Ну идите, идите...
Братья удивленно переглянулись, явно не ожидая такой легкой победы. Затем, поспешно развернувшись, двинулись к лестнице на второй этаж. Но как только они начали идти, заметили, что кроме собственных шагов, слышны были еще чьи-то. Ротмистр обернулся и увидел следующую за ними сестру. Она выглядела самым решительным человеком на свете, и уже собралась слепо перечить, но Петр молча продолжил идти. Он все еще не хотел, чтобы Анна ходила с ними в кабинет отца, но покорно смирился с ее волей.
Вся троица скрылась на втором этаже ровно за момент до того, как в входную дверь вошли Маслов и Чечетов, которые как раз добрались из кабака в поместье. Они успели разглядеть в удаляющихся фигурах детей полковника, поэтому без слов, сразу же направились за ними.
Петр и Дмитрий уже настроились на силовой сценарий проникновения в кабинет через Архипа, но к всеобщему удивлению, его возле двери не оказалось. Видать, бессонные двое суток заставили великана покинуть пост. Но это, даже к лучшему.
Подойдя ко входу в кабинет, троица остановилась. Еще всего лишь шаг - и обратной дороги не будет. Этот проклятый ящик Пандоры окажется открытым, и черт его знает, что в нем сидит.
Решительный настрой Дмитрия, который уже взялся за дверную ручку сбили догоняющие Маслов и Чечетов. Адвокат шел каким-то настороженным и серьезным, что кардинально отличалось от его обычного ехидного вида. Чечетов же выглядел перепуганным, бледным и  болезненным, что никак не отличалось от его обычного вида.
- Ну а как же без вас… - недовольно встретил гостей Дмитрий Алексеевич.
- Простите, Ваше Благородие… - виляюще ответил Маслов. - Но мы здесь с Вами с самого начала были, позвольте уж и сейчас не покидать.
- Будто мое позволение на что-то повлияет…
- А как иначе!
Скрип открывающейся двери остановил сию вялую словесную перепалку. Все, как один, замолкнув, повернулись на звук. Пока Дмитрий и Маслов определяли правомерность нахождения здесь, Анна Алексеевна решила не оттягивать момент и первая сделала шаг в неизвестность.
В образовавшейся дверной щели не было видно абсолютно ничего. Мягкий мрак прятался за ней, поэтому вглядываться внутрь не имело смысла, и ничего не оставалось делать, кроме как войти.
Первой вошла Анна, за ней сразу же братья, которых тут же сменили Маслов и Чечетов. Кроме мрака, первым, что встретило гостей, был весьма странный, необъяснимый запах. Это была смесь перегоревшего парафина свечь, тусклый свет которых пробивался где-то из угла, каких-то ароматических благовоний и чего-то еще. Еще один непривычный запах, который невозможно сравнить с чем-то. Он будто просачивался из темницы, полной гнилой человеческой плоти, в которой никогда не было свежего воздуха. И именно этот запах, в сочетании с дымом создавал тяжелую, приторную горечь, витавшую в воздухе.