Семь с половиной

1.
Параллельно пересекаясь.
Поля и слёзы неуклюже-ненужные.
Птица стальным клювом ударит
незримо.
А слёзы для мамы,
не для Бога.

2.
Поля отражают его спокойствие.
Цветы доказывают обратное.
Сон разрезает живот,
чтобы младенцу дать имя
"Баловень".

3.
Во тьме.
Птица бросает фразу
смерти в лицо.
Лицо изменяется до
соответствия и
узнаётся Творцом.

4.
Молчание моё продолжаясь,
как работа.
Сон: поля тишины и забота
души средь
голых деревьев и
одиноких как сам.

5.
Снег ли, ветер ли.
Мать держит на руках
младенца.
Младенец вытащен
из воды.
Всё прошло,
только земля забрасывает
лицо.

6.
Как половинить платье.
Винить себя.
Уходить и возвращаться
к месту рождения
как к месту его преступления.

7.
Праведник и грешник.
Включая запахи меняешь это.
Узко
как в гортани.
Застряло адамово яблоко,
только дым сигарет
разъедает его как проводку,
обесточивая грех.

8.
Плащом тишины накрыло незримое.
Око на блюдце.
Только душа ищет новизны
средь потухших огней
и находит успокоение
в сигарете и горячем кофе,
поднимаясь по колену бесконечности.

Обнаружение

Мигом: сень? мамина?
из глубины такой: из тиши.
минут - золота потерянного? явь и не явь.
луч - доходя до глаза: развёртывание
какой же глубины
с яркой нитью - болеть и тускло
поднимающейся
быть может и старее леса и воздуха?
тоска ли-меркнет-в личном
хождения-папы-новым кругом-невидимым
в опытах - опять обнаружения
в шторме играющем года?
слышишь ли-а восхитительно расширять
сразу блистание:
страдой ковать,
где же скрывается твой
новый и первопроходец
лик средь явных чужих.

Отредактировано Алексей Французов (14.08.2017 08:54:03)

По-иному

Пачка сигарет и по-иному.
   Теперь складывается на разностях-скоростях:
страх.
   Вызывая трепет, август кончается в Калининграде,
где детство встряло фрейдовским толкованием сновидений.
Кони, скрипка и чекой по блузке,
   что целые миры словно проникают в твои чресла.
И татушка в виде орнамента на лице.
Можно и всякое, а тут такое: высвечивающаяся дрёма.
   Жадный до знаний, читая в абсурде прекрасный век.
И ты: 600 тысяч-набухая-белое-на чёрном полотне-огромное.
   Встаёт Адам, изучая тору,
где моё - твоё, твоё - твоё. И не надо.
И вытаскивая тебя наружу, нахожу любование, но внутренне,
что близко к любви неземной: потому что я в тебе.
Кто-то брякнул. Всё упало, но интонация вывезла к Грузии,
где твой взгляд умеет дотрагиваться до парения.
Ева, я любил бы тебя больше, если бы ты была чужой женой.
А так едва касаясь. Твоё колено равно змею.
Адам танцует. Пачка сигарет теперь по-иному.
   Выплеснутое царство наружу сжимается и раздувается
в совершенстве. Твои глаза... твои глаза... и мой карман.

Равно цели

Третий свет озарил око,
сливаясь в один купол.
И теперь левша лёгок.
Растворяется пол
под игрушечными гориллами.

Изменяя объект на объективность,
реальность находит себя играющей,
а мальчик отвечающим,
где Бог предлагает дайджест,
половиня пространство
не то чтобы на своих и чужих,
но обнаруживая убранство
упрямством ломающейся техники.

Гитара сгорела,
но остались серебряные струны,
привязанные к щиколотке,
и всё это возносится
в исчезновении человека.

Но любая вещь хороша,
ведь она не обматерит.
Включаясь в мысль,
которая предлагает
позу № 24
(неживого человека).

Обретая черты шестого чувства,
мантра поднимается из паха,
и созданная лялька-монстр
начиняется страхом,
что равно цели,
где средства оправдывают лишь средства,
потому что любая смерть красива.

Отредактировано Алексей Французов (15.08.2017 09:43:16)

По ту

Как так? смерть оформлена зефирообразным,
но найдётся чуток ласточкиного: сбоку.
Голова упала на разность
моргания незримого ока.
Только круг обнаруживает вкус, оставшийся
в памяти.
Бывает.

И линия взмывает по-джигурдовски.
Враз распахнуть, не вспомнить.
Скрипят меж развалин доски,
будто младенчество втаскивает Пушкина
на смерть.

А может... который всего лишь мочка
на острие пугающего и доброго.
Гул ударяет по вагону -
неустрашимого и огромного
малыша.

Шиш и не, когда мыслится заглянуть
по ту сторону.
Оставьте корону бичам.
Малыш знает дело.
Малыш - это взгляд из рая,
переворачивая улицу на:
не хотела
она,
но надо
менять табак на понюшку,
когда не хочется не воскресить Сталина.

А мы только

Ещё и липнет к неприхотливому,
находишь себя разбросанным
по поверхности твоего,
а внутри - огоньки,
как скоро, только
четверть сна омывает ноги.

И теперь короче, чем взмах
рукава.

Высвечивается в неутолимом,
наполняя лишь чёрточку,
складываясь в речь.

Когда потоп лижет стук
яблока, брошенного в лодку.

И взмах материи находит
лишь чуточку в инкогнито,
где вещи легче, чем умирание
глагола.

А ты только обнаружил
в куреве выше астры
толику нового мира.

И теперь: сечение проходит
по затонувшему потолку,
когда нырнул в сад.

А там чертята бьют стекло
времени, и лай разносится до
следующего лая: в скрытом.

Находя и только.
Крыло потаённо закрывает зрачок.
Несколько колыханий: лик святых.

И было: Пикассо водил кистью
по дали, что схлопывалась
и раздувалась: пенитенциарно.

И едва ли...

Проходящее.

Переходящее.

В начале было слово,
вернее мысль.

И был день седьмой
сразу.

А мы только вспоминаем
папу.

Совершенство гунна исцеляло
печень, когда сердце
сломало вдох
августа.

Телец

В мирах теперь по-разному.
     Тельцы загорают на крыше в гамаках.
В бункере Ги тишина,
     разъедающая стены ушедшего завтра.
Какая-то аляповатость аллюром
врывается на ступеньки: тупея и тупея.
     Но прозревая: присев.
Теперь огромное лицо повёрнуто к приступу
идущего задом.
     А между тем разбитые бокалы к счастью.
Буду хлестать с горла,
     пока прямота осанки не сбежит
к развалинам: в совершенстве.