Шелли взяла похолодевшими руками планшет. Буря снаружи усиливалась. Ветер поднимал песок и выстрелами раскидывал в стороны. Пальма возле дома пугающе трещала, пока не рухнула, надломившись. Девушка взглянула на наручные часы. Замерла. Ужасы всегда творятся в полночь.

Выключенный планшет казался таким тяжёлым, и Шелли отложила его в сторону. Чернота неба смешалась с тёмно-сиреневыми клубами расползающегося неба, нарастающего и искрящего жёлтыми молниями. Забравшись на кушетку с ногами, девушка обвила колени руками и закачалась взад вперёд. Взгляд опять устремился к худому планшету. Сердце защемило то ли от тревоги, навеянной штормом, то ли от незаконченного дела.

Гром ударил по дребезжащему окну. Взгляд - часы. Вчера осталось за полуночью. Времени ничтожно мало. Может, и вовсе нет.

Гром ещё раз попытался разбить стекло. Шелли включила планшет.

Система попросила указать свои личные данные, номер военной лицензии и уникальный код личного задания. С этого всё и началось - с личного задания.

Когда тебя с детства растили будущим исследователем временного континуума, ты перестаёшь относиться к этому серьёзно. Шелли поняла всю тяжесть возложенных на неё обязательств, когда перед ней встал выбор о жизни и смерти.

Она жила в обособленном мирке, на краю мира, а точнее – океана, на другой планете, где круглый год светило солнце в сопровождении своего младшего брата-спутника. Такие бури, как сегодня, бывали редко. Девушка никогда не знала, отчего это происходит. Благополучие было кругом, а сейчас мир треснул пополам – на белое и черное, на прошлое и будущее.

Её родители, бабушки, дедушки и прадеды жили в запасе, на секретной военной базе – закрытом городке для ограниченного круга людей, объединённых одной тайной и полезным делом. Никто и не догадывался, что в таком райском уголке сокрыта единственная в объединённых галактиках машина времени. Её день и ночь охраняли люди из городка, проверяли учёные и отлаживали механики.

Несколько именитых олигархов вкладывали огромные средства для поддержания секретных исследований, следили за новейшими научными фактами. Это приносило дополнительные деньги на информационном рынке, люди, заведующие глобальными концернами, могли продать что угодно. Чем противоречивее и скандальнее открытия из прошлого, тем дороже они стоили, а вырученные средства влияли не только на процветание отдельного бизнеса, но и благополучие всего населения государства, которое жило за счёт ускорении или снижения производства.

Шелли и других людей в военном городке это не касалось. Они полностью жили на обеспечении олигархов и выполняли порученную им работу.

Вводя код личного задания на планшете, девушка вспомнила, как получила его: её и других первоклашек согнали в естественно научный зал, где выставлялись редкие экспонаты, найденные в настоящем благодаря исследованию прошлого. На всех стеклах налеплены таблички с именами агентов, откопавших их, и всё знакомые фамилии. Тут все семьи знали друг друга по именам.

В центре зала стоял огромный котлован, а над ним - широкая труба. Из неё в любой момент выпадала запечатанная колбочка с завёрнутым посланием. Это и называлось "личное задание". Их формировала сама машина времени на основе замысловатых вычислений, после чего выплёвывала в отведённое место. За годы работы устройства котлован с заданиями был заполнен на тысячи лет вперёд. Учитель спецшколы велел каждому ребёнку схватить любую колбу, но открыть её они имели право только по окончании обучения на двадцатом году жизни. Дни и ночи Шелли носила заветное послание, как крест на груди, ожидая часа, когда исполнит долг, как её отец и бабушка когда-то. Предназначение... Она не задумывалась о смысле жизни, а взяла его с заваленного горой котлована.

Планшет в руках загрузил форму отчёта о проделанном путешествии. Шелли должна была запротоколировать всё до мельчайших деталей. Вместе с мелькнувшим светом молнии сжалось её сердце. Красивые голубые глаза, так нежно смотрящие на неё, не давали ей покоя. Их свет погас, и она не желала пережить это снова. Она не хотела его потерять.

Предназначение. Смысл. Жизнь. И смерть.

Начало положено: Шелли описала свой выпуск из спецшколы, обозначила начало летних каникул. Она остановилась, намеренно оживляя воспоминания, пытаясь понять, где совершила ошибку?

Лето. Жара. Деревья ломились от фруктов. Шелли и её подруга Джесси развалились на песке, потягивая холодный лимонад, разбавленный алкоголем. Никто не поймает – никто не узнает – рассуждали они. Думали, кому какое может попасться задание? Пузырёк в ладони Шелли, казалось, накалялся от жажды нетерпения. А, может, от жары. Вызвать их на "полевую" могли в любой момент, но был чудесный вечер, закат... Никто не работает на закате –полагали юные выпускники спецшколы.

Парни - Оливер и Диллан – подогнали к берегу яхту. Шелли окинула Дина беглым взором: красавчик – и больше ничего. Учителя ценили его за хорошие результаты, умеренное развитие, но он никогда не делал чего-нибудь выдающегося или ужасного, рос, как по линейке. То ли дело Джесси: с виду папина дочка, а в душе та ещё тусовщица. Кто таскал лучший алкоголь для таких вот вечеров? Джесси таскала. Про Оливера тоже особо не поболтаешь. Хороший парень с хорошими результатами. Единственное, чем он отличился - это решил тест на сто процентов по психологическому манипулированию в стрессовых ситуациях.

Написав ещё строчку в отчёте, Шелли снова застряла в обществе воспоминаний. Она не помнила из-за чего, но яхте требовался осмотр. Диллан грубо позвал механика, тот ковырявшегося в машине рядом с его бедной лачугой. Чёрными пальцами молодой парень переместил рабочую маску на лоб.

Сердце Шелли задрожало. Тихий шёпот не потревожил ночи. "Хенрик..."

Больше всего в военном городке она прикипела к этому уродливому, да ещё и мстительному механику. Как и ко всему обслуживающему персоналу, к нему относились с тонким пренебрежением. Но друзья Шелли издевались над ним открыто, во многом из-за нее. Никто не понимал, что ей искать в его обществе? Он был сиротой, сначала потерял мать, потом отца-механика во время несчастного случая, даже другие люди из обслуги не особо ему помогали. Друзья Шелли презирали его уродство, а она никогда не считала его уродцем. У Хенрика красивыми были только глаза, нежно-голубые. Рот вечно скривлён в напряжённую линию, широкий высокий лоб, который, к счастью, скрывали чёрные, густые волосы. Поломанный кривой нос, крупные черты лица, сам он был сутулый, перекошенный – одно плечо выше другого. Не худой и не полный. Особым поводом для насмешек служила его хромая нога, которую он частенько волочил за собой при ходьбе. В детстве её перебила здоровенная балка. Хенрик перенес кучу операций, но кости не срослись нормально, и нога развилась не как положено.

Но Шелли считала Хенрика своим лучшим другом. Они много времени проводили вместе, она лечила его ногу, когда та болела из-за непогоды или её резкой смены, защищала перед своими же собственными сокурсниками, которые любили поиздеваться над мальчишкой, неспособным погнаться за ними.

К несчастью для избалованных детей секретных военнослужащих, Хенрик был далеко не глуп и несносно талантлив. Иной раз он мог подстроить во время полевых испытаний такие ловушки своим недоброжелателям, что у тех потом надолго отпадало желание связываться с ним. Чаще его мстительные выходки походили на колкие насмешки, но иногда превращались в угрожающие здоровью курсантов ситуации. Лишь одна Шелли от него не страдала.

Услышав требование отладить яхту, Хенрик не преминул уточнить, что это не входит в его служебные обязанности. Джесси велела ему не вредничать, а когда вслед за ней Шелли сказала ему: «Ну, пожалуйста, Хенрик…», – он неуклюже встал и, хромая, поплёлся к яхте. Всё шло благополучно, пока Диллан не начал унижать эго механика, дразня его, мол, только Шелли поманила… Отчего красавчику прилетела какая-то деталь прямо в лицо.

На яхте, конечно же, никто не поплавал. Дин с Хенриком подрались, Джесси и Оливер затем весь остаток вечера и два последующих дня доказывали Шелли, какой Хенрик козёл. Однако девушка тайком ходила к парню в лачугу, обрабатывала полученные им в драке ссадины и ушибы.

Но в таком маленьком, закрытом городке тайн не существует. Матери Шелли быстро передали, с кем водится её дочь.

– Ты же понимаешь, что он.. урод? – спросила она свою ненаглядную девочку. – Не унижай себя общением с ним. Особенно перед нашими соседями.

– Я поддерживаю с Хенриком хорошие отношения – вот и всё, – спокойно отвечала Шелли. – Разве это плохо?

– А я слышала, что ты любезничаешь с ним, – заметила её мама. – Хорошо до отца ещё слухи не дошли… Давай не будем его расстраивать? Я не обязываю тебя портить отношения с этим механиком. Просто сведи ваше общение к минимуму. Он не станет обижаться, он же умный – всё поймёт.

Взрослая жизнь дала Шелли пощечину. Ей было жаль так поступать с Хенриком, но... она сделала это. Сейчас, печатая отчёт, даже оправданий себе не искала. Только вспоминала о механике больше и больше.

Хенрик, действительно, был неглуп, сам он не лез к ней, хотя в его взгляде иногда проскальзывала нарастающая тоска. Порой ему настолько хотелось её внимания, что он проделывал разные ухищрения, лишь бы заговорить с ней. От этого им обоим становилось неловко, но Шелли не теплела. Ей казалось, что так будет лучше.

И однажды, когда девушка возилась на кухне с матерью, к ней вбежал сияющий от радости Диллан. Мать Шелли поспешно удалилась, оставив их вдвоём.

–Ты знаешь, что мы поженимся? – спросил Дин, вплотную приблизившись к собеседнице, будто с личным пространством не знаком.

– Знаю, ага, – без энтузиазма ответила девушка. На самом деле, родители ей не сказали, что договорились со Стратморами о женитьбе, но у них в городке так было принято, поэтому нечему удивляться.

– Уже выучила моё любимое блюдо? – ухмыльнулся Диллан, но Шелли мягко успокоила обрадованного жениха, поспешно выдворила из дома, согласившись погулять с ним вечером по пляжу. Днём она обсуждала это дело с Джесси в прибрежном кафе, прячась от немыслимой жары.

При выходе из него, она едва не налетела на Хенрика, впопыхах сворачивающего из угла. На дружелюбное приветствие он что-то бессвязно пробормотал, не встречаясь с подругой взглядом, и так быстро, как мог, заковылял куда-то в сторону. «Ох, Хенрик, Хенрик!..» – с сожалением причитала про себя Шелли, прижимая поставленный на паузу планшет к груди. Она никогда не была достаточно внимательна. Тогда её волновали только собственные заботы. Осмысление происходящего началось намного позже. Возможно, слишком поздно.

В одну из летних ночей её разбудил отец среди ночи, и она без слов поняла: время пришло.

Всю группу выпускников вытащили из кроватей, посадили в машину и повезли в засекреченный бункер. Шелли не помнила, сколько длилась дорога, она то просыпалась, то засыпала с открытыми глазами.

– Никаких личных заданий? – вопрошала рядом с ней растрепанная Джесси.

– О чём ты? – невнятно промычала Шелли.

– Ты не догадалась ещё? Нас везут не на «полевую». Мы ничего не будем вскрывать, никаких колб – нас везут на исключительный случай.

Мысль об этом ударила по Шелли не хуже звона будильника и заставила проснуться.

Машина времени существовала в основном для исследования прошлого, но бывали случаи, когда обученных агентов отправляли в будущее, очень далёкое, чтобы уменьшить область влияния на него. А ещё есть те самые «исключительные случаи», упомянутые Джесси.

В закрытом штабе молодых людей встретила группа ученых в сопровождении нескольких солдат и генерала вооруженных сил. Их сначала повели на тестирования, начиная с проверки общего состояния, до установления мозговой активности. Некоторых ребят отсеяли и отправили домой по тем или иным причинам, остальных, кто прошёл все проверки, облачили в форму и повели в командный центр. Генерал со старшим специалистом объяснили, что ими несколько минут назад была засвечена негативная ветка из недалёкого будущего с вероятностью исполнения шестьдесят три и семь десятых процента. Мало того вероятность увеличивалась на сотую долю каждый час. Перед бывшими курсантами, ныне готовыми агентами поставили задачу: проникнуть в эту ветвь, по всем правилам исследовать её и постараться ослабить.

Основываясь на данных тестирований, учёные вызвали четвёрку друзей: Диллана, Шелли, Джесси и Оливера. Исследование будущего, особенно недалёкого, всегда сопряжено с большими рисками, поэтому для таких задач выбирались агенты с высоким уровнем эмоционально-ценностного единства. Кроме них никого там не будет, и они должны всячески оказывать друг другу поддержку и выручать в кризисных ситуациях.

Им раздали базовое снаряжение: специальные часы для сверки процентного значения усиления или ослабления ветки, напульсник на плечо со встроенной минимальной системой жизнеобеспечения и подкожный чип, который при активации высвечивал на ладони виртуальный сенсорный помощник. В него молодые люди должны каждый день заносить полученные наблюдения. Выброс из будущего в настоящее будет произведён либо во время экстренной ситуации, либо при выполнении основного задания - снижения силы ветки до сорока девяти процентов.

Когда Шелли поместили в машину времени, она не знала, куда попадёт, и что ей предстоит увидеть. Сердце колотилось. Даже вспоминать об этом было страшно.

Сначала её резко вырубило, вышибло из сознания, пока она снова не открыла глаза. Открывшийся ей мир казался невероятным, ошеломляюще фантастическим. На небе цикличным потоком носились машины и разноцветные дирижабли с развёрнутыми на них широкими виртуальными экранами, всюду стояли громадные заводы, стимпанковские дома. Из всех углов играла классическая музыка. Или что-то вроде того – Шелли не разбиралась в музыке. Она обнаружила себя стоящей на широком проспекте, где не было ни одного человека, только гуманоидные андроиды или просто разумные машины. Одна из них подкатила к ней и предложила помощь в качестве путеводителя. Шелли попросила отвезти её в парк.

За несколько мгновений робот превратился в автоматическую одноместную колесницу и предложил ступить "на борт". Разъезжая по улице города, девушка только и делала, что разевала рот. Где-то стояли весёлые, подзывающие сыграть в игры развлекательные автоматы, яркие магазинчики, карусели, лестницы, перевозящие с одной улицы на другую, с одного здание в соседнее... И ни одного человека!

Остановившись в зелёном парке, украшенном стимпанковскими скульптурами, робот высадил пассажирку и на прощание угостил содовой. Ошеломленная Шелли только проводила его восхищённым взглядом. Всякие слова замерли в её груди.

Сев на скамейку, она смогла прийти в себя и осмотреть: Шелли оказалась помещёна в собственное тело, но на несколько лет старше – десять или чуть больше. На ней было дорогое элегантное платье, руки в белых перчатках, на ногах сверкали перламутровые лодочки. Главное, на плече висела сумка. Девушка быстро осмотрела её: ничего важного, куча женского хлама, кроме удостоверения личности и пригласительного билета на ежегодный благотворительный вечер в Миднайт Плаза. Дальше Шелли проверила рабочее состояние экипировки и, убедившись в её надёжности, отправилась на площадь.

Среди дружелюбных роботов и услужливых андроидов это оказалось проще простого. Её умиляли эти разговорчивые, разъезжающие повсюду машины, их вежливые обращения, открытость. Некоторые даже дарили ей подарочки: какой-то робот оставил девушке на память один из сувениров города, которые он коллекционировал, другой – шоколадную конфету из магазинчика, третий – хрустальную булавку в виде цветка, сделанную им в ювелирном доме.

Всё же Шелли помнила о задании: узнать о будущем всё. Очередной приветливый андроид поведал девушке, что она находится в столице Эмбирика. Страна, в которой она росла, уже не принадлежит олигархам, ею сейчас правит единоличный господин, который и принёс в государство механическую революцию. С ужасом Шелли узнала, отчего на улицах нет людей: все горожане порабощены и выполняют грязную работу, помогают машинам существовать. У них нет ни прав, ни жилья, только скотские камеры в подпольях заводов, к которым они прикреплены. Жандармы-роботы следят за людьми денно и нощно, не давая им ни единой возможности сбежать.

Конечно, встреченный Шелли андроид поведал ей всё в более дружелюбной форме, он не видел, а главное, не понимал, что здесь плохого. Но она понимала, и ослабление этой ветки превратилось в её сознании из задачи в человеческий долг. Не обращая более внимания на прелести нового мира, она двинулась на Миднайт Плаза.

Здесь девушку ожидало новое потрясение: на площади вокруг построенного в центре дворца ходили и смеялись живые люди, мужчины и женщины в немного старомодных, изысканных нарядах. Она без стеснения заглядывала им в лица, чувствую себя то ли разыгранной, то ли обманутой. Выходит, не все люди порабощены? И она ведь тоже свободно разгуливает по улицам!

До самой темноты Шелли кружилась среди дружелюбных, как роботы, незнакомцев, очаровалась их счастливыми улыбками, заразительным смехом, не спрашивала их ни о чём, а пыталась почувствовать.

И вдруг среди шумного веселья, она увидела его. Случайно поймала в толпе людей притягивающий взгляд, и сердце пустилось в ритмичное танго. Девушка подалась вперёд, вытянувшись на носочках.

Хенрик сумел пробиться к ней, представ в своём новом облике. Больше не было сутулого, хромого механика: он выпрямился, подкачался, расправил плечи. Волосы аккуратно уложены, обрамляя выровненное лицо с прямым носом, изящным ртом и подчёркнутыми скулами. Уродец Хенрик превратился в привлекательного мужчину, и когда он позвал Шелли по имени, она испытала волнующий трепет в груди и животе. Она никогда не думала, что он может быть таким. Но больше её обрадовал его выразительный, глубокий взгляд, такой же, как всегда.

Весь вечер они бродили вместе по площади, разговаривая обо всём. От него Шелли узнала свою грядущую биографию.

– С тех пор, как ты отличилась на личном задании, и тебя перевели в другое подразделение, – молвил Хенрик, заглядывая Шелли в глаза, касаясь её руки, – я жил одной лишь верой увидеть тебя снова. И вот ты здесь! – губы мужчины расплылись в счастливой улыбке. До этого момента Шелли ни разу не видела его улыбающимся, он всегда ходил угрюмым и несчастным. – Я знал, я знал!.. Это всё не зря.

– Что – всё? – с любопытством спросила молодая женщина.

Вместо ответа, Хенрик привлёк её к себе.

– Хочешь, я покажу тебе город? С высоты птичьего полёта.

Остаток вечера и ночь пролетели, как сказочный сон. Шелли забыла, что это её и всеобщее будущее, в котором происходят ужасные вещи, которые нужно остановить!

Сидя на рассвете за одиноким столиком в самом высоком здании механического города, девушка расслабленно потягивала шампанское, подставляя лицо нежным лучам рождающегося солнца. Хенрик, не отрываясь, глядел на неё.

– Мы не виделись столько лет, но как будто и не расставались, – произнёс он, снова взяв старую подругу за руку.

– Всё же, если б не твои глаза, я б тебя не узнала, – посмеялась Шелли.

– Но узнала ведь! – радовался мужчина. – Ты.. почувствовала, верно?

Девушка поняла, что её застали врасплох. Она кивнула, улыбнувшись. Хенрик пылко сжал её ладонь.

– Как и я чувствовал, что однажды мы снова будем вместе.

В следующий миг он признался Шелли, что давно любит её, но жалкое положение и уродство не позволяли ему унизить девушку таким признанием. А когда красавчика Диллана выбрали ей в женихи, всякие его надежды были разбиты. Он впал в отчаяние, пока любовь к ней не победила всякие страхи и сомнения в нём. Во что бы то ни стало, он вознамерился стать достойным её, выбраться из ничтожества и бедности.

– Слава пластической хирургии! – посмеялся Хенрик. – И слава машинам! Теперь я не простой механик на побегушках у элитных военнослужащих… У меня есть свой мир, в котором я – король. Но мне одиноко без моей единственной, нежной подруги. – На мгновение мужчина замолчал, потом вскинул на молодую женщину ласковый, обожающий взор. – Ты станешь моей женой, Шелли?

И тут до девушки-агента дошла вся соль происходящего. «Мир, в котором я – король», – это не скучная метафора. Его отчаяние переросло в борьбу с миром. Жестоким, чуждым ему человеческим мирком.

– Так… правитель Эмбирика… Это ты?!

«Скажи, нет!» – умоляла Шелли про себя, но ответ был очевиден. Это он – Хенрик – создатель мира из машин, угнетатель людей.

Неприятно ошеломлённая, девушка вырвала ладонь из его руки, поднялась из-за стола и сгоряча отказала ему категорично. Взгляд упал на циферблат рабочих часов. Шестьдесят пять целых и двадцать восемь десятых процента.

Лицо Хенрика пугающе помрачнело.

– Мы будем вместе, Шелли. Это наша судьба. Ты меня полюбишь.

Не успела девушка опомниться, как за её спиной появились жандармы-андроиды с сияющими пушками наперевес.

С этого момента она была похищена Хенриком и заточена в его личном дворце. Приняв своё положение и совладав с назойливыми чувствами, Шелли перестала думать о своём друге и приступила к настоящей работе.

Она попыталась связаться с друзьями, но во дворце была установлена глушилка. Хенрик всегда был подозрительным, а уж став правителем и подавно, он обеспечивал себе лучшую систему безопасности. Договорившись с собой, Шелли решила не портить с другом отношения, иначе это могло усилить ветку. Всё зло случилось потому, что Хенрик каким-то непонятным образом захватил власть и перевернул Эмбирику с ног на голову. Выяснить «как» было куда важнее любых чувств.

Мужчина первые дни вёл себя осторожно, но со временем расслабился, поняв, что Шелли не таит на него обиды или злобы, снова стал мягок и разговорчив. Большую часть времени он проводил за государственными делами, с Шелли они виделись только за завтраками, обедами и ужинами. Свободных часов у него практически не было за исключением редких случаев, и все он отдавал возлюбленной женщине. Он чувствовал себя виноватым за то, что сделал, но не мог отпустить Шелли, сошедшись с ней после стольких лет.

Девушка узнала, каким одиноким и несчастным Хенрик был всегда, а она этого не замечала. Он никому не был нужен, даже собственному отцу. Все шпыняли его, не проявляли человеческого отношения. Никто, кроме неё. Поэтому механик с детства считал, что хороших людей в мире ничтожно мало, большинство из них в основном безжалостные, себялюбивые, эгоистичные. Всех, кто показал хоть каплю доброты, милосердия и любви к ближнему своему, Хенрик приближал к себе. Во время становления своего мира, он намеренно поместил людей в самые жуткие условия, чтобы увидеть истинное лицо каждого. Достойные люди свободно живут в Эмибирике, он дружит с ними и не терпит предательств, обид. Иные же обязаны влачить своё существование на заводах в тяжком труде, пока не научатся человечности.

– Однажды мир полностью будет принадлежать машинам, – говорил Хенрик вечером, когда они с Шелли, свесив ноги с балкона, попивали вместе вино. – Они ничего не чувствуют, не знают лжи, лицемерия. В этом плане они лучше нас. Все эти разговоры о восстании машин… Так им и хочется нас поработить, конечно! Трусливые людишки боятся за свою шкуру. Вот зачем машине раб? Она автономна и постоянно получает улучшения. К чему ей несовершенная, исчерпаемся человеческая сила? Или ещё глупость: искусственный интеллект может прийти к мысли об уничтожении человеческой расы по каким-то там причинам… Насилие – это акт агрессии. Машины не знают агрессии! Только человек решает свои проблемы убийством, войнами, геноцидом… Ни одна машина, сопоставив все факты человеческой истории не пойдёт на это. Ценность человеческой жизни определяется её наличием. Ценность машины, искусственного разума – в его полезности. Исходя из важности пользы, машина не поставит себе цель убивать. Им неведома смерть. Положим, они в курсе об отключении… А отключение – что? Оно бесполезно! Выключенная машина – хлам. Поэтому мёртвый человек это тоже хлам. Машины скорее задумаются, как сделать нас похожими на себя: логичными, бессмертными, здоровыми… Кончено, мне не дожить до того момента, как всем будет заправлять искусственный разум, но как это прекрасно… Люди бы жили в своё удовольствие. Любили, дружили.

– Но сейчас они в рабстве, да, Хенрик? – задала ему Шелли каверзный вопрос. Но мужчина ничуть не смутился, даже испустил тихий смешок.

– Я человек, как и все прочие, движимый своими.. тараканами.

– Ты говоришь, что люди должны быть добрее друг к другу. Так почему ты сам не добр к ним? Разве ты не хочешь, чтобы они стали хорошими?

– Люди не станут такими, даже если очень захотеть, – отчертил Хенрик уверенным тоном. – Мерзкий человек останется мерзким до гробовой доски. Но! Если у человека есть мозги, то с приходом нормального правителя, он изберет путь добра, потому что путь зла я им продемонстрировал сполна.

Ещё несколько дней прошло, а Шелли всё больше проникалась к Хенрику сочувствием и прежней симпатией. При всём прочем он оставался её лучшим другом, столь многое было с ним связано. Она вдруг осознала в один вечер, что он даже не держит её, всё это время никто во дворце не следил за ней, и сам Хенрик не выдвигал никаких угроз. Но мысль о побеге не показалась ей сладкой. Она хотела быть рядом с ним. 

Задание тяготило её. Сила ветки уменьшалась всё больше с каждым днём, значит, скоро всех вернут назад. Возможно, её друзья тоже вносят свой вклад в ослабление будущего. Шелли знала, что их ждёт по возвращении: они напишут отчёты, сложат их на столе перед генералом, и он отдаст единственный верный приказ – избавиться от Хенрика. 

Они убьют его! Убьют!

Как Шелли не пыталась, она не смогла выведать у Хенрика, каким образом он захватил власть в стране. Это знание помогло бы ей самой справиться с проблемой в настоящем, договориться с механиком по-дружески, но мужчина молчал, оберегая тайну даже от неё. Тогда у неё остался единственный ход: подделка отчёта. Ей было тошно думать о возвращении домой, где её ждёт свадьба с Дилланом, приторная жизнь в благополучном закрытом городке с вежливыми соседями. Но ещё невыносимее была мысль о жизни без любви, без дружбы, ради какого-то комфорта, соблюдения традиций, привычек… Она решила пойти преступным путём. Всё предусмотреть и выдать лживые данные.

– Хенрик, я могу съездить в город? – спросила она однажды за завтраком своего друга.

Тот ответил не сразу, поднял опущенный взгляд на неё. Улыбнулся.

– Конечно. Удивительно, что ты раньше об этом не спрашивала.

Шелли полагала, что в его радушном согласии может крыться подвох, но у неё не было причин быть в этом уверенной.

– Я вернусь, – сказала она, непонятно зачем.

Хенрик не ответил. Однако уйти из дворца ей удалось беспрепятственно. Протопав на каблуках пару шагов по площади, Шелли вдруг услышала позади своё имя, обернулась и не поверила своим глазам.

– Джесси?!

Добежав друг до друга, они затем поспешно уединились в тёмном закутке. Полутоном Джесси поведала о своих приключениях в этом месте, с новостями от Оливера и Дина. Им повезло много меньше Шелли. Диллан оказался запертым на одном из органических заводов, поддерживающих жизнь андроидов, а она и Оливер работали прислугами во дворце. По большей части им удалось собрать ту же информацию о мире, что и Шелли, но никто их них не видел правителя Эмбирики. Оказывается, Хенрик никогда не показывался на людях, скрывал свою личность, только приближённые знали его в лицо. Несмотря на жалобы Джесси о своей тяжёлой жизни в качестве рабыни, Шелли ужасно обрадовалась, что она одна столкнулась с Хенриком. Это облегчала ей задачу в подделке истинных данных о будущем.

Где-то недоговаривая, где-то привирая, Шелли поделилась своим опытом с подружкой, сказала, что правитель доверяет ей, и что скоро она найдёт способ ослабить ветку до минимального значения. Джесси успокоилась, и они благополучно разошлись.

Но в этот же день всё полетело в пропасть, когда началось адское восстание. Диллан не сидел, сложа руки, и стал лидером всеобщего возмущения. Каким-то образом ему удалось перепрограммировать некоторых андроидов и поставить на свою сторону. Когда он пришёл с немыслимой толпой разъяренных людей к дворцу, Хенрик с Шелли были там. Механик всеми силами пытался сдержать восстание, но дорвавшийся Диллан ценой тысяч человеческих жертв пробрался внутрь. Каким же было его удивление, когда он узнал в правителе Эмбирики Хенрика, а в молодой женщине, что стояла рядом с ним, свою невесту.

– Ты?! Это был ты, уродец? – гневно бросил Дин.

Механик не стерпел оскорбления. Началась драка.

– Хенрик! – завопила Шелли, и механик остановился, тут же получив удар ножом в самое сердце.

Не успела девушка закричать, как её резко выбросило в настоящее. Ветка оборвалась. 

Всё пропало. О Хенрике теперь знал ещё и ненавистный ей Диллан. Пока они все торчали в медицинском диспансере, проходя медицинское обследование и психологическую адаптацию, Шелли обдумывала дело. Она едва не плакала от горя, но отчаяние вызывало в ней борьбу.

Благодаря отцовским связям, ей разрешили на один день уйти домой, где она сидела с планшетом в руках, наблюдая страшную бурю. Времени мало. Его совсем не оставалось.

Едва шторм утих, Шелли сбежала из дома через окно, босая бежала по мокрому песку к бедному жилищу Хенрика. Он не спал и страшно перепугался, когда она ворвалась к нему, тяжело дыша. Взглянув в его красивые глаза, Шелли разрыдалась и бросилась ему не шею. "Прости мен, Хенрик!"

Успокоившись, она выложила ему всё. Он слушал молча, а когда Шелли закончила, горько заплакал. Велел ей не идти на государственное преступление ради него, сказал, что не хочет расстраивать её и становится мерзким рабовладельцем, и сам решил уничтожить своё изобретение.

Шелли спросила, что же он сделал? Хенрик достал из кармана светящуюся сферу в металлической тюрьме. Это была душа машины. Благодаря этому сгустку энергии любой робот, кукла или компьютер обретали способность сознавать себя, общаться и дружить. Едва механик занёс над изобретением молоток, Шелли мягко остановила его.

– Не надо, Хенрик. Оставь. Каникулы кончились... Нам нужно будет что-то во взрослой жизни. 

Утром ошарашенные жители городка не могли найти Хенрика. Яхты на берегу тоже не было. А через пару часов в комнате Шелли нашли её лицензию, невскрытую колбу с личным заданием и горящий планшет с одной единственной надписью в отчёте: "В будущем обнаружена любовь".

Ярко-оранжевый кленовый лист, лежащий на черном асфальте, был насколько вызывающе красив, что Лерка забыла, куда шла и принялась доставать фотоаппарат. Он был надежным спутником во всех её прогулках, поездках, и в последнее время она его брала с собой, даже когда выходила в ближайший магазин! Фотографом она стала в 18 лет, когда поняла, что художника из неё не выйдет, что не получается ей передать красоту, которую видят её глаза, с помощью кисточки и красок. Тогда она устроилась в офис уборщицей, чтобы заработать на свой первый фотоаппарат. С тех пор они не расставались, и хоть за прошедшее время появились куда более совершенная техника, ей удавалось с помощью своего старенького создавать почти шедевры! Лерка стояла и глядела на лист, он манил её своей красотой, и она предвкушала, какие можно сделать красивые фотки. Достав камеру, она принялась фотографировать с разных ракурсов, сверху, сбоку, потом она встала на колени, ветер немного передвинул лист, и стало ещё интереснее. Прохожие обходили склоненную Лерку. Но одна женщина, не заметив ее, споткнулась об Леркины кроссовки и чуть не упала. Лерка вскочила и принялась извиняться.
- Простите, я вас не заметила, - сказала женщина - Я вас не ушибла?
- Нет-нет, это вы извините меня – стала извиняться Лерка -, я увлеклась.
- Вы фотографируете этот лист? Он очень яркий, красивый. И фотографии должны получиться хорошие. Можно посмотреть?
Лерка показала ей фотографии, они разговорились, а потом женщина спохватилась: - Вы знаете, у меня для вас есть отличный подарок. Я хочу пригласить вас в нашу новую клинику. Она только сегодня открылась, и у нас проводится акция – бесплатная диагностика всего организма. Лерка сникла. Всё так хорошо начиналось, а теперь задушевный разговор свёлся к навязыванию ненужных услуг.
– Спасибо, спасибо… - забормотала она – но я себя прекрасно чувствую и мне ничего не нужно.
- Вы не понимаете – стала убеждать её женщина – это совершенно новая, уникальная методика. За час вас полностью обследуют, и всё совершенно бесплатно.
Почему-то Лерка ей подчинилась. Позволила увести себя в соседний дом, подписала кучу бумаг, рассказала нескольким врачам про все свои детские болезни, сделала УЗИ и ещё кучу непонятных процедур. И через час, измученная, она сидела в коридоре, недоумевая зачем она это всё делает. Симпатичная девушка принесла ей кофе. Лерка смотрела по сторонам, отмечая про себя, что клиника со вкусом оформлена, всё тут свежее, чистенькое. Наконец, её позвали в кабинет.
- Ну, что там в моём организме, всё в порядке? – пошутила Лерка. Миловидная доктор улыбнулась ей, но в её глазах вдруг промелькнула жалость.
- Вам нужно пройти ещё одно обследование, но здесь, не у нас. Я дам вам направление на Песочную.
- А что там? – спросила Лерка - ваш филиал?
- Там онкодиспансер – тихо сказала врач.
- Что-что? – спросила Лерка, глупо улыбаясь.
- По результатам нашего обследования мы подозреваем у вас рак поджелудочной железы.
Слово «рак» ударило Лерку по ушам. Горло сжал спазм, а сердце стало колотиться с невероятной скоростью.
- Что, что?? – ещё раз спросила она.
Доктор встала, налила стакан воды и протянула Лерке. Потом ласково положила руку на плечо и сказала:
- Сходите к ним, может быть, мы ошибаемся. Я буду этому очень рада.
Лерка шла домой на ватных ногах. Приступы страха сменялись каким-то тупым равнодушием. Дома первым делом она, конечно, бросилась к компьютеру. Но чем больше она читала, тем хуже ей становилось. Это слово продолжало стучать у неё в голове как будто многотонный колокол. Она не знала, что ей делать дальше. Ей хотелось с кем-то поговорить, но она не знала с кем. Родители далеко, в другом городе, и пугать их по телефону неясным диагнозом было бы глупо. Это она понимала даже в своём отупевшем состоянии. Звонить подругам она не хотела, потому что они не знают, что ей сказать, это она знала точно. А если что-то и скажут, то это не то, что она хотела бы услышать. Она пошла на кухню и долго рылась в своей аптечке. Ей хотелось принять что-нибудь, чтобы заснуть, потому что думать она больше не могла. А делать до завтра было нечего. Но в аптечке не было ничего подходящего. Она стала судорожно рыться по шкафам и в дальнем углу нашла бутылку водки. Залпом выпила стакан, и ком, сжимавший её горло, наконец исчез. Слёзы градом покатились из глаз. Через час, совсем обессилев от рыданий, она повались на кровать и заснула тяжёлым сном безо всяких сновидений. Солнечный луч разбудил её, она ему по привычке улыбнулась, потянулась, но вдруг в её памяти всплыло слово «рак», и страх охватил её с новой силой. «Я никуда не пойду. Я никуда не пойду. Я никуда не пойду.» - твердила она себе одно и то же. Она вдруг вскочила и принялась лихорадочно рыться в ящике комода, где были спрятаны все её сбережения. Вытащила деньги и принялась их пересчитывать. Всё время сбивалась, начинала сначала. Наконец она досчитала и поняла – ей хватит на билет до океана, на три месяца безбедной жизни. А больше ей и не нужно. Она уже представила себе, как она будет сидеть и смотреть на океан, а волны будут лизать пальцы её ног, и это будет восхитительно. А потом… потом она умрёт. Но вдруг перед её глазами всплыло лицо её любимого актёра, который умер от той же болезни. Как он боролся до последнего, и до последнего верил, что он справится. Она встала, надела куртку и вышла. Её фотоаппарат впервые за несколько лет остался дома…
Прошла неделя. Лерка сидела в кабинете доктора и с напряжением вслушивалась в его слова.
- К сожалению, ваш диагноз подтвердился. Но вам невероятно повезло, у вас самая ранняя стадия. Обычно на такой стадии этого не находят. Если мы немедленно начнём лечение, у вас есть очень высокие шансы. Благодарите Бога, что Он отправил вас в эту клинику, и что они нашли опухоль сейчас.
Лерка шла знакомым маршрутом, держа в руках адрес той клиники, где ей провели первое обследование. Она хотела найти ту женщину и поблагодарить её за то, что в тот яркий осенний день она споткнулась об неё. Лерка открыла тяжёлую дверь и вошла. Девушка на ресепшн ей приветливо улыбнулась:
- Здравствуйте, чем я могу вам помочь?
- Здравствуйте, я хотела бы увидеть женщину-промоутера. Неделю назад она привела меня в вашу клинику и, возможно, тем самым спасла мою жизнь.
Брови девушки поднялись от удивления. – Промоутера? У нас никогда не было никакого промоутера. Всю информацию о клинике, об акциях и процедурах мы распространяем только через интернет. Девушка, вам плохо?..
Прошёл год. Лерка сидела на берегу океана, щурилась от яркого солнца, а ласковые волны лизали пальцы её ног. Рука лежала на любимом фотоаппарате. Она сняла платок с головы, и ветер ласково обдувал ёжик её отрастающих волос. Она была счастлива.

#Я_в_игре

Посвящается моему любимому ЛехеКОТу!

Встретимся в аду.

Что-то цепью за мной волочится

Скоро громом начнет греметь

Как мне хочется, как мне хочется…

Потихонечку умереть

***

- Леха, прыгай.

Шумное улюлюканье диктора.

Парень в кадре подошел к краю, постоял несколько секунд, усмехнулся через плечо тем, кто сомневался, что он решится… и прыгнул.

У него получилось махнуть через парапет.

КРИК…

Плюх.

Глухой хлопок о землю.

- п****ц!!! Красавчик, бро.

Экран погас.

А вот теперь тишина, разбавленная жужжанием надоедливой мухи, которая усердно пытается проломить голову об окно.

Он снова включил запись на телефоне, с треснувшим заляпанным экраном, уже раз пятый или седьмой за сегодня. Опять все тот же призыв «лехапрыгай», потом взгляд через эту дурацкую челку, потом худое тело сгруппировывается и «прыг», хлопок стал громче, крик более душераздирающим, а ликование снимающего злораднее.

Потом все заново, сызнова, вновь и на реверсии, других слов описать замкнутый лимб уже не найдется.

И каждый раз он отмечает что-то новое. Волосы челки чуть чернее чем были один просмотр назад, или эта наглая, бросающая вызов и жизни и смерти ухмылка - наглее. Всюду есть преувеличение.

И эта необъяснимая жажда познания докопаться до истины. Почему? Почему именно он?

- Что делаешь.

Это не был вопрос, после случившегося они перестали разговаривать как следовало бы разговаривать в нормальной семье.

- Хватит уже пересматривать, - строго сказала жена. Но в ее голосе все равно было различимое дрожание. Любое напоминание «лехапрыгай» и перед глазами вновь всплывает та картина.

- Будто сама не пересматриваешь.

И то верно, пересматривает. Особенно бессонными ночами, когда снотворное не вызывает никакого эффекта.

Муж спит в гостиной, она в своей, когда-то их, комнате. Наверное, в такие моменты, брак трещит по швам и у них уж точно нет ничего общего. А живут они вместе потому что, ну, а что еще делать?

- Когда ты выйдешь на работу? Уже три месяца…

- Ага.

Отрешенные вопросы и ответы, они даже не особо хотят друг друга слушать.

Он сидел в кресле, отстраненно смотрел в одну точку и монотонно поглаживал пальцем экран телефона, пытаясь осознать в своей жалкой жизни, какую ошибку совершил? Был ли плохим отцом? Была ли она плохой матерью?

***

Лето…

- Ой, Леш, покажи, - заинтересованно произнесла она, заглянув сыну через плечо.

Обычное утро, отец собирался на работу, мать вроде бы тоже куда-то собиралась, Леха сидел рисовал.

- Красиво, слушай, - потрепала сына по голове. – Это кит?

- Ага, - отстраненно произнес парень, продолжая то тут, то там подчеркивать детали и тени на рисунке.

- Я в игре, - прочитала она по слогам, сощурив один глаз. - Всегда говорила, что тебя надо отдать в кружок по рисованию, - кинула нахмуренный взгляд в сторону отца, не обращая внимания на надпись. – Говорила?

Парень пожал плечами, будто ему все-равно.

- И чо? Рисуночками себя кормить будет? – нашелся глава семейства.

Леша продолжал рисовать, натянув наушники, заглушив монотонную утреннюю суматоху.

- Хочешь со мной в магазин сходить? Поможешь, - не унималась мать, пришлось снова снять наушники.

- Ну…

- Или хотел погулять?

- Да.

- Алексей, - настороженно спросила она. – У тебя все в порядке? Ты выглядишь уставшим.

- Просто встал рано, - он снова пожал плечами, жест, чтобы отъебались и оставили в покое рисовать китов.

- Ясно, тогда полежи.

Парень томно вдохнул, что-то буркнул под нос и поплелся в свою комнату шмыгая тапочками по полу.

- Ноги поднимай, дед, - рассмеялась мать, но в ответ лишь хлопок двери.

Воцарилась тишина. Отец дожевывал бутерброд, запивая попутно горячим кофе. Мать с неохотой и кряхтением, так свойственным немного полным женщинам за пятьдесят начала убирать со стола.

- Вот, что я ему сказала? – грустно спросила она.

- Ну, у него такой возраст.

- У тебя на все один ответ, - она включила воду и принялась мыть посуду.

- Ну, это... Девочки, друзья, гулянки, а ты парня в магазин зовешь. Мамаша, - отец улыбнулся широко, обнажая немного пожелтевшие зубы. – Оставь парнишу в покое. Приеду сегодня раньше, вместе сходим в твои магазины.

***

Все начиналось с китов, как ему тогда показалось. Кит – отправная точка длинной игры, которая затянулась на несколько месяцев. Это сейчас принято говорить: ведь все так предельно ясно. И психологи эти, сволочи, как один. У мальчика – депрессия, недолюбили, недодали, недовоспитали, вот и случилось то, что случилось. И ведь все такие правильные, умные, что просто вот ТУТ уже сидят!!!

От этих мыслей он сжал кулаки и стукнул по подлокотникам кресла.

- Твою мать!

Недолюбили. А их в детстве долюбливали? А время тогда ой какое тяжелое было, тем более никто никогда ни о какой депрессии не знал. Во всем виноват интернет, дурное влияние и кучи других причин. Должен же быть кто-то виноват?

Так вот, первый кит поселился на руке, сначала ручкой, потом он процарапал на коже, расковырял иголкой. Надел ту велосипедную маску с черепом, которую выпросил ко дню рождения и сфотографировался, показав вендетту. Видно по прищуренным глазам, что он улыбался.

Вид крови, даже малой капли, даже разводом – уже неприятно. Вид крови своего сына – это наказание, но улыбка на лице парня, хоть и скрытая повязкой, только провоцировала всматриваться в порезы, изучать их глубину, представлять, как ему было больно, а может и не было. У подростков же отсутствует чувство самосохранения, или что там ученые доказали?

Потом еще один кит начал прорисовываться на стене. Они купили ему краски, акрил. И вот сын, вооружившись кисточками, чипсами и наушниками весь вечер провел перед стеной занимаясь исключительным вандализмом.

- Зато не курит! – вовремя подметила жена. – А рисует красиво.

Тьфу ты тупая баба, ни черта не смыслит.

***

Был еще тот случай, тем же летом, когда ночной поход в туалет – стало привычным делом. Стареющему организму нужен особый уход, стареющему мужчине необходимо оставаться мужчиной и о его болячках никто не должен знать, особенно жена. А там будь что будет.

Свет в комнате сына горел и вырывался полоской из-под двери, играла музыка, на часах где-то пол пятого, еще темно, но уже не так, как глубокой ночью, дело двигалось к рассвету.

Входить без стука – отличная возможность засечь отпрыска за неприличным. Наверняка же порнуху смотрит. Вот! Тот самый момент, когда отец должен серьезно поговорить с ребенком о половом взрослении и рассказать ему о том, как важно что-то там соблюдать. Не дай бог это гей порно, а если да? То как быть?

Дверь распахнул, но не шумно.

- Леха! - строгим шепотом. – Ты чо не спишь?

Играла музыка, какая-то уж очень непохожая на музыку, шумы, переходы, цокания и чей-то протяжный стон, будто на ненастроенной гитаре тянут одну струну. Куда ему до современной музыки?

- Я тебя разбудил? – спохватился Леша.

Сын сидел в трусах возле компьютера. Все окна он свернул и был немного взволнован. Конечно, папаша появился как гром среди ясного неба.

- Не, - быстро нашелся ответом отец. – А ты чего?

- Ну…

- Порнуху смотришь? – рявкнул он.

Леха похлопал глазами и выдавил из себя какое-то подобие улыбки.

- Э… не, - протянул он.

Отец постоял в дверях, даже немного расстроившись, что не удалось поиграть в отцов и сыновей в пять утра. Приняв старость как данное, приняв все свои проблемы проблемами, а не приключениями, со вздохом, но сказал:

- Выключай и спать.

***

На стене в комнате сына огромный кит завис будто в невесомости. Рука не поднимается закрасить или завесить картиной, например. Возможно когда-нибудь они сядут с женой уже совсем старые перед этим чертовым китом. Немощные и дряхлые как сама немощность и дряхлость и предадутся воспоминаниям:

- А помнишь…?

И после помнишь, сразу последует целая куча разных историй реальных и нет, гиперболизированных, приукрашенных с разных сторон всякой мишурой.

Но это случится только в том случае, если они сами доживут до старости. И вообще продолжат контактировать друг с другом.

- Ты бы к урологу сходил, – она выдернула из размышлений, ее лицо будто нависло над ним, так постаревшее и за эти три месяца, с сединой на голове, еще больше располнела, но стала злее. И ее этот уролог прозвучал как-то очень грозно.

- Откуда ты знаешь?

- Я глухая что ли?

- Ну, схожу.

Да оба глухие, если честно. Ко всему, даже к такой белой правде, такой серой реальности и красным… помидорам.

- Понимаете, ваш Леша, он. Ну как бы в последнее время не уделяет должного внимания учебе. И стал как-то витать в облаках, - говорила классная руководительница на собрании, то и дело сверяясь с журналом отметок. – Вот, например, по английскому языку три двойки получил за четверть, а до этого же у него была хорошая успеваемость. Может быть вам стоит отправить его в лагерь? Ну, или в санаторий, - она еще поправляла очки и очень раздражала этим.

Ненавистные очкарики.

Мать тогда сидела пунцовая от злости и непонимания. Ведь эти чертовы оценки так много значат. Или наоборот, они нихрена не значат. Но двойка звучит очень обидно, гораздо приятнее слушать, что у ее сыночка все хорошо.

- Следующий год – выпускной. Пусть Алексей отдохнет на каникулах и с новыми силами приступит к занятиям.

- Ну, он… - с одышкой заговорила она. – Он хороший мальчик.

Училка улыбнулась и даже погладила ее руку.

- Я же не говорю, что он плохой мальчик, - рассмеялась она. - Просто стал несколько рассеян. У него всегда отличное поведение! Уверяю вас. Даже вот Анастасия Максимовна,

по русскому преподавательница, говорит: «ну не могу я ему тройки ставить, так жалко». Наймите репетиторов. У ребят возраст такой, сложный.

А вечером уже разговор. Неумелый, будто они с разных планет.

- Алексей, - строго сказала мать.

- Леша, - добавил отец.

- Алексей, - повторила она строже. - Что случилось?

Они сидели в гостиной и смотрели какой-то фильм и как всякий разговор в их семье этот тоже начался спонтанно.

- Эм, что?

- Я была на собрании, что с оценками?

Парень пожал плечами, с неохотой посмотрев на родителей.

- Я тебе твою дурацкую челку отстригу, глаз не видно, - сказала мать, не зная к чему еще придраться, поражаясь такому безразличию со стороны сына.

- Нет у нас денег на поездки и лагеря, понимаешь? Надо учиться, мы все учились как-то! Ты уже взрослый парень, Алексей.

- Хорошо, - смиренно произнес он.

Да есть у тебя яйца? Подумалось отцу, и он решил встрять и показать всем жене, сыну и всему миру как нужно воспитывать детей.

- И с играми своими завязывай, все возле компьютера сидишь, все лето решил так просидеть? Друзья-то у тебя вообще есть?

Друзей как это ни странно было много. Гораздо больше чем того требовалось нормальному ребенку. Он всегда был у всех на виду, на хорошем счету и на первом месте в телефонном списке.

Его социальная сеть разрывалась от количества мертвых душ, цифра давно перевалила за тысячу. И все эти нули и единицы каждый день отравляли жизнь.

***

Почему кит?

История проста как пять пальцев. В животном мире, киты – социальные животные. И если один кит заплывает на мелководье, он от страха смерти посылает своим сородичам сигналы, чтобы те его спасли. Ну киты, значит, недолго думая порываются на благое дело и сами того не ведая заплывают на мелководье. Так один кит обрекает на смерть других.

Возвращаясь к креслу, отец стал понимать чуточку больше чем понимал три месяца назад. И ведь как мерзко-то а?

Там еще передача была про это:

- Группы смерти: Синий Кит, Тихий Дом, Дверь в лето, Разбуди меня в четыре двадцать. Вымысел СМИ или реальная опасность, которая угрожает вашему ребенку? Оставайтесь с нами после короткой рекламы…

- Подожди не переключай, - сказала жена.

- Да бред это все, - отмахнулся он. – Давай лучше новости.

Далее следовали разговоры и рассуждения о политике. Сидя на диване они доказывали друг другу истину.

В новостях же всегда говорят правду, о том какие все вокруг плохие, а они одни хорошие. В хорошее верится лучше, человек сам волен выбирать для себя ту правду, в которую он яро уверовал.

Они смотрели телевизор, даже не думая о том, что в этот самый момент в комнате их сына поселился демон. Они смотрели сраный телевизор и покрывались пылью, паутиной и плесенью. И даже в тот момент, когда безмозглая машина каким-то усилием вселенной предложила им обратить внимание на сына, они предпочли оставаться глухими.

***

Это поздний ребенок и брак тоже поздний. Они вообще были друзьями и долгое время не могли найти вторую половину. В их жизни не было той любви, о которой хочется рассказывать всем. Сначала это было сожительство от нечего делать, с таким же успехом могли завести собаку. Если бы не финансовый и квартирный вопрос.

Потом у них вроде бы и промелькнул какой-то намек на химию, они даже сходили в кино пару раз, а вскоре махнув рукой расписались и зажили.

Пережитки прошлого, два одиночества, которые потом породили еще одно.

Да не, были у них и хорошие моменты в жизни и детство у Лехи прошло неплохо. Каждое лето ездили куда-то, в деревню, пару раз на море и потом еще в санаторий. Все по канону среднестатистической семьи.

- Я уволился, - вдруг сказал он.

Потому что бесили слова поддержки. Особенно эти: «крепитесь», от самых мать их счастливых людей, полноценных семей и ебанных во все щели… он уже и забыл кого там хотелось выебать… все из-за зависти.

Затрахали уже эти расспросы, как бы неудобные и в то же время, окружение пытается помочь. Их даже приглашали на передачу. Но они отказались. А что бы они им сказали?

- Мы рады, что с вашими детьми все в порядке. Дай бог им счастья, здоровья и боже упаси, что с ними случится такое же, как и с нашим, любимым, единственным Лешенькой.

И они оба заплачут откровенными соплями. Ведущий предложит им воды, они возьмут и начнут рассказ с привычных слов:

- Мы не знали…

- Ну, уволился так уволился, - безразлично ответила она, поливая цветок из старой бутылки. – Я поработаю.

Это была единственная благодарность, на которую она снизошла сейчас. Нельзя устраивать скандал, только потому, что оба морально уничтожены. Есть вещи куда страшнее отсутствия денег.

***

По бескрайнему океану плывет синий кит, он открывает дверь в лето, хочет проснуться в тихом доме, хочет проснуться в четыре двадцать.

Снова это дурацкое видео. Которое карой теперь будет преследовать их в интернете.

- Леха, прыгай.

Оператор этого самого страшного фильма ужасов в их жизни так и не был найден. Он запостил видео последних секунд жизни их сына в интернет, на многих сайтах, и они как вирус распространились по всему виртуальному пространству.

Очевидцев тоже не нашлось. Голос ликующего не распознать, даже по возрасту. Дело передали каким-то там экспертам, а Леха прыгнул.

Он не снял тело после прыжка и на этом спасибо. Хотя кадры укрытого простыней сына до сих пор перед глазами. Перед глазами и гроб. И еще эта фотка где Лешке три года, и он в трусах и в солнечных очках отца, которые в половину его лица, гримасничает. Смешнючий такой.

Отец сидит в комнате сына, в кресле напротив стены где нарисован синий кит.

Мать тут же поливает цветы, которые и не растут больше, потому что она превратила землю в болото. В комнате стоит вонь от гниющих растений. Открыть окно проветрить не хватает сил, иначе вместе со сквозняком уплывут воспоминания.

И замкнутый анабиоз, который сопровождается песнями китов.

У их дверей они находят цветы, плюшевые игрушки и проклятия. «Горите в аду свиньи», сатанинские символы и нет конца этому наваждению. Его фотография с порезом на руке стала иконой подростков и нашла своих глупых подражателей. Его последний крик, наполненный болью и страхом, наложили на одну из тех жутких мелодий.

Самое страшное – это возведение в культ. Их сын стал героем, он приобрел последователей. Их мрачный принц, уплывший в лето на горбе синего кита.

***

#Я_в_игре

В четыре двадцать утра они сидели возле компьютера в комнате Лехи и ждали ответа кураторов.

За дверью

Протяжный вой насосов и хлопок , разбудили спящего в пожарном отсеке Бруно. Заныла сигнализация контрольной системы и  механизмы постепено прекращали свою работу. Бруно по винтовой смерчем влетел в рубку. Подбежав к мигающему пульту управления, выключил сирену. Наступившая тишина немного озадачила Бруно. Месяц  вахты, на ледопроходном зонде Джерил Четыре, не самом тихом объекте на земле, отучил Бруно слышать тишину. От внезапного пробуждения и стремительности действий, помутило и сердце было готово вырваться из десен. Бруно упал в кресло и запросил иньекцию вивалити. Месяц назад, прямиком с буровой вышки в Северном море его вместе с приятелем зафрахтовали сюда. Десять чудо-юдо машин бурило толщу арктических льдов. Три дня на подготовку и Бруно управляет несложным земснарядом запущеным на поиски горючего.
  Допинг привел Бруно в боевое состояние. Бурение на автопилоте не приветствовалось но и не запрещалось, а остановливать машину на время сна и не стать первым дошедшим до нужного разреза не хотелось. Но раньше все сходило. Тем более что так поступали операторы других Джерил. Мониторы системы слежения транслировали картинку нижних дисковых резцов. Они были залиты маслом, которое продолжало струиться из правой руки манипулятора. Бруно чертыхнулся и открыл шкаф. Термобелье и скафандр были надеты в нормативное время. Премия первоткрывателя плавно ускользала от него. Спустя три минуты, он уже позировал фронтальным камерам Джерила. Колодец уходил вертикалью непроглядной темноты и тишины. Одинокой живой фигуре, сопутствовало лишь собственное дыхание." Пора работать, хватит натюрмортов". Масло иссякло в порванной артерии машины. Бруно ловко, открутил поврежденный шланг  и тут, Джерил шевельнулся, моргнув прожекторами. Бруно показалось что он чувствует на себе чей то взгляд. " Бред, то гидравлика сжиматеся, обратные клапаны не везде сработали видимо". Но вопреки, успокоительным рассуждеениям, поверхность под ногами Бруно пришла в движение. " Самопроизвольный пуск?!", правда острым звонком отдала команду бежать в кабину, но подскользнувшись плюхнулся в черную жижу. Ботинок был тут же схвачен одним из клыков диска и Бруно, мгновено был утащен в жернова. Растерянность и премия поперемено маячили в его угасающем сознании...Премия, деньги, юг, море, невеста, две невесты, три, четыре ... Испуг осознанной  необратимости  происходящего, сжег открыточные виды с пальмами. Багрово-черная, томная тишина накрыла летним сном.
    - Вот цветочек, лалала, аааап. А вот еще один. лалала. Сплету веночки. Один для мамочки, другой для братика ...
  Голос пробудил Бруно.  Песок захрустел на зубах. Он попытался открыть глаза, но не смог, так  как и они были полны песка. Услышав плеск воды, Бруно пополз в том направлении. Лишь спустя четверть часа зрение вренулось к нему. Он сидел нагишом на пустом пляже .  Рядом с ним сидела тучная женщина, так же голая, с ужасными язвами на ногах и по детски лепетала собирая в ладони песок и запуская его вверх. Видимо она и закопала его. Кроме воды и серого песка в округе не было ничего до самого холма. Холма? Бруно с трудом, встал, ноги как ватные, но изумление и постепенно приходящие воспоминания придали ему сил.  Холмом оказался Джерил, который привествовал его миганием ламп и видимо приблежался. Бруно было посторонился, но внезапная вспышка гнева, перекосившая его лицо зачерпнула горсть песка и запустила в махину.
       - Долбанная железяка, ты что натворила? Где я?
     - Ешть аколо унде ыць есте локул - ответил Джерил
  - Чего ? Чего? - ошарашенный Бруно, безбоязнено приближался к машине и с каждым шагом ему становились понятны звуки произнесенные Джерилом.
- Мое место тут? Что это за место и где моя одежда?
- Аичь е вара, вара висурилор тале. Ши най невое де хайне аичь.
  - Лето? какое то холодноватое лето. Мое не было таким серым как эта вода песок и небо ... Стооп! я голый на пляжу с гниющей теткой говорю с машиной которая меня порубила в фарш, это что правда?
  - Ынтокмай.
Бруно сел на песок, трехэтажная махина опустилась рядом и тетка подползла к ним.
   - Мне страшно, отведите меня домой .
- Да где теперь тот дом?.. АА? Джерил, в какую сторону мой дом?
- Каса та е ын суфлетул тэу.
- Не надо мне тут философию разводить. Ты вообще тупая железяка... - женщина заплакала, всхлипывая дрожа губами, словно карапуз - С ней надо что то делать. Скорую вызови или кого там.  У тебя ж есть экстренная связь. Связь. Точно. А ну пригнись я влезу в тебя.
Джерил встал, отошел и выпал. Просто так выпал за край песка.
  - ЭЭЭй ! Ты куда пропал?
Бруно побежал к тому месту куда исчез Джерил, но песок стал возвышаться и ссыпать юношу обратно.
- Что б тебе пусто было ...
- доомой хочу домооой - заныло рядом
- О боже, может теб и конфету еще?
- Конфету, дай конфету , дай дай дай
- Ааа, вот оно мне надо было - Бруно отстранился подальше от подползающей женщины. и только тогда заметил приблежающуюся фигуру в черной мантии и белой маске. Но чем ближе подходил незнакомец тем отчетливее становился его портрет, динные волосы из под короны, вышитая золотом накидка, усы над улыбкой и меч на правом боку без солнца слепил. Но когда он подошел вплотную и обдал Бруно жесточайшим перегаром, то оказался невысокого роста мужичком, в заношеной робе и весь измазан углем.
- Ты то еще кто? - спросил Бруно
- Я? кхм , я кочегар Юрка. Сейчас рядом с тобой. А когда подальше был, я был Этьенлегран, государь почившего народа. А когда совсем далеко так то маской смерти наряжался, той самой что с крестоносцами в шахматы играла.
- Я бы выпил . 
- Я бы тоже - кивнул Юрка, достал из мешка угольную пыль посыпал кругом и женщина стала заползать в мешок, сбиваясь в ком словно червь. Юрик закинул мешок на плечо.
- Ну, я пошел, бывай служивый.
- Постой, а как же я? выведи меня отсюда.
- Никак нет, тут твое место. Тут твое лето и тебе летопись пескам этим вести.
- Стой Стой - но от Юрки остались лишь следы на песке..- вот же хренотень.  И жрать охота.
Следуя этим словам, кругом начало темнеть, жиреть, шерстеть. Огромный рыжий кот выкопав ямку сел срать. Покончив с этим делом, довольно мяукнув сел умываться. На мяуканье пришаркали ноги и рот прошамкал :
- Опять нагадил, зараза. На то и жизнь. И сухие, в старости жил, руки открыв окно высыпали песок на улицу в снег.

Во все стороны, сколько хватало глаз, расстилалась заснеженная равнина. 

Гор гнал по бездорожью, ориентируясь только на показания заиндевевшей приборной панели. Он уже изрядно замерз: потрепанный термокомбинезон стыл на ветру, с трудом поддерживая температуру тела. Ирония, что самое доступное средство передвижения на этой забытой богом планете – летающая торпеда с седлом, мотор которой гудел сейчас на высоких оборотах у него между коленями.

Гор вырос на Проционе, но родился он на другой планете – вот только на какой, он сам не знал. Родителей давно не стало. А он не помнил уже ничего, кроме вечной зимы и недостатка кислорода.

Он поплотнее прижал респиратор, повел головой по сторонам: слева на горизонте, на самой границе зрения бликовали далекие башни города. Маска из темного пластика, полностью закрывающая лицо, приглушала слепящую белизну, рассеивая лучи холодного солнца, скользящие по бесконечной пустоши.

Спустя час он добрался до цели – старого поселения. Небольшая группка строений, казалось, намертво вмерзла в ледяную пустыню.

Гор подрулил к заросшей белыми кристаллами внешней стене периметра и заглушил двигатель. Кроме него здесь враскоряку припарковались еще две облезлые колымаги. Барахолка была пока еще живым сердцем этого стылого нищего мира. Даже странно, что сегодня здесь так малолюдно.

Он заблокировал машину и слез на землю, разминая застывшие мышцы. Торопясь согреться, прошел под арку и быстрым шагом пересек пустынную площадь, направляясь к уже хорошо знакомой лавчонке. Привычно подтолкнул застревающую автоматическую дверь, вошел в небольшой тамбур, а спустя несколько секунд шагнул из него внутрь лавки. 

Гор сразу отключил подачу воздуха в респираторе, чтобы сэкономить запас кислорода, и снял с лица маску. Дохнуло теплом, полным резких запахов.

- Салют, - громко сказал он от порога и тут же закашлялся.

В лавке было невыносимо душно: последние годы многие экономили на покупке баллонов с воздушной смесью и замене фильтров углекислоты, держа процент кислорода в своих жилищах как можно более низким. К этому волей-неволей привыкаешь, но сразу после маски голова начинала кружиться, недоставало дыхания.

- Здорово, - едва взглянув, буркнул хозяин, и снова отвернулся к своим платам.

- Ну, пришло то, что я заказывал? – спросил Гор, двигаясь к длинной широкой стойке, за которой сидел мастер. Сердце стучало с надсадой, легкие похрипывали, и он с трудом выговаривал слова.

В тусклом свете нескольких маломощных потолочных светильников он прошел мимо стеллажей, заваленных разнообразной, видавшей виды техникой и ее запчастями. Гор был здесь три месяца назад, и, кажется, старья, что годилось только на разборку, с тех пор стало еще больше.

Мастер полез под прилавок и с трудом вытащил тяжелый металлический брусок с поцарапанной панелью на одном из торцов. Судя по всему, это списанное оборудование – но Гору и такое сойдет, лишь бы номинал держало.

- А где остальные?

- Двести, - сказал мастер, не глядя в глаза. – За один.

- В смысле? – Гор напрягся.

- Двести.

- Мы договаривались – шестьсот за четыре.

- Нет, восемьсот.

- Мужик, так не пойдет. Я тебе оставил задаток. Поэтому цена должна быть шестьсот!

- Обстоятельства изменились, цена выросла. Можешь взять три за шестьсот.

- Мне надо четыре!

- Тогда это будет стоить тебе восемьсот и ни койном меньше.

- Слушай... – Гор наклонился и слегка понизил голос. – Ты же понимаешь... это большие деньги. Даже если я отдам тебе шестьсот – это весь мой месячный заработок. Мне через неделю жрать будет нечего.

- Тогда найди себе другую работу, - буднично пробормотал хозяин. – Такую, где будешь зарабатывать больше. Или возьми подработку.

- Я и так работаю двенадцать часов в сутки! Если бы на этой планете была работа, где платят больше, я бы там уже работал. Но ты же понимаешь, что это нереально. Шестьсот. Мы с тобой договаривались на шестьсот.

- Нет, парень, - мастер покачал головой и взялся за ручку блока, собираясь спрятать его обратно под прилавок.

Гор ухватил блок за другую ручку.

- Почему ты его убираешь?

- Потому что ты не хуже меня знаешь, что иметь эти штуки незаконно! – прошипел мастер, пытаясь вырвать у него блок. – А может, ты хочешь сдать меня Сыску при передаче денег? Ищешь законное основание?

- А ты, когда брал у меня задаток, о чем думал, отец?! – возмутился Гор. – Вот только если бы я был связан с Сыском, ты бы уже давно лежал мордой в пол. Зачем им законные основания? Они у тебя на каждой полке найдут по основанию для срока!

- Тебе на что вообще эти энергоблоки? – Мастер прищурился. – Такие мощные запрещено использовать без разрешения Особого отдела. Хочешь запитать самопальный квантователь, чтобы наварить себе немного койнов?

- Да ты сказочник, я посмотрю! Вот только откуда в реальности взять для него детали? – Гор испытывал растущее раздражение. – Если бы я мог собрать такую штуку, я бы пришел не к тебе, а к какому-нибудь сыскарю побольше чином и предложил ему быть в доле. Потом просто подключился бы к городской сети, и ни у кого бы не возникло вопросов при обнаружении утечки – лишь бы койны капали.

Хозяин лавки пожевал губами.

- Доставай мое барахло, я его забираю, - твердо сказал Гор.

Он положил ладонь на кассовый считыватель, и на экране отобразилась цифра: шестьсот.

- Восемьсот. – Мастер оттолкнул его руку. – Мне через три дня отдавать ежемесячный платеж. Ты знаешь, Патрули обожают наведываться сюда с облавами. Поэтому я, как многие другие, кто хочет торговать, вынужден кормить этих псов. У меня не хватает выручки в этом месяце. У людей нет денег. Ни у кого нет денег. Если тебе нужны аккумуляторы, ищи где хочешь восемьсот койнов – или проваливай с глаз моих!

Гор негромко выругался и снова приложил ладонь: пришлось отдать весь остаток сбережений на черный день. Мастер прижал палец в углу экрана, подтверждая сделку. Гор проверил энергоблоки на работоспособность, а после этого за две ходки вынес свои покупки наружу и втиснул их в багажник аэролета.

Он вернулся домой, когда короткий блеклый день уже подходил к концу. Припарковал торпеду возле крыльца и, оглядываясь по сторонам – на улице было пустынно, а окна соседних хибар смотрели слепо, закрытые противоветровыми щитами – вытащил из багажника два блока и занес их в тамбур, потом сходил еще за двумя. И уже когда открывал внутреннюю дверь, услышал, как в глубине дома что-то упало.

Гор поднял прислоненный возле входа ухватистый обрезок трубы и медленно двинулся сквозь короткий холл в сторону жилой комнаты.

Он тихо вошел. Посреди комнаты лежал какой-то предмет, но в полутьме Гор не мог различить, что это. Он щелкнул пальцами – зажегся свет. Теперь разглядел: это был тепловой сканер. Чужой тепловой сканер.

- Так. Кто бы ты ни был – лучше выходи сам, - предложил Гор. – Потому что если тебя найду я – проломлю череп.

- Не надо, - сказал тонкий голос.

- Вылезай, - приказал Гор.

Из-за спинки продавленного дивана поднялась невысокая фигурка. Это был паренек лет одиннадцати-двенадцати. В этот момент Гор заметил, что дверь в подвал приоткрыта.

- Ты ходил туда? – прорычал он и шагнул в сторону подростка.

- Нет-нет, я только открыл дверь! – воскликнул тот и попятился. – Но я не спускался!

- Трогал что-то? – Гор сделал еще один шаг к нему, но парень поднял вверх руки и отчаянно затряс головой. 

Гор пронесся мимо и ссыпался вниз по лестнице. Свет зажегся автоматически. Он бросился к транспортеру, пробежался пальцами по всплывающим голографическим панелям и кнопкам. Все тумблеры были в исходной позиции, машина казалась нетронутой – такой же, какой он ее оставил сегодня утром. Он выдохнул с облегчением.

Паренек стоял наверху лестницы, настороженно вглядываясь в полутьму внизу. Когда Гор появился на нижних ступенях, он метнулся в сторону.

- Как дверь вскрыл? – спросил Гор.

Паренек пожал плечами.

- Найти уязвимости в таком замке ничего не стоит. Это смогла бы даже моя бабушка.

Гор не согласился бы с этим утверждением: он сам программировал защиту. Но похоже, пацан мозговитый...

- Я вообще-то думал, это заброшенный дом, и тут никто не живет, – добавил мальчишка, оглядываясь по сторонам. – Но меня всегда удивляло, что температурный скан такой высокий.

- Так ты погреться зашел?

- Ну да, тепло здесь. У нас дома холодно – энергоблоки совсем сдохли. Мать не может купить новые. Сестренка все время болеет из-за этого...

- То есть ты решил прихватить мои энергоблоки?

- Ну... нет. Я же говорю: зашел посмотреть. Думал, здесь никого, и просто какой-то автомат работает.

Гор смотрел на подростка. Потертая одежка, мешком висящая на хилом теле; модная прическа – вот только она делала вид этого паренька еще более болезненным.

- Есть хочешь? – спросил Гор. У него оставалось совсем мало еды. Но, пожалуй, она ему больше не понадобится.

Глаза мальчишки зажглись от этого щедрого предложения, но он тут же что-то вспомнил и нахохлился.

- Ага... И как мне потом придется расплачиваться?

- Мама учила ничего не брать у чужих дядь? – поинтересовался Гор. – Правильно, надо слушать маму. Вали отсюда.

Он указал обрезком трубы на выход. Подросток сделал несколько шагов в этом направлении, но любопытство перевесило страх; он остановился.

- А что за машина внизу? – спросил он. – Там много дорогой начинки...

- Все-таки спускался?

- Ну... я только одним глазом успел посмотреть. Оттуда больше всего тепла идет... Что это за оборудование?

Какое-то время Гор раздумывал.

- Ладно, пойдем, - он махнул рукой и направился к тамбуру, где все еще стояли портативники. – Поможешь.

Вдвоем они перетащили блоки в подвал. Гор подключил их к транспортеру и запустил основной протокол.

- Так что это такое? – спросил подросток.

- Машина для доставки посылок.

- А откуда она у вас?

- Собирал по запчастям много лет. С твоего возраста, наверное.

- Это что за точки? – подросток указал на голографическое табло, где отражалась трехмерная карта пространства.

- Планеты.

- Интересно, почему большинство серые, а эти несколько – зеленые?

- Думаю, потому, что только эти работают.

- А... это какие-то устройства для приема посылок?

- Да. Двери.

- То есть отсюда можно переслать что-то прямо на другую планету? – поразился паренек. – Каким образом?

- Технология квантовой телепортации. Любой предмет, находящийся в этой кабине, трансформируется в квантовую функцию, которая описывает абсолютно все, чем он является. Досконально в теорию вдаваться не стану – слишком нудно объяснять, но принцип работы на квантовой запутанности. 

- Это какая-то засекреченная вещь, наверное? Военная?

- Нет, вполне мирная. Только крепко забытая.

- А как она к вам попала?

- Долгая история. 

- Наверное, было трудно разобраться... – паренек бродил пытливым взглядом по экранам.

- Да уж, руководства пользователя не оказалось в комплекте. Но мне эта машина досталась в относительно работоспособном состоянии, так что не пришлось особо мозговать. Даже ты сможешь разобраться, как быть оператором и отправлять посылки.

- Так вы хотите стать посылкой? – догадался подросток.

- Да. Хочу свалить с этой планеты навсегда, - негромко, с чувством произнес Гор.

- Куда?

- Куда-нибудь, где тепло. И где не нужно платить за кислород.

- Думаете, где-то лучше, чем здесь?

- Да где угодно будет лучше, чем здесь! Если там нет вечной зимы, ты не сдохнешь от голода, а найти применение своим рукам и голове не так уж сложно, если они из правильных мест растут. 

- А можно поподробнее о принципе работы? – спросил подросток. – Я не совсем понял, каким образом предмет превращается в волновую функцию.

- Если в самых общих чертах, то вокруг кабины генерируется мощное магнитное поле, внутри создаются закольцованные пучки высокоэнергетической плазмы, которая мгновенно распыляет его на атомы и отправляет информацию, в которую он превратился, в нужную точку пространства. Там его собирает другая кабина. Доставка практически мгновенная – ведь кванты связаны друг с другом и полностью идентичны. А информации метафизически совершенно безразлично, в какой точке космоса пребывать. В точке назначения по полученной информации собирается тот же самый предмет, в котором все частицы имеет ту же самую энергию, какую они имели в момент уничтожения оригинала.

- Надо же. Я никогда не слышал о такой технологии.

- Представь себе, когда-то это был распространенный и довольно недорогой способ перемещения. 

- А уничтожение оригинала – без этого не обойтись?

- Нет, иначе возникнет квантовый парадокс – не может одновременно существовать двух копий одного состояния. Чтобы где-то связанный квант перешел в нужное состояние, исходный квант здесь должен быть разрушен – только так информация передается. Глобально, совершенно неважно, из каких частиц я состою – тех, что здесь, или тех, что находятся за сто парсеков, если состав этих частиц и их энергии будут полностью идентичны тем, что были во мне до разрушения. Важно передать сознание – а оно как раз транспортируется квантовыми методами. Сама дезинтеграция происходит за пикосекунды – и сборка тоже. Ты даже не успеешь моргнуть.

- Странно, что от транспортеров в таком случае отказались. Может, случались аварии или ошибки доставки?

- Это хороший вопрос. Лучше всяких бессмысленных вопросов из области философии, которые раньше я задавал себе сам. Я думаю, что ошибки и аварии, конечно, могли происходили, но это был только предлог. Ну, скажем, кому-то показалось, что путешествия стали слишком доступны, и ему не перепадает за это много денег. Говорят: экономическая ситуация стала иной... Мои родители свободно путешествовали по космосу, а теперь мало кто может позволить купить себе билет на звездолет. Он стоит три моих годовых дохода. То есть выход с планеты как бы есть, но большинство народа все равно никуда не денется... Сам подумай, кому это выгодно.

Говоря это, Гор заметил, что подросток слушает вполуха, с любопытством рассматривая звездную карту.

- В общем, на большинстве планет транспортеры официально запрещены, их невозможно купить или достать где-либо легально. Их просто физически почти не осталось. Тем не менее, кое-где они еще активны, - свернул Гор объяснения.

- А сколько человек может переместиться за один раз? – продолжал удовлетворять свой познавательный голод паренек.

- Как я знаю, масса посылки и дальность доставки зависят от мощности. Когда транспортер запитан только от энергоблоков – он потянет от силы одного человека. Вернее, я надеюсь, что потянет... Проблема еще в том, что я не знаю, в каком состоянии пребывают кабины, которые помечены зеленым... Полностью они работоспособны или просто подключены к питанию? Потому что если на той стороне что-то пойдет не так, посылка не будет доставлена и собрана в целостности. У них должны быть такие же резервуары с плазмой, - Гор указал на массивный задник кабины, занимающий добрую часть подвала. – Оттуда поступают все химические элементы, из которых посылка формируется по квантовому «слепку» методом холодной плазменной самосборки. Ну то бишь, говоря вульгарным языком: дух первичен – тело прикреплено к сознанию, а не наоборот. Если сознание «прибыло», к нему без труда можно подцепить тело-носитель – конечно, если оно собрано со всеми исходными параметрами, чтобы точно, как исходник принять сознание. Но если какого-то элемента не окажется в наличии или окажется недостаточно, как ты понимаешь, посылка не соберется такой, какой она должна быть. И как эти изъяны отразятся на живом организме, можно себе вообразить... – Гор помолчал. – К тому же я не знаю, кто сейчас контролирует активные кабины. Поэтому я иду на риск и никого за собой не зову.

- И вы не сможете возвратиться назад, даже если захотите?

- Возвратиться невозможно в принципе. Расходников, которые я собирал последние годы, хватит лишь на один цикл, на обратную операцию мощности уже не хватит. Смотри, пока я не подключил питание к главной схеме, этот транспортер отражается на карте серым цветом. Таким он останется и после моей отправки. Сюда невозможно переместиться ниоткуда.

Подросток какое-то время молчал. Похоже, вопросы у него стали подходить к концу.

- А как узнать, что вы добрались? – наконец, спросил он.

- Если все будет нормально, я отправлю сообщение.

- И когда вы собираетесь... уходить?

- Да вот прямо сейчас, – пробормотал Гор, запуская протокол подготовки к транспортировке.

Мальчишка стоял рядом, внимательно следя за его манипуляциями. Когда транспортер просигналил о готовности, Гор открыл дверцу.

- Куда полетите?

- Сюда.

Гор показал на одну из планет.

- Карейте? – Паренек оценил роскошь этой мечты. – Я слышал, там есть огромный океан. И климат идеально подходит человеку.

- Да.

- Не волнуетесь?

- Нет, - ответил Гор, чувствуя, как на висках выступил пот.

- Ну... удачи, - неуверенно пожелал мальчишка.

Гор обернулся. Они несколько мгновений смотрели друг на друга – чужие люди, ощущающие удивительную сопричастность в этот момент.

- И тебе удачи, - сказал Гор. – Однажды мир изменится, и двери снова откроются для всех.

Затем он шагнул внутрь и закрыл за собой дверцу кабины. Нажал на внутреннюю панель запуска. Встал в центр. 

С низким гулом заработал блок накачки. Потом свет моргнул, и Гор почувствовал, что голову повело. Вдруг что-то надвинулось – бесконечно огромное, и он пропал в нем... Он не успел даже толком испытать страха. Потому что понял, что все уже произошло.

Гор поморгал несколько раз. Провел рукой по лбу, вытирая испарину... Он стоял в другой кабине. Это была ярко освещенная круглая комната, сияющая полированным металлом. Гор сошел с пьедестала в центре, не ощущая в своем теле никаких изменений... Толкнул дверь – и вышел наружу. В лицо дохнул теплый, влажный ветер, который нес едва уловимый запах йода... Тогда Гор еще не знал, что это и есть запах океана. 

Кабина стояла на открытой площадке на крыше здания в нескольких этажей. Похоже, это была частная резиденция, причем очень частная – рядом не было заметно следов ни одной стандартной системы безопасности и слежения, которые обычно понатыканы всюду в общественных местах. Рядом с кабиной размещался небольшой пульт управления под прозрачным навесом. Активированные светограммы показывали параметры перемещения.

Пока никто не заметил его прибытия, Гор стер информацию о совершенной доставке. Затем стал перебирать пальцем световые панели, ища нужную – пока не нашел клавиатуру.

Мальчик, который стоял перед опустевшей кабиной на другом конце галактики, услышал, как транспортер вновь ненадолго загудел, а потом на одном из табло загорелся значок сообщения. Он нажал парящую в воздухе кнопку – и прочел слово, которое пока для него было чем-то абстрактным:

- Лето...

+2° С

Ночью в морге тишина бывала напряжённой. Тишина не покоя, а ожидания. Она будто звенела ультразвуком между острыми инструментами из нержавеющей стали в шкафу. Растянувшись тонким слоем на секционном столе, она вибрировала, как перетянутая мембрана барабана, готовая лопнуть от малейшего касания. Если бы здесь находились санитары, они бы с присущей им бестактностью разрушили эту тишину металлическим лязгом ножниц, ножей, пил и молотков. Но все они разъехались по домам, а городишко был не настолько велик, чтобы нанимать вторую смену.

В морге сейчас был только один живой человек – охранник. Он сидел в приёмной за полукруглым столом, который закрывал его, как фортификационное сооружение. Иногда поглядывая на монитор с двумя единственным камерами на парковке и у входа, охранник играл в пасьянс на компьютере или читал статьи на новостных сайтах. И всё же, он был из тех, кто добросовестно выполняет свою работу. А работа состояла в том, чтобы в его дежурство ничего из находившегося внутри не попало наружу, а снаружи ничего не проникло внутрь.

Комната, где хранилась та самая напряжённая тишина, а вместе с ней и трупы людей располагалась дальше по коридору. Там свет был выключен, горели только красные индикаторы пожарной сигнализации под потолком. Целое здание во мраке, лишь приёмная с охранником на островке света.

Внезапно, в дальней комнате раздался щелчок, будто кто-то ногтём ударил о жестянку. Тишина, словно этого и ожидавшая, разорвалась, как надувной шарик от укола иглы, улетела в дальний угол и скукожилась. Звук отразился эхом от кафеля, заметался меж стен, но в коридор вылететь ему не хватило сил.

После щелчка последовал скрип петли на дверцах холодильника. Та распахнулась настежь. Затем полка с шумом, который издают ролики на асфальте выдвинулась вперёд. Ненамного, однако следующий толчок показал уже половину всей полки. В едва различимом свете от сигнализации были видны очертания тела под светлым покрывалом. Ноги, колени, бёдра.

Пальцы ухватились за край холодильной камеры, и полка снова потянулась вперёд. На этот раз она выехала на всю свою длину. Ноги того, кто лежал там спустились на пол. Холодные ступни коснулись тёплого кафеля. Полка издала протяжный стон, когда с неё убрался вес. Медленно, неуверенно, будто впервые тело пошло в направлении коридора. Белая простыня, которой санитары укрывали трупы запуталась и свисала как римская тога.

Тело остановилось только на мгновение, услышав от других камер новые щелчки. Но затем оно двинулось дальше по коридору, к свету.

Охранник не слышал приближение тела – босые ноги ступали бесшумно. Не издавало звуков и дыхание, ведь его не было, как не было и стука сердца. В случае с мертвецом слово «тихий» можно возвести в степень.

Когда к приёмной оставалось десять осторожных шагов, тело попало под яркий свет, остановилось ненадолго, словно в нерешительности, затем продолжило свой путь. В нормальном освещении, которое косо падало в коридор, можно было разглядеть кожу трупа на ногах – она серая. Однако под ней двигались мышцы, мягкие и эластичные. Шаг за шагом они приближали тело к охраннику.

Оно полностью вышло на свет, и стали видны глаза. Не похожие на глаза мертвеца. Не блёклые, а яркие, не застывшие, а живые. Блестели от лампочек так, будто внутри них плясали искры. И обращены они были на шею охранника. К ней же начали подниматься и руки.

Охранник так ничего и не заметил. Лишь когда холодная рука опустилась на его правое плечо, он вздрогнул и застыл неподвижно. Вторая рука коснулась левого плеча.

Затем большим и указательным пальцем труп начал массировать трапецевидные мышцы.

– Ты что делаешь? – раздражённо спросил охранник.

– Ты бы видел свою спину со стороны, – раздался сзади него женский голос, который был грубее её настоящего тембра из-за пониженной температуры в голосовых связках. – Нужен или стол повыше, или кресло поменьше.

Она начала массировать между лопатками и хребтом.

– Тебе что, жить надоело? – возмутился охранник. – В смысле, какого чёрта?! А ну прекращай!

Он завилял плечами, но женщина потянула его назад.

– Какой-то ты сегодня напряжённый. Вот и решила…

– Я тебя всё равное не пущу, – сразу предупредил охранник.

– Да при чём здесь это? Я просто не могу спокойно смотреть на смещённые позвонки. Это профессиональное, знаешь ли.

– Ладно. Всё. Хватит, – он безуспешно пытался сбросить её руки. – Я понял. Завтра же схожу к врачу, а теперь отстань.

Вдоль по позвоночнику она опускалась к середине спины, наклонила его вперёд.

– Слушай. Пере-стань. Не… не… ниже. Да, вот там.

Серые холодные пальцы надавили в нужном месте, раздался характерный хруст позвонков. Охранник расслабленно опустился в кресло. Секунд десять он сидел с блаженным выражением на лице.

– Вот, – сказала женщина, – с полчасика не делай резких движений и всё будет хорошо.

Из коридора неторопливо вышел труп мужчины в медицинском халате, открыл шкафчик, где хранились бланки с мелкой канцелярией, взял оттуда колоду карт и потопал обратно. Проходя мимо охранника, он, будто вспомнив о чём-то, повернулся к нему и спросил:

– Можно мы поиграем?

Охранник отмахнулся, мол, делайте вы что хотите, но вспомнив о служебном долге, вернул себе строгое выражение.

– Всё равно не пущу.

– Та я молчу, – невинно ответила женщина. – Ни о чём таком и не думала.

– Да неужели?

Он отъехал на кресле в сторону. За женщиной в тёмном коридоре стояло ещё три трупа. В порядке «живой» очереди все дожидались личной аудиенции у охранника. Под гневным взглядом они разом отвернулись, делая вид, что их заинтересовали пятна на стенах.

– Видишь? – насмешливо спросил охранник. – Они здесь по вопросу отгула, но ждут тебя. Значит, ты в одной с ними очереди.

Женщина обернулась, передний труп пожал плечами, как бы извиняясь. Его худое лицо, изуродованное автокатастрофой могло вызвать жалость даже у мёртвого. Тем не менее, когда женщина уступила ему место, и он попытался урезонить охранника выпустить его на улицу, тот, отказывая, даже бровью не повёл. Всё-таки, он был надёжным охранником.

Ещё два трупа с заготовленной речью-прошением, и ещё два отказа.

Раньше было намного проще. Охранник говорил всем, что за дверью лето, и тела за считанные часы сгниют на жаре, а потому надо ждать холодов и только потом он разрешит им выходить из морга. Ему верили и не донимали личными просьбами каждую ночь.

Однако месяц назад по моргу слушок прошёл, что лето за дверью никогда не закончится, ведь они находились в Египте на побережье Средиземного моря, где температура никогда не опускалась достаточно низко.

По прикидкам охранника у тел памяти после смерти оставалось примерно на один вордовский лист при двенадцатом шрифте. Туда помещались имена ближайших родственников с их короткими жизнеописаниями, некоторые подробности из профессии, ну и ещё по мелочи заметками на полях. Всё. Вот почему их было настолько легко дурить насчёт окончания лета.

К тому же, трупы в морге менялись так же часто, как и покупатели перед табличкой «Буду через пятнадцать минут» на закрытом окошке ларька. Им можно было объяснить, что жара скоро спадёт, и они довольные расходились.

Главное ведь дать надежду. Они ждали холодов, и постепенно одних забирали, привозили новых, так сменялись все «жильцы» морга. Новичкам охранник всё повторно объяснял, и они не упорствовали. До недавних пор.

Кто-то сыграл против охранника в обществе мертвяков. Под подозрение сразу пал учитель географии, который загремел сюда после удачного свидания с радиаторной решёткой школьного автобуса. Только он по своей профессии мог помнить, что лето за дверью не уйдёт, не ослабнет. Чёртов учителишка. Он доставил охраннику хлопот даже больше, чем умерший от инфаркта политик, который решил создать в морге формалиновый профсоюз.

Охранник отвлёкся от своих мыслей, заметив, что перед ним по-прежнему кто-то стоит.

– Снова ты, – проворчал он.

– Ты прав, – сказала женщина, смущённо поправляя прядь волос над потемневшим ухом. – Я бы хотела выйти.

Охранник хмыкнул, словно по-другому и быть не могло.

– Ты же знаешь правила.

Конечно, она знала. Уже четвёртую ночь «проживает» в морге, хотя большинство задерживается максимум на три.

– Ладно. А если я оплачу проход?

Охранник смерил её критичным взглядом. Что-то не было заметно карманов в её «тоге». Да и найдись они, что там могло оказаться? Деньги?

– Чем заплатишь? Почкой? Учти, личные вещи из хранилища я тоже должен охранять.

– Нет, я имела ввиду ставку, – она указала на монитор с открытой веб-страницей анонса боксёрского поединка. – Я знаю, кто победит. Сообщу тебе, ты поставишь деньги на нужного бойца, и вуаля.

– Врёшь ведь, – с сомнение протянул охранник.

– Для нас, мёртвых, время смешалось. Прошлое, настоящее, будущее. Мы многое знаем, но не всё говорим.

– Да вы вообще говорить не должны, – недовольно пробурчал он, однако идея его явно заинтересовала. – Откуда мне знать, что ты не блефуешь?

– А какая мне с того выгода? Если не выиграет завтра мой боец, тогда я никогда за дверь не выйду. А так у тебя деньги, а у меня пару часиков снаружи. Уговор?

– Не знаю.

– Ну же, – подбадривала она его,– не думаю, что у сторожей большая зарплата.

– Я охранник, а не сторож, – буркнул охранник.

– Но в остальном-то я права?

Он хранил угрюмое молчание.

– К тому же, льгот нет, – добавила она и кивнула в сторону тёмного коридора. – Все думают, что это лёгкая работа – охранять вот этих…

– И на собеседовании, – живо поддержал её охранник, – никто не говорил мне, что придётся шваброй заталкивать трупы обратно в холодильник.

Женщина участливо кивала, словно это не её в первую ночь охраннику пришлось гонять по всему моргу. Правда тогда он использовал не швабру, а пластиковый подлокотник от кресла.

– Так уговор?

Она протянула ему руку, а другой придержала покрывало, чтобы оно не обнажало её грубые швы на груди и животе.

– По очкам или нокаутом? – уточнил охранник.

– Шестой раунд, – уверенно и радостно произнесла женщина.

Он покачал головой.

– Я об этом ещё пожалею… Ладно. Уговор.

Охранник пожал её сильную, явно натренированную массажами руку. Но перед тем как отпустить, добавил:

– Никаких убийств. Если всё ради мести, ты не переступишь этот порог.

– Да ясно. Просто хочу погулять.

– Погуляешь, если твой боец победит.

Она указала на боксёра с татуировкой на плече.

– Вот он.

– Я запомнил. А теперь, – охранник жестом показал «кыш-кыш», – иди, займи себя чем-нибудь.

Сколько же с ними хлопот! И почему они не ведут себя, как нормальные усопшие?

Может, из-за того, что во Вторую мировую здесь погибло много солдат? Может, какой-то санитар увлёкся чёрной магией? А может, на самом деле все умершие любят бродить по ночам, а от охранника это скрывали родители? Врут же детям в Америке о Санта Клаусе, врут о бабайке в Европе, а в Египте врут, что мёртвые не ходят.

Впрочем, охранник однажды спрашивал патологоанатома о ходячих мертвецах, но тот был явно не курсах. Да ещё с неделю странно так поглядывал – наверное, хотел выяснить, не прячется ли за историей с зомби бутылка с алкоголем. С тех пор охранник держал в тайне похождения местных трупов. И так от них неприятностей целая куча. Если подумать, то за весь его полугодовой стаж работы в морге эта сделка с трупом-женщиной могла впервые принести ему реальную пользу от мертвецов, а не одни только расстройства. Удача, в конце концов, просто обязана ему улыбнуться.

***

Следующей ночью охранник уже находился в прекрасном настроении. С одной стороны, по онлайн трансляции в интернете он убедился, что ставка сыграла и завтра с самого утра он поедет получать свой выигрыш, а с другой, труп женщины не торопился приходить и требовать оплаты по уговору.

«Предугадать исход боя она сумела», – с ехидцей думал охранник, – «а то, что её заберут из морга на следующий же день – нет».

Для успокоения совести охранник сам отправился к хранилищу.

Подсвечивая себе путь фонариком, он дошёл к комнате с холодильниками, открыл дверь и включил свет.

За секционным столом сидели трупы, играющие в блэкджек. В тусклом свете индикатора пожарной сигнализации их игра ещё могла сойти за честную, но при ярком освещении стали видны все их запасы карт в рукавах врачебных халатов, куда, судя по всему, перекочевала уже большая часть колоды.

Ещё два тела скальпелями делали себе маникюр.

К разочарованию охранника в дальнем углу сидела та самая женщина. Он поманил её рукой.

– Иди за мной.

Она покорно поднялась и пошлёпала следом.

Охранник вернулся на свой пост, удостоверился, что их не подслушивают мёртвые и со сдержанной радостью сообщил ей:

– Теперь я богаче на четыре тысячи фунтов.

– Серьёзно? – удивилась женщина.

Охранник побледнел.

– Что значит «серьёзно»? Ты ведь сама говорила, что знаешь всё наперёд.

– Да-а, разумеется, – неправдоподобно подтвердила она.

– Ты меня обманула!

– Нет, если ты получил деньги.

– Да… – охранник задохнулся от возмущения. – Да я тебя…

– Ой, ну что? Убьёшь? Так поздно уже, – она улыбнулась синими губами. – А ведь я угадала. Может, и вправду умею видеть будущее, м-м?

– Между прочим, я едва не потерял треть всех своих сбережений. Угадала она…

– Так не потерял же? И как там насчёт уговора?

«Она пробыла в морге слишком долго» – подумал охранник. – «Сумела обвести меня вокруг пальца. Так она скоро поймёт, что объединившись с остальными трупами сможет выйти наружу и без моего разрешения».

Сначала политик, потом учитель, теперь массажист.

– Ладно, уговор есть уговор, – проворчал он и кивнул в сторону хранилища. – Только им ни слова, поняла?

– Да-да, конечно. Я – могила.

Охранник вышел из здания и подогнал свой автомобиль ко входу. Но женщины в приёмной уже не оказалось.

– Где её черти носят?

Не глуша двигатель, он вернулся в здание.

Она выбежала из коридора, но не в привычной «тоге», а в медицинском халате.

– В ресторан вырядилась что ли? Учти, я не поеду туда, где тебя смогут увидеть.

– Понятно-понятно.

Охранник выпустил её и закрыл дверь на ключ. Его отсутствие никто не заметит. Возможно, трупы и заметят, но вреду от них никакого. Хотя нет, могут закрыть важные вкладки в браузере, если додумаются полазить в интернете. Надо было отключить технику, в том числе телефон, ведь неизвестно, что этим растяпам взбредёт в башку – перепугаются и начнут в полицию звонить о пропаже охранника. С них станется.

– Вот туда, – подсказала женщина направление.

Они неспешно катили по шоссе.

Охраннику, вдруг, пришла мысль о том, что если его остановят патрульные, объяснять придётся очень-очень-очень долго. Его бросило в холодный пот от осознания этой невероятно дикой ситуации: охранник морга катается с трупом по городу.

– Теперь туда, – она указала усохшим пальцем, куда ехать.

Ему до конца жизни даже сортир охранять не доверят.

Он обматерил себя за то, что задался этим вопросом так поздно.

– Налево.

«Какое «налево»?!» – внутренне взвизгнул охранник. – «Тут пора разворачиваться и на всех парах мчаться в морг!». Он понимал, что это не самое лучшее направление, особенно в связке со скоростью, но сидеть в тюрьме или в психушке ему тоже не хотелось.

– Останови рядом с жёлтым фонарём.

Охранник, наконец-то, обратил внимание, где они оказались. Вернее, куда его завела женщина.

Вокруг частные дома, декоративные растения за невысокими заборчиками, карликовые пальмы, цветы.

– Куда это мы приехали? – насторожённо спросил охранник.

Однако женщина не ответила. Как только машина остановилась, она открыла дверь и выпрыгнула на тротуар.

– Эй! – громким шёпотом позвал он. – Ты куда собралась?

Пока выбирался из авто и оббегал на другую сторону, женщина уже успела перелезть забор.

– Не-не-не-не. Вернись. Вернись сейчас же! – шипел он. – Ты меня слышишь?

Конечно, она его слышала. Но не отвечала.

Охранник вернулся в авто. Пару мгновений решал, отъехать ему или нет, потом заглушил мотор. Его руки тряслись от волнения.

– Какой же я кретин!

Он выскочил их машины, подбежал к забору и между кустов заметил, как женщина что-то ищет у чёрного входа. Её освещала лампочка, которую включила она сама или датчик движения. Судя по всему, женщина искала ключ, который могли на всякий случай спрятать там хозяева. Охранник надеялся, что ей не удастся его отыскать, но его сердце упало, когда под кадкой что-то блеснуло металлом.

– Да что ты творишь, а?

Она приложила палец к синим губам, затем вставила найденный ключ в замочную скважину.

– Ну, хватит.

Охранник перемахнул через забор, ринулся ко входу, однако она успела войти в дом и прикрыть за собой дверь. Он попытался её открыть, не получилось.

Женщина смотрела на него сквозь окошко в верхней части двери. Она выглядела усталой. Охранник сначала подумал, что рукой она опирается о стекло, но на самом деле растопыренными пальцами она показывала «пять». Сказала одними губами: «Пять минут».

– Что ты задумала?

Охранник вспомнил своё предупреждение о том, что не пустит её за порог морга, если речь идёт о мести. Но ведь он никогда всерьёз не предполагал такой вариант. Дурак!

– Выходи сейчас же.

«Пять минут» – повторила она и скрылась в темноте дома.

– Я пропал, – шептал себе охранник. – Я пропал.

Спотыкаясь о садовую утварь, он побежал в обход дома, туда где заметил панорамные окна сквозь которые видно почти весь первый этаж. И он различил её в свете ночника. Она передвигалась в доме, словно призрак. Так же тихо, как и в коридоре морга, подкрадываясь, чтобы сделать массаж.

Женщина присела у кровати. Ночник подсвечивал её разноцветными звёздами, и в халате она казалась волшебником из страны чудес или из цартсва сна.

Охранник замер снаружи, истово уверяя себя, что мертвые безобидны. Они не причинили вреда ему и не причинят вреда кому-либо другому.

Женщина сунула руку под халат-мантию. Что она могла принести с собой из морга? Пилу, которой можно кости распилить? Ножи с идеальной заточкой?

– Нет-нет-нет, – частил охранник. – Не смей.

От шока и страха он не мог сдвинуться с места, хотя понимал, что, скорее всего, именно от него зависит чья-то жизнь. Он, называющий себя охранником, стоял как вкопанный, когда от него требовалось действие.

А потом он увидел вещь, которую достала женщина. Не металл в её руках, а ткань – игрушка. Женщина положила её на край кровати так аккуратно, словно плюшевый медведь был сделан из тонкого хрусталя. Только сейчас охранник заметил, что контуры под одеялом слишком маленькие для взрослого.

Он опустился на траву. Впервые в жизни ему захотелось викурить сигарету.

Когда он снова посмотрел в окно, то увидел как в дальнем конце комнаты за спальней открывается дверь во внутренний двор – женщина покидала дом. Охранник вернулся к выходу. Она как раз прятала ключ обратно под вазон.

– Ты что творишь? Мы так не...

Женщина попыталась встать, но пошатнулась и упала на бок.

– Что с тобой? – злость в тоне охранника сменилась беспокойством.

– Всё хорошо. Всё хорошо.

Он помог ей подняться на ноги.

Может, тому причиной была удалённость от морга, который давал мистическую энергию мертвецам, а может, так пагубно влияла жара, но она теряла силы. В таком состоянии она уже не сможет перелезть ограду.

– Идём через калитку.

Рука, обнимающая охранника за шею, теперь не казалась такой холодной как раньше.

Он вывел женщину на улицу, усадил в автомобиль. Закрыв калитку с внутренней стороны, охранник снова перелез через забор.

Нужно было скорее ехать в морг. Там, где ей, скорее всего, станет лучше.

Она сидела на переднем пассажирском сидении пристёгнутая ремнём безопасности. Неподвижная, тихая. Охранник подумал бы, что окончательно умерла, если бы не глаза. Её всё ещё живые глаза. В них отражались огни ночного города: витрины, гирлянды на пальмах и кустах, реклама на билбордах. Она провожала взглядом особо яркие места, особо шумные.

Будто желая стать ближе к тем и тому, что находилось снаружи автомобиля, женщина прислонилась виском к стеклу. А может, она слишком быстро теряла силы.

Охранник вдавил педаль поглубже. Едва слышно из-за рёва двигателя она спросила:

– Как тебя зовут?

Он повернулся к женщине. Теперь она наблюдала за ним так же внимательно, как недавно за огнями снаружи. Её голова билась о стекло из-за сильной тряски на неидеальной дороге.

– Суди.

– А меня – Ифе, – она вновь перевела взгляд  на обочину, где теснились магазинчики и бары. – Тебе незачем спешить, Суди.

На самом деле это замечание было просьбой.

Охранник снизил скорость.

– Ифе – красивое имя, – сказал он.

«И ты красивая» – едва не добавил Суди.

Да, её кожа серая, а ногти и губы синие, из-за обезвоживания кости выпирали. И всё же, Суди мог видеть в ней ту, какой она была раньше. Ифу как цветок срезали в момент её лучшей формы, и хотя она увяла, былое великолепие ещё угадывалось в ней. Когда он это заметил? Наверное, в момент, когда она достала игрушку, когда она перестала быть ещё одним трупом из морга, назойливой проблемой, а стала Ифой.

– Спасибо.

Пустынное шоссе блестело от фонарей вверху. Их отражения медленно скользили по дороге, затем наползали на капот и лобовое стекло.

– Это был твой ребёнок?

Ифа пожала плечами, это движение вышло у неё каким-то невесомым, будто бабочка шевельнула крыльями.

– Я не помню, – ответила она. – Знаю только, что игрушку он очень любил, но медведь как-то оказался вместе со мной.

– Кстати, если на складе обнаружат недостачу, мне влетит.

– Извини, – в её голосе не было раскаяния, лишь усталость.

Но Суди на неё не сердился. И не осуждал. В нём возникло чувство, которое совсем не подходит тому, кто каждую ночь обязан удерживать тела в морге, несмотря на их мольбы. Жалость.

– Ифа, а почему они тебя не забирают? – спросил он. – Ты уже сколько, пятую ночь у нас? Так тебя могут… ну…

Её могут похоронить, как невостребованную.

– Не знаю.

– Может, они не понимают, где тебя искать? В твоих личных вещах был паспорт? Или мобильный телефон?

Она покачала головой по стеклу.

Значит, никто из персонала не сумеет разыскать её родных.

Никто, кроме охранника, ведь у него есть её имя – Ифа, и место, где её должны знать.

Суди заехал на парковку морга, выключил зажигание. Некоторое время они посидели в тишине. Спокойной, не напряжённой тишине.

– Тебе нужен холод, – извиняющимся тоном напомнил охранник. – Пора.

У него даже мысли теперь не возникло, чтобы загонять её шваброй. Наверное, если бы она не захотела, Суди не смог бы её заставить вернуться в холодильник. Однако Ифа покорно согласилась.

Сначала в приёмную, затем дальше по тёмному коридору Суди провёл её к самому хранилищу. Остальные трупы отложили свои дела, и пока охранник стоял отвернувшись, помогли Ифе снять халат и накинуть покрывало. Зря – Суди и так практически ничего не видел без света.

Когда мёртвые закончили, он помог ей сесть на полку, положил ноги наверх и мягко опустил её, придерживая за спину. Аккуратно расправил покрывало.

– Знаешь, – сказал он неловко, – я, наверное, заеду туда ещё раз. Туда, где мы были сегодня.

Её глаза блестели от света датчика пожарной сигнализации.

– Зачем? – слабый голос.

– Скажу… Ну, не знаю. Что случайно видел тебя там раньше, а теперь ты здесь, и я решил… – он раздражённо тряхнул головой. – Неважно, я придумаю, что сказать. Главное – чтобы они тебя нашли.

Ифа молчала. Достаточно долго, чтобы Суди почувствовал себя глупо.

– Ты – добрый ангел, – сказала она внезапно чисто и звонко.

У Суди встал ком в горле. И если бы здесь был не тусклый свет сигнализации, а яркий от ламп дневного света, Ифа бы заметила, как он покраснел от стыда. Ангел? Тот, кто отпустил её лишь за деньги? Он кто угодно только не ангел.

– Я могу ещё что-то сделать для тебя?

Не отрывая затылка от полки, Ифа покачала головой.

– Накрой меня, Суди, – попросила она. – И оставь меня в холоде, ладно?

– Как скажешь.

Охранник выполнил её просьбу. Осторожно укрыл её лицо покрывалом, медленно, чтобы не сильно шуметь, задвинул полку и закрыл дверцу.

Он вернулся на свой пост в приёмной. Попытался занять себя тем, чем занимался всегда: новости, игры, сериалы. Но всё казалось каким-то пустым, бессмысленным. Может быть, дело в том, что Суди не мог сосредоточиться. Его мысли всё ещё оставались вместе с Ифой, примёрзли к ней в холодной тьме.

Интересно, а она думала о нём? Или её больше заботила дверь в лето, сквозь которую ей больше не пройти? Кто знает…

Это была ночь длиннее обычного, и к её исходу Суди решил уйти из охраны морга. Найдёт себе работу попроще, ведь он не ангел, а обычный человек, и все эти мистические штучки не для него. Опять же, кресло неудобное.

– Привет, – поздоровался санитар, который всегда приходил раньше остальных. – Сегодня побегов не замечено?

Дежурной шутке охранник ответил дежурной улыбкой.

– Со мной не забалуешь, – ответил он тихим, бесцветным голосом.

За окнами небо уже посерело и погасли фонари на улице. Время перед рассветом самое спокойное. Оно нравилось Суди.

Вскоре явился патологоанатом. Охранник сдал ему все ключи, отметив, что ночь минула без происшествий. Благо, никто и никогда не проверяет записи видеокамер, если перед этим не случалось какое-нибудь ЧП.

Суди убрал своё рабочее место: отсортировал ручки по цветам, синие поставил в одну подставку, чёрные и красные в другую, степлер, скрепкодёр, клейкую ленту положил в дальний угол, блокнот сдвинул на край стола, клавиатуру и мышку повернул так, будто на витрину выставил для продажи. Всё было идеально. И причин ему задерживаться больше не находилось. Но его что-то удерживало.

Санитары начали свой привычный труд – из хранилища послышался лязг инструментов и скрип дверец холодильника. И только услышав его, Суди поспешил уйти. Лишь на секунду он задержался у выходной двери, испытав угрызения совести от того, насколько легко ему даётся этот шаг наружу.

Он вышел из морга.

В лицо ему дохнул свежий морской ветер. Солнце на востоке обещало взойти в ближайшие минуты. На небе ни облачка.

Охранник сел в машину, взглянул на пассажирское сидение. Совсем недавно Ифа сидела там и смотрела в окно взглядом ребёнка, который впервые узнаёт мир. Суди огляделся. Ничего нового для себя не заметил. Дорога, деревья, кусты, дома – нечем любоваться. И что она только находила во всём этом?

Пускай ему не удавалось видеть мир её глазами, но кое-что он, всё же или всё ещё, понимал лучше неё.

Он завёл двигатель, разрушив спокойствие утра, и покатил туда, где был сегодня ночью. Там потеряли не только игрушку, но и саму Ифу.

Да, Суди не ангел и, как оказалось, охранник из него так себе, но одно доброе дело ему никто не запрещает сделать бесплатно. Быть может, и его кто-то выручит, когда время придёт. Когда уже он будет по ту сторону двери в лето.

Мое персональное лето

1

Лето – мое любимое время года. Меня греют воспоминания о том, как я ходил по мягкой и влажной скошенной траве, вдыхал жаркий аромат летнего вечера, нежился в свежей ночной прохладе того времени. Эта память – бальзам для искалеченной души и единственное оружие против моих демонов. Лето – мое любимое время года даже несмотря на то, что большинство воспоминаний о нем – фальшивка. 

Но что же реальность? Реальность – грязная, завшивевшая квартира на восьмом этаже ветхой девятиэтажки. Реальность – война и бесконечная ядерная осень за окном. Реальность – фантомные боли от утраченных ног и страшный, неугасимый зуд в местах спайки плоти и дешевых бионических протезов, купленных с ветеранской пенсии. А еще реальность – доступный высокоскоростной интернет, мозговой порт - имплант и VR-шлем. Я понимаю, что эти блага современных технологий всего лишь подачка от государства. Ширма, ограждающая отморозков, пьяниц, калек-ветеранов и просто недовольных жизнью людей от несправедливой действительности, от желаний что-то в этой самой действительности изменить. Ну да что мне с того?  Виртуальная реальность – маленькая дверь в мое персональное лето, и, пока она открыта, у меня остается шанс не провалиться в пучину безумия окончательно.

Сегодня понедельник, четыре часа дня. Большинство людей уже давно разбрелись по своим местам работы. Но только не я. Капиталистам современности не нужен сумасшедший калека. От него одни убытки. 

Я лежу на старом истрепанном диване, пропахшем потом и техническими жидкостями протезов. В правой руке стакан с водкой, в левой таблетки экстази. Один алкоголь уже не помогает, да и наркотики приглушают чувство тревоги куда хуже, чем раньше. На коленях шлем виртуальной реальности. Я глотаю колесо, заливаю водкой, и водружаю на голову мой проводник в другой, лучший мир. Ограждаю себя от реальности настоящей. От выцветших и пузырящихся, словно язвы, обоев на стенах моей квартиры, от желтых пятен потолка, от грязи и запустения, царящих вокруг, а главное -  от постоянного непрерывного страха и видений. Сейчас установится сигнал и откроется моя маленькая дверь в лето. 

В квартире воняет гарью. Это мой неудавшийся завтрак. Синтетические мясо и картошка, теперь напоминающие ошметки горелой плоти. Утром у меня начался очередной приступ… и я все сжег. Запах не из приятных. Жаль окно не открыть, не проветрить. На улице дождь, боюсь подоконник оплавится. 

Процент загрузки шлема ровняется восьмидесяти семи. За стеной ругаются соседи. Я знаю их. Это Хиро и  Алла, у них есть маленькая дочь по имени Акико. Непривычное имя для русскоговорящего. Ну что поделать, после Войны За Передел Мира, культуры смешались слишком стремительно. Он – складской работник в КиберСис Индастриал. Она – домохозяйка, а по ночам, когда муж на сменах, подрабатывает проституткой, чтобы держать семью на плаву. Он знает об этом и бьет ее. И ребенка бьет. В общем, типичный «средний класс» современности. Сейчас я слышу крик и плач. И звонкие шлепки. Стены тут тонкие. Слышно каждый удар. Вот еще и еще один, и снова... Что-то гулко упало на пол, словно мешок картошки. Надеюсь это он и был.

Девяносто девять процентов… Яркий свет, вспышка - и по телу разливается приятное тепло. Несуществующие ноги больше не болят. Звуки соседской ругани еще слышны, но совсем глухо, будто из другого, чужого мира. Я чувствую лучи солнца на своем лице. Наверное, младенцы переживают что-то подобное в момент рождения. Открываю глаза и… вижу перед собой холм, мшистый и будто бы мягкий. На нем ива, старая и величавая. Она медленно шевелит длинными зелеными косами, поддаваясь летнему ветру.  Позади нее, невысокая скала, поросшая сверху терном. У ее подножия из каменного лона вырывается звонкий родник. Небольшим озерцом он разливается вокруг холма, а затем, преодолевая плотнику, будто бы сложенную местными ребятишками из камней и веток, устремляется вниз, к широкому полноводному каналу. 

Я переступаю ручей, в два шага взбираюсь на холм. Взбираюсь своими, живыми ногами, ногами из плоти и крови. Босыми ступнями ощущаю мягкий влажный мох.   Прикасаюсь к грубой коре древней ивы. Она жесткая, шершавая и теплая. Неужели минуту назад я был в мире, где подобной теплоты больше не сыскать? 

В ветвях ивы шустро юркают небольшие серые птички. Я смотрю на них и понимаю, что улыбаюсь. Спрыгиваю вниз, в озерцо. Брызги в разные стороны. В лучах солнца они светятся словно энергетические разряды. Разряды… будь я там, снаружи, такое сравнение вызвало бы у меня очередной приступ. Делаю глубокий вдох. Чувствую, что летний ветер несет с востока, с обширных сельскохозяйственных полей запах свежескошенной люцерны.

Из-под ног во все стороны бросаются малюсенькие лягушки. Дно водоёма покрыто песком и мягкими водорослями. Я перебираю пальцами в прохладной воде, ощущая мягкую песчаную кашицу на своей коже. 

Сколько раз я видел это место? Десятки? Сотни раз? Это не важно. Не важно, что это место, моё персональное лето, всего лишь компьютерная симуляция, хранящаяся где-то в глубинах интернета, на арендованном сервере. Сейчас компьютерная программа кажется мне реальнее чем… чем реальность. Все за пределами этого места будто бы дурной сон.

Выхожу из-под сени старинной ивы. На мои плечи и голову опускается тяжелое пекло летнего полудня. Я радуюсь этому и быстро шагаю к каналу. 

«Чертова виртуальная реальность – единственная полезная вещь, которую предложил бесплатный психолог», - думаю я.

А ведь не плохо было бы остаться тут навсегда. Бродить по летнему лесу, наслаждаться теплыми вечерами и спокойными ночами. И что с того, что мое настоящее тело будет медленно умирать там, в реальности? Я готов бродить здесь, пока мой разум не угаснет после смерти. Это счастье по сравнению с бесконечными кислотными дождями, искалеченными телом и разумом. По сравнению с воспоминаниями о прошлом… с ведениям… с приступами… Я не сомневаюсь в своем выборе. А что тут думать? Останусь тут, пусть на неделю, на полторы. Но туда… в мир боли я больше не вернусь.   

Я спускаюсь по узкой тропинке к широкому полю, усеянному люцерной. Захожу в нее по щиколотки и чувствую, как по спине бежит неприятный холодок. Жесткий ком паники поднимается откуда-то снизу живота и медленно движется к горлу. Учащается дыхание. Ощущаю, как тяжелые капли пота катятся по щекам на подбородок и падают вниз сквозь зеленые листья люцерны так, словно их не существует. 

- Я не чувствую ног, - хриплю я сам себе. Во рту пересохло, губы еле движутся.   

Перед глазами, как сквозь туман, проявляется картина из прошлого. 

Я вижу яркую вспышку, потом грохот и боль. Грязь везде. В одеже, во рту, в глазах, во мне. На вкус она как кровь. Я смотрю вниз и вижу клочки окровавленных армейских штанов. Ног повыше колен больше нет, только острые обломанные кости и прикипевшая к танковой броне кровоточащая плоть. Моя плоть. Потом все рушится. Сначала воспоминание, потом окружающееся пространство. Они схлопываются друг в друга, а потом наступает темнота и холод.

2

Срываю шлем с головы, бросаю на пол. Яркая летняя картинка, словно утренний сон развеивается, не оставляя и следа. Поднимаюсь, сажусь на край вонючего дивана. Из-под ног с жестяным звоном во все стороны бросаются малюсенькие лягушки… Нет, не лягушки, это катятся пустые пивные банки. Дышу глубоко. Вокруг темнота. Внезапно приглушенный одиночный стук в коридоре. Что? Что это было? Пристально всматриваюсь в густую тьму дверного проема, в коридор.  За мной кто-то следит?

- Кто? – шепчу я, - кто здесь?

Чувство тревоги растет. Сложно понять, действительно ли в моей квартире кто-то есть или начался новый приступ. Я встаю, скрипят грубые механические суставы. 

- Где чертов шлем? Что случилось? – говорю сам с собой, но знаю, сигнал прервался. Что-то с тарелкой приема-передачи. Или кабелем… тянущемся от кухонного окна к роутору, находящемуся в коридоре.

Сколько я был в виртуале? Иной раз время там мчится быстрее, чем в реальности. Взглядом нахожу зеленые цифры электронных настенных часов. Три двадцать пять ночи. Гремя пустыми бутылками и упаковками от чипсов, разбросанными по полу, пробираюсь к выходу в коридор, к выключателю. Попутно натыкаюсь на что-то полукруглое. Первая мысль – электромагнитная противотанковая мина. Сейчас я взорвусь. Адреналин бьет в голову, я падаю на пол, не успев додумать мысль. Закрываю голову руками, зажмуриваюсь до боли. 

Внезапно я уже не в своей квартире. Грохот тяжелых дизельных двигателей вокруг. Смотровая прорезь, в ней кусочек мира – дорога словно река перемешенной грязи. По обе стороны - выжженные многоэтажные руины. Спереди танк. Уличная грязь доходит ему почти да верхних траков. Ещё мгновение – и громкий треск. Даже громче гула двигателей. Потом вспышка, такая яркая, что силуэт машины на несколько минут отпечатается перед глазами. Впереди идущий танк, полурасплавленный и объятый пламенем, кренится вправо. Откидывается люк. Оттуда вырываются клубы дыма, а потом выползают солдаты. В рваной горящей одежде они выбираются наружу, оставляя на раскаленной броне куски ткани и плоти. 

Я чувствую, как падаю куда-то, и открываю глаза. Темнота. Я не на поле боя, а дома, в квартире, лежу на полу, обливаясь потом и прижимая к груди VR-шлем. За окном отбивает стаккато губительный дождь. 

Я судорожно поднимаюсь. Спотыкаясь, чуть не падая, добираюсь до дальней стены комнаты, к выключателю. Раздается щелчок тумблера… А следом - мощный взрыв гранаты. Вспышка, хлопок, жар опаляет тело. Я падаю, кричу. Жжется… Замираю. Затяжной выдох. Открываю глаза, вокруг тьма. Когда привыкаю к мраку, понимаю, что это лампочка. Лампочка… лопнула…

Люстра в коридоре в порядке. Интернет-кабель тоже. Кварцевый свет щиплет глаза. Опускаю взгляд, что бы они привыкли. На полу лежит небольшой изогнутый гвоздик, рядом металлическая фреска. Чеканка изображает высокую стройную женщину с обнаженной грудью и кинжалом в руках. Подарок друга. Кажется, нашелся источник того странного звука. Что же, тяжело вешать картины, когда каждый удар молотка в голове отдается выстрелом. 

В окно на кухне барабанит дождь. Раскрываю оконные створки. В квартиру врывается ночная какофония беднейшего городского района. Треск дождя перемежается с ревом автомобильных двигателей, далеким плачем полицейской серены, громкими криками и смехом группы молодых людей, стоящих внизу, под окнами моей квартиры. 

Опасливо вытягиваю руку наружу. Одежды, защитившей бы меня от кислотного дождя, в квартире нет. Если осадки и правда токсичны, запросто можно получить ожег слизистых тканей, а то и кожи. Капли суетливо барабанят по открытой ладони, разбрызгивая свои крохотные тельца. Вода не несет в себе ни зуд, ни жжение, только холод вечной осени.

Сначала смотрю вниз. Молодые люди – типичная шпана современного города. Одетые в черные брезент-плащи, лоснящиеся беспорядочным разноцветным граффити, они шумят под окнами чужого дома. Уверен, что у многих из них проблемы с законом, у некоторых с алкоголем и наркотиками, у единиц с дозами нейромедиаторов, препятствующих отторжению имплантов. Именно поэтому большинство из них озлоблены и жестоки. 

Обращаю взгляд наверх и вижу причину отключения от глобальной сети, преграду на пути к моему персональному лету. Спутниковая тарелка приема-передачи сломана. Кронштейн выгнут влево, чаша помята, блок приема сорван и болтается на проводе, словно детская игрушка. Интересно, в чем было дело? Должно быть, порыв ветра. И, тем не менее, я снова чувствую пресловутый ком паники, подкатывающий к горлу. 

Ведь если задуматься, дел - то. Дождаться утра, вызвать ремонтников. За небольшую плату те все наладят. Но я не могу ждать. Лето мне нужно сейчас, ведь война в голове больше не дает уснуть здесь, в реальном мире. 

3

Из телефонной трубки доносится странный, но очень знакомый звук. Я знаю, что это. Так звучат противотанковые ракеты класса «воздух - поверхность». Заходя на цель, они издают, казалось бы, далекий рокот, перетекающий вдруг в протяжное «т-у-у-у-у-у-т», а затем раздается взрыв.

- Алло, КиберСис Интернет Индастриал, горячая круглосуточная линия для ветеранов ВЗПМ, меня зовут Ирина, здравствуйте.

Внезапный ответ взрывом раздался в моей голове. Вздрагиваю, чуть не роняю телефонную трубку. 

- Здравствуйте, -хрипло говорю я. - У меня проблема. Тарелка приема - передачи сломалась. Должно быть, ветер, но я…

- Назовите, пожалуйста, ваш адрес.

- Улица Энгельса 89, корпус 1, квартира 22.

- Бывший «Версаль»?

- Т - так точно, -  голос дрожит, сосредоточится трудно.

Меня захлестывает необоснованное чувство того, что кто - то наблюдает. Следит оттуда, из распахнутого настежь окна. Оборачиваюсь - никого, только мокрый подоконник и шторы, лениво развеваемые ночным ветром.

- Мужчина, вы там?

- Т - так точно, извините, отвлекся. 

-Бригада ремонтников прибудет к полудню. Плата за услугу спишется автоматом с вашего пенсионного счета. За час вам прозвонят на моби...

- К полудню меня не устраивает, - перебив, повышаю голос, - присылайте сейчас, меня ждет мое лето, без интернета я никак… - только закончив фразу, понимаю, как глупо это прозвучало.

- Лето? - Недоуменно отвечает оператор, - ну да, лето. Ну и что, что лето? Вы время видели? Да и дождь.

- Но мне нужно…

- Мужчина, бригада ночью не работает, ждите до утра. До свидания.

Связь оборвалась, последовали короткие гудки. 

Мобильник упал и глухо стукнулся о грязный линолеум коридора. Я решительно шагаю к выходу. Через мгновение уже на лестничной клетке. Через полминуты на самом верхнем этаже. Подъем был быстрым, но не самым простым. Протезы слушаются плохо. Должно быть дело в том, что несколько дней назад я прекратил принимать нейромедиаторы. От этих таблеток привкус крови во рту. 

Вижу выход на крышу. Закрытая решеткой лестничная клетка. За решеткой, на потолке люк на крышу, у стены – лестница к выходу.  Вижу на решетке обычный дверной замок. Но личинка выдавлена чем-то твердым. Вместо этого решетка заперта толстой цепью и крупным навесным замком. Нужен ключ, по счастью, я знаю, где его раздобыть.

Стучу в дверь. Еще раз, но никто не открывает. Стучу снова, жду. Дверь большая и тяжелая, обитая старым пожелтевшим металлом. На уровне глаз грубо вмонтировано устройство, представляющее собой сенсорный экран, динамик и цифровую аналоговую клавиатуру под ними. На экранчике красным светится число двадцать три, номер квартиры.

- Кто там? – из динамика доносится женский голос, приятный, но озабоченный.

- Аля, хорошо, что ты дома.

- А, сосед, это ты, - нервно смеется, - так где же мне еще быть - то? Ночь на дворе!

- Покажись, пожалуйста, - отвечаю не сразу, - поговорить надо.

Несколько секунд молчание, потом треск статики из динамика и резкое «Уходи! Ты время видел? Сплю я!»

- Нет, Алла, - повышаю голос, - выйди, поговорим. Это срочно.

Некоторое время никакой реакции. Намереваюсь постучать еще раз, но этого не требуется. Дверь приоткрывается, звякает от напряжения цепочка. В образовавшемся просвете показывается женское лицо с тонкими чертами и большими синими глазами. Оно было бы симпатичным, если бы не крупный синяк и припухлость на щеке. Волосы у появившейся женщины темно-синие, словно изумруд, даже почти черные. Прическа – аккуратное каре, сделанное так, будто женщина собиралась куда-то выйти.

- Что надо?

- Ключи от крыши.

-Какие ключи, что ты несешь?

- От крыши. Алла. Я знаю, чем ты обычно занимаешься по ночам. И знаю, что ты тайно раздобыла один дубликат для себя.

- Я не понимаю, - лицо выражает искреннее удивление.

- Понимаешь. Каждую ночь ты выбираешься на крышу. Оттуда тебя забирает твой сутенер. Он прилетает на аэрокаре. Модель не знаю, но птичка достаточно тихая. 

«Хотя меня все равно будил звук двигателей, -думаю я, - когда я мог спать без помощи моего лета».

Женщина грязно ругается, опускает глаза.

- Ты - то откуда знаешь? – спрашивает она, но сразу же продолжает, - а черт, на хер. Если отдам, ты уйдешь? 

-Да. 

Алла быстро захлопывает дверь. Становится совсем тихо. Собираюсь стучать вновь, но дверь открывается. Из проема высовывается длинная рука с тонкими женскими пальцами.

- На, держи, - ключ падает мне в ладонь. Он оставляет на коже темное пятнышко. Ключ окровавлен.

- Что это за черт, Алла? 

Я поднимаю взгляд на женщину. Ее глаза в ужасе округляются. Мой взгляд цепляется за кончики ее пальцев, лежащие на торце двери. Они в крови.

- У тебя что-то случилось? Хиро что, дома?

Глаза женщины округляются еще сильнее. Она пытается закрыть дверь, но я ее останавливаю.

- Алла? Что-то случилось?

Она не отвечает, только старается захлопнуть дверь. Пытаюсь заглянуть в проем. Смотрю поверх ее головы. В прихожей лежит человеческое тело. Последнее, что вижу перед тем, как Алла все же захлопывает дверь - кровь, залившую комнату. Раздается громкий удар. Это закрылась входная дверь? Или прозвучал выстрел? Перед глазами красным - красно.

Оттираю глаза от крови. Это был снайпер. Только что убили командира танка, приоткрывшего люк, чтобы осмотреться. Содержимое его головы теперь на моем лице. Оно горячее и липкое. Ничего не вижу. Внутри танка душно, Сергей что - то кричит. На ощупь затаскиваю тело командира в утробу машины, Сережа помогает. Я помню его. Командира звали Егор. Нет, Егор, это другой парень, его убило раньше. Командир… Как же звали командира? Паша? Игорь? Я потерял стольких товарищей, что, кажется, будто все их личности после смерти слились вместе и терзают меня. Терзают за то, что я остался жив. Они следят за мной и преследуют. Больше не дают спать. И спасение от них есть только внутри лета.

Прихожу в себя на изгаженном, покрытом липкой грязью полу лестничной клетки. Не сразу понимаю, что судорожно тру глаза сжатыми кулаками. Когда останавливаюсь, замечаю в ладони ключ. Он маленький и покрыт потрескавшимся, словно больная кожа, коричневатым налетом. Сколько я лежу тут? Последнее, что помню - как стучал в дверь соседям. Но что было дальше? Не важно. Гляжу на ключ. Видимо, я получил что хотел, и со мной случился приступ. Пора возвращаться наверх. 

Ключ не подходит. Когда я поднялся и попробовал открыть, понял, что он слишком мал. Кроме того, я обратил внимание, что замок висит так, будто его повесили с внутренней стороны. Когда рассмотрел его, увидел следы граффити. Замок измазан салатовой краской из баллончика. Кляксы отдаленно напоминают неправильной формы черепки, а некоторые линии - кости. Пробую сломать цепь или замок. Не выходит. Дома нет подходящего инструмента для такого дела. Когда стучусь к Алле - никто не открывает. Наверное, напугал ее своим припадком.

4

- Ого! Ого! Смотри, че дядька делает!

- Мужик, ты че обдолбался?

Те ребята в брезент - плащах, они еще здесь, внизу. Кричат мне. Кто - то орет, что я спятил. Черт, кто бы ты ни был, как же ты прав.

- Да ладно, тихо! Пусть лезет! 

- Лезай батя, лезай!

Когда я выбрался в окно кухни, на часах было четыре утра. Я пытался заснуть, но мои покойные товарищи смеялись надо мной. Не давали закрыть глаз. Несколько раз думал о трофейном пистолете. Обычно, я подпираю им книги на полке, но он заряжен. Держу его на всякий случай, если станет совсем невмоготу. Но нет, если я и умру, то только внутри своего персонального лета. В безопасности, без постоянного острого чувства страха, без приступов, без голосов в голове. Если я и умру, то только вернув свой рассудок, свое лето, пусть и фальшивое.

Теперь я стаю на тонком карнизе восьмого этажа. Дождь кончился, холодно. Передо мной пропасть. Внизу черный, словно бездонное озеро, дворовый асфальт, пестрая детская площадка и группа людей, кричащих мне, чтобы я лез выше. Вдали огромный город. Обелиски небоскребов в неоновых отсветах, окутанные кишкой магнитных железных дорог и висячих дорожных магистралей. Венчает картину огромная гранитно-черная и словно бы гладкая пирамида – головной офис КиберСис Индастриал. Гигантская, как гора, упирается она своей вершиной в серое небо, и, кажется, вот - вот пробьёт его, лопнув наш мир как воздушный шарик. Двадцать лет назад я думал, что сражаюсь за Родину, оказалось, за корпоративный дух…

Начинаю карабкаться вверх. С удивлением замечаю новое полезное свойство моих дешевых протезов. Их плоские мыски неплохо впиваются в щели между кирпичами. Наш дом не видел ремонта несколько десятилетий. Стены здесь хрупкие, растрескавшиеся, словно глина в жаркое лето. Сейчас это плюс, есть за что зацепиться пальцами. Тем не менее, некоторые кирпичи разрушаются прямо в моих руках, другие под ногами. Продолжаю держаться и карабкаться вверх. 

Ветер мешает. Вот опять, налетает он сбоку и мягко толкает в спину, будто спешащий куда-то пешеход. Толкает мягко, но напористо. Я то и дело останавливаюсь, боясь быть сдутым. Этот страх странный. Во время очередного порыва ветра я не чувствую кома паники у горла, как тогда, во время отключения от моего лета. Страх, он будто инстинктивный. Мышцы сами стопорятся, пальцы сжимаются сильнее, жужжат от напряжения искусственные ноги. Создается ощущение, будто меня поделило надвое. Разуму все равно, он готов сорваться вниз, тело же цепляется за жизнь. 

Один раз, у самой крыши, меня чуть не сдувает. Ветер толкает сильнее, чем обычно, и вспотевшие пальцы правой руки вырывает из углубления между кирпичами. Молодежь внизу радостно восклицает, свистит, хлопает в ладоши. Успеваю схватиться за кронштейн моей антенны. Слышу снизу недовольное «У-у-у-у-у». 

С крыши девятиэтажного здания офис КиберСис Индастриал кажется еще больше. Складывается впечатление, что эта черная пирамида растет, постоянно увеличивается в размерах, подминая под себя весь остальной город. 

Смотрю вниз -  асфальт двора, темный, словно воды горной реки, бурлит. Его черные валы перекатываются, плещется буйные волны. Спустя секунду понимаю, это не асфальт, не мой двор, не мой дом. Это отвесный берег, а глубоко внизу плещется воды широкой реки. Впереди длинный железнодорожный мост. На нем, словно грузный стальной удав, покоится бронепоезд. Его груз – многочисленная бронетехника, закованная в цепи на широких грузовых платформах. 

Обнаруживаю себя в самом хвосте состава, верхом на главном орудии танка. Я машу рукой, вижу, как мелкие, будто насекомые люди, в передней части поезда суетливо копошатся, кто-то даже машет в ответ. Неожиданно в небе раздается громкий, пронизывающий гул, словно тяжелые облака трутся друг о друга твердыми панцирями. Вижу, как вправо разворачиваются тяжелые, противовоздушные калибры бронепоезда, и открывают огонь. Присматриваюсь. Из средних вагонов вниз, в воду, сыплется маленькие черные точки. Спустя секунду понимаю, что это люди. Раздается протяжное «т-у-у-у-у-у-у-т», - и с неба на поезд обрушиваются несколько ракет. Как Зевсовы молнии, бьют они в середину поезда, разрушая мост. Карточным домиком складывается железнодорожная переправа, унося с собой технику, людей, и вагоны, которые не успели отсоединить. 

Вдох, выдох… Открыв глаза, снова вижу двор. Группа юнцов все еще там. Несколько секунд не могу оторвать рук от кронштейна антенны. Будто прикипели. Когда я все же их отрываю, они трясутся от волнения. Неужели это последний рывок перед возвращением в лето? Волнуюсь, в животе тепло, неприятно, неуютно тепло от беспокойства. А вдруг не получится? Не заработает?

Выравниваю кронштейн, направляю тарелку более - менее на спутник. Странно, она смята так, будто ударили чем-то тяжелым. Пытаюсь выровнять. Руки порыжели от грязной ржавчины, результата кислотных осадков. Когда приматываю устройство приема захваченным из дома скотчем, слышу грохот, звонкий и металлический. Звук знакомый до боли. Самодельные гранаты вражеских партизан… Жестяные банки, наполненные взрывчаткой и железными осколками, громыхают так же при ударе о танковую броню… 

Поднимаюсь. Крыша здания большая и ровная. Только крупные блоки вентиляционных выходов возвышаются над ее поверхностью. Еще грохот, на сей раз за дальним блоком вентиляции. Оборачиваюсь, смотрю на антенну. Лучше уйти, то что там происходит, меня не касается. Важно только мое лето. Внезапно снова грохот, а следом женский короткий вскрик. Вскрик ужаса? Что - то щелкает внутри. В голове или в душе, не могу понять. Не думая ни о чем, я делаю шаг к источнику шума.

Приближаюсь к блоку. Тихо сделать это не получается. Проклятые протезы раздаются металлическим звяканьем при каждом шаге. Слышу новые звуки. Мужская речь, теперь женская. Вот опять страшный грохот. А теперь стоны? Женские, а вот мужской. Вот смех - мужчины. Вскрикнула женщина, и она же принялась стонать громче и быстрее. 

Возможно, это просто парочка влюбленных забралась на крышу, ища уединения. Наверняка кто-то из той компании внизу. Если так, то мне тут нечего делать. Смущает одно, громкий грохот, раздающийся время от времени. Как и любовники, его источник скрыт от меня блоком вентиляции. Пару секунд колеблюсь. Слышу мужскую речь.

- Спрашиваю еще раз, сама дашь? – Голос молодого мужчины, возбужденный, - че, крыша не романтично для тебя? Вон, на тех глянь! Трахаются как кролики.

И действительно, как кролики. Девушка пищит громко, видимо ей нравится. 

- Сама дашь? – тот же голос.

- Гарик, - голос девушки, очень молодой, - я так не могу, не здесь, да и вообще… у меня, у-у меня…

- У меня, у меня! Я че, зря с тобой возился всю ночь?! Просила пустошь показать? Показал! На байке, мол, покатай - покатал! Так давай, не динамь! 

- Гарик… Меня мама ищет…

Снова раздается резкий грохот, этот звук изгоняет все сомнения, нужно выяснить, что происходит, вмешаться. Я выхожу из-за блока вентиляции. Первое, что вижу – глаза, большие, зеленые и наполненные слезами. Такие знакомые глаза… Что - то похожее я видел, но очень, очень давно.

Этот взгляд принадлежит молоденькой девушке, почти ребенку. Одетая в мешковатую шапку, кожаную куртку и короткие джинсовые шорты поверх черных плотных колготок, она сидит прижавшись к невысокому кирпичному бордюру, отмечавшему край крыши. На ее испачканном лице светится в полутьме неоновая татуировка. Из-под шапки выбиваются короткие светлые волосы. 

Над девушкой возвышается парень. Крепкий и поджарый, возрастом не старше двадцати пяти лет. Парень одет в потертые джинсы и брезент-плащ на голое тело. Шея обернута красным шарфом. Он носит модную прическу с выбритыми висками и затылком, оставшиеся короткие волосы окрашены не то в синий, не то в серый цвет. В сумерках разобрать не просто. Замечаю на его голом торсе такие же светящиеся всевозможными цветами татуировки, а также шрамы… Аккуратная и правильная их форма указывает на то, что парень – киборг. Он напичкан имплантами. Мужчина держит в руках длинную металлическую трубу с заостренным концом. 

Рядом с ними вижу еще двух человек. Парень в одних только спущенных джинсах, девушка полураздета, часть одежды валяется у их ног. Они увлеченно занимаются сексом. 

- Чего тебе, дед? – Говорит парень с трубой, - чего ты уставился? 

- Ты сломал мою антенну, – не спрашиваю, утверждаю, не отводя взгляд от глаз девушки.

Ее губы шевелятся, она говорит что - то, но слишком тихо, я не слышу.

- Вот эту, что ли? – Парень указывает на измятую полусферу антенны, крепящуюся к крыше прямо над головой девушки. 

- Нет, другую, - отвечаю я.

- Че за нах?! – В разговор вступает второй парень, - ты кто? – говорит он мне.

Девушка, которую тот грубо брал сзади всего лишь мгновение назад, вскрикивает, испуганно взирая на меня. Она хватает одежду, прикрывает обнаженное тело и убегает. Девушка исчезает, погрузившись в небольшое пространство выхода на крышу.

- Э-э-э, ты куда, Юлька?! - Кричит вслед второй парень, - дед, ты че наделал, а?

Он натягивает штаны, приближается ко мне на два шага, замирает.

- б*я… Ключ остался у этой сучки, не? – говорит обладатель трубы.

- Ага, - поддакивает парень в джинсах.

- Отпустите ее. 

- Кого? – мужик с трубой кривится отвечая, словно бы дразнится.

- Эту девушку.

-А - то что?

Молчу. Смотрю в зеленые глаза несчастной. Да уж, малышка. Как же ты умудрилась связаться с такими отморозками? Наверное, считала себя взрослее, общаясь с ними. Но что же мне делать? Они крепкие ребята. В драке мне не победить. Глупая была затея, соваться сюда. Да и что я сделаю? Старый спятивший ветеран - инвалид. Я не могу даже себе помочь, а другим… 

Чувствую все тот же навязчивый ком паники. Я оглядываюсь, смотрю вправо, влево. Парни явно недоумевают.

- Дед, ты че, больной?

- Вали отсюда!

Снова ужасное ощущение того, как кто-то невидимый пронзает взглядом. Пронзает, тайно следит и смеется. Смеется над моей трусостью. По спине побежали мурашки. 

- Нет, ничего, - отвечаю, опустив голову.

- Че?

- Ничего, извините, я пойду. 

- Так - то, - смеются парни, - проваливай отсюда, калека!

Поворачиваюсь, чтобы уйти. Мой взгляд последний раз скользит по лицу девушки. Вижу зеленые глаза, по бледной щеке ребенка катятся слезы. Какая же знакомая картина, а? Где же я это видел? Что-то похожее было в прошлом, но, кажется, в прошлый раз это были слезы радости.

***

Танк идет на малом ходу. Сейчас все мы, весь экипаж машины - на броне. Я веду машину, выглянув по шею. Рядом наполовину торчит из люка Сергей – стрелок-наводчик. Над нами нависла громоздкая башня металлического зверя. Его орудие, гордо поднятое вперед и вверх, чинно покачивается, словно форштевень славного корабля. На башне восседает наш командир. Евгений, теперь я помню его имя. Евгений Егорович. 

Перед нами еще десяток машин, позади – два десятка. Колонна движется по разбитой, изрытой боевыми шрамами улице. Дома вокруг хмурые, многие из них разрушены или повреждены. В воздухе весит тяжелый запах пороховых и выхлопных газов. Единственное, что совершенно не вписывается в привычный нам послевоенный пейзаж -  множество людей, толпящихся по обеим сторонам улицы. 

Худощавые, в грязной изорванной одежде, они тем не менее счастливы. Это читается в их радостных, неподдельно счастливых лицах. Они ликуют. 

- Наши! Наши ребята едут! – кричат они, махая руками.

По команде колонна останавливается. Все мы взбираемся на броню. Нас окружают, благодарно тянут руки. Я вижу, как измождены люди, но, несмотря на это, они радостно кричат и смеются. Бросают нам маленькие цветы, сложенные из помятой, пожелтевшей бумаги, а некоторые передают даже хлеб. 

Я чувствую, как по щекам катятся слезы. В радостно волнующейся грязно - пестрой массе людей, цепляюсь взглядом за одно лицо. Хоть и грязное, оно остается белым или скорее бледным. Это лицо девушки - подростка. Она замечает меня в ответ. Из - под челки засаленных светлых волос смотрят ясные зеленые глаза. Она улыбается и плачет. Она тянется ко мне, я нагибаюсь к ней. Среди радостной возбужденной какофонии человеческих голосов различаю два сказанных девушкой слова: «Вы - герои». Девушка передает мне маленький бумажный цветок на картонной ножке, а затем растворяется в толпе. Девушка исчезает, а воспоминание о том, что я был героем, сражался за людей, спасал их судьбы, остается. Хотя со временем, под тяжестью жизни оно истончится и потускнеет… 

***

- Ты опять тут? Ты че вернулся, калека? 

Снова стою перед ними. В одной руке кронштейн антенны приема-передачи, в другой – полусфера спутниковой тарелки от той же антенны. Моей антенны. Передо мной прильнувшая к кирпичному бордюру девушка. Над ней те двое. Бандит с металлической трубой крепко держит девушку за подбородок, но смотрит на меня. Второй парень, секунду назад сжимавший маленькие девичьи руки, теперь встает.

- Ты что, драться вздумал, дед? 

Молчу, делаю два шага к ним. Бандиты напрягаются, теперь стоят оба. Я продолжаю сближаться, они выходят на встречу. Сам удивляюсь тому, что не чувствую страха, только холодная решимость. Разум прозрачен и чист, как никогда. Когда бандиты отдаляются на достаточное расстояние от девушки, начинаю действовать.

- Беги! - кричу я, и она, не долго думая, шустро вскакивает и пускается наутек, к выходу с крыши.

- Э-э-э-э, - парень с трубой оборачивается, кричит ей в след, но тут же получает кронштейном по затылку. Падает.

Второй реагирует быстро, бьёт с размаху кулаком, метит в лицо. Каким - то чудом успеваю прикрыться чашей антенны. Раздается мерзкий хруст. Парень, хватаясь за руку, медлит, и тут же получает по голове железякой. Не падает. За прошедшие мгновения поднимается второй и сразу бьет трубой. Успеваю прикрыться, но удар раздается такой силы, что руку, держащую чашу, пронзает ужасная боль. Перелом? Вторым ударом он выбивает из рук мой импровизированный щит. В этот же момент подводят непослушные протезы. Падаю на землю. Следующий удар не заставляет себя ждать. Усиленный имплантами кулак бьет в лицо. Позже я узнаю, что мои нос и правая часть лицевой кости сломаны. Осколки нижней части глазницы повредили глазное яблоко. Окажется, что в момент удара я потерял правый глаз. Теряю сознание. Вижу перед глазами солнце. Летнее солнце. 

5

Вижу сквозь веки солнце? Просыпаюсь. Самое странное пробуждение за последние годы. Пробуждение от того, что солнечный свет бьёт в глаза. Все лицо болит. Болят руки и ребра. После того как окончательно прихожу в себя, понимаю, что мое тело – сплошной гипсовый кокон. Ох, и отделали меня те парни. Странно, что не убили.

Вокруг ярко-белые стены и потолок больничной палаты. Справа большое окно. Жалюзи подняты, и я вижу яркое синие небо со светлеющими прогалинами убывающих облаков. Я в больнице. Как я сюда попал? Сколько я здесь? 

Странно. Я совершенно спокоен. Ощущение беспокойства, преследующее меня повсеместно, пропало. Хотя нет, оно истончилось и ослабло, и теперь я чувствую, что способен побороть его силой воли. 

Зову врача. В палату заходит медсестра. Молодая девушка, низенькая и пухленькая, с приятным ясным лицом. 

- Здравствуйте, вы проснулись, чудесно!

- З-здравствуйте, - улыбаюсь я и чувствую, что все лицо в бинтах. Говорить и даже улыбаться больно.

- Как себя чувствуете? – суетится медсестра, - ой, не отвечайте! Улыбаетесь, а значит не так плохо, - улыбается она в ответ.

- Как я сюда попал?

- Ох, это странная история. – медсестра серьезнеет, - подробностей не знаю, но вроде как сегодня, в районе четырех или пяти часов утра, поступил звонок. Позвонили нам и в полицию. Говорят, звонила девушка. По голосу совсем подросток. Звонила с уличного автомата, поэтому узнать, кто это был, уже невозможно.

«А мне и не надо узнавать, - думаю я, - спасибо, дитя».

- Сообщила, - продолжает она, - что на крыше бывшего «Версаля», по Энгельса, избивают человека. Вот там вас и нашли. И еще двух проходимцев. Их, вроде, задержали. 

Расслабляюсь, откидываю голову назад, закрываю глаз не скрытый бинтами. Медленно выдыхаю. Как странно, в голове всплывают только хорошие, добрые воспоминания. Никаких ужасов войны. Хотя я понимаю, что им никуда не деться, и они так и будут преследовать меня до конца жизни, но мне наплевать. Сейчас перед глазами стоят образы моих боевых товарищей, счастливые лица освобожденных нами сограждан, ясные зеленые глаза той… тех девушек. Неужели я еще на что - то способен? Способен на поступок. Способен бороться. 

- Вам еще что - нибудь нужно? 

Медленно отрицательно качаю головой.

- Хорошо, если что я в…

- Хотя нет, стойте, я позабыл, какой сегодня день?

- Ах! Вторник, первое июня! Да какое! Первый по - настоящему солнечный и теплый день за последние четыре года! Говорят, в этом году лето и правда заглянет к нам в гости, - улыбается она. Я тоже улыбаюсь.

Бармалей и Соломинка

Когда точно это произошло никто уж и не помнит, потому что случалось оное сплошь и рядом. Наверняка в один из солнечных деньков, в самом начале весны, взялась лиса курей таскать у бабки Матрёны. Взялась-то за старое. На селе ту лису прозвали Бармалеем. Ведь прошлой осенью Семён, сын Матрёны, обухом ей зарядил по голове и выбил глаз напрочь. Думал, что отвадит от курятника, но лиса опять за своё принялась. А был ли Бармалей из сказки без глаза никто и не знал, но оброненное в сердцах слово прижилось.

– Опять? – мяукнул усатый толстяк с завалинки крадущейся мимо лисе. – В следующий раз Семён тебе башку снесет. Так и знай – башка кирдык!

У кота Матрены не было имени, Семён издавна подзывал его свистом, возвращаясь с рыбалки. Бабка иногда вздыхала по этому поводу. И хотя без повода она вздыхала гораздо чаще, но нет-нет да и присвистнет: всё ж проще, чем кличку придумывать. 

– Не засоломит! - ответила лиса, бережно положив куриную тушку на снег, и попыталась дотянуться языком до изувеченного глаза. Почему она так странно коверкала слова кот никогда не спрашивал, да и интереса к тому не возникало. – План у меня есть. Соломенно верный!

Кот лениво показал взглядом в сторону, и лиса спохватилась, ведь курица, притворившись задушенной, отползла уже на добрых шажков десять. Пришлось вернуться и притащить её обратно.

– Ну, а у тебя как дела? Что нового?

– Да что тут может быть нового? Деревня! – Усатый прикрыл глаза, ему даже на мгновенье захотелось помурлыкать: до того лепотно нежилось на весеннем солнышке. – Я тут прикинул от нечего делать: люди за свою жизнь тратят девятьсот семьдесят восемь человеко-часов для того, чтобы открывать различные двери различным котам. И не спрашивай, как я посчитал. Я всегда чувствовал в себе тягу к знаниям. Когда нечего делать, освобождается куча времени. Да, еще: к соседям приехали родственники с Севера, привезли Мусечку беленькую, а у той глаза, представляешь, разного цвета. Говорят… как же это называется… гетерохромия, во!

– И?

– Жутковато.

– А у Семёна как дела? В город переезжать не отсоломился пока?

– Да какой там! Уехал вчера за дочкой. Хочет привесть к Матрёне на постоянку.

– Ну, ничего-ничего, есть у меня ещё пара мыслишек. Бывай!

Схватила курочку поудобнее, дернула хвостом и была такова. И звали ту лису среди своих Хвостодёрка за эту чудную привычку встряхивать пушистым хвостиком. Это кот узнал ещё до того, как она стала Бармалеем, до того, как Семён вернулся к матери.

В тот памятный день здешний скворец, кот и лиса позарились на один кусок хлеба, выброшенный веселой компанией на майских праздниках в посадках. Кот фыркнул, поняв бесполезность находки, и промяукал лисе:

– Оставь: скворцу нужней.

– Откуда ты знаешь? – прошипела рыжая хищница. – Может нужней мне?

– Пусть забирает! – протрещал с ветки пернатый. – Я найду ещё!

Так и познакомились.

Хвостодёрка поначалу без особого воодушевления и с огромным недоверием воспринимала новых знакомых, коту, как всегда, было всё равно, а скворец беспрестанно верещал а том, как же им всем крупно повезло.

– В чём именно? – уточняла лиса, скривив мордочку, будто лизнула кислого.

– Я могу тебя предупреждать об опасности! Мне сверху лучше видно!

– Нюх меня ещё никогда не подводил.

Но однажды подвёл. После того Хвостодёрка уже охотнее прибегала на их частые сходки к опушке у высыхающей берёзы.

– Как я его ненавижу, – жаловалась лиса, положив изувеченную мордочку на лапы.

– У него только что судебный процесс закончился.  – Кот всегда был в курсе событий. – Вот и оторвался на тебе.

– Он что, преступник? – Лиса принюхалась по привычке, потом увидела скворца на ветке и успокоилась.

– Не-е-ет, хотели лишать родительских прав, но вроде как поверили, что исправится и не стали. Но жена его все равно выгнала из дома. По крайней мере, это то, что он рассказал Матрёне.

– Я ему тоже верю! – радостно объявил пернатый сверху. – Он обязательно исправится! Семён – мой поклонник, как и все люди! Он балдеет от моих песен!

– Людям просто нравится балдеть, – отмахнулся кот и принялся царапать кору берёзы. – Кто-нибудь знает, зачем я это делаю?

Хвостодёрка зевнула и прислушалась к урчанию в животе. Скворец обратил внимание на пролетающую мимо скворку. Проталина вокруг дерева с каждым днём становилась всё больше.

– На 121-ом километре сшибли грача!

– Я пошла.

Безусловно, лиса понимала, что с одним глазом шансы уйти от погони понижались, но голод притуплял осторожность, а запахи манили к селу. Поэтому она напросилась к коту поздно вечером в гости, и усатый заприметил дергающийся хвост за сарайкой как раз после четвертой стопки Семёна. Тот изливал страдания престарелой матери и изредка с тоской поглядывал на кота.

– Так ведь не нужна она ей! Всё ради денег! Пропивает всё, ей богу! А на ребенка плевать!

– А я всегда говорила: чем больше законов, тем больше жуликов!

Кот попросился на улицу, и его тут же выпустили.

Хвостодёрка дожидалась на гумнах.

– А где Валера?  – это она о дворняге бабы Матрёны.

– Я его погулять отпустил, – деловито пояснил кот.

– И он тебя слушается?

– Куда он денется. У собак в генах заложено слушаться, просто сразу нужно поставить себя командиром.

И хотя на самом деле сторожа пришлось подкупить стянутой со стола колбаской, тот выполнял просьбы с удовольствием. Коту даже не пришлось напрягаться, а в его  жизни  не бывало еще случая, ради которого он поднапрягся бы.

– Дома чё?

– Да Семён хочет дочь привести… Или Матрёна этого хочет… их не разберёшь, но чего-то я сомневаюсь, что из алкашни этой хороший воспитатель получится.

– Я чего пришла-то… – Хвостодёрка обернулась на хруст ветки и прижала уши. – У вас же куры…

Коту пояснения не требовались.

– Куры, – подтвердил он. – А ещё Бурёнка.

– Ну, Бурёнку я не потяну, а вот от курочки не отказалась бы…

– А чего к соседям не сходишь?

– У всех собаки злые, а я не убегу, как раньше… а тут… Валера… Ты тут.

Васька призадумался. Посмотрел в окошко. Хозяйка приоткрыла его, видно душно в доме становилось. До них донеслось пьяное:

– Да не отдаст она мне её!

– А ты понастойчивей! Пригрози! Прояви характер!

Вернув внимание лисе, Васька нехотя согласился:

– Ладно, только не увлекайся. Я ж это… яички тоже люблю. Да и если мелкую привезут… 

– Спасибо, вот самое соломенное.

Чудно было слышать коту слова благодарности от недоверчивой лисы. Ему даже показалось, что она это от чистого сердца сказала.

Через неделю уж и снег весь сошёл. Только в лесу кое-где остались пролежни, да в канавах.

С каждой украденной курицей коту становилось всё гаже от гореваний Матрены да и от увесистых пинков Валере как-то не по себе было, будто это его самого пинали. После пятой он даже попросил Хвостодёрку повременить немного, перерыв сделать, но…

– Опять? В следующий раз Семён тебе башку снесет. Так и знай – башка кирдык!

В тот же вечер скворец громогласно объявил:

– Едут! Едут!

– Сам видел? – уточнил усатый. 

– Сам! – подтвердил скворец, но добавил чуть поникшим голоском: – Вот только девочка какая-то… не такая.

– Какая не такая? – Кот насторожился.

Позже, услышав несколько раз загадочное новое слово «ДэЦэПэ», которое то тут, то там высказывалось вполголоса, он понял: именно поэтому пятилетняя девочка еле держалась на ногах, склоняла голову и мямлила несуразное. Даже косички, которые обычно бывают смешные, казались на Наденьке потрёпанными и больными.

– Я тоже хочу на неё посмотреть, – высказала Хвостодёрка у берёзы после рассказа друзей.

– Только чур без кур.

– Без кур так без кур, – согласилась лиса.

– Как стемнеет  – приходи, с Валерой договорюсь.

– Я не Валера! Я Валет! И я больше никуда не пойду! Загребло уже пинка ловить из-за твоих шашней с лисами! – вопила дворняга, но носа из конуры не высовывала.

– Нашёл чем гордится, – раздраженно мяукнул усатый. – Валет он. Нет, вы видели! Был бы ты туз, звали б тебя Тузом, а пока ты валет – будешь Валерой! И не ной! Ты пёс сторожевой или шваль беспородная? Стиснул зубы и терпи. Кто кормит, тот и пинает. А коли можешь сам себя прокормить, так никто тебя и не держит. Вон поле, вон лес  – только пискни и какой-нибудь волчара тобой и не подавится.

– А ты не боишься, что Матрена и тебя вышвырнет, если узнает?

– Она на меня не рассердится, – важно заявил кот, хотя у самого-то тревога по этому поводу закрадывалась. И добавил, чтобы успокоить, прежде всего, себя: – Она же понимает, что мужчина ради женщины, даже воровки, способен на все. Если не устояли ни Самсон, ни Марк Антоний, что же ожидать от меня?

– Ну а что делать-то? – отозвался Валера после короткого молчания и, съежившись, вылез задом из конуры.

– Погуляй.

– Опять?!

– Сегодня все куры уцелеют и будут молиться за твоё здоровье – вот увидишь.

– Ну, хорошо. Я тогда пойду?

– Мяу!

Скворец, сидя на ветке, объявил о том, что лиса ждёт сигнала. 

Солнце уже как с полчаса назад, подбоченившись и забрызгав жуткими алыми кляксами облака, завалилось за макушки леса. Ночь густой пеленой обволокла село.

Лиса и кот, подтянувшись на задних лапах, заглянули в окно. Скворец спустился пониже.

Наденька в сиреневом платьице сидела на коленях у бабушки, та – в кресле, и обе смотрели телевизор. Семён лежал на кровати и вроде как спал, но иногда поглядывал украдкой на родных, потом отворачивался на бок, к стене, но вскоре снова начинал ворочаться, будто снился ему редкий кошмар.

– Какая же она соломенная, – заворожёно протянула лиса, будто увидела самое прекрасное в мире создание.

– Уверена? – кот удивился.

– Я-то думала, что этот урод такую же уродку на свет произвёл, а она вон какая красивая. Что-нибудь говорит?

– Она почти всегда одно слово повторяет. «Пупель». Или «бупель»… А иногда и «кукель» слышится. Не разберёшь. Ткнёт пальцем в курицу: «Пупель!» На Валеру покажет: «Пупель!» Да и вон сейчас мультики смотрит – то же самое.

– Интересно, что это значит… Хочу знать.

– Зачем тебе?

– Не знаю. Но хочу. Ты же не знаешь, зачем мух полудохлых ешь, когда тебя и так нормально кормят…

– Не напоминай. – Кот брезгливо сморщился.

– … вот и я хочу.

Так прошёл месяц. Бармалей-Хвостодёрка любила прятаться в высокой траве поля и наблюдать за тем, как Семён возил Наденьку на коляске к реке. Кот всегда бежал следом и чуял знакомую лису. Однажды Семён полез в реку вытягивать бредни, оставив Ваську на коленях девочки, и лиса осмелилась показаться. Она осторожно подкралась к коляске и села рядышком, принюхавшись к маленькой ладошке Нади.

– Красивая.

Кот лениво посмотрел на рыжую, а та лишь добавила:

– Уверена.

Девочка не спускала с лисы глаз и улыбалась. Вдруг она громко выдала:

– Пупель!

Хвостодёрке стало почему-то невероятно тепло от этой реакции. Даже жарко. Хотя до лета оставалось ещё с месяц. Жарко и радостно. Впервые с тех пор, как она вылизывала свой последний помёт. Лиса ткнулась мокрым носом в человеческую руку и поспешила спрятаться, потому что на возглас девочки отец стал торопливо возвращаться.

Недалече, в кустах у дерева, она продолжила наблюдать. Кот пристроился рядом, ему стало любопытно: лиса преобразилась внешне, исчезла впервые заполнявшая здоровый глаз озабоченность.

– Мне кажется, я знаю, что значит это слово… – задумчиво протянула лисица.

– Ну, молодец, супер! – вздохнул кот.

На это она лишь хитро улыбнулась и дернула хвостом.

– А как же твой план? – поинтересовался усатый. – Месть! Без пощады!

– У меня появился новый. 

Кот поёжился, лизнул лапу, потом подумал о том, как далеко возвращаться домой. Состояние Бармалея ему казалось беспричинно странным, но ведь он не знал о прошлом лисицы. Наверное, там нашлось бы места для множества историй. И он пообещал себе, что однажды напряжется и спросит её об этом. Потом. Может быть, летом.

– Я никогда не видела людей с такими соломенными волосами. – Хвостодёрка словно мёду попробовала. - Буду звать её Соломинка. И тебе имя придумаю, не гоже коту на свист откликаться.

– Да я и привык уже как-то… Думаешь, Семён справится?

– А не справится, так я его так отсоломлю, что ввек не забудет!

На том и порешили.

Триптих «О вас и о себе»

Дверь в лето.

Вот мы сидим, чувствуем зимний холод, что обволакивает наши тела, заставляя нас кутаться в тёплое пальто, застегнуться, надеть ещё чего по теплее. Зима. Зимой под ледяными вьюгами скрываем мы себя под пальто и шарфами, нося длинные тёплые сапоги, или на крайний случай валенки, покуда ежели стукнет нас морозцем посильнее - поляжем. 

А потом наступает Весна... М-да, тогда мы вылезаем из пальто и надеваем плащи, закрываясь зонтами от проливных дождей и перешагивая тающие чернеющие комья снега, смешанного со старой травой и грязью, с мыслями: "лишь бы мне не испачкаться в этом".  Да-да, не отрицайте, что большинство из нас настолько не любит грязь, что на слегка испачкавшиеся туфли тратит всю пачку влажных салфеток,и всё равно по большей части недоволен результатом.

Но я отвлёкся. Своими мыслями сбил себя сам. Ах, да... Дождь. Холодный весенний дождь и майская гроза, так воспеваемая в стихотворении русского поэта. И солнце чуть уж прогревает, заставляя вылезти нехотя траву из-под земли. 

И вот ты сидишь и думаешь: "Зачем ты это, дорой рассказчик, мне говоришь? Я это и так всё видел, я это и так всё наблюдаю каждый год". Говорю я тебе об этом, дорогой читатель, лишь потому, что в суете своих бренных земных дней, скрытых в работе, учёбе и всём тому подобном. Ты не видишь, как это солнце, постоянно восходящее в зенит, даже если скрыто тёмными серыми тучами, начинает невидимым для твоих недостойных смертных глаз ключом открывать одну многими любимую дверь. Дверь в лето.

         

2 . Мой мир.

Вот я, очередной раз, завязывая этот для кого-то бессмысленный монолог, иной раз и не задумываюсь о том, чтобы поведать о личном. Ну, точнее, я об этом и не стал бы писать, коль моя голова выдержала б очередную ложь, которая, похоже, становится какой-то невыносимой в моей голове.

Да, накладывается всё одно на другое, и на том спасибо: проблемы, учёба, личная жизнь и так далее, ведь этот список можно увеличивать до бесконечности. Мы угрюмо мчим в метро, уткнувшись в смартфон. Ему мы доверяем больше, чем людям. Он наш лучший друг, советчик, а иногда и возлюбленная, пусть и виртуальная и ненастоящая, но всегда рядом.

Понимаете ли, я заметил, что все персонажи, со многими из которых вы, скорее всего, не знакомы, одиноки. Нет, у них есть друзья, может быть даже возлюбленные, но по большей части в душе они одиноки. Я тут, покопавшись изрядно в своих мыслях, вывел до боли простую формулу. Мои персонажи одиноки, потому что одинок я.

Вот этот пункт я бы хотел пояснить.

Не-не, у меня тоже есть друзья... Но их настолько мало, что свободно можно пересчитать по пальцам одной руки. А остальные.... (Тут автор вдохнул побольше воздуха) Они нагло лгут! Лгут, что им интересно со мной общаться! Вот ты прёшь спокойно по улице, явно где-то вдалеке от мыслей в гордом одиночестве и поговорить особо не с кем. Ха! Нынешнее людское поколение в шоке от того, что большая часть молодого поколения наглухо зависима от соц. сетей? Я могу вам сказать почему. Они находят там родные души. И пусть у всех приверженцев старых порядков сейчас зубы сотрутся в пыль, настолько сильно вы их стисните от моих слов, но они будут общаться с другими людьми. Пусть даже они будут жить в ином городе, в другой стороне их родины или в каком-то захолустье или вообще в другой стране, на ином континенте, но им всё равно. Им плевать на языковой барьер, иную манеру речи. Они этого не замечают, будучи поглощённые своим разговором с человеком, с которым ему интересно общаться. Не замечают, как пролетает время, как садится батарейка на их смартфонах.

Погодите, меня снова понесло не в те края. Да, бывает, мысли и перо бегут впереди меня.

Я не люблю лжецов ни разу. Повидав их в своей жизни, мне становится тошно, но, вероятно это лишь вина моей социопатии. Да, моё воображение создаёт иные миры, где я могу быть кем угодно: магом, вором, убийцей, злодеем, героем, спасать мир, или же его разрушить под корень… Но вот я возвращаюсь в реальность своей душной комнаты, осмотревшись, не замечаю никого. Одиночество? Да, вроде бы я к нему привык, чтобы не говорили другие, хоть им обычно и плевать на взгляды других, как и мне по большей части на их. Они утверждают, что им нужен круг общения, знакомых… вот и получился мой барьер.

Он отгораживает меня от других: плохих, хороших – без разницы.

Но он же и не пускает тех, кого хочу пустить я…

Я не хотел бы уничтожать этот барьер, однако, тогда придётся выбирать: друзья или собственная независимость.

Что выбрали вы?

Книги.

А вы вот когда-либо задумывались о том, как на нас влияют книги? 
Снова открыв блокнот в своём телефоне, словно в дневник, я пишу тебе, читатель, свои мысли. Да, полагаю, что далеко не всем вам было интересно читать прошлые две новеллы. Но этой я хотел бы провести черту. 
От чего, вы думайте, я спросил о книгах? А вот потому что, выйдя из хмурых дней своего бытия, писатели до нас доносят настолько много информации, что, читая, мы не задумываемся о том мире, что нам даёт автор. Он раскрывает перед нами свою душу. Щедрой рукой сыплет горе и радость, драконов и принцесс, мудрость и простодушную нелепость. Нате, читатели, пользуйтесь, радуйтесь, грустите, лейте слёзы над моей выдумкой и правдой. Всё для вас!

Но это всё вводная часть, и многим она так же не интересна. Так стоит ли продолжать?
История моего нынешнего видения основывается частично на произведениях Франца Кафки. О нём же я узнал из игры, название которой не относится к делу. В простоте изложения кроется золотое зерно мироощущения. Оно легло на благодатную почву, проросло и заколосилось, давая жизнь вороху мыслей.
Но знаете, в порыве от прочитанных новелл, я стал записывать свои мысли. То на что я не обращал ранее ровно никакого внимания, вдруг, стало важным.  Мир заиграл новыми красками, заговорил на сотни голосов.
Как знать, что выйдет из этого?

Катеринка

Темные зимние ночи и тоскливые дни тысяча девятьсот сорок первого года. Остовы полуразрушенных домов, будто призраки на погосте - оцепеневшие и слепые, такие же как и люди за ними. Сколько их? Десятки, сотни, тысячи? Тяжелые оковы войны и голода легли на город, в одночасье, перерубив, перемолов в труху их судьбы. Мою судьбу...

Здесь, в комнатушке, прилепленной к стенам бывшего дома культуры, когда - то ютилась моя семья. Поседевшая до времени мама, я и Катеринка - младшая сестренка, заставшая счастливое время, когда папа еще был жив. Здесь прошло наше детство, и я впервые ощутила тот давящий страх безнадежности, от которого люди сходят с ума.

В первую блокадную зиму, самую тяжелую за это нелегкое время, всеобщей мукой ленинградцев стал вопрос продовольствия и водоснабжения. И хоть малые крохи еды с завода приносила мама, чистую воду в нашей части города, из – за размерзшихся в начале декабря труб, было не найти. В, конце - концов, подумав, она где-то раздобыла старые бидоны: чуть поменьше для Катеринки, чуть больше - для меня и попросила нас ходить каждое утро к старой роще за чистым снегом.

Вот тогда-то с нами и приключилась беда.

В один из таких походов, по дороге домой, когда улицы города еще не наполнились бредущими людьми, а наши бидоны уже были полны, от заднего подъезда дома по соседству отделились две скорбные тени: не молодой женщины и ее дочери, в черных одеждах. Ту, что повыше, нашу учительницу пения - Зою Кузьминичну: «Зойку – каланчу», как говорила мама, покачивало на ветру. Ее некогда красивое лицо, теперь опухло от голода, а на бледных щеках, до половины укрытых теплой шалью, выступил нездоровый румянец.  Темным глазам с синеватыми кругами под ними, не было покоя.  Плывущий взгляд женщины бродил из стороны в сторону, не останавливаясь, будто она из последних сил боролась с подступающим обмороком. Хрупкие пальцы, красные от мороза, теребили небольшой сверток.

Когда мы с Катеринкой поравнялись с ними – меня окликнула ее мать.

- Девочка, подойди сюда! – усталый, но все еще сильный, ее голос привлек мое внимание.  «Как у Зойки!» - в голове мелькнули образы нашего довоенного класса, веселых, смеющихся ребят и статной, смуглой женщины, распевающейся под гаммы старенького пианино. Как давно это было?

За пару шагов преодолев расстояние, которое разделяло нас, я подтянула к себе лепечущую и упирающуюся сестренку. Зойкина мать, которая прежде не спускала глаз с меня, теперь с интересом рассматривала нас обоих. Серенькое пальтишко Катеринки с прожжёнными осколками снаряда дырами на полах, сквозь которые просвечивала грязная, розовато - серая подкладка и скомкавшейся меховой оторочкой, было плотно запахнуто и перетянуто отцовским ремнем. В нем она походила на куклу, каких мы не видели с начала войны.

- Милая, как тебя зовут?

Ответить я не успела.  На секунду переборов пелену, застилающую глаза, Зойка еле слышно шепнула: «Анечка... Аня Бардулева!» и страшно закашляла.

Испуганно отшатнувшись от них, я еще ближе притянула сестру. Ржавый бидончик, до верха наполненный водянистым снегом, в ее руках протестующе цвенькнул.

Болезненная гримаса на мгновение всколыхнула морщинистое лицо матери. Рука с открытой ладонью приблизилась ко мне, но у плеча нерешительно застыла. В подобии улыбки растянулись губы:

- Аня, какая у тебя сестренка маленькая, да?

Непоседливый карапуз, ловко вывернувшийся из моих рук, уже топал к стайке задорных снегирей, что расположились неподалеку – «Тичка! Тичка!»

- Какая хорошая!

-Анечка, смотри, что у нас есть!

Осторожно вытащив сверток из окостеневших пальцев дочери, ее мать откинула уголок тряпицы, и я невольно ахнула. Ярким, багряно – красным, лисьим рыжим, солнечным желтым, изумрудно – зеленым – теплыми летними цветами в ладонях женщины переливалась изящная поделка: игрушка – свистулька в виде казака с кудрявым чубом.

- Красивая, правда?

Казачок действительно был красивым. За одно короткое мгновение в темных глазах женщины внутренняя борьба сменилась суровой решимостью:

- Забирай ее! Забери ее себе, только...

Очередной приступ кашля согнул Зойку пополам. Судорожно ухватившись за рукав моего пальто, она несколько минут простояла в той же позе, с трудом вдыхая холодный воздух. А потом, пальцы на плече с паучьей ловкостью начали перемещаться вверх и вниз, сквозь тонкую ткань, прощупывая мышцы.

Бледное лицо поднялось, приблизилось к моему. С левой стороны, от уголка синеватых губ к острому подбородку стекла струйка крови с хлопьями розоватой пены. А в глазах... В безумно – блестящих глазах уже не было ничего человеческого. Обозленный жестоким голодом зверь смотрел на меня. Смотрел и готовился к атаке.

В груди сердце, тревожно отбивающее ритм еще с начала нашей встречи, на секунду затихло, пропустило пару ударов и сжалось в тугой комок. И уже сквозь эту тишину, я, наконец – то расслышала последние слова Зойкиной матери.

- ...отдай нам свою сестру!

«Отдать сестру?!» - мысль – молния вспышкой блеснула в голове, с необыкновенной четкостью обрисовав страшную догадку.

Поудобнее перехватив  бидон, я, что есть силы, ударила по удерживающим меня Зойкиным рукам, подняла Катеринку и со всех ног бросилась прочь от безумных женщин.

Еще долго позади  раздавались огорченные крики, но я не оборачивалась, в страхе, наугад пытаясь найти дорогу к дому.

Через две улицы крики затихли.

Струи морозного воздуха, раскрывающие пальто и привычный груз сестренки, незаметно успокоили меня и, уже тут, слезы горячим потоком потекли из глаз.Остановившись, я крепко обняла ничего не понимающую девчушку, тайком вытирая слезы о ее засалившийся ворот.

В таком виде нас и нашла мать. Несколько раз порывалась выспросить, что же случилось, но ни ее уговоры, ни увещевания не действовали. Весь день я молчала, раз за разом вспоминая ту ужасную встречу, и только к вечеру заговорила. Страха от этого меньше не стало, но с тех пор по воду и за чистым снегом мама ходила сама.

Долгие дни и ночи длилась первая блокадная зима. Во многие из этих ночей, с дрожью и криками, я просыпалась от кошмаров, в которых Зойка глядела на нас с Катеринкой голодными, хищными глазами. И лишь тепло крохотной буржуйки, с догорающими обломками стульев из дома культуры, в эти мгновения, спасало меня от холода, который поселился внутри.

Но зима прошла, а за нею, меняя даты в спрятанных до лучших времен календарях, пролетела и зима сорок второго.

Летом того же года, грузовики, до отказа наполненные людьми для эвакуации по "Дороге жизни" через Ладогу, впервые прошли по моей улице и по улице, на которой жила Зойка - каланча. Со страхом забившись в угол пыльного кузова, я ждала, когда увижу ее лицо, ее глаза. Но ни она, ни ее мать в машину не сели. И только когда у небольшого перекрестка, что отделял дом учительницы от остальной улицы, автомобиль внезапно остановился и сидящие у бортов люди возбужденно загомонили, я поняла, в чем дело.

Прямо на проезжей части, все в той же черной кофте, лицом вниз лежала женщина, фигура которой так и не утратила голодную припухлость. Правая рука крепко сжимала знакомую фигурку казака, но теперь с обломанными острыми гранями вместо головы. На запястье левой, из нескольких тонких кривых порезов вытекала кровь, темной, буро - черной лужей собираясь у лица.

Из открытого глаза, который оставался на виду, по правой щеке женщины текли слезы.

Право переписки

Проклятье! Меня одарил им господь, и я счастлив.

Тёмные стены.
Где-то на неопределённом расстоянии стучат об пол капли. «Кап. Кап» - мирно, соблюдая определённую паузу, придерживаясь ритма, тоскливого и гипнотизирующего.
Лэйн старается войти в ритм. Настукивает длинными, изящными пальцами по камням. Вроде даже получается подобие некой мелодии… Он обожает звуки всем сердцем, ибо они наполняют душу чувствами и эмоциями. Всё происходит из звуков, жизнь – это звук.
Надо держаться. Если б они только знали, что жизнь в нём поддерживает капель!.. Только своими звуками не спастись, что-то должно исходить извне.
Кап. Кап.
В дальней стене – по отношению к кровати – обрисовались контуры дверного проёма. Значит, сейчас утро, тюремщик проснулся и зажёг свет в своей «комнате».
О, сколько раз в голове Лэйна возникали мысли о побеге! Иногда даже доходило до планов… Но что он мог? Еженедельно тюремщик, в сопровождении двух стражников, менял толстую бечевку, закреплённую одним концом к стене, и другим обвязывающую  талию Лэйна; проводили полную проверку камеры. Окон не было – вентиляция помещения происходила через некую встроенную систему труб. Что он мог? Стены давили, мешая дышать, потолок медленно опускался, ежедневно плюща своим существованием свободолюбивую душу музыканта.
Лэйн молился. Порой яростно, скребя ногтями по сырому каменному полу, оставляя кровавый след. А иногда просто возведя взгляд к небу, сокрытому ненавистным потолком, со слезами отчаянья на глазах…
Но то было давно. А теперь чувства будто закаменели, уподобляясь тюрьме, и только назойливое «Кап-кап» оставляло слабое чувство, что жив. И что, может, не всё ещё потеряно.

*                *              *

Тёплый камин.
Он нагревал плоть, помещение, стены. Всё вокруг было таким тёплым…
Именно поэтому Тайт чувствовал отчуждение. Это место его ненавидело так же, как он ненавидел его.
Метким броском, книжка угодила прям в центр огня. Не коллекционировать же эту дрянь? Кто только додумался предоставить ему такое низкосортное чтиво…
Хотя, кто бы мог подумать, что он успеет перечитать всё, что было приличного качества. Тюремщик выругался.
Сегодня был день проверки, значит, надо подготовиться. Вставать, идти за бумагами было лень, потому он вытянулся в кресле, как только мог, миновал рукой стул, и дотянулся-таки до письменного стола. Отлично, бумаги в руках! Маленькая победа…
«Проверка по счёту такая-то, день заключения такой-то…» здесь сегодня надо вписать, как самочувствие заключённого. «Пользуется помимо основных предметов, бумагой писчей» и далее подробности, чего доставляют заключённому. Они там, наверху, хотят, чтобы он побыстрее умер, а условия содержания весьма неплохи… Тайт непонимающе покачал головой.
Комната тюремщика представляла собой помещение семь на семь метров, в котором плотно расположился письменный столик со стулом, кресло, камин, кровать. Стены целиком в книгах. Достаточно уютно и мило, если бы не тот факт, что провёл он здесь уже несколько лет.
Чёрт возьми, если б Тайт только знал, на что подписался!.. Это не казалось таким сложным, просидеть здесь – как гласил договор – в роли тюремщика до того момента, пока не умрёт заключённый. И прилагался портрет заключённого: худощавый парень с огромными, неестественно светло-голубыми глазами. Хрупкие светлые волосы свисали клочьями ниже плеч. Тайт сразу тогда прикинул, года два-три продержится, не более.
Ныне прошло шесть с хвостиком.

Дверь, ведущая наружу, с громким скрипом отворилась, и в комнату вошли два стражника, явно подвыпивших. На спинах они несли два небольших мешка со снедью, один из которых, при еженедельных проверках, отдавался заключённому. Второй же самому тюремщику. Идентичные по содержанию мешки, их даже кормят одинаково…

Тайт не менее заключен тут, чем и охраняемый.

–Вы должны относиться к своим обязанностям серьёзней, – тихо сказал Тайт. – Заключённый опасней, чем кажется.
Да кто поверит словам человека, который не верит сам себе?..
–Мы бы давно уже незаметно придушили его подушкой, или ещё что сотворили, если бы не чёткий приказ короля, дать умереть ему естественной смертью, – хмуро сказал один из них. – Нам хорошо платят, иначе не сунулись б мы сюда.
Тайт пожал плечами, не зная, что сказать. Да он и сам бы уже давно придушил… Но не мог. Боялся смерти, пусть даже и чужой.
Отперев каменную дверь камеры, они вошли в полутёмное помещение.

Заключённый лежал на кровати, возведя глаза к потолку. Как ни странно, улыбнулся вошедшим, и Тайту даже показалось, отдельно ему. Жутковатая какая-то улыбка вышла, наверно из-за этих огромных глаз…
Проверка прошла без происшествий – перерыли шкафчик, заменили постель, бечёвку. Заключённый всё это время стоял, прижавшись спиной к стене, и пристальным взглядом рассматривал Тайта. Неприятный взгляд, как у хищника, что ли. Надо быть начеку.
В конце проверки тюремщик задал заключённому пару вопросов, как того требовали правила.
–Требуется ли дополнительное освещение в ваше помещение?
Отрицательное качание головы в ответ. Он всегда так делает, просто стоит у стены, и качает головой.
–Ничего более для комфортной жизни не требуется? – как же, не требуется, чёрт возьми, человеку в неволе всегда кое-что требуется…
Заключённый, под удивлённый взгляд тюремщика и стражи, резким жестом поднял руку с вытянутым верх пальцем, давая знак, что что-то хочет сказать.
–Говори, – позволил один из стражников.

Помявшись с минуту, тот в наступившей тишине хриплым, дрожащим голосом спросил, обращаясь единственно к Тайту:
–А не запрещено ли этими вашими правилами, заключённым переписываться между собой? – сделав над собой усилие, он добавил – Я слышал, тут есть соседняя камера с… Девушкой.
Тайт задумался. Перебрал в уме все пункты договора и правил, которые за эти долгие годы успел перечитать много-много раз. Нет, не запрещено.
Но тюремщика бросило в дрожь. Он почувствовал, что теряет контроль над эмоциями, и смог лишь кивнуть, слишком сильно кивнуть головой, стараясь стряхнуть боль.
–Тогда передай ей, пожалуйста, это письмо, – заключённый высунул из под рубахи свиток, и передал тюремщику.
Ещё раз кивнув, Тайт выскочил из камеры, сжимая в руке бумагу.

*                 *                 *

Решение не приходило.
Ничего не происходило, а настенные часы всё тикали, шли. Били.
Письмо лежало на столе уже два дня. И все эти сорок часов Тайт проклинал всё на свете. Это ошибка, просто глупая ошибка, да! И следовало просто отказать заключённому в его просьбе.
Хотелось выпить. Чего-нибудь крепкого.
Что делать?

Руки потянулись к письму. Медленно развернули его. Тайт читал, впитывая каждое слово, будто они были адресованы ему, а не Мариам.
Выдержанное строго в рамках приличия, письмо для знакомства. Из этого письма тюремщик наконец-то узнал имя заключённого.

«Привет.
Зовут меня Лэйн, я музыкант из соседней камеры. Сижу тут потому, что посчитали опасным для мира. Не знаю, как это объяснить, но я являюсь человеком-музыкой. Весь мир состоит из разных музыкальных нот, и я них играю. Но, к сожалению, родился в крестьянской семье…
Когда подрос, поехал в столицу, обучатся у знаменитого музыканта. Мы с ним сразу приступили к обучению, и пару месяцев я обучался музыкальной грамоте. Пропитал музыкой душу и мозг. И тогда, наконец-то, он доверил мне арфу. Большой, попросту огромный инструмент, даже выглядел прекрасно, а уж когда я за него сел…
Музыка пошла не с нот, которые  заучивал. Я играл душой. И поколебал некие глубокие волны мироздания.
Источник опасной музыки быстро нашли, - король выслал стражу с придворным магом. Меня схватили и увели. Так я без суда оказался здесь.
Почему меня не убили сразу, не знаю. Может, совестно было, а может, я интересен как оружие. Уже шесть лет я здесь, волочу существование без музыки и общения.
Как тебя звать?»

Лэйн. Звучит нелепо.
Решение так и не возникло чудом из воздуха. Тайт решил принять его сам. Тихо, будто боясь разбудить кого-то, он встал со стула, который предательски скрипнул. Подошёл к двери в камеру заключённой.
Вошёл, не постучавшись.

Только ради неё, Мариам, Тайт был здесь.

*               *               *

Кап. Кап.
«Ну… Привет.
Зовут меня Мариам. Попала я сюда почти по той же причине, что и ты – стала опасна для государства, рисуя картины, чем-то задевающие сердца людей. Мои картины призывали к действию, открывали таланты в людях... А обществом, которое движется вверх, управлять сложнее, чем послушным стадом баранов. Вот меня сюда и упекли.
Тоже шесть лет назад… Одиночество изъедает изнутри.
Ты бы хотел вылезти отсюда? Может, у тебя есть планы, как это сделать?».

Губы Лэйна непроизвольно растянулись в улыбке. Он так боялся, что не получит ответа! Жаль только, планов побега у него нет… Да и что бы он сделал, выбравшись отсюда? Играть он не сможет.
И не потому, что чувствует ответственность перед миром. Музыка для него всё, ради одной, полноценной, стоящей мелодии он готов пожертвовать миром. Тем более что чувствовал он себя преданным, отвергнутым…
Провёл рукой по голове. Шелест пальцев по жёстким волосинкам был необычен, очень сочетался с полутьмой, царившей в комнате, и с атмосферой темницы в целом.
Кап. Кап. Кап.
Кап. Кап-кап.
Капель усилилась. Значит, снаружи сезон дождей. Это хорошо, звуков больше, мелодия стала чище.
Подумав, он взял перо, и прибавил в конце письма для Мариам:
«А нарисуй мне что-нибудь, Мариам».
Письмо тюремщик передаст только через неделю, в день проверки. Время уже давно перестало тяготить Лэйна, он настолько привык к его бесконечности, что ожидание вряд ли как-то отразится на этом.
Затушил настольный светильник – единственный источник света в помещении, сел в самый угол комнаты. В тот угол, из которого доносилось спасение.
Кап. Кап.

*            *              *

Холодно.
Значит, планов побега у него не было. Тюремщик улыбнулся. Рано или поздно умрёт, и тогда…
Дверь напротив стола. Огромная, дубовая дверь, что открывается раз в неделю, впуская и выпуская стражников, наконец-то откроется и для него, и больше Тайт никогда не увидит этого места.
Но что-то внутри говорило, что будет бесконечно больно покидать это место, где он столько пережил.
Он знал, что так получится. И Мариам предупреждала не раз, пыталась даже остановить Тайта. Но мужчина был непреклонен, ибо любил девушку больше свободы.
Но будь же всё проклято, почему?! Нелепое недоразумение – и те крупицы счастья, что были доступны возлюбленным, превратились в бесконечное одиночество. Дни проползали за днями. Благо, он попросил в начале службы много книг, и коротал время за чтением, желая быстрой смерти заключённому.
До сегодняшнего дня он даже не знал, за что тот сидит. Лэйн был безлик, пока не обрёл имя, и не стал музыкантом. Такая же жертва обстоятельств, как Мариам. Как сам Тайт.
–Это ужасно, во мне, кажется, человечность появляется, – буркнул тюремщик.

*             *              *

Рисовать Мариам, конечно же, не могла.

Недели проходили за неделями. Каждый день растягивался для тюремщика в бесконечность, этот медленный темп переписки угнетал. Постепенно Лэйн узнал Мариам. Мариам, по идее, узнала Лэйна.
И Тайт узнал обоих.

Кап.
Капель всё продолжала усиленно капать, сезон дождей продолжался. Дышать как будто стало легче.
Лэйн расхаживал по комнате взад-вперёд, не в силах сдержаться. Энергия била ключом, и необходимо было её использовать, пока она не вылилась отчаяньем. Сегодня Мари описала ему себя, до мельчайших подробностей. И Лэйн понял, что дополняющая прекрасную душу внешность окончательно воссоздали образ невидимой заключённой в его голове, и он влюбился.
«Я напишу для неё музыку! – решил Лайн. – Расскажу о своей любви звуками».

В тот день заключённый написал ей о своих чувствах. А так же о том, что хочет обучить её музыкальной грамоте – а то как иначе она «прослушает» его музыку?

*                *                  *

Письмо, скомканное в маленький комочек, валялось у двери с камеру Мариам.
–Любовь! Да он её даже не видел, чёрт побери! – Злость переборола даже боль. – Он её… не знает!
Но подумав минуту, понял, что Лэйн знает о Мариам ровно столько же, сколько он, Тайт. И это было больнее всего.
«Чувствую себя преданным».
Встал, схватил со стола светильник и связку ключей.
Самый маленький, изящный ключик. Отперев дверь, у которой лежало письмо, скомканное в комочек – такое жалкое, чем-то напоминавшее Мариам – он вошёл в тёмное помещение, пропахшее гнилью, неволей и смертью.
Осторожно ступая по каменному полу, пробрался к столу у изголовья кровати, поставил светильник.
Здесь было подобие окна. Тайт не знал, как эта штука называется: на уровне плеч вверх, под углом в шестьдесят градусов, шёл тоннель, и в его конце – о да! – был свет. Солнце падало на Тайта, и пара лучей даже задели скелет Мариам, лежащий на кровати.
Предупреждала же, что долго не протянет. Предупреждала, что Тайт останется в одиночестве.
Тюремщик посмотрел в её пустые глазницы. Пять лет прошло, как она перестала дышать. Четыре, как глаза окончательно пали жертвой гниения и разложения. Но Тайт по-прежнему видел её такой же красивой, как при жизни.
–Похудела ты, Марь, исхудала прям…
Зависть захлёстывала его. Для Лэйна она всё ещё жива, а ему остался только этот скелет и…
Личность Мариам, которой он сейчас пользовался, переписываясь с заключённым. Признание в любви окончательно выбило его из колеи. Он любит живую Марь, которой не существует, или его, Тайта, в образе Марь? Зачем только надо было начинать переписку от её имени!
Жажда общения, одиночество, что сдавливало. Неволя.

Посидев некоторое время на коленях у изголовья кровати, Тайт решил положить конец переписке.
Сел за столик, за которым и писал письма Лэйну всегда.

«Лэйн.
Я являюсь не тем, кем ты меня считаешь. Пишу тебе я – Тайт, тюремщик.
Мариам умерла пять лет назад. Она не могла жить, не реализуя свой талант, а те, сверху, не дали ей приносить даже бумагу. Наверху ждали её смерти, как ждут и твоей.
Но я виновник тому, что она продержалась так мало. Тайком, не смотря на запрет, я носил ей бумагу и чернила, осторожно пронося в день проверки. Но однажды принёс, не посмотрев, высохшую, пустую чернильницу. Ненавижу себя.
И ещё я ненавижу тебя. Для тебя она всё ещё жива, а у меня её нет.
Желаю тебе скорейшей смерти. Как только в один из дней проверки твоё тело найдут холодным, я выберусь отсюда наверх, к людям».

Не выдержал всё-таки, разрыдался.

*               *                   *

Нетерпение и волнение владели разумом.
Сегодня был день проверки. Значит, сейчас он получит ответ на своё признание. Лэйн чувствовал, что она тоже его любит. Сердце бешено колотилось.
Кап. Кап.
В полутьме, на противоположенной стене камеры, на него жёлтыми очертаниями смотрела дверь. Он никогда за неё не выйдет, но там, за ней, Мариам. Где-то там ещё дальше есть ещё одна дверь, которая ведёт наружу. И не раз в мечтах он, за руку с девушкой, проходил и ещё пройдёт вверх по лестнице куда-то наверх, где, может быть, остался тот мир, в котором он жил когда-то. В мир, наполненный звуками.
Потому она будто лучилась надеждой. Если бы от природы хриплый и тихий голос Лэйна позволял, сейчас бы он смеялся. Пожалуй, даже настоящим смехом.
Дверь скрипнула и отворилась. Как всегда вошли стражники, в сопровождении тюремщика.
Кап. Кап.
И тюремщик был сегодня бледный. Руки тряслись, он стоял, опираясь на дверь. Письмо дрогнувшей рукой кинул Лэйну, целясь в лицо. Заключённый вздрогнул.
–Тюремщик… – собственный голос неприятно разрезал воздух, создавая крайне неприятный звук. – А как твоё имя? В голове я всегда именовал тебя просто… Тюремщик.
Кап.
–Тайт – Кинул слово, как письмо, в лицо.
–Я Лэйн – Улыбнулся.
Тайт внимательно, чересчур даже внимательно, разглядывал его. Прищуренный взгляд, голова, наклонённая вправо, растрёпанные тёмные волосы – он был красив.
–Знаешь, Лэйн – Откашлялся, перестал опираться на стенку. – Я все эти года считал тебя своим врагом. Ведь как только ты умрёшь, для меня откроется путь наверх. Но… Ты замечательный.
С этими слова Тайт, не дождавшись конца проверки, вылетел из помещения за дверь, ограничивающую мир Лэйна.

Письмо, так долго ожидаемое Лэйном, было совсем коротенькое:

«Я готова обучаться музыкальной грамоте, это интересно!

И я тоже тебя люблю.
Целую, Марь»

Кап.

*               *                 *

Никакой правды!
В камин полетело очередное письмо, в котором порыв чувств заставил Тайта написать жёсткую правду. Нет, этого не случится!
«Лэйн не заслужил такого. Его судьба такая же печальная, как у Мариам. Заключённый расцвёл, когда началась эта переписка. Это был как кусочек свободы. Как напоминание о том, что он живёт». Тайт выйдет отсюда, рано или поздно, но выйдет, а Лэйн…
Нельзя лишать его последней надежды, последнего счастья.
–Интересно, а его скелет тоже останется лежать на кровати?.. А может, и мой ляжет так же?
Сколько же времени в этом бесконечном потоке минут мысли занимает Лэйн?
Тайт сжал кулаки. Чувства тугим комком пульсировали у  него в голове, стуча по стенкам.
А музыкальная грамота это было действительно интересно. Да, без инструмента выучить достаточно сложно, но это единственное занятие, которое ускоряло время до…
Получения следующего письма.

*             *            *

С небывалым энтузиазмом заключённый писал. Длинное, попросту огромное, так как за те две недели, что Мариам будет сидеть, ожидая следующего, она успеет впитать в себя много знаний, и далеко продвинуться в изучении его стихии – музыки. Пока вроде она всё понимает.
А сам он всё время сочинял музыку. В мельчайших звуках:  капах, шорохе бумаги, скрипе двери, он находил кусочки, собирал из них мелодию. Настукивал её пальцами, и чем дальше, тем вдохновённей он работал.
Она должна понять музыку. Понять, что он хотел передать ею.
Кап.
Дожди прошли, капель пришла в своё обычное состояние. И иногда приходится подолгу ждать, пока капелька таки соизволит упасть.
Мариам должна не только понять и проникнутся, а захотеть сказать то же самое Лэйну.
Ка-кап.

*               *           *

Нетерпение в глазах Тайта, когда он забирал письмо, похоже, заметил даже Лэйн.
Сегодня наконец-то музыкальная грамота была освоена. Так же был освоен инструмент. Лэйн любил арфу, потому и учил играть на ней.

И письмо, которое Тайт раскрыл сразу же, как только стражники свалили в мир под солнцем, содержало только мелодию. Которую тюремщик смог воспроизводить в голове.
Лэйн рассказал о любви.

Эмоции переполняли Тайта, внутри закипали противоречивые чувства. Не в силах разобраться, попытаться принять, он выскочил в комнату Мариам.
–Марь! Ты его любишь?! Скажи ему, что ты его любишь, скажи! Он… Чёрт побери, я стою между вами… –  схватил костлявую руку Мариам, сжал до хруста, до перелома хилых косточек, и тряс. – Ответь ему…
В далёком окне, за решёткой, взошла луна. Или солнце.

В эту неделю он не напишет. Надо кончать с этой перепиской.
Тайт, немного успокоившись, вернулся в свою комнату. Сел, опершись к двери, ведущей
В камеру Лэйна.
–Пора уже выбрать одну из этих дверей, а то я мотаюсь меж ними, как ненормальный – буркнул он озлобленно.

*                 *             *

–Тайт… Неужели, письма не было? – Спросил Лэйн, когда понял, что проверка окончена, а письмо – такое важное письмо, ответ на признание! – не получено.
Тайт покачал головой. Угрюмый взгляд из под густых бровей был ещё пристальней, чем прежде.
Но Лэйна сейчас волновало только письмо.
Постой, Тайт… Подожди минутку, я тогда быстренько напишу ей… Это очень важно.
Но Тайт не смог подождать. Выскользнул из камеры, показывая знаком выйти стражникам.
Дверь с грохотом закрылась. Неожиданно и непоправимо.
Лэйн подошёл к ней, опёрся руками, заскрежетал ногтями по холодному камню, оставляя кровавые следы. Слёзы непроизвольно покатились по щекам.
На столе недописанным лежало письмо. Первые же строки гласили:
«Марь, прости. Я, похоже, скоро умру. Капель, что поддерживала во мне жизнь столько лет, прошла полностью…

*            *               *

Неспокойно было в эти дни. Дверь наружу будто бы стала ближе, роднее. Скелет Марь стал как не родной. Долго и тщательно он склеивал ей кости руки после той тряски. Извинялся перед её духом, что, конечно же, витал рядом.
А на дверь Лэйна он старался не смотреть. Чувствовал себя предателем.

И вот он, день проверки. Пьяноватые стражники, пропахшие свободой и пивом, вошли в камеру первые.
–Ты что, вообще идиот? – Закричал первый стражник. – Хотел убиться?!
Тайт проскользнул внутрь.
Лэйн, в полубессознательном состоянии, лежал, явно отпихнутый дверью. Опирался наверно спиной, бедняга…
–Лэйн! Что с тобой, чёрт тебя побери?! – Тайт сел рядом с заключённым, схватил за плечи, встряхнул.
Какое у него лёгкое тело… Тонкие костлявые плечи выглядят так жалко, болезненно. Эти огромные прекрасные глаза, которые сейчас никак не могли сосредоточенно взглянуть в лицо Тайта…
–Всё в порядке, Тайт. – Сказал один из стражников – он просто наконец-то подыхает. Не этого ли мы все хотели?
Тайт не слушал. Всё пытался привести в чувство заключённого. Такого молодого, талантливого, застрявшего здесь навсегда.

–О, Тайт. – Лэйн пришёл в себя, почти полностью. – Я умру. Передай пожалуйста Мариам... Да ничего не передавай, не могу об этом ей рассказать! Тайт, может, для поддержки её жизни, надежды, будешь писать ей письма от моего имени? Она же останется тут совсем одна…
Тюремщик в сердцах ругнулся.
Стражники схватили Тайта под мышки, не давая помочь Лэйну встать.
-Тайт, ты же понимаешь, он должен умереть, мы ждали этого столько лет! Наверху уже все заждались этого события, хватит тянуть!
Что один хилый, психологический больной человек, может сделать с двумя сильными, здоровенными мужиками?
Ничего.
–Что произошло-то с тобой? – хрипло, под тон Лэйну, спросил он.
–Звуки кончились.

*               *             *

–Тайт, поздравляю! – сам король, собственной персоной, спустился в подземелье, дабы поздравить Тайта с окончанием его службы. – Ты свободен, ура! Беру тебя в королевскую личную стражу, не сопротивляйся.
Король важно прошёлся по комнатушке.
–А неплохо у тебя тут. Я бы и десять лет просидел, хорошо тут, спокойно, и придворные бы не доставали, – старикан улыбнулся. Тайт выдавил из себя улыбку, в душе желая мучительной смерти этой мрази.
–Так. Значит, сегодня ты собираешь вещи, и завтра переезжаешь наверх. Год выдался в этом году жарким, у нас, представляешь, река высохла, что над нами щас протекает, – королёк показал для убедительности пальцем вверх.
-Спасибо, ваше величество, – поклониться он забыл. – Можно послать кого-нибудь, чтоб он принёс мне арфу?
–Зачем? – удивился король.
«Это тебя не касается»..
–Хочу сыграть здесь разок. Всё-таки, семь лет почти прожил, надо же как-то отметить хм… Конец заключения.
–А, хорошо-хорошо… Эй, ты, принеси сюда арфу моей дочери!
Паж побежал наверх. Король и Тайт остались наедине.
–Ваше величество, а не могли бы вы рассказать… Почему Лэйна не убили сразу, как только узнали о его «даре»?
–Зови это лучше проклятьем, – вздохнул король. – Да просто брать на свои руки грех убийства такого юного, красивого мальчика – не по-королевски.
После этих слов у Тайта к неприязни прицепилось отвращение.

К счастью, старикан будто почувствовал, и вскоре убрался восвояси.
В проклятый мир под солнцем.

*           *            *

Арфа были чудом. Конечно, из королевской семьи, как чудом-то не быть…
–Лэйн! – Заорал он, забив кулаками по каменной двери. Дверь толстая, но должны же туда пробиться хоть какие-то звуки. Должны.
Он знал, что Лайн ещё жив. Он будет жив ещё пару дней, Марь долго держалась после такого состояния, в каком Лэйн был сегодня утром.
Ключей от этой двери у него никогда не было. Схватил связку, начал перебирать все, а вдруг… вдруг какой-нибудь, по счастливой случайности, окажется подходящим?
–Понимаешь, Лэйн.. Это был я, я писал тебе, что люблю тебя, не Марь… Ты мне признался в любви, мне!
Напряжённый разум прыгал в сердце.
–Я присвоил себе её… почему всё вот так? – Кулак со всей силы ударил по двери. Боли не чувствовалась. – Я бы хотел, чтобы её никогда не было. Чтобы у меня хватило смелости самому написать, не прикрываясь.
Тайт подвинул к двери арфу.
Из кармана брюк вынул листок, аккуратно сложенный вчетверо. Очень важный листок…
Настроил инструмент, сел у двери поудобней.
–Ты услышишь! – приказал, или взмолился он.

Весь мир состоит из звуков. Звуковые волны пронизывают всё живое и мёртвое. Мирозданье из волокна звуков!
Первая нота слетела с инструмента, вылетела в мир.

А за ней в мир полетели её собратья. Множество чистейших, сильнейших звуков. Воздух завибрировал, волны мира поколебались.
Музыка была прекрасна, Тайт наслаждался ею, погружённый в неё, не обращая внимания на вдруг изменившийся до неузнаваемости мир, где воздух стал твёрдым, а камень под ногами терял плотность, всасывая в себя стены.
Стены до бесконечности падали вниз, в бездну пола, но потолок не опускался, и небо всё никак не появлялось. Это даже хорошо.
Пространство стало всех цветов радуги, окрашивая своими цветами предметы. Воспоминания ворвались в реальность, и Марь лёгким шагом, как лань, побежала куда-то вниз, вслед за стенами подземелья. За камином, где горели письма. И вслед двери вверх, в мир солнца.

Бесконечные минуты наконец-то стали конечными. Тогда-то последняя нота и слетела с инструмента, завершая преображения.
Вероятно, мира больше нет. Только вот эти цветные пятна, разбросанные в пространстве-пустоте. Обрывки реальности и ещё какой-то странной субстанции. Но имеет ли это значение?
–Лэйн, ты слышал?!

Наступала зима, и домик семьи Ивовых, стоящий на окраине сельца Недоступовка, приходил в оцепенение. В других домах к четырём часам зажигался свет, по улицам бродили по делам сельчане, и только этот домик все словно обходили стороной.

На самом деле, жизнь в нём начиналась поздним утром. Огненное похмелье поднимало со скрипящей кровати отца, который, накинув на себя что-нибудь, медвежьей походкой, так не идущей к тощему телу, уходил в поисках «пищи». За ним, боясь пикнуть, наблюдал маленький Васька. Он ждал, когда скрипнет и захлопнется дверь, выходил в сени и садился прямо напротив неё. 

Так он сидел очень долго – в остальном доме обитал живой труп матери. Она вставала намного позже, с нечеловеческими вздохами, и шла топить. В доме было темно, но свет экономили, и поэтому её чёрная фигура выглядела ещё более зловещей. Она садилась на корточках, бросала угли в едва тлевшее жерло печи и подолгу смотрела в него. 

Васька даже думать не мог подойти к ней. Скоро она вставала, вскидывала жидкие, слипшиеся волосы и начинала бессмысленные поиски выпивки. Она опрокидывала пустые стаканы, ковырялась в них пальцами и облизывала, металась по углам, перебирала старый диван – ещё ни разу её поиски не были успешными, но так она коротала время. По крайней мере, тогда она не обращала на Ваську внимания, и мальчик мог сидеть на холодном полу и смотреть в дверь сколько угодно. 

Вечер здесь наступал с приходом отца. Сперва на улицы слышался стук банок, открывалась дверь, в дом врывался мороз, совершенно побеждая едва согревшийся затхлый воздух. Васька забивался в угол, пропуская отца, который недовольно говорил: 

- Давай-ка, пошёл спать.   

С этим он пихал Ваську, как собачонку, и мальчик испуганно бежал в спальню, часто получая оплеуху от очнувшейся вдруг матери. 

В гостиной зажигался свет, и он слушал, как гремят банки и бранятся родители. Через какое-то время его одолевал сон…

* * *

К весне дом начинал оживляться. После короткого грязного марта приходило тепло и солнце. В доме становилось светлей. Солнце смягчало даже характер матери, и она была уже не грозным чёрным существом, а просто измученной и больной женщиной, не знающей, куда себя деть. Она теперь не топила печь и не искала по закоулкам спирт, но стала готовить и прибираться – то ли от скуки, то ли от того, что на солнце являлось отталкивающее чрево прозябавшего почти полгода дома. 

Ваське было теплее сидеть против двери, а отец, возвращаясь, реже толкал его и приказывал спать. 

Однажды наступила жара. Это был особенный день. Отец ушёл утром, как всегда, но оставил дверь открытой. Она теперь беспомощно висела на петлях, не в силах преградить путь к миру, заливавшему светом тесный коридорчик. 

Очарованный, Васька подался этому свету, ощутил его тепло и беззубо улыбнулся. Всё его тельце ощущало свободу. На дрожащих ногах он вышел из дома, вдохнул полной грудью и едва не упал от ощущений, напирающих отовсюду. 

Перед ним была целая планета, ограждённая кривым забором из старого шифера. Маленький, заросший бурьяном и кустами участок был полон жизнью и движением. Васька спустился по кривым ступенькам, нырнул в траву и пропал из виду. До самого захода солнце он был хозяин самому себе.

Зимний вечер

Зимний вечер. За окном гудит февраль: то стукнет в замершее стекло своей когтистой лапой, то взвоет раненым волком, срывая криком въевшуюся наледь. Деревянные рамы скрипят, кряхтят, но каждый раз выдерживают натиск лютого зверя. В комнате прохладно. Свет в помещении застыл в напряженном спокойствии, пульсируя на стенах белой рябью. 

По венам все ещё циркулирует отравленная кровь, с каждым моим новым  вдохом все больше выжигая  и без того слабое тело.  Теперь для меня секунды - года, минуты - вечность. С первого дня моего появления здесь я понял, насколько жив человек. Ведь каждая твоя клеточка просит помощи, растекаясь по телу нестерпимой болью. Боль в каждом слове, в каждой мысли. Она стала воплощением моего существа, но она ничто по сравнению с материнской любовью…

- Здравствуй милый, как ты?- шепотом подкрался ласковый женский голос. - Доктор сказал, что шанс у нас есть, ты только постарайся. Он говорит, что после операции…Он…

Слова, они словно камни, падают в озеро моего я. Но  оно давно пересохло, и вместо того, чтобы очистить в своих водах серую твердь, они – камни - падают на дно, разлетаясь свежей грязью по стенам  моего сознания.

Светловолосая худощавая женщина сидела на кровати, скрывая свою беспомощность за горькой улыбкой. В ее заплаканных глазах отпечатался небесно-алый, любовь и надежда.

Надежда - эксцентричная  особа, закидывает разум сладкими обещаниями. Селится на твоем пороге, оседая липко-конфетной массой. Когда химера входит в дом, надежда входит за ней в своем белоснежно-розовом. Нежный воин, закрывающий собой чувствительную человеческую душу.  Но для меня она враг, бесстыжая, беспардонная сука, которая влезла без спроса в голову моей матери!

- Скушай что-нибудь, сыночек. Вот твои любимые апельсины! – мягко произнесла женщина и, опустив голову,тихо выдохнула. - Ты же у меня сильный!   

Всюду бесконечная паутина переплетений трубок, систем, проводов. А я простая ссохшаяся муха, тихо полеживаю на больничной койке. Приборы работают, мерцая на мониторе сложными линиями моего сердца. 

А мама все сидит и смотрит на меня. На свою кровинушку, свое солнышко.

Она нагнулась, чтобы поцеловать, а из глаз потекли слезы. Такие горячие. Они, словно раскаленная лава, затвердевали  на моем сердце. За шестьсот восемьдесят три дня моей бесконечности я понял, что любовь может сжигать. Что моя многоочаговая саркома - будь она не ладна - это лишь приятное поглаживание по сравнению с внутренним криком моей матери. Когда видишь ее, родную и любимую, понимаешь, что не можешь справиться, все внутри сжимается, болит так, будто кинули в костер. В костер ее любви. Я все понимаю и уже смирился, что исход не за горами. Но как же она, моя мама? Как хочется с ней поговорить. Но что я могу? Одни лишь глаза подчиняются моей воле, все остальное приросло к паутине.

Молю, родная моя, отпусти…отпусти меня в мое лето.

Сказки народов севера

1. Сказка о трех царях

Летел раз ворон Кутх над землей. Пустая была земля, скучно стало Кутху. Создал он оленей и велел им пастись. Но олени были глупые и не могли пастись сами.

Тогда Кутх создал собак и велел им пасти оленей. Но собаки не слушались и только хватали оленей за ноги.

Создал ворон настоящих людей, а собакам  в наказание велел служить людям. Хорошо стали люди пасти оленей, обрадовался Кутх. Подумал еще и создал русских. Сказал им: делайте для людей железные вещи, оружие, порох, табак, чай делайте. И так стало.

Много лет прошло. Стали русские, забывать, зачем создал их Кутх. Войной пошли на настоящих людей.

Первым белый царь пришел, много воинов-казаков привел, да все они убиты были.

Увидел белый царь это и отправил своих послов с богатыми дарами к настоящим людям. И просил позволения идолов своих вдоль моря поставить, а идолы те – двухголовые птицы. На том и сговорились.

Умер белый царь.

После него пришел красный царь, жестокий царь. Яранги снес, в холодных домах людей жить заставил, запретил нерпу бить, кита бить. Как запрягать оленей забыли люди, все забыли. Злую воду пить стали.

Много лет прошло, умер красный царь. Настоящим людям плохо жить стало. Уголь им не везут, топливо не везут.

Пошли тогда молодые к старикам и стали спрашивать, как нерпу бить, как кита бить, как оленей запрягать.

Взрослые мужчины как дети были. Но все вспомнили люди, всему научились.

Кожаные байдары чинили, в море выходили, гарпуны мастерили,  оленей пасли, хорошо жить стали.

Тогда пришел последний царь.

Увидел он, что настоящие люди хорошо живут и лютая злоба его охватила. Был он великий шаман, двадцать семь лет камлал он без отдыха и сошел на землю большой огонь.

Все сгорело. А те земли, что не сгорели проклятыми стали. И если олени паслись там, дурные телята от них рождались, тех телят убивали, а мясо их не ели.

Только земли настоящих людей уцелели. Это ворон Кутх укрыл их своими крыльями, и спасались люди.

2. Сказка о подземном старике

Давно это было. Жил в стойбище юноша по имени Рытгэв.

Пошел он раз за оленями смотреть. До пастбища далеко идти. Не успел до места добраться, как поднялась с моря белая мгла.

Яранг не видно, солнца не видно, земли под ногами и той почти не видать.

Понял тогда Рытгэв, что погиб. В какую сторону идти, куда пробираться? На месте стоять – замерзнешь, в снегу не укроешься, мало снега.

Идет Рытгэв, долго идет, ни берега, ни оленей, ни яранг не видит. Тихо кругом, только воздух от белой мглы трещит. Мерзнет кухлянка на нем, тяжелеет, горло стискивает. Из сил выбиваться начал.

Вдруг - что-то по ноге его задело. Вздрогнул Рытгэв, отскочил, а оно снова - по самым сапогам пробежало, будто зверек какой крутится, так под ноги и лезет.

Наклонился Рытгэв, смотрит: горностай перед ним стоит, вытянулся столбиком и смотрит.

Поднял тогда юноша с земли камень, прицелился и бросил, а горностая как не было. Только слышно, камень о землю щелкнул.  Смотрит, а горностай вот он, еще ближе стоит. Метнул Рытгэв нож, и снова мимо, насилу нож потом  отыскал.

Разозлился юноша Кинулся за горностаем бежать, и про усталость забыл и про страх. А зверь как нарочно дразнит: то из виду скроется, то у самых ног выскочит.

Так разгорячился, что не заметил как к яранге выбежал.  Смотрит Рытгэв – у самого входа  старик Лылекэй сидит.

Понял тогда юноша, что за горностай это был, низко поклонился шаману.

- Давно тебя жду, - говорит Лылекэй, - чего не торопишься? Пастбища оленьи все померзли, наши все в тайгу откочевали. Весь день тебя искали, думали, пропал совсем. Чего стоишь, внутрь заходи.

Дал старик Рытгэву мяса, на жирнике воды вскипятил. Сам кусочек мяса в очаг бросил: огонь тоже кормить надо.

Согрелся юноша, тепло по жилам потекло, в сон клонить стало, а старик все рядом сидит, трубочку курит:

- Да, злые времена приходят, - говорит, - сколько лет живу, не было такого, чтоб ледяной туман так рано приходил. Не сказали мне об этом духи, не прокричал ворон, не смог я людей предупредить, олени чуть не погибли... Да и промысел худой стал, мало нерпы, мало рыбы, киты не подходят берегам нашим, того и гляди, олени болеть начнут.

Видно гневаются на нас духи. Если не умилостивить их, падет с нас покров великого Кутха, погибнут тогда все настоящие люди.

Замер юноша, весь сон с него как рукой сняло, часто-часто сердце в груди забилось.

- Слушай меня, Рытгэв. Много видел я, в глубокие норы пролезал, в нижнем мире был. Предки там живут, на охоту ходят, оленей пасут, костры жгут. Правит ими старый Нга, Великий Нга.

Близко-близко я к их кострам подходил, холодом веет от тех костров. Слушал, о чем предки говорят. Скажу я тебе.

Прокляты наши места. Злые келе у нас поселились, из земли выходят, хватают людей, тащат в свое логово.  В логове том сидит их хозяин. Он древний старик. Мертвые глаза у него, мертвое сердце у него.

Там, где раньше большие дома стояли, теперь камни лежат, где большие реки текли теперь сухие русла. Это все его рук дело.

Много-много людей теперь в нижнем мире живет, мало их осталось в мире среднем.

Просят мертвые люди об отмщении, и гневается Великий Нга. Ищет он старика и днем и ночью. Но нет старика в среднем мире, нет и в нижнем, а в верхний мир ему путь закрыт.

Знает Нга, где-то рядом старик, а найти не может, Думает, будто мы его прячем, и еще больше гневается… От того все беды наши.

Ты молод, Рытгэв, я стар. Есть у тебя смелость и сила, сделай то, что я скажу, и спасешь всех людей.

Взял шаман бубен и запел песню. А когда закончил петь отдал юноше бубен и сказал:

- Сейчас иди. Пурга ночью будет, до ночи доберешься.

Говорит тогда Рытгэв:

- Пропаду я.

- Не пропадешь. Ты не найдешь – тебя найдут. Как сделаешь дело, возвращайся назад.

Долго-долго шел Рытгэв. К вечеру холодом с моря повеяло, и правда пурга подниматься стала. Ветер с ног сбивает, вытянешь руку – не видно руки. Стемнело, юноша из сил выбиваться стал, наконец, заплелись у него ноги, споткнулся он, упал. Только чувствует -  рука не в землю уперлась, и не в камень. Гладкое, теплое под рукой. Раскидал он снег и видит, прямо в холме дверь, круглая, темная.

Надавил он на дверь плечом, та вся трещинами пошла, надавил еще – дверь рассыпалась. Видно старая была, мороза не выдержала.

Смотрит Рытгэв: рукав длинный каменный вниз уходит, да будто что в глубине светится. Узкий тот рукав, большому человеку не пролезть.

Уперся Рытгэв спиной и ногами в стены, стал спускаться. Чувствует, теплом снизу повеяло. Запах идет странный, будто землей летней, под солнцем оттаявшей пахнет да еще чем-то чудным, незнакомым.

Вылез Рытгэв из каменного рукава и крепко зажмурился. Сверху ночь, внизу – день светлый. Глаза открыл – глазам не верит: наверху осень, а здесь лето, да мало того, лес вокруг стоит, деревья высокие, такие, каких Рытгэв никогда не видел: у одних листья шире ладони, все будто ножом изрезаны, у других ствол весь рыбьей чешуей зарос, третьи и вовсе на деревья не похожи: торчат из земли мухоморы без шляпки, все колючками покрыты.

Жутко стало юноше: видно в нижнем мире я,-  думает, - нет мне живому обратной дороги.

Дальше пошел, да скоро понял: не в лес он попал, стены кругом, только на стенах все те же деревья нарисованы, да так, что издали и не отличишь.

Пошел дальше, дверь увидел. Искусно сделана, не сразу и заметишь.

Вышел, смотрит кругом. Стены с двух сторон, ровные, каменные, вперед уходят. Сверху светильники тускло, серо горят, как солнце сквозь тучи. Нет от них ни жара, ни копоти, только гудят они низко, протяжно.

Нет, думает Рытгэв, не в нижний мир я попал. Это кто-то подземный дом себе в мерзлоте вырыл, много сил потратил.

Большой был тот подземный дом, были в нем и пещеры с блестящими стенами, были узкие проходы, были закрытые комнаты,  что-то ворчало в них, что-то шумело.

Вышел Рытгэв к большой железной двери. Створки гладкие, взяться не за что. Только нож меж створок просунул, только поддались они  – как завыли, закричали невидимые звери.

Смотрит Рытгэв - келе к нему бегут. Видом почти как люди: только ростом повыше, кожа бледная, от того, что солнца не знают, да глаза широкие, как у совы, верно, чтобы лучше в темноте видеть.

Схватили его, навалились все разом, на землю повалили, руки вязать стали.

В большую комнату привели. Стены белые, как из снега сделаны, вокруг вещи разные, чудные, что из железа, что прозрачное, двигаются вещи сами собой, гудят, от них тонкие жилки тянуться и все к человеку, что на большом кресле сидит. Лицо у человека  гладкое, да только не живое оно, серое.

Стали келе что-то говорить по-своему, все разом, так что и слов не разобрать.

Медленно поднял веки человек, поглядел на юношу. Глаза мутные, пустые. Такие глаза у рыбы бывают, если долго на морозе пролежит.

Тяжело руку одну поднял, да тут же уронил, махнуть видно сил не хватило.

Тут же увели Рытгэва, в другую комнату, такую же белую.

Обыскали его, догола раздели: нож отобрали, гарпун отобрали, даже медвежий зуб, что на поясе носил – и тот забрали у него. Кололи в руку длинной блестящей иглой, прикладывали круглые костяшки к груди. Ощупывали, оглядывали, словно оленя на убой выбирали.

Пытался отбиваться Рытгэв, да силы в руках не стало, земля из-под ног поплыла. Видно заколдована была та иголка.

Отвели его потом в маленькую холодную комнату, бросили его одежду. А один келе засмеялся и бубен следом кинул.

Плохо понимал Рытгэв чужие слова, но один в пустой комнате думать стал, вспоминать стал.

И понял тогда Рытгэв, что не келе это  были, а люди, а тот человек в кресле и есть последний царь. Тот самый, что всю землю сжег.

Старый стал царь, мало жизни в нем. Старая кровь течет у него в жилах, старое сердце в груди бьется.

Возьмем твое сердце и вложим ему в грудь, возьмем твою кровь и вольем в его жилы – вот что говорили подземные люди.

Заберут у Рыгэва кровь, заберут сердце, последнему царю отдадут.

Болели избитые бока, ноги ослабли, но поднялся Рытгэв, поднял с земли бубен.

И запел он песню, какой научил его старый Лылекэй. Бывало в шаманском своем костюме по ногам пробегал Лылекэй, но не чувствовали ноги веса.

Не чувствовал легкости юноша, не летела душа его, не слышал он голоса духов, но боль отступила пока он пел, голос вернулся к нему. Бил он в бубен и слова сплетались узором, уходили сквозь твердь.

Вороном летели слова к яранге Великого Нга.

Долго-долго пел Рытгэв, долго-долго плутал ворон, сквозь пургу пробирался, сквозь бури. Но вот добрался ворон и громко закричал.

Увидел тогда Великий Нга подземное убежище последнего царя. Увидели его все живущие шаманы.

Понял это Рытгэв и упал без сил, глубоким сном забылся, а когда проснулся темно было вокруг.

Долго ходил Рытгэв по пустым комнатам, холодно стало в подземном доме, мало-мало где горели тусклые лампы.

В одном только закутке нашел он живого человека. Едва только приблизился закричал человек, биться стал. Выкрикивал непонятные слова:

- Генераторы, генераторы… Все в куски! Вороны! Это вороны их склевали…

Понял тогда Рытгэв, что человек  ума лишился, и оставил его.

Много комнат прошел еще Рытгэв, много видел красивых и чудных вещей, да что от них проку в тайге? Добрался, наконец, и до места, где жил старый царь. Сидел царь все также, в своем большом кресле, только вещи вокруг него уже не двигались, не дышали. Сидел царь бледный, совсем мертвый.

Холодно стало в чудесном лесу. Взялся Рытгэв за ветку – сломалась ветка, лист с дерева сорвал – лист в руках рассыпался.

Понял он тогда: мертвые деревья вокруг, только с виду живыми кажутся.

Отломил Рытгэв кусочек большого листа, пожевал, и сплюнул горькую слюну. В корм оленям не годится.

И только снаружи разглядел Рытгэв то, чего не заметил раньше. Надпись была на осколке двери. Стал он знаки вспоминать, получились слова:

«Модель автономной планетарной станции «Прогресс – 2».

Запомнил Рытгэв эти слова, чтобы передать потом шаману, и пошел в сторону гор.

Так и вышел к стойбищу.

"ДВЕРЬ В ЛЕТО"

Тучи, нависшие над горной вершиной, приобрели зловещий фиолетово-чёрный оттенок. “К грозе”- подумал фермер, живший чуть ниже. Северный ветер, который часто шалил на скандинавских холмах, никак не мог сдвинуть с места эти тучи. Люди старались добраться до вершины тех “заколдованных” вершин, но никто не мог совершить такой подвиг. Ходили слухи, что, как по волшебству, то верёвка обрывалась, то вихрь, неизвестно откуда появившийся, не подпускал  ближе.
Никто из смертных не мог ступить ногой на проклятую землю, где был скован цепями Ужас. Древнее существо покинули силы ещё давно, но жажда мести не покидала ни на секунду. И вот послышался гром. Его раскаты приглушали рев зверя. Молнии бились о шкуру Ужаса, но он не чувствовал их ожоги. Внезапно тонкая ниточка заряда попала в одно из колец в цепи. Появилась трещинка, за ней другая…. кольцо со звоном упало на жесткие камни у лап пленника. Огромный волчий нос наклонился и обнюхал железо. Его бока вздулись, он вытянул онемевшие лапы, выпустил когти. Цепь не выдержала и лопнула. Зверь задрал голову к чёрным тучам и протяжно завыл. Свобода! После сотни тысяч лет она наконец пришла! Сын Локи свободен! Огромный зверь вновь взвыл, так, чтобы каждый мог услышать его победный клич. Чтобы все поняли, что пришёл тот час расплаты за обман! Пусть мир изменился, пусть нет уже тех богов, которые когда-то сковали его цепями, обманом! Лжецы! Настал конец! Всему конец!
Те, кто стояли внизу, заметили ураган, упирающийся в вершину самой высокой горы. Вскоре его труба приобрела белый цвет, от него исходил жуткий холод. Люди прыгали в машины, уезжая подальше, в воздухе слышался чей-то страшный вой. Скалы стали леденеть, покрываясь толстым слоем вечного льда. Море и океаны застыли, солнце исчезло за тучами. Некоторые зеваки утверждали, что видели некую тень, которая, казалось, поглотила свет. ''Внезапный снегопад обрушился в середине июля на Скандинавию. Конечно, резкое похолодание здесь не новость, но взгляните на это! – верещала дикторша. – Дома теперь находятся под толстым слоем льда, машины теперь не транспорт, а ледяные скульптуры. Не помогают ни современные технологии, не горячая вода. Заледенение движется с невероятной скоростью, скоро все материки будут одним сплошным катком! С вами была…'' Внезапно по экрану прошлась «волна», дикторша скорчилась, закрыв лицо руками. ''Закройте окно! Дует! Как холодно! Прошу, закройте…'' послышались крики. Камера упала, в ней мелькали чьи-то ноги, бумаги, кусочки стекла. Внезапно там появились лапы зверя, полупрозрачные лапы. Морда волка заглянула в объектив, от взгляда которого камера на глазах покрылась льдом.
Прошло несколько лет. Теперь вся Земля напоминала белый шарик, где рыскали в поисках человеческой плоти снежные чудища. Они были похожи на голые скелеты из льда, их взгляд замораживал все на своём пути. Обогреватели не помогали, самолёты, вертолёты, ракеты боялись подняться в воздух – ветер был настолько силен, что многоэтажные дома накренились, а некоторые и вовсе падали. Люди жили кучками, защищаясь чем попало. Когда еда подходила к концу, они посылали в специальные пункты «шервудских разбойников», так назывались особо быстрые, ловкий и смелые мальчишки от 14 до 20 лет. Те, кто ещё не воспринимает жизнь, как короткий путь, радуется возможности похвастаться перед друзьями. Легкомысленные парни. Некоторые в этой опасной «пробежке» погибали, но их не хоронили. Во-первых, никто не мог докопаться до почвы, во-вторых, тела быстро заносило снегом, так что отыскать в вечную метель их было невозможно. Каждая семья с нетерпением и с молитвой ждала сыновей, братьев, радовалась их приходу, но не обращала внимание на жертвы. Если у одной семьи кто-то умирал, то остальные не оплакивали усопшего. Слишком много слез было бы и все не снимали бы траура…
* * *
- Лёша, беги быстрей!
Мальчишка с пакетом в руке обежал сугроб, спотыкаясь об невидимые кочки. Жесткие хлопья были в лицо, а ветер настолько был холоден, что нос, щеки и уши отливали багровыми пятнами. Сквозь него почти ничего не было видно. Очки постоянно приходилось протирать, не помогал и фонарик в толстых перчатках.
- Ники-ита! Мы кажется заблуди-и-ились! – как можно громче крикнул Лёша. Сзади послышалось грозное рычание, мальчик поспешил продолжить путь и как раз вовремя. Кляцк когтей раздался очень близко.
Это был всего второй заход в жизни. Ему совсем недавно исполнилось 14 и он с нетерпением ждали этого. Каждый забег своего старшего брата Никиты он провожал с восхищением. Его рассказы о страшных ледяных монстрах, сдувающем с ног вихре будоражил воображение каждое его возвращение. '' Ну что, разбойник, настал твой день!''- он дружелюбно похлопал его по плечу перед первым забегом. Батьям улыбнулась удача. Монстры были сбиты со следа, когда Лёша случайно споткнулся и проехал на животе под каким-то ледяным туннелем. К счастью на другом конце ему встретился брат, а не противник, тот очень испугался, но, разглядев хорошенько пестрый комочек (мать заставляла сыновей одевать красные шарфы, чтобы хоть как-нибудь разглядеть друг друга в метели), подхватил Лёшку и добрался до дома. Его встретили, как героя. ''Ну и напугал ты меня, засранец! – говорил он в кругу «разбойников» - А ведь ловко штуку эту провертел! Я бы так вряд ли смог.''

- Лёша! Не убегай далеко! Не убегай, я тебя потеряю!!!! – послышалось где-то вдали. Но этот голос оборвал грозный вой совсем близко. Лёша почувствовал хриплое дыхание за спиной. Он в страхе оборачивался. Внезапно что-то тяжёлое набросилось и прижало его ко льду. В глазах потемнело. Мальчик опомнился лишь позже, осознав, что держится за ручку двери в какой-то незнакомой квартире. В другой руке он сжимал тяжёлый предмет, распознать который было очень сложно из-за крепких комков льда. За дверью слышался вой и скрежет когтей. Если бы Лёша имел рентгеновское зрение, то заметил бы причину такой ненасытной ярости: у волка не хватало правого уха. Из него струйной вытекала чёрная жидкость, по-видимости, заменявшая кровь. Зверь жаждал мести, кидаясь на дверь, взгляд промораживал в металлической поверхности дыру. Пальцы ощутили жгучий холод (даже в перчатках!). Корочка льда медленно и незаметно подбиралась к кисти мальчика, сковывая, как цепь. Лёша зажмурился. Руки было не отодрать, а от мороза кровь не подобралась к конечностям во льду.
Откуда-то подул тёплый ветерок. Мальчик обернулся, чуть приоткрыв глаз. Где-то за углом видна была полоса света. Зазвенел колокольчик, как в лавке со стариными ценностями. Чирикали птички, кто-то стрекотал. Пальцы смогли вновь шевелиться будто оттаяли. Эхом пронесся мимо ушей звонкий смех младенца, который вскоре угас. Лёша моргнул. Волк заскулил и бросился на улицу, где ревела сирена и хлопали крылья какого-то сумашедшего за вертолётом. Мальчик прислушался к шуму, подождал немного, осторожно пробрался к чёрному входу и побежал домой…
Мать встретила его с заплаканным лицом, но тихо и сдержанно. Маленькая Оленька сидела в кругу таких же маленьких девочек (мальчики были в своём углу, подальше), равнодушно взглянув на пришедшего, она продолжила читать книжку. Телефоны были бесполезны и хламом валялись где попало – сеть давно утерялась в буре. Дети занимались кто чем. Главным правилом было не шуметь. Малышам не позволялось плакать, а мамы с грудными младенцами одиноко отсиживались в отдельных свободных квартирах и получали еду последними.
- Почему так поздно?
- Да так. Забежал кое-куда.
- А где Никита? – мать с удивлением поглядела за спину Лёши будто ожидала увидеть там сына.
- Мы разделились… за нами гналась стая волков и один гигант. Видела бы ты его клыки!...
- Значит братишка домой не придёт?- равнодушно перебила Оля. – Жаль… очень жаль… а хороший был…
Эти слова ножом ударили по сердцу матери. Она схватила Лёшу за плечи и потрясла.
- Где Никита? Где он?
- Я не знаю, правда! Мы с ним разбежались! Может он скоро придёт! – пролепетал он.
- Вернётся, не вернётся… всем все равно будет все равно... Как я сказала! - тихо засмеялась Оля. – Из меня точно выйдет писатель…
Семейство знало, что девочка внутри переживает, может плачет или бьётся в истерике, но на лице всегда была эта маска равнодушия. Она появилась совсем недавно, года три-четыре назад. Оля стала жить двумя жизнями: одна закрылась внутри – настоящая Оленька, а вторая совсем чужая. Будто подменили ребёнка! Она никогда не высказывала жалости, сочувствия, радости и горя, будто лишена была каких-либо эмоций, но могла закрытыми глазами выразить их на бумаге смайликом. Только так.
Несколько дней, пока ждали возвращения Никиты, Оля не высказывала ни малейшего интереса к окружающему. Она просто лежала в кровати, смотрела в потолок и иногда двигала губами будто разговаривала. На пятый день мать не выдержала: запустив тонкие пальцы в лохматую немытую шевелюру, она протяжно взвыла.
- Что, не возвращается твой соколик? Ну, земля ему пухом! – прокряхтела соседка. Другие женщины с недовольным видом косились на неё, закатывая глаза.
- Мам, ну мам,- Лёша погладил её по спине.- Успокойся. Сейчас такое время… все умирают…
- Как ты можешь с таким смириться? – прошептала она сквозь слезы.- Как мы все можем спокойно говорить такие слова другим? Смириться или бороться? Жизнь или смерть? Отец точно также смирился с участью «разбойника» и погиб при забеге! Все мы смирились со смертью и ждём её… Я так не могу! Не могу больше! Если бы не мои дети, я давно сама бы пошла с ним!
- Молчи! Что ты здесь расклеилась, как тряпка! – прикрикнула на неё другая мамаша. – У меня тоже двое погибли, меня кто поддержал? У нас коллектив, каждая мелочь может пошатнуть его строй и тогда все, повторяю, ВСЕ расклеятся! И что тогда будет?
Мать притихла. Голос подала со своей кровати Оля:
- Раз тебе все равно, жить или не жить, то можно пойти поискать братца. Здесь такая скукотища, что я согласна уже на все!
Лёша скривился, вспомнив свое приключение в закрытой квартире.
- А если мы объединимся? Народ, мы, люди, ведь всё всегда делали сообща! – воодушевилась мать. В её глазах Лёша заметил какой-то странный блеск безумия, которого раньше никогда не видел. – Если соберется все человечество против монстров, то может….
- Это фантазии! Голливуд уже давно такие фильмы не снимает!- сердито воскликнули женщины.- Только в фильмах все получается, нужно лишь объединиться, сплотиться! Сейчас никто никого не поддерживает, каждый сам за себя!
Мать смущенно сникла. Но в тот же вечер Лёша заметил, как она собирала в сумку вещи, беспокойно оглядываясь.
- Ты куда? – остановил он её.
- Я? Никуда. Просто так…- её трясло, взгляд бегал как-то опустошенно и нервно.
- Мам, я тебя не пущу! Там страшно! – мальчик попытался отобрать сумку, но женщина крепко прижала её. Из тени выплыла Оленька.
- Собрались значит без меня? А мне скучно! - она протянула руку в рукав пальто (одеяла не помогали и все спали в одежде) и равнодушным голосом произнесла: - А Лёша с нами не пойдёт? Кидаешь...
- И вовсе не кидаю! – возмутился он. – Там правда опасно!
Послышался стук двери.
- Ну вот. Она ушла без нас! – голос дрогнул, в нем послышались нотки обиды. Лёша обернулся. За окном мелькнула чья-то тень…

Сквозь ветер и снег Лёша пробирался по еле видным следам. Он боялся крикнуть, так как знал что ночью у существ обостряется слух и обоняние. Сестру он оставил дома, обещав, что найдёт маму. Её поведение его пугало ещё больше. Она не отличалась ни ловкостью, ни быстрым бегом, ни зоркостью. У неё не было с собой очков, без которых видеть просто невозможно.
- Ма-а-ам! – его голос заглушил вой метели. Ветер крепчал. Сквозь этот шум мальчик все же уловил стук острых когтей. Они были близко. Их взгляд стал холодом пробираться сквозь костюм «разбойника», заставляя биться в судороге ноги и руки. По-видимому волков было много. И это плохо, подумал Лёша. Сзади послышался скрип. Он был тяжёлым и неуклюжим. Мальчик резко обернулся, нагнувшись, чтобы избежать столкновения в прыжке зверя.
- Лёшка, это я! Смотри, что у меня! – голос принадлежал маленькой девочке. На ней был такой же костюм «разбойника» и очки, как у мальчиков. Лишь на шее висел дважды обертанный красный шарф. В белых перчатках она сжимала лазерный автомат.
- Где ты его достала? Так. Что ты вообще здесь делаешь?! – зашипел Лёша. Он знал, что лишь взрослые парни могли иметь оружие. Их новичкам-напарникам такая роскошь не была предусмотрена.
- Валялась где-то.- пробормотала она. Мальчик почувствовал как странно сжалось сердце.
- Оля, ложись!
Он повалил сестру. Прям над их головами пролетел ледяной волк. Он резко развернулся на снегу, приготовившись к новой атаке. Но алая мощная струя сбила его. Лёша неловко размахивал дулом автомата, держа на готове кнопку залпа.
- К пещерам! Быстро! – приказал мальчик. Дети бросились к ледяным скалам. Со снежных холмов сбегали новые чудища разных размеров, форм и с одинаковым жутким взглядом.
Ноги вязли в сугробах, как в глине. Удивительно, что они собирались именно здесь, а не в каком другом месте. Вой и рев все приближался. Ветер сдувал путников прямо в обрыв. Пещера тоже приближалась. Внезапно шум сзади затих. Вступив на твердую и гладкую поверхность, Лёша обернулся, приготовившись к нападению. Но враги исчезли. Настала тишина.
- Ледяной замок? – Оля сохраняла спокойное, равнодушное выражение лица, не смотря на испуг и удивление.
- Смотри! – Лёша попытался добраться до выступа стены, но неуклюже поскользнулся и проехал расстояние на попе. На уступ был намотан красный шарф. Он покрылся корочкой льда, но на его кончики все ещё виднелись золотые буквы Н.Д.
- Это же Никитин! – воскликнул Лёша. – Может он боится выбраться потому что знает, что его ждут там волки? Он жив?
Хриплое рычание эхом пролетело по сводам пещеры.
- Лёшка, - серьёзно произнесла сестра.- Что хуже: стая волков или… один огромный волк?..
Земля затряслась. С ''потолка'' упали несколько сосулек. Лёша открыл рот от удивления. Перед ним ''выросло'' огромное чудище: глаза без значков горели огнём, по густой чёрной шкуре будто прошлись молнии и украсили её такими же красными полосами, из пасти валил рыжий пар, будто само солнце хранилось в его нутре.
- Ничтожное существо, подобие богам, которые меня связали, вы пришли, верно, молить о пощаде? – его голос оглушал своей громкостью.
- Да! Пожалуйста, верните тепло и уберите своих страшных монстров! Люди уже сходят с ума, прошу вас! – Лёша понял, что это сам зачинщик безобразия на Земле. Волк, ему показалось, довольно ухмыльнулся и сел, своей головой упираясь в ''потолок''.
- Я это вижу. Вы наверно все давно дрожите в своих дворцах. Так вам и надо! Я зол, зол! Но если вы мне принесете Одина, сына Бёра, я так уж и быть, смилуюсь.
Лёша заметил в его глазах скрытую долю лукавства.
- Да где же я тебе этого Бёрна найду? Он наверняка давно уже помер…
- Боги не умирают! – рявкнул волк да так, что стены пещеры затряслись. – Не упирайтесь, люди, разве ты не видишь, что я больше и сильнее тебя! Я фенрир! Воплощение ужаса, сын Локи, бога хитрости и обмана! Вы, смертные, должны трепетать передо мной, а не бежать, обстреливая меня из маленького посоха красным огнем!
Лёша вспомнил об автомате и направил его на фенрира.
- Где мой брат? Что ты с ним сделал? – в голове было сомнение, что такое оружие поможет в борьбе с великаном.
Фенрир зарычал, из его пасти полыхнул огонь.
- Ты что, угрожаешь мне? Твой брат также начинал и закончил жизнь у меня в желудке! Хочешь битвы? Я не охотник нападать на маленького и одинокого человечешку.
- Я не один!..- воскликнул Лёша и обернулся. Было пусто.
- Твоя сестра? У меня тоже есть сестра, правда она намного красивее и величественнее тебя! Вас же трое, - неожиданно произнес он. Мальчик испуганно кивнул. Резкое изменение характера насторожило его. – Нас тоже трое. Мой старший брат, сестра и я. И знаешь, с ними столько было хлопот…
- Где Оля? – не осторожно перебил его Лёша и снова направил ему в морду автомат. – Скажи или я пущу этот посох в действие!
- Лёша, я здесь. – послышался знакомый голос. Мальчик вновь обернулся и увидел сестру. У нее на руках был какой-то маленький предмет, завернутый в одеяло. Когда Лёша отвернулся, лёгкая злобная искра скользнула в глазах фенрира.
- Я нашла того, кого он ищет. За этой дверью.
В пространстве стояла открытая дверь. Лёша снова почувствовал знакомое тепло и пение птиц.
Глаза сестры же наоборот веяли холодом и пустотой. Будто внутри ничего не было и лишь пустое тело без души.
- Умница! Бери пример с сестры. – сказал оскалившись фенрир и опустил морду к укутанному существу. Послышался плач младенца.
- Скоро эта война между богами кончится и этот мир переводится! – прорычал довольный волк, как бы сам себе.
Лёша медленно осознавал всю опасность. Он выхватил ребёнка из рук девочки и отбежал, как мог аккуратно, к противоположной стене.
- Что ты делаешь? – завопила Оля. – Ведь все спасение мира лежит у тебя в руках! Если не умрёт он, то погибнут все люди! Как ты не понимаешь!
- Слушай свою сестру! -фенрир сделал шаг к мальчику. – Что тебе важней: жизнь одного или многих? Это не младенец, а бог, который переродился! Трус несчастный, потерявший всю свою силу. Отдай его мне и ты спасешь все человечество! Как тебе такая награда?
Лёша взглянул на розовый комочек у в одеялах. Он не выглядел божественно, как обычный ребёнок. Но если его отдать, то вечная зима кончится! Все будут счастливы и, возможно, он найдёт мать… не будет страха и горя! И он, маленький Лёша, станет настоящим героем!...
- Я не могу жить, осознавая, что погубил одну жизнь пусть даже и за тысячи других!
Мальчик прижал младенца и бросился к раскрытой двери. Фенрир зарычал и языки пламени преградили лентой ему путь. В ответ кислотный красный луч полетел в сторону чудища. Послышался жуткий вой, от которого затряслись горы. Мальчик набрался храбрости и прыгнул сквозь огонь. Он почувствовал жуткую боль и жар. Его ослепил свет…

Разлепив веки, он сразу же зажмурился. Яркие солнечные лучи били прямо в глаза. Рядом давно уже плакал малыш, беззащитно дергая тоненькими сморщенными ручонками. ``И не за что не поверишь, что это могучий Один!``- подумал мальчик и сел, приложив к груди младенца. Тот сразу успокоился, мило засопев носиком. Вокруг было непривычно зелено и тепло. Лёша снял очки и развязал мамин шарф. Вдалеке виднелись поля, леса… и все зелено, светло. А там и деревня. Лёша тряхнул русыми волосами и грустно вздохнул: лишь один он дожил до этого лета.
- Фенрир сказал, что хочет убить тебя, но я не позволил. – сказал малышу он. – Если ты божество, то значит должен быть сильным. У тебя должок, я тебя выращу, а ты убьёшь этого волка. И спасешь человечество. Обещаешь?
Младенец не ответил, но мальчик заметил, что он чуть приоткрыл веки. И ему показалось, что малыш подмигнул своим небесно-голубым глазиком, выражая согласие.

FAREWELL

"Что у меня осталось?" - задаю себе этот вопрос и продолжаю бежать, продолжаю искать.

"Где я?"

В этом мире нет ничего кроме бесконечности лестниц и этажей. Я не знаю, как здесь оказался, но отчетливо помню - мне нужна одна единственная дверь. Номер 86. Почему, и что там - не помню.

Сзади крадется тьма. И вот уже лестничный пролет за спиной растворяется в пустоте. Неизбежность крадется следом, пожирает камень ступеней, жадно вгрызается в проржавевшие насквозь перила. Я знаю, что исчезну, как только Великое Ничто коснется меня. Знаю и продолжаю бежать. Вверх. За спиной, на растрескавшемся кирпиче немых стен безумия отпечаталась цифра "424". Этаж или чья-то злая шутка?

Пролет, еще пролет. Под ногами скрипит песок. Этаж "022". Здесь все вразнобой. Вверх. Тьма гудит, шипит и скрежещет, ей все равно. Но я знаю, она идет за мной. Каждая клеточка мироздания прорастает плесенью, рассыпается под натиском неизбежного. Все труднее дышать, тяжелее бежать, но я не сдамся так просто.

Зачем? Что у тебя осталось? - шепчет Бездна. - Остановись, останься.

Я кричу, я глотаю влажный ветер, раскаленный сумрак серых стен прожигает плоть электродугой. Но я близко, я чувствую ее. Этаж, еще этаж. Сердце с остервенением толкает густую кровь по стонущим венам.

"Еще чуть-чуть!"

На площадке номер "20052018" я замер. Застыл, недвижим, айсберг, тонкая струна-нерв.

"Здесь!"

Ноги проваливаются в бетонное крошево, ставшее зыбью. Бездна не отпустит просто так, без боя. Мое тело - хрупкий сахар, ударь посильнее - треснет, рассыплется. Я лишь тень, сквозь магистрали пульсирующих вен вижу босые ступни. Я исчезаю.

Она зовет и я рвусь вперед, на какой-то миг снова осязаем, эфемерность души вновь обрастает плотью и я бегу. Впереди зеркальный корридор, в конце тьма. Бесконечность дверей, некоторые с номерами, некоторые без, некоторые заперты на огромные замки. Мне нужна лишь одна. Вот она - красная дверь, над ней из стены торчит тусклая лампа, острым конусом света режущая наползающий хаос. Я у цели.

Кажется, что шел к ней целую вечность, невозможное для подсчета количество этажей, сумерки лестничных пролетов, вселенная бетонных блоков заключенная в саму себя. На уровне глаз в красное дерево впились заветные цифры, отливающие золотом в полумраке. 86, что это значит?

Хватаю ручку, дергаю дверь на себя и Бездна за спиной взрывается жутким ревом. Нестерпимый свет, бьющий сквозь узкую щель проходит насквозь, я чувствую солнечный ветер. Я ныряю в океан света, навстерчу запаху. Ее запаху.

Вечер. Небо - пергамент, и лишь над горизонтом едва тлеет персиковая кромка облаков. Я стою на холме, где-то далеко внизу шумит прибой. Узкая тропка из растрескавшегося от времени камня, петляя в зелени спящего сквера, уходит к пустынному пляжу. Я чувствую. Чувствую вкус соли на покрытых пылью холодных губах. Я слышу зов ветра, наполняющего грудь вечерней прохладой. Я помню это место.

Шорох ног по гравию нарушил безмятежноть летней тишины.

Заветное имя сорвалось с губ. Она рядом, легонько коснулась моей руки.

"Привет"

Я смотрю в ее глаза, я говорю:

- Что произошло?

Она улыбнулась, но тут же на нежном бледном лице появился отпечаток какой-то неземной грусти. Стиснув зубы упираю взгляд в шероховатый камень под ногами, понимаю. Я понял, все понял, но от этого не стало легче.

Я попал на этаж памяти и открыл дверь в лето не просто так. Я пришел попрощаться. Попрощаться с той, кого больше никогда не увижу. Не услышу ее голос - полевой ветер. Не услышу смех - переливчатую трель райской пташки. Я больше никогда не почувствую ее дыхание на щеке. Не поймаю биение сердца за тонкой перегородкой ребер, толкающего беснующуюся от чувств кровь по узловатым руслам вен. Я исчезаю. Умираю.

Угас, как последний день лета, как последний луч солнца перед наступлением осени. Уснул на ее руках, блаженный червь. Не хватит слов, чтобы выплеснуть на бумагу все эмоции, не хватит секунд, что я еще вдыхаю, упершись в ее колени холодным лбом. Ее прикосновения врезаются пружинами в гниющую под натиском неизбежности плоть, рвут, заставляют кровоточить саму душу, если от нее хоть что-то осталось.

Угас, вместе с тем, как последний вздох, последний отголосок лета срывается с ее губ в прощальном поцелуе.

Кукла, что нянчит на дрожащих руках лишь пепел. Он растает вместе с дождем, ранним утром, никак не раньше. Я люблю... Любил. Что есть любовь? Мистерия, ад, оргазм последнего вздоха, гул крови, зов сердца, наконец - исчезающий во мраке свет, к которому тянется душа. Дабы, перед тем, как уйти, в последний раз ощутить вкус жизни и навсегда раствориться в ледяной пустоте.

Преданье старины глубокой. /отрывок/

- … Вот и поселились на краю леса, где им князюшка указал, - продолжила с лежанки старуха. – Пришлым, да безродным, знамо дело, трудно пришлось. Ну, да ничего, обжились помаленьку. Землянку вырыли. Влада знатная травница была, заговоры знала от всякой хворобы.  Людишки к ней и потянулись каждый со своей бедой. Сам князь не раз за знахаркой посылал. Пытались к ним и злые душой наведываться. Они как рассуждали, если рода нет, то и защиты просить не у кого. Но таких хозяйка враз отвадила. Стали её после этого колдуньей называть, да сторониться. Якобы Чернобогу  Влада поклоняется и служит. Но болячка прицепится, али зверь порвёт – кого звать? – смирились…

  Под мерное потрескивание лучин и тихий голос бабки, да от тепла печки, разморило Аскольда. Он и задремал, притулившись спиной к горячим камням. И привиделась ему чудная картина…

  На высоком холме стоит княжеский дом, высоким частоколом огороженный. А во дворе дружина в поход собирается. Конники своих удалых жеребцов под уздцы держат, готовые в сёдла вскочить. Князь Велимир жёнам наставления дав и тиуна седовласого за себя управлять оставив, спускается с высокого крыльца. Вот уж и коня буланого ведут холопы. 

- Постой, князь! – Бросается к нему, будто из тени возникшая, высокая женщина в чёрной запоне.

- Да как смеешь, ты, мне дорогу закрывать? – гневается князь.

- Хоть убей меня, но выслушай! Задержись на две луны. Печенеги к нам идут. Большая беда будет!

- Откуда знаешь? Мои, вот соглядатаи совсем другое говорят.

- Духи земли предупреждают…

- Э-э, - надменно протянул господин, насупясь, - с коих пор, знахарки предсказаниями ведают? То дело волхвов, аль жрецов в капищах! Мне Спиридон добрую дорогу предсказал и славное возвращение. – Велимир вскочил в седло. Конь затанцевал под ним от нетерпения. И уж вся дружина верхами стоит. А женщина всё путь закрывает. Мог бы, и сшибить, да смягчилось сердце. – Ты моего сына из лап лихорадки вырвала, потому только и прощаю дерзость твою. Иди Влада и не кликушествуй понапрасну! Не пугай народ…

Отступила ведунья. Кто она такая, чтобы князь её слушал? Что поделаешь? Жизнь всё по своим местам расставит. 

Двинулось воинство, только пыль придорожная из-под копыт. Челядь и народ сдвинулись, провожая взглядами родников. Следом за ними и Влада ушла, а как? – никто не приметил. Только рядом стояла, ан – уж след простыл. Эх! Не иначе, как ведьма. Может и зря её князюшка не послушался. И стали люди, исподволь, беды ждать. А её - нет, да нет. Им бы радоваться, что всё вроде, обошлось, а они злятся. Будто не беду накликали, а хлебный дождь обещали.

  Хорошо за стенами крепостницы на воле! Простор. Чистый синий купол неба. Птичий перезвон. Поля, да перелески. Луга многоцветьем пестрят, гудят пчелиным усердием, дурманят пряным ароматом. Летит Чубарый, как птица! Далеко позади, оставил свиту Ярик, выпустил сокола на цаплю, да за ними погнался. Цапля хитра, а балабан ещё молод, охотиться только учится. Унеслись они далеко. Не заметил охотник, как на заповедном месте оказался.

И тут метнулась перед ним тень не тень – девица в вышитой рубахе, русые волосы почти до пят, на лбу лента червонная, вышитая. Чёрные глаза под соболиными бровями сердитым взглядом свербят.

- Стой! – кричит, руки вверх подняла.

Шарахнулся от неё в сторону конь и замер на всём скаку, как вкопанный. Княжич едва в седле удержался. Взвился в нём гнев буйным пламенем, охватил, разум затуманил.

- Да как ты смеешь, мне, твоему князю, дорогу закрывать?! – кричит.

- Ты ещё не князь, а я не раба!  - Не сдаётся Малуша. – Как, ты, смеешь в запретный луг без разрешения въезжать?!   

- Не тебе о том судить, безродь, - набычился всадник. – Научу, как князя своего уважать!

  Знает, что не прав. Опамятовался уже и дочку знахарки признал. А гордыня своё твердит. Засвистела плётка. Обожгла, рассекла руку до крови, что лицо загородила. В другой раз взлетела, да крепкая дядькина длань удар остановила. 

- Остынь, Ярослав! - Вовремя спутники подоспели. 

«Ничего, сочтёмся ещё! -  шипит. Отец вернётся и выйдет Ярослав из-под опеки дядькиной. Самый срок полноправным взрослым становиться. Обряд пройден, значит, сам себе голова.  - А там посмотрим - кто кому указ!» 

И уже отъезжая, обернулся. Эх, хороша девка! Ни одной посадской красавице с ней не сравниться. И лицом и телом – всем взяла. Жаль, в жёны отец взять не разрешит – безродная.  Да и невесту, поговаривают, сосватают осенью из богатого рода. Кто знает, какую из себя, а то мучайся со страхолюдиной.   Но, коли замуж нельзя взять, то иначе возможно. Скоро день заповедный  -  Купала. Вот тогда не уйдёт девчонка. Отловлю, а там – посмотрим!  А Малуша смотрит  – глаза, как раскалённые уголья горят от унижения. Обиду теперь затаит. Сам виноват, дурачина, она же его спасала.

- Не по себе ветку рубишь, племянничек! – хохотнул Мстислав, хитро поглядывая на подопечного. – Вижу – что-то ты задумал. Только не по зубам тебе добыча будет. Она, хоть и безродная, да свободная. А ещё, говорят, что ведьма! Это не холопкам подолы задирать. И не посадские, коих посулами, да подарками уговорить можно…

- Посмотрим, - сквозь зубы рыкнул Ярик и, приняв на перчатку промахнувшегося  сокола, стеганул своего коня, вымещая на нём всё своё недовольство. Мчался на Чубаром, пока ветер пылающее лицо не охладил, да спесь не унялась. 

Вот и закончилась неделя русалочья. Наступила ночь заповедная, ночь Купальская. Воспылали на берегу высокие костры. Весь народ воедино собрался. Закружились вокруг самого большого три хоровода – каждый в свою сторону. Вознеслись к небесам песни звонкие. И все у огня равные, как издревле повелось – нет ни холопов, ни князей. 

Парни и девушки посолонь идут, слева направо, рука за руку движутся в честь Хорса круглого. Ярик сразу в хороводе Малушу приметил, схватил за руку, круг разорвав и по новому перестроив. Думал, что злиться на него станет, а она улыбается. Диво дивное, как хороша! Венок свой ему на голову надела. Вся злость затаённая, да мысли чёрные из головы выветрились. Совсем Ярик голову потерял – не видит вокруг себя никого. Весь вечер от девушки не отходил, наглядеться не мог. Вместе через огонь прыгали и в реке омывались, и огневицу по воде пускали. 

Время уж к полуночи. И Смаргл  крылатым псом по небу бежит навстречу Хорсу. Только в эту пору братьям встреча да разговор длинный предначертан. 

Повлекла девица княжича в лесную завесу цветок папоротника искать. А тому совсем не цветок надобен. Но сторонится прелестница объятий жарких, слов страстных. Всё куда-то ускользает и далее манит, за собой зовёт. И несётся за приманкой своей парень сломя голову в несбыточной надежде сквозь кусты и подлесок. Под плотным древесным пологом тьма тягучая собралась. Только рубашка белым сиянием мерцает, да смех колокольчиком звенит. 

Неведомо как случилось, что внезапно замер Ярик на месте, словно кто-то невидимый преграду поставил, далее не пустил. Прохладным ветерком остудил буйну голову. Упал с головы венок дарёный. Увидел тогда в лунном сиянии, что стоит на самом краю обрыва, и нет никого впереди. Морока всё. Ещё шаг  али половинка и лететь бы ему кубарем вниз прямо в камыши прибрежные. А там! Говорили ему про нечисть, что в купальскую ночь пробуждается, только всё не верилось. Глянул и обомлел: копошатся внизу, ползут из воды лобасты горбатые в отрепье, да тине, чуют живую плоть. На мертвенных старушечьих лицах глаза злобно светятся. Такие коли нападут, то на лохмотья  рвать станут, живого обглодают до костей.

Шарахнулся парень в сторону от края. Оглянулся вкруг – весь лес огоньками светится. Мерцают неясные образы девиц, да чудищ невиданных. Опрометью прочь кинулся вдоль берега к людям, где ещё пылали костры и слышались песни. Не стала его нечисть преследовать то ли заступников невидимых остерегалась, то ли так уже позабавилась. Лишь хохот беглеца по пятам преследовал.

Не стал о своём позорище Ярослав никому рассказывать – засмеют, ведь! Только зло в душе его укрепилось на Малушу. Она и только она всего виновница!

… День летний, хоть и длинен, да и он кончается. Месяц липень на целебные травы, да коренья щедр, на целый год заготовить надобно – только поспевай! Вот уже и луна в полную силу входить стала. Тихий вечер опускался на разгорячённую землю. Даждьбог, в огненной короне своей, уходил за завесь. И плащ из малиновых и алых облаков плыл за ним, кутая, как перед бурей.

Неладное привиделось вскоре. Над посадом колыхалось чёрное дымное марево. Языки пламени, как жертвенный костёр, лизали княжеские хоромы. Малуша бросилась было вперёд, забыв обо всём, но мать резким движением остановила её порыв.

- Стой, сейчас ничем не поможешь, только на нас беду навлечёшь, - Влада смотрела из-под руки вдаль. – Вот и сбылось предсказание.  Глупые люди наказаны. А нам с тобой предстоит им помочь. 

  …В шатре хана Гарея было нестерпимо душно от дыхания десятка людей. Воины расположились на войлочных подстилках вповалку. И отдых и охрана одновременно. Ярослава отчего-то берегли, как зеницу ока: его не гнали в веренице невольников, а везли со связанными позади руками на лошади, кормили и поили. Кто были эти воины в меховых шапках, он не знал. Говорили они на каком-то гортанном языке присвистывая и шепелявя, посмеивались беззлобно, глядя на пленника. Цокали языками. 

Только сам глава воинства говорил с парнем на его языке. Он ткнул княжича в грудь и назвал - Ярослав, указал на себя – хан Гарей. «Будешь послушным – будешь целым». По бокам и сзади сопровождали пленника хмурые воины. Вначале княжич гордо взбрыкивал,  отказывался и от воды и от еды, но вороги ломано объяснили, если он не будет есть и пить – ему насильно вольют. Слишком ценный товар.

И Ярик решил не противиться, а копить силы и смотреть в оба, что бы сбежать при первом же удобном случае. «Должен же кто-то отомстить за гибель соплеменников и семьи» - уверил он себя. Что он помнил о нападении? Очень мало. Слишком быстро для него всё закончилось. С утра он собирался снова на охоту, но дядька не пустил, заставил с мечом упражняться до дрожи в руках. Странно, как скоро и незаметно для охраны проникли они во двор, растеклись смертоносным потоком. Засвистели стрелы. Затопилась кровавая баня. 

Не мог княжич глаз сомкнуть, чтобы не видеть, как падали его гридни, сражённые кто стрелой, кто воровским ударом. Дядька защищал его до конца спина к спине и, наверное, погиб, потому что внезапно наступила тьма. Его оглушили ударом по голове. Очнулся Ярик уже связанный, лежащим поперёк седла, на мерно трусящей лошади. Далеко позади, остались знакомые с детства места.

Уже минуло три дня пути. С тяжёло гружённым награбленным добром обозом и живым товаром тащились медленно. Всё это время они спешили, часто свистели плётки, вскрикивали пленники, да гортанно кричали охранники, понукая идти быстрее.  Дважды останавливались на короткие привалы. И только в эту ночь раскинули шатёр. Успокоились – преследования не будет. 

Лёгкий дымок гаснущего очага тонкой струйкой поднимался вверх. В круглом отверстии были видны крупные равнодушные звёзды. Время за полночь. И снаружи - тишина. Даже ночных птиц не слышно. Сейчас самое время для побега. Да только как сбежишь? Закуканили его хорошо, крепко. Он усиленно дёргался, пытаясь ослабить путы – да, где там! Казалось, что хитрые узлы от этого только сильнее стягиваются, впиваясь в тело. И накатывало немое отчаяние.

Неожиданно полотнище, закрывавшее вход, приоткрылось, и лёгкая тёмная тень скользнула внутрь. Парень замер. Даже привыкшим к мраку глазам было не разобрать, как  возник рядом ним силуэт. Тонким росчерком сверкнул клинок и руки, и ноги оказались свободными. Радостно забилось сердце – кто-то из своих освободился и решил спасти своего княжича. Ещё одно неуловимое  движение во мраке и уголья вспыхнули на мгновение, осветив, спящих. Лежащий рядом с очагом охранник пошевелился, отворачиваясь от огня. В воздухе пополз сладковатый запах дымящихся трав. Невольно вдохнув аромат почувствовал дурноту, в голове зазвенели невидимые колокольчики. А «спаситель» повелительно потянул парня за собой. Перешагивая  через спящих выбрались наружу.

Луна, скромно прятавшаяся за облаками, на короткий срок выглянула из убежища, чтобы показать беглецам, что путь свободен. У входа в шатёр спали охранники. У гаснущих костров, уткнув носы в сложенные руки, дремали караульные. Весь лагерь замер в дрёме. В стороне у реки бродили стреноженные кони, а рядом с ними затихший в согбенной позе пастух. 

Ярик было дёрнулся в ту сторону, где как он помнил, расположили пленников. Там сейчас чудилось какое-то шевеление. Но рука, ухватившая его, повлекла в иную сторону. И он не стал сопротивляться. Доверился. Отчего? И сам не знал. А мальчишка так же, молча, уводил его всё дальше от лагеря. По дну заросшего камышом и осокой оврага вышли к болоту. 

В предрассветном тумане  где-то далеко впереди чёрными глыбами высились стены древнего капища. Вокруг всё казалось мёртвым. На уродливых выкрученных невероятным образом стволах шапками висел серый  мох. Чахлая молодая поросль, нашедшая приют у корней мёртвых великанов, торчала тонкими хлыстами. Редкие листья осенней расцветки, казались кровавыми каплями, застывшими на ветвях. Землю устилала седая трава. А над всем этим кричала изредка дурным голосом ни то птица, ни то кикимора. Княжичу стало отчего-то невероятно жутко, и только гордыня заставляла его двигаться вперёд.

  Под ногами хлюпала зловонная топь. И колебались от движения по кочкам крохотные окна с гнилой водой. Иногда трясина вспучивалась мутным пузырём, выпуская наружу удушающий смрад.

  Спутник с удивительным проворством выбирал правильное направление. Ярик же совершенно потерял ориентировку в этом сером колышущемся мареве. Теперь даже если бы и хотел повернуть назад, то уже не решился – явная гибель. И он, обречённо двигался за странным, словно немым, мальчишкой в грубой холщёвой одежде. А тот шёл, не оборачиваясь, отлично зная, что никуда спутник не денется.

  Рассвет разгорался. В небе появилась алая полоса, раскрашивая туман в бирюзово розовые тона, лишая первозданной серости. Мир давно уже должен был взорваться птичьим гомоном. А здесь стояла напряжённая тишина. И никакого дуновения ветерка.

  Ещё через какое-то время, они оказались у древних каменных стен, словно выросших из хляби, и впившихся в небо острыми чёрными клыками. Капище стояло на невысоком бугре над гнилой протокой. Заросшее ивняком и камышами, оно являло вид заброшенного людьми святилища. Узкий проход охраняли каменные чудища с оскаленными медвежьими мордами и сложенными птичьими крыльями. Лбы идолов украшали витые рога. А лапы, наподобие волчьих, впивались когтями в постаменты. Скорее всего, это была только иллюзия, но на мгновение показалось, что в их глазах вспыхнули красные огни. 

  Мальчишка, казалось,  лишь на мгновение задержался, склонившись над каменными чашами и, не сомневаясь, юркнул в тьму низкой арки. Княжичу пришлось последовать за ним. Чавкнула со скрипом захлопнувшаяся позади дверь. С замиранием сердца, спотыкаясь о невидимые в кромешной тьме преграды, хватаясь за гладкие земляные  стены, он шёл вперёд. И представляя себе всяческие ужасы, так часто слышанные им от челяди, шептавшейся о жертвоприношениях в усладу  Чернобога.  Этот храм не мог быть посвящён никому иному. Ещё неизвестно для чего его освободили? И какую предначертали ему судьбу. Может быть сильно обижены на него духи земли за тот поступок?  И мысленно взмолился к пращурам заступникам своего рода, коря себя и припоминая все свои грехи и нанесённые обиды. 

  Ход всё не кончался.  Неясно было, прошло всего несколько часов или дни пробежали. И жажда и голод уже основательно тревожили его. Хотелось окликнуть невидимого проводника, спросить долго ли ещё. Только ответит ли?  Лишь шаги и шорохи напоминали, что он всё ещё где-то впереди. Пришли мысли о том, что не такой уж, из него крепкий воин, если какой-то малец, щуплый на вид, терпеливее и выносливее его, княжича. А он-то считал испытания дядькины суровыми! Где там. Баловал его отец и щадил наставник…

  Когда Ярику показалось, что всё – нет больше сил, упадёт сейчас и не встанет, пытка внезапно закончилась. Впереди зашуршал каменный оползень и, раскрываясь в сторону, отползла плита, ослепляя ходоков солнечным светом. Выбравшись из подземелья, щурясь и вдыхая жаркий пряный аромат разгорячённого вечера, парень увидел, что оказался  на широком лугу у подножия высокого холма. Под ногами плыл волнами разнотравья, цветущий луг. Где-то внизу журчала невидимая глазу река. Звенели в небесах жаворонков голоса. Стрекотали кузнечики. 

  Но первое, что приковало к себе взгляд – это вода. Светлый, чистый родник – это то, что видел сейчас княжич. Водяная струя била прямо из глиняной стены, стекая по кем-то бережно выстеленному белым камнем ложу. Журча и прячась в траве, ручей стекал вниз под древесный полог.

- Пей, - услышал он голос рядом, - небось, усох совсем?!

  Но не язвительный тон, ни сам голос не вызвали в нём никаких эмоций. Он припал губами к струе. От ледяного прикосновения заныли зубы, и слегка перехватило дыхание, но это было не важно. Вода была непередаваемо вкусна, ничего лучше он никогда не пил. Никакой мёд не мог сравниться с этой сладостью. У него даже слегка захмелела голова.

- Ну, хватит! – Властная рука оттолкнула его от источника. – Ещё плохо станет… возись потом с тобой.

За всё это время, впервые взглянув в лицо спасителю, Ярик даже отшатнулся от изумления. Рядом с  ним стояла Малуша в холщёвом мужском платье, с парой коротких клинков за кожаным поясом, в перетянутых ремнями кожаных сапожках.

- А где же твои волосы? – отчего-то удивился парень, ни чему-то иному, а именно этому.

- Эта грива ниже пояса? Я, что, замуж, что ли выходить собираюсь, что бы их хранить? – Усмехнулась она. - Мелочь - какая! - И тряхнула головой. Золотом коротких, чуть ниже плеч, русых волос хлестнула по щекам. – Отрастут ещё. Очень уж с ними хлопотно… ещё за косу в бою прихватят. – И видя, как, не зная, что сказать, то ли от возмущения, то ли от удивления, княжич хлопает губами, решительно повернулась и зашагала вперёд по узкой тропке, поднимающейся на холм. – Пошли. Надо до захода солнца успеть в храм войти.

Вопрос – зачем? – застрял у него в горле. Не о том были сейчас мысли. Позорище, какое! Его спасла девчонка, а он столько времени сопли жевал. Покорился, ну, почти. И даже не предпринял попытку побега. Трус! … Но разозлился он почему-то опять на Малушу, что неожиданно оказалась сильнее его, бесстрашнее и великодушнее. Знал, что не прав, но внутри от досады закипала ярость. Он шёл, плотно сжав кулаки, сцепив зубы, что бы не наговорить чего-то гадкого от чего на душе станет ещё мерзостней.

Храм Велеса светлый и высокий в круге из высеченных белых плит, как лилейный цвет. Вход ничем не закрыт. И в высокой арке пляшут неведомо откуда взявшиеся солнечные зайчики. Девушка прошла внутрь легко, а Ярик наткнулся, внезапно, на невидимую преграду. Остановился в удивлении. Потом попытался пробиться с наскока, но его только мягко отбросило назад. Вытянув руки вперёд, ощупал прозрачную стену: тёплая и твёрдая. Закричал в спину удаляющейся проводнице. Но та не обернулась и не услышала. Его голос, словно впитался в завесу, и даже он сам не расслышал того, что орал, напрягая горло до срыва голоса. Оставалось стоять и ждать.

А Малуша прошла вперёд, и перед ней возник огромный бурый медведь. Шкура его отливала золотом. Длинные острые когти светились будто молнии. Девушка поясно поклонилась, заговорила. И вот – стоит перед ней мужчина русоволосый на золотой посох опирается. Сияют на запястьях наручи. Широкий пояс могучее тело обхватил. Рогатый шлем голову прикрыл.

Поговорили они о чём-то. Кивнул ей Велес благосклонно, усмехнулся в бороду, усы свободной рукой оправил. Отошла она в сторону и встала, дожидаясь. А хозяин к парню прямиком направился. И чем ближе подходил, тем старше и меньше ростом становился.

Подступился же к Ярику уже старец седой, как волхв, одетый в длинную льняную рубаху, со шкурой медвежьей на плечах. В лаптях, а не в сапогах. В руках посох деревянный резной. Уж не воин перед ним, а мудрец.   

И пала преграда, а с ней и княжич на колени упал, как стоял упираясь. 

- Что же ты, юноша, зло в душе растишь? – спросил старинушка. – Аль, не знаешь, что ко мне в дом только с добрым чистым сердцем ход открыт?

- Прости! – выдохнул парень, не находя иных слов. Божество во плоти перед ним!

- То-то и оно, что прости, - усмехнулся Велес. – Тебя, княжич, в честь моего сына могучего назвали. А ты никак со своими чёрными чувствами не совладаешь. Может, и стоило позволить злым людям тебя мне в жертву принести? А отцу твоему, такому же упрямому, нового отпрыска зачать позволить? Так поздно уже! Не успеет соколёнок на крыло встать. Будет таким же бестолковым правителем, как твой балобан, что на цаплю позарился, а взять не сумел…

- Прости! – только и смог, уж в который раз, в раскаянии вымолвить Ярик, краснея от воспоминания. Ни что от светлого бога не утаишь. И почувствовал, вдруг, как тёмные нити из его рук к земле потянулись, как зло потекло в землю, оставляя в душе ожёг, а на сердце светлую радость. Засветилась в разуме золотым огоньком надежда на лучшее.

- Помни, Ярослав, - строго сказал Велес, вырастая в сияющего воина, - очень скоро тебе на плечи ляжет забота не только о всём твоём роде, а и о других. Неси её достойно и мудро. И прибудет с тобой сила и благодать и заступничество моё. Внимательно слушай, что тебе пращуры советуют. Умей отличить  мороку от предсказания. Добро и зло всегда рука об руку ходят. А если случится иначе, то конец миру придёт. Я же за тобой следить буду. А сейчас, входи, - и растаял, словно и не было.

На белом жертвенном камне у подножия идолища бурым пятном впиталась кровь многих жертв. И невольно передёрнулись плечи Ярика, от осознания, какая участь миновала его. Поэтому и берегли его вороги. Только, вот, кому такой обреченник был угоден? И что такое замышляет тот человек, если ни скота  и ни раба, и ни простолюдина, а сына княжеского в жертву принести решил. Даже бог не захотел от него кровавый дар принять! Значит дело его настолько мерзкое, что ни жертвы, ни искупления за его исполнение не найти.

- О чём задумался, княжич?

- За что так со мной, с нашим родом?  Сколько людей погибло и за что?

- Далеко не заглядывай. Все твои враги рядом стоят, - грустно усмехнулась Малуша, - И за что – это не вопрос. Подумай лучше кому перешла бы власть, если бы вас с отцом не стало.

-  Княжество досталось бы… - посмотрел на девушку Ярик, - но, я не верю!

- Хочешь, верь, хочешь - не верь. Проверять то всё равно придётся самому. Мои слова мало значат.

- Мне скорее надо домой попасть. Там люди должны были остаться. Не всех же перебили и в плен увели! 

- Вот это уже слова князя! – одобрительно кивнула девушка. – Только сразу появляться нельзя. Ты у ворогов главная жертва. Не забывай. Я открою тебе дверь в лето, только следующее. Ровно через год. Завтра Ивана Купала. Вот и сделаем подарок твоему батюшке. И сама с тобой пойду, только так как есть, мальчиком.

  Поплыла, тая, покрытая рунами каменная плита. Открылся новый ход. И вышли через него Ярослав и Малуша на высоком берегу, словно из храма Ярилова, что стоял над родной Росицей. Прямо перед глазами их раскинулся заново отстроенный пасад и княжеский замок. Пока шли к воротам, народ собирался, узнавал молодого княжича, радовался, кланялся. 

  Взошёл Ярик на высокое крыльцо, увидел, высыпавших родников. Бросились к нему дядька Мстислав и тиун Годимир. Приметил парень, как внезапно застыли суровые черты лица дядьки, словно не мог поверить, в его возвращение. А уверившись – обнял.  Радостно утёр, внезапно накатившую слезу, старый управляющий. «А мы уж, грешным делом, тризну по тебе справили. Хотели нового наследника призывать. Не дай-то боги! – остаться без князя!» Калёной иглой ударили в сердце слова о том, что князь Велимир, как  месяц назад слёг, так и не поднимается. И всё хуже и хуже ему, а что за лихоманка приключилась никто не знает. Знахарку к себе звать запретил. Сердит на неё за что-то. А ведь она народец угнанный спасла - из плена вывела!

  Княжича напоили-накормили и в бане выпарили. И уже ночью к отцу провели. Не признал с первого взгляда своего отца в этом иссохшем старом страдальце Ярослав. Не человек на постели лежит, а тень от него. Дыхание хриплое едва слышно. Глаза закрыты. Затряслись плечи парня от сдерживаемого рыдания. Хорошо, что в опочивальне только Малуша с ним рядом – не перед кем прятать горе своё и испуг. Легла её ладошка на его плечо, погладила, утешая. Успокоился он немного.

  А с утра всю дворню удивил: вызвал к себе тиуна и приказал в делах отчитаться за весь год, рассказать, что и как правилось, как дела делались. Устроил смотр дружине княжеской. Никто ему перечить не посмел. Советовать пытались. Только скоро поняли, что не тот Ярослав к ним вернулся, что раньше знали. Все чужие слова, словно, сквозь мелкое сито просеивает. На всё  своё мнение имеет, никому не доверяет. И с мечом не расстаётся. Еду и питьё только из рук своего служки Малуша принимает. Но порядок везде навёл. Владу призвал князя лечить. Народ и холопы радуются – дела на лад пошли. Однако не всем это по нраву пришлось. Поползли, невесть откуда взявшиеся, слухи, дескать, не тот княжич вернулся – подменили его. Вложил какой-то чёрный колдун иную душу в тело молодого господина. Ещё неизвестно, где он целый год обретался!

  Темно ранним утром в коридорах. Чёрные тени в углах залегли. Рано княжич поднимается и первым делом отца навещать идёт – надеется, что скоро тот на ноги встанет, недавно глаза открывать стал, признал сына, теперь споро на поправку пошёл. Ещё день-два и подниматься начнёт, тогда и Ярику легче станет. От мыслей и забот мозг закипает. Устал он с непривычки. Опыта и выдержки не всегда хватает. Да и мысли о предательстве не оставляют. Кто?

  Бесшумно отворил дверь в опочивальню. Отец лежал на высоких подушках. Тонко выделанная медвежья шкура съехала на сторону, открывая взмокшую от пота рубашку. Ярослав поправил покрывало. Вгляделся в родное лицо, заметно посветлевшее, без горячечного румянца.   

  Влада тихо вышла, когда появился княжич. Она всегда позволяла оставаться им наедине, то короткое время, которое молодой господин мог себе позволить. Поэтому парень не обернулся сразу, услышав шорох за спиной. Но всё же успел интуитивно выхватить меч и отразить первый удар нападавшего. Тот  явно не ожидал отпора и отступил на шаг, вновь поднимая оружие. Но и это движение снизу было отбито. Дальше началась карусель из яростного натиска и защиты. Места в комнате было мало для того чтобы вольно орудовать мечом. Приходилось всё время принимать в расчёт близость стен и потолка, домашней утвари. 

  Ярослав бился ожесточённо и сосредоточенно, но скоро понял, что намного слабее своего дядьки. Да, он молод и силён, но с выносливостью и опытностью Мстислава ему трудно совладать. Долго не выдержать, а помощи ждать неоткуда. Пот ручьями стекал по лицу, застилая взгляд. От этого довольная улыбка, исказившая лицо родника, казалась более зловещей.

- Смотри, брат, пока ещё можешь, - воскликнул он, - как я твоего щенка прирежу! Больно мудр он стал! Жаль – хороший управитель земель стал, да мой Родимир не хуже будет!

  Бойцы снова развернулись. И теперь Ярик в багровом тумане видел, как неуверенно садится на постели отец, как напряжён его взгляд. Это немного придало бойцу сил – проиграть поединок, сдаться на его глазах не хотел – лучше смерть. В горячке битвы он, казалось, не ощущает боли от ран, играющего с ним противника. Между тем, вся одежда пропиталась кровью, планомерно превращаясь в лохмотья. 

Даже пот стал красным. Перед глазами стояло кровавое марево. Ещё немного и сознание покинет его. И тут внезапно всё кончилось – дядька рухнул, как подкошенный. На его лице скользнуло удивление. Над поверженным предателем, покачиваясь от слабости, с мечом в руках стоял князь Велимир…

Аскольд очнулся от громких криков во дворе, ржания коней и шума. Сел на лавке, очумело со сна, глядя по сторонам. Он мысленно был ещё там, в спальне своего деда, которого не довелось ему увидеть. Всё ещё дрожал от прочувствованного за отца боя. Даже сердце билось быстро и неровно. Не иначе как эта старая ведьма его заморочила рассказом своим!

Горницу заливал яркий солнечный свет. Княжич был раздосадован на себя и на матушку. Опять его за ребёнка считают! И как так случилось, что его не разбудили? Отчего оставили спать здесь?

Всё разрешилось довольно быстро. Раздались приближающиеся тяжёлые шаги, и  в распахнутую дверь, слегка пригнувшись, вошёл отец. Князь Ярослав глянул на красное от смущения, лицо, вскочившего ему навстречу, сына и улыбнулся в рыжие усы. Принял в распростёртые объятия, потрепал по светлой головушке, похвалил за справную службу.

И тут что-то зашуршало за печкой. Вспомнил Аскольд о бабке пришлой, небось до сих пор на палатях спит – ай, как не хорошо! – что-то сейчас будет. Почувствовал, как разжались руки отцовские. Посмотрел в лицо, но ни следа гнева, только тихая радость и светлое изумление. Оглянулся назад. Стоит у печи женщина белолицая, золотая коса ниже пояса, платок с головы сняла и уже не старуха перехожая – красота неописанная.

- Вот и свиделись, Ярик! – Улыбается. – Как обещала…

- Малуша! – ахнул князь, - Неужто за мной пришла?

- Рано тебе ещё в заповедные луга идти, любый, мой.  Следующий раз обязательно вместе пойдём. А пока приходила мир в твой дом внести, да наследника твоего посмотреть… - сказала и растаяла.

Не сразу мужи опамятовались. «Ужели всё, что снилось – правда?» - Посмотрел новыми глазами Аскольд на своего отца, словно только сейчас увидел…