* * *

На огромном континенте, в самом его центре, окружённый древними отвесными скалами, изборождёнными с севера на юг и с запада на восток расщелинами с холодными, как лёд, ручьями, расположен город, именуемый Лучезарным. Это столица царства Девяти Пиков, одного из самых могущественных в мире Богини Хатм. Царство – вотчина Громояда – Тридцать второго Вседержителя Пятой династии.
Все ручьи и горные реки окрестности стекаются по каналам в искусственное озеро, вокруг которого и построен Лучезарный. С трёх сторон озеро окружено городом. С одной стороны его сдерживает плотина такой высоты, что и три великана, встав друг другу на плечи, не смогли бы дотянуться до её вершины. Озеро кормит всех. От высших каст – советников, военачальников и наложниц, до низших – граждан, свободных рабочих и рабов. Кроме самого Громояда – в сопровождении своих военачальников вседержитель летает на магических железных мельницах, что издают устрашающий грохочущий звук, видимо чтобы держать в страхе и повиновении граждан Лучезарного, а врагам внушать ужас от одного только шума приближающихся машин. Каждый вечер громомашины, как их прозвали граждане, слетаются в Генеральный штаб, что находится по правую сторону от Замка Громояда. По левую сторону расположена обсерватория, где люди науки постигают секрет мирозданья и борются с твёрдостью камня. Самое главное и высокое здание – Замок Громояда – расположен в противоположной стороне от плотины и отделён от озера Прекрасным садом. Замок увенчан тремя куполами, сверкающими небесной лазурью и украшен узором из рубинов и янтаря.
Представительницы высшей касты – наложницы – могут отдыхать в Прекрасном саду, куда свезены диковинные растения со всего мира. В саду полно деревьев, одни только листья которых превышают человеческий рост, дивных певчих птиц и мраморных фонтанов.
Город, населённый свободными горожанами, разрастается вокруг, словно волны от булыжника, упавшего в воду. Утром и вечером он дышит, суетится беспокойным муравейником. В полуденную жару жизнь лучезарного вымирает на несколько часов.
Ещё дальше, в скалах, выдолблены пещеры, в которых, простенько, но со вкусом, живут свободные рабочие. Им дана привилегия властвовать над рабами. Рабы же обитают исключительно в нижней части города. Она только планируется для застройки. Маленькими хибарами усеяна просторная и пустынная территория. Горожане жалуются, что власти города не хотят её заселить и давят на рабочих. Рабочие, в свою очередь, избивают рабов. Рабам, кроме камня, избивать некого. Ниже раба – только скотина. С раннего вечера до позднего утра рабы долбят скалы в поисках драгоценных камней и полезных ископаемых, а заодно и для расширения территории. Милостью рабочих, рабам запрещено работать в полуденную жару. Всё же остальное время – шестнадцать часов – она проводят с кирками, мешками и тележками в руках. Этими руками, тысячами и тысячами этих рук, построены и плотина, и каналы.
В царстве Громояда очень любят всё считать. Особенно когда речь идёт о собственности, в том числе и живой собственности. Всему здесь принято давать какое-то числовое название, и даже целая страна названа Девятью Пиками. Так как рабы, по высшему разумению богов, не имеют души, то и давать им имена было бы глупостью. Поэтому, у рабов есть только числа. В шестидесятисемиричной системе царства Девяти Пиков шестьдесят семь будет «ол», а сорок – «иу». Так, имя одного из тысяч рабов, полученное после смерти предыдущего владельца этого имени – О'лиу – означает просто «сто семь».
Каждый вечер, когда солнце начинает медленно скатываться в сторону Замка Громояда, «сто семь» встаёт и идёт работать. Олиу любит ночь. В это время от жары ни следа, над головой ясные звёзды, а надзиратели тебя не видят. Можно немного пофилонить, но только если договориться с товарищами. Филонить должен кто-то один, так как чуткие на ухо надзиратели слышат, сколько кирок работают в один момент. Под утро становится тяжелее всего. Тело покрывается потом, вены вздуваются, а спина краснеет от ударов обозлевших и отдохнувших за ночь рабочих.
Когда приходит полдень, Олиу, на ватных ногах, бредёт к себе в хибару, где его ждёт чай и горстка холодного риса.
Сегодня он опять ничего не добыл. Значит, не повысят его до рабочего. Для этого надо иметь хотя бы четырнадцать голов ценных камней, а у него за шестнадцать лет жизни, только три головы с небольшим.
Новый вечер – новый трудовой день. Раз в месяц выдают новую чистую робу. Старая, к тому времени, рвётся и чернеет. Олиу выдали новую, и он радуется этому, словно мальчишка сладостям. В новой одежде, чистой, красивой, ветер гуляет по телу, приятно щекочет, такой прохладный и по-своему «сладкий», после сотен часов «солёной» пыли. Получение новой робы – чем не повод устроить себе самовольных отгул? Сбежать с карьера потайным секретным лазом в горах, за водопадом, и наверх, в город и в Прекрасный сад.
Товарищ Олиу – Гэ'гхи, или «пятьдесят шесть» – предлагает так и поступить, пока сам он подменит и прикроет. В своё время, Олиу сделает то же самое для Гэгхи. Олиу, конечно же согласен.
Спасительный водопад. За ним – тропа в скале, продолбленная рабами специально для таких вылазок. Она ведёт к лестнице, очень высокой и крутой, шириной в десять человеческих ростов. Наверх! В город. Главное, чтобы не увидели горожане. В чистой одежде, он не должен привлекать внимания.
Добравшись до города, Олиу стоит на краю плотины и смотрит на карьер с высоты. Люди отсюда кажутся мелкими-мелкими муравьями, понемногу, ноготь за ногтем, откусывающие от большого куска хлеба.
Вот и Прекрасный сад. Здесь настолько прохладно, что даже роса осталась с утра в огромных листьях деревьев. Нет, это не роса – это садовники поливают растения, чтобы они не засыхали под палящим солнцем. Кажется, залезь в такой лист, и он будет тебя качать, будто гамак.
Можно улечься около фонтана и слушать мирное журчание воды. Олиу скидывает сандалии и босиком шагает по траве. Что за жизнь! Рай.

– Его точно здесь нет?
– Я смотрел. Пошли!
В кустах очень легко спрятаться, правда, пришлось исколоть себе руки и спину. Но оно того стоило. Солдаты ушли. Суровые мужские голоса растворились вдали, заглушённые пением птиц. Олиу вернулся к фонтану и растянулся на траве.
Каждые пять минут он оглядывался, нет ли рядом кого. В зарослях бамбука промелькнула тень. Чёрная тень. Стало немного тревожно. Уж не та ли это богиня, что карает лентяев?
«Лучше об этом не думать».
Слабый ветерок колыхал кроны пальм. Вдали слышался женский смех и плеск воды. Солнечные лучи играли в листьях, создавая причудливые узоры на траве. Всё казалось таким беспечным, таким лёгким и вкусным, сочным, что хотелось выпить здесь всё – и воздух, и листья, и зелень, и смех. Вобрать в себя и не отпускать никогда. Оставался всего час, чтобы запомнить этот миг на всю оставшуюся жизнь.
Вновь послышались шаги солдат.
«Да что ж они отдохнуть-то мне не дадут!» снова встревожился Олиу и, на цыпочках, обогнул фонтан. Среди бамбука промелькнула та же чёрная фигура. Сочный воздух сада наполнился острым привкусом опасности.
Неугомонные солдаты вновь прошли мимо и раб вернулся на траву.
«Матерь Всех Богов, сделай так, чтобы они не вернулись».
Олиу подложил руки под голову и начал потихоньку засыпать.
Что-то загородило свет. Он открыл глаза. Прямо над ним стояла женщина в чёрной накидке и в капюшоне.
– Ты кто? Чего тебе надо? – раб отполз назад.
Она приставила палец к губам.
– Твой друг сейчас в опасности. Беги к нему. Сейчас же.
– Но я ещё не отдохнул! – возмутился он, словно имел право здесь находиться. – У меня целый час. Я только что пришёл.
– Поверь мне. Если ты не уйдёшь сейчас, будешь жалеть всю оставшуюся жизнь, – сказала она монотонно и спокойно.
Из-за пальм показались две красивые наложницы. Из всей одежды на них были белые полупрозрачные набедренные повязки.
– Эй, Буревласка, пойдём с нами, искупаемся, – позвали они и соблазнительно облизнули друг дружке щёки.
– Ты меня понял? – снова обратилась она к Олиу. – Иди.
– Симпатичный мальчик. Может, он пойдёт с нами?
– Нет, – Буревласка отошла к девушкам. – Он уже уходит, – она кинула на него серьёзный взгляд и скрылась, с наложницами, в пальмовой роще.
В это время, внизу, в карьере, работа остановилась. Схватившись за грудь, «пятьдесят шесть» корчился на земле. Над ним стоял надзиратель и, оглядывая всех, кричал:
– Кто к нему приставлен?! Кто должен ему помогать?!
В ответ слышалось только неуверенное:
«Сто семь». «Сто семь».
– Где он?!
«В... это». «В яме для нужд». «Да». «Проблема у него». «Да, с животом». «Живот прихватило».
Если кто-то пытался подойти к «пятьдесят шесть», надзиратель бил его кнутом.
– Помогать должен парный! Где парный?!
«Сто семь» ненавидел себя. Ненавидел окружающий мир. Но и оставаться лежать на траве он тоже не мог – трава теперь обжигала его. По пути вниз по лестнице, он проклинал женщину в чёрном всеми богами.
Вернувшись, он вновь застал пыльный карьер, уже намозоливший глаза. Грубая «солёная» атмосфера сразу ударила в ноздри.
– Где «сто семь»?! – продолжал кричать рабочий.
Подбежав к другу, Олиу схватил его и взвалил на себя.
– Наконец-то. Я уж думал, сдохнет тут, – надзиратель потерял интерес к происходящему и вернулся к себе в хижину.
«Сто семь» донёс больного Гэгхи до лазарета. В небольшом сарайчике из сухого бамбука, молодой, покрытый гнойниками, врач презрительно осмотрел Гэгхи и дал ему листья дурманящего растения от боли.
– Два дня пусть полежит. Тяжёлое не поднимать. Пусть таскает тележку или что-то в этом роде. Рабочий разберётся. Принимать настрой три раза в день.
На следующий день Олиу пришлось вкалывать за двоих. Рабы словно и забыли о вчерашнем и только и делали, что обсуждали свои нехитрые дела, да погоду.
– Говорят, лить будет.
– Да. Как из ведра шибанёт.
«Сто семь» долбил камни со злостью. К чёрной женщине. К «пятьдесят шесть». К надзирателям. Руки болели и тряслись, осколки летели в лицо. Всего этого раб не замечал.
Работу неожиданно прервали. Рабов выстроили в один ряд. Трое солдат в блестящих панцирях стояли перед шеренгой. Рядом с ними – с десяток рабочих. Широкоплечий командир с искривлённым носом выгнул спину, держа на вытянутой руке сандалии. Без слов было понятно, что собираются делать солдаты. Пока командир медленно шёл вдоль шеренги, двое его подчинённых в упор разглядывали ноги рабов. Чьи ноги босы?
Олиу поёжился. Зажмурился в слепой надежде, что его, каким-то чудом, обойдут стороной.
Не обошли. Правда, не его. Седьмой справа от него тоже был необут. Сколько раб ни божился, что порвал сандалии, сколько ни кричал и ни вырывался, его выволокли перед шеренгой и отходили палками так, что, по звуку, и по крикам, создавалось впечатление, будто бьют топорами по туше. Посиневшего, вспухшего и покрытого ссадинами и кровоподтёками, бедолагу пнули по направлению к лазарету.
Спустились сумерки. Рабочие разошлись по своим хижинам. Синие тучи сгустились над карьером. Подняв глаза на уступ выше, раб «сто семь» увидел знакомую фигуру. Женщина в чёрном. Со всей силы, он вогнал кирку в породу. Снова поднял глаза, тяжело дыша, гневно. Фигура развернулась и, скрывшись по самую макушку, подняла руку и сделала приглашающий жест.
Раб оглянулся на ряд хижин. Рабочие были заняты незамысловатой игрой в камушки. Решив, что никто ему не помешает, он оставил кирку в породе и поднялся по лестнице, выдолбленной в скале, на уступ.
Буревласка провела «сто семь» в типичное рабочее жилище в скале, с круглым входом, закрытым занавеской. Внутри было светлее, чем казалось снаружи. В центре комнаты горели две чаши. Между ними стояла курительница на подставке. Буревласка расположилась на подушках, у стены. Олиу предложила сесть напротив. В тёмном углу он заметил Гэгхи. На этот раз, «пятьдесят шесть» не выглядел больным. Он даже был одет во всё чистое. Гэгхи мирно сидел, подложив ноги под себя, и курил трубку.
– И что это значит?
– Олиу! – перевела его взгляд на себя Буревласка. – Слушай меня внимательно. От этого зависит вся твоя дальнейшая судьба. Я задам тебе три вопроса. Отвечать ты должен быстро. Не думая. Если ты ответишь неправильно хотя бы на один вопрос, ты забудешь всё, что здесь было и вернёшься к своей обычной жизни. Всю оставшуюся жизнь ты будешь рабом. Но если ты ответишь верно, твоя судьба изменится навсегда. Ты обретёшь вечную жизнь. Силу, которой подвластна сама природа. Славу, о какой не смеет и мечтать даже сам Громояд. Твоя жизнь будет полна опасности, боли, страданий. Но она также будет полна любви, и счастья, и смысла. Ты станешь новым существом. На порядок выше. На порядок сильнее.
– А если я откажусь?
– Выбор за тобой.
Воздух в комнате дрожал. Олиу бросало в пот. Всё плыло перед глазами. Голова кружилась. В один момент, показалось, что прохладная волна ночного ветра окатила его с ног до головы.
– Я согласен, – произнёс он.
– Вдохни полной грудью. Несколько раз. Глубже! – она приняла трубку у Гэгхи и затянулась. – Вот так. Теперь расслабься.
– Не могу. Я так и не получил удовольствия там, у фонтана.
– Господи, – Буревласка закатила глаза. Поднялась с подушек, подошла к нему и опустила руки на его плечи. Плавными нежными круговыми движениями она помассировала ему плечи и спросила: – Так лучше?
– Да.
– Закрой глаза, – она вернулась на подушки. – Мысли прочь. Мыслей нет. Ни о чём не думать.
Олиу поморщился.
– Не могу ни о чём не думать.
– Чёрный.
– Что?
– Чёрный.
– В смысле.
– Чёрный.
Наконец, до него дошло. Мысленно, Олиу начал повторять: «Чёрный. Чёрный. Чёрный». Вскоре перед глазами возникла тёмная сгущающаяся пустота. Сознание вдруг замерло, застыло. Умолк внутренний голос. Всем стал чёрный. Чёрный. Чёрный.
В тишине он ощутил голос. Чистый, неискажённый, пробивающий темноту. Этот голос поочерёдно задал три вопроса. Олиу не помнил, чтобы отвечал на них. Только его губы непроизвольно шевелились. Вскоре, он открыл глаза.
– Что ты чувствуешь?
Он долго молчал. Смотрел на женщину, пытаясь узнать в ней кого-то. Взглянул на Гэгхи. Тот кивнул, глубоко затянувшись трубкой.
По ощущению, прошло не меньше чем половина суток. На самом же деле, миновала лишь пара часов.
Буревласка поднялась вновь, погасила чаши и курительницу, подошла к двери, отдёрнула занавеску. Свежий ночной воздух – не иллюзорный, а реальный – наполнил комнату. Вместе с ним, сквозь пелену тишины прорвался звук дождя. Грохот грома. Запах мокрой глины. Чёрная небесная вода и молнии приветствовали нового человека, звали его к себе.
– Почему он не реагирует? – прошептала Буревласка, с тревогой глядя на Гэгхи.
– Олиу?
– Он больше не Олиу. Я не могла ошибиться? Нет, не в этот раз, – она подбежала к нему и положила ладони ему на щёки. – Кто ты?!
Раб встал на ноги.
– Кто ты? – уже мягче, почти умоляющие, посмотрела женщина ему в глаза.
– Я – Небесный Странник.
Она улыбнулась и прослезилась. Посмотрела на «пятьдесят шесть». Тот широко улыбнулся.
– С возвращением, А'ммерт, – сказал Гэгхи, подошёл и обнял его. – Я – Ка'йрил. Первый из Одиннадцати. Твой брат.
– Я знаю, – тихо произнёс тот.
– Меня зовут Эрме'рия, – представилась Буревласка. – Ты меня не помнишь. Я младше тебя в сто раз.
– Как вы меня нашли?
– Это долгая история, – ответил Кайрил. – Чтобы просчитать каждую инкарнацию, нужны месяцы, а то и годы.
Бывший Олиу внезапно посерьёзнел. Прислушался к шуму ливня. Знакомый ненавистный рокот раздался вдалеке, на кромке слуха.
– Нам пора уходить, – сказала Эрмерия.
– У меня ещё не все дела здесь доделаны, – Аммерт нахмурился и сжал кулаки. Ничего хорошего, или мирного, это не внушало.
Через год случилась революция. Громояд был повержен толпой и обезглавлен. Так Пятая династия царей Девяти Пиков стала последней.

Престижный ресторан. Уютная изысканная атмосфера. Под высоким расписным потолком сверкает огромная люстра. На стенах – гобелены, изображающие ангелов, играющих на арфах и свирелях, обнажённых нимф, купающихся в озере, античных богов и библейские сюжеты. Также почти каждую стену украшает символ какой-либо религии – распятья, полумесяцы, звёзды Давида, индуистские знаки «Ом» и многие другие. Всё это разнообразие не смешивается, будучи поделённым на сектора. В каждом секторе своя акустика, своё освещение и свои тона. На столиках, покрытых нежно-кремовыми скатертями, небольшие вазы с цветами. Приглушённый свет, приятно пахнущие свечи и, конечно, божественная музыка.
В самом центре оркестра играла на арфе молодая женщина лет тридцати, с приятным молочно-шоколадным оттенком кожи и вьющимися длинными волосами цвета морёного дуба. Волосы были украшены обручем с крылышками. Сама арфистка, с наслаждением, прикрыла веки больших карих глаз, плавно перебирая струны. В центре зала, между античными колоннами, сидел одинокий посетитель в зелёном плаще. Он нервно постукивал железной зажигалкой по столу, то и дело глядя на арфистку исподлобья. Арфистка резко открыла глаза. Нахмурилась, но не перестала играть. Она качнула головой в сторону. Посетитель кивнул.
Через пятнадцать минут они встретились за чёрным входом, у мусорных баков, возле таблички «Не курить».
– Есть новости? – спросила она, поправив тонкую шаль, защищавшую оголённые плечи от прохладного ветра. Оба говорили быстро.
– Уверен на сто процентов.
– Тот наркоша?
– Он.
– О, Демиурге! Я думала, хоть кто-то поприличнее.
– Я его прочитал. Это он.
– Ты задавал вопросы?
– Не хватило времени. Кажется, я спугнул его.
– Марк, Марк, – покачала она головой, словно учительница, когда любимый ученик допустил грубую ошибку. – Что ты сделал?
– Положил ему пальцы на виски, затем...
– Марк, зачем? Не удивительно, что он испугался. Они в Полярной такие пугливые! Надо было подготовить его, плавно, постепенно. Сколько ты его выслеживал?
– Два месяца. Но теперь у меня никаких сомнений.
– Слушай, – она подошла поближе и коснулась нежной рукой его грубого плаща. – Теперь ты справишься сам.
– Если он не окажется в лечебнице раньше.
– Марк, – она поцеловала его. – Я верю в тебя.
– Не хотелось бы упустить шанс.
– И не упусти! Я возвращаюсь к Артэуму.
– Что? Нет, только не сейчас.
– Я нужна...
– Прошу, если ты мне не поможешь.
– Ох, Кайрил.
– Эрмерия!
Оба резко замолчали. Тревожно огляделись. Посмотрели друг другу в глаза, как провинившиеся дети и мысленно дали друг другу понять: «ничего этого не было».
– Ладно, – она прикрыла рот рукой. – Пора возвращаться. Моя смена закончилась. Только переоденусь и...
– Знаешь, где? Генрих подвезёт тебя.
– Да ладно, сама доберусь.
Ещё одним поцелуем, Марк и женщина попрощались.

Возникло расплывчатое знакомое лицо. Каштановые кудри, знакомые морщины, унылые серые глаза.
«Всё что угодно, лишь бы не оно!»
– ...Ди ...Эдди ...Фредди, очнись! – она трясла его за плечо. – Фредди, что случилось? Почему ты лежишь за креслом, у батареи?
– Где он?!
– Почему у тебя в руках швабра?
– Швабра?! Это не швабра, это ружьё!
Берроу посмотрел на себя. К его ужасу, Бетти была права: он действительно держал в руках не оружие, а самую обыкновенную швабру. Никакого «нитро» тоже не было. Сказалась давняя болезнь – самовнушение, развившееся после «баловства» с реальным «нитро», восемь лет назад.
– Вставай. Вставай, Берроу. Дай мне руку. Ты принимал таблетки? Смотри мне в глаза! Ты принимал метадон?
– Я завязал.
– Врёшь! – Элизабет ударила его по щеке. – Хватит врать мне!
– Я клянусь, я завязал! Чёрт, – он бросил швабру в стену. – Послушай меня.
– Хватит, Берроу, – в слезах, мачеха Стоунер ушла в соседнюю комнату. – Просто, хватит, – сказала она нарочито спокойно и захлопнула дверь.
– Бетти! – он забарабанил в дверь. – Бетти!
– Просто уходи, Фред! Уходи, куда хочешь! Я не хочу тебя видеть. Я не хочу, – она открыла дверь. Под глазами у неё распухло и покраснело. – Я не хочу, чтобы ты дольше оставался в этом доме.
– Бетти.
– Вон!
– Бетти.
– Вон, я сказала! Вон! Убирайся!
На лестничную клетку полетели одежда, диски, плеер, ноутбук, гитара, чемодан, сорванные со стены постеры Black Metal групп, пара гантелей и пижама. Последней вылетела и скатилась по грязной лестнице зубная щётка.
Стоунер тут же заперла железную дверь.
– Я завтра же сменю замки. Так что, не смей приходить! Если увижу тебя на районе, вызову полицию.
– Бет...
– Во-о-он!!!
Берроу пожал плечами и принялся подбирать вещи. Ему было не привыкать – он делал это в третий раз. Второй раз так выгоняла его мачеха Стоунер и один раз девушка, с которой он пробовал жить.
Побросав в чемодан всё, что можно было впихнуть, Фредди разбил гитару о перила – яростно, так, чтобы наделать как можно больше шума. Мачеха отреагировала лишь тем, что выглянула из-за двери и показала известный жест, после чего снова заперлась на все замки.
В последний раз Фредерик прошёл мимо почтовых ящиков и горшка с экзотическим растением, украшавшим подъезд, и вышел за стеклянную дверь. В последний раз пересёк парковку, на которой никогда не будет стоять его несуществующий автомобиль. И в последний раз оглянулся на окна квартиры, где прожил двадцать два года, чтобы показать им тот же привычный жест, которым отвечал на всё. Вытряхнул из складок штанов обломок гитары. С этого момента Берроу знал точно – он никогда не вернётся. Смерть, или что-то ещё – вот, что будет впереди. Но точно не двухкомнатная квартира в не самом благополучном районе пусть и красивого, но чужого ему города.
Ветер тревожил опавшие листья в парке. Фредерик приземлился на скамейку и закурил. Будь он философом, он мог бы сравнить себя с этими листьями – так же, как и он, они оторвались от родных веток, чтобы умереть и стать перегноем под ногами. Они были мертвы и до того, как ветер сорвал их с места. Берроу чувствовал, что был мёртв с самого рождения. Но ему было плевать. И на себя, и на весь мир, и на то, что будет дальше.
В последний раз мелькнула мысль: «Что если вернуться?» Нет. Никогда. Такие мысли надо расстреливать в упор. И Фредди, открыв новую пачку, смакуя, затянул ещё одну сигарету.
«Торонто – огромный город. В нём масса возможностей. Не. К чёрту Торонто. Махну в Альберту. Хотя, нет, лучше в Штаты. Там настоящая жизнь».
Берроу не заметил, как заснул. Проснулся, когда уже спускались сумерки. Живот болел от голода, спина – от долгого сиденья на твёрдой скамье. Он пошевелил пальцами правой руки. Чего-то не хватало. Чемодана!
– Эй! – Фред заметил бомжа, сидевшего на траве в трёх шагах и бесцеремонно перебиравшего его вещи. – Верни, сволочь!
Он схватил свой чемодан и потянул на себя. Бомж не растерялся и решил бороться за свою добычу. Всё-таки, отобрать вещи Фреду удалось, правда они рассыпались по траве, а у чемодана порвалась ручка и сломался замок. Пришлось собирать весь этот хлам снова.
Ощущение голода перебило другое – более мощное чувство. Одиночества и тоски. И одежда, и парк, и даже собственная кожа, показались ему чужими. Тело зудело, хотелось сжаться в маленькую точку или, того хуже, вернуться к мачехе, о чём, конечно, не могло быть и речи. Вдобавок, полил дождь. Каждая капля гвоздём била по щекам. От этого ощущения невольно пришлось открыть глаза, распрощавшись со сладкой тягучей фантазией – той, в которой Фредди с ноги открывал двери баров и казино, пропивал состояние с друзьями и тратил деньги на метадон. Воображаемая жизнь постепенно растворялась, вымывалась каплями-гвоздями, перебивалась голосами людей, попавших под дождь и звоном соборного колокола, зазывавшего прихожан на молитву.
Берроу еле-еле оторвал своё тело от скамьи, на какой-то момент позабыв, что он не старик, и что ему всего лишь двадцать три.
– Где ты Марк? – спросил он то ли вслух, то ли мысленно. – Где. Ты. Марк?! – распростёр руки. – Где ты со своими дурацкими вопросами?
Он обернулся и встал лицом к собору.
Внутри царила безмолвная благодатная атмосфера. В просторном полутёмном зале раздавалось пение органа. Голова кружилась от многочисленных изображений ангелов и демонов на гобеленах, а огромный изысканный витраж преображал серость пасмурного неба в разные цвета, что падали на алтарь.
– Тебе никогда не было интересно, что будет после смерти?
Берроу даже не оглянулся на своего соседа. Он знал, что Марк, рано или поздно, окажется рядом.
– Я весь внимание, – Фред нашёл в кармане конфету и положил в рот.
– Ты, наверное, думаешь, что я – ангел смерти или что-то в этом роде. Поверь, ты не первый, кто так считает. Я тоже иногда удивляюсь, что с нами будет, когда мы покинем наш бренный... слушай, ты можешь отнестись серьёзно к моменту? Перестань жевать.
– Не тебе мне указывать.
– Ты всегда был трудным. Очень трудным.
– Ты знаешь меня?
– Больше, чем ты сам, Фредерик Уолтер Берроу. Знаешь, я всегда задавался вопросом: ангелы... их обычно изображают младенцами, почему?
– Потому что художники Ренессанса были педофилами, – пожал плечами Берроу.
– Думаешь? А может, потому что ангелы, в концепции религии, чисты как младенцы?
– Мне плевать. Никогда об этом не задумывался.
– Ты атеист?
– Он самый.
– Тогда почему ты пришёл в храм?
– Не знаю. Думал, дай зайду, почему бы и нет?
– А ты веришь в реинкарнацию?
– Почему ты спрашиваешь? Слушай, что за тупые вопросы? После смерти мы просто превращаемся в гниющие куски мяса.
– В детстве ты думал по-другому.
Фредди резко обернулся.
– Кто ты такой? Что ты знаешь о моём детстве?!
– Тише, Фред, здесь люди.
– Почему?!
Марк перебил его, приставив палец к губам и кивнув в сторону органа. Сейчас ему хотелось просто насладиться музыкой.
Через несколько минут, он сказал:
– Если тебе здесь не нравится, можешь идти. Я не держу тебя силой.
– А причём тут ты? Я сам сюда пришёл.
Ещё некоторое время оба сидели, просто слушая музыку.
– Да Боже мой! – не выдержал Берроу долгого молчания и утомительного хорового пения. – Говори. Кто ты? Почему меня преследуешь?
– Я тебя не преследую. Можешь идти, куда хочешь. Больше ты меня не увидишь.
– Ладно! – всплеснул руками Берроу, поднялся и размялся. – Я ухожу!
– Иди, третий из одиннадцати.
Снаружи кончился дождь. Тучи уступили место тёмному вечернему небу. Звёзды были еле-еле видны, но Фред попытался разглядеть в них что-то. Пока он сам не понимал, что именно. Закурил. Голова кружилась. Он попытался сосредоточиться на ступеньках, на деревьях парка, что виднелись отсюда, на столбах, что загорались в это время суток.
– Сукин сын! – не докурив, он бросил сигарету и затушил ботинком.
– Молодой человек, это ступени Дома Божьего, – обратился к нему священник. – Ругаться и курить здесь...
– Завались, – толкнув служителя, Фредди вернулся в церковь.
Марк по-прежнему сидел на своём месте. Почему-то это заставило Фреда вздохнуть облегчённо.
– Ладно, – уселся он рядом. – Так и быть. Что за третий из одиннадцати? Почему именно я?
– Сначала скажи, Берроу, почему ты пытался меня убить?
– Я?! Я не... – он посмотрел на свою перебинтованную руку. – Было дело, признаю.
– Ну, и? Давай так сделаем: вопрос – ответ. Ты мне отвечаешь откровенно, я делаю то же самое. – Фред кивнул. – Так, почему ты пытался меня убить? Нет, давай сформулирую по-другому. Что ты почувствовал, когда впервые увидел меня?
Он молчал. Осматривал своды храма. Нервно потирал колени.
– Фред, тебе нет смысла мне врать. Я и так знаю о тебе больше, чем ты о себе. Что ты почувствовал, ког...
– Страх, – он посмотрел Марку прямо в глаза. – Страх и только страх.
– Этот страх преследовал тебя и раньше.
– Прекрати задавать вопросы, как те врачи! – прошипел Берроу. – Вы все говорите одинаково. Думаете, я псих. Хотите меня лечить, делать таким же, как вы, обтесать меня, как... неп... равильный... к-камень.
– Ты ненавидишь людей?
– Больше жизни... больше смерти, – помотал головой. – Больше всего ненавижу. Больше чем самая лютая адская ненависть!
– Почему? Извини за глупый вопрос, но всё-таки, почему?
– Мы договорились, вопрос – ответ.
– Хорошо. Задавай.
– Кто ты?
– Пока я не могу этого сказать.
– Ты обещал откровенность.
– Хорошо, моё полное имя Марк Эндрю Ластхоуп.
– Мне не интересно твоё имя. Кто. Ты. По жизни, кто?! Чем занимаешься? Профессия.
– Скажем так...
– Не «скажем так». Точно. Профессия!
– Я спасатель.
– И кого ты спасаешь?
– Вопрос – ответ. Неужели ты думал, что убив меня, избежишь уголовного преследования?
– Мне терять нечего. Так кого ты спасаешь, спасатель-Марк?
– Таких, как ты.
– А, так ты религиозный проповедник! Всё, я раскусил тебя. Ты из какой-нибудь секты, которая приходит к страждущим и втягивает их в свои сети, так? Ха-ха! Я угадал. Нет, я точно угадал.
– Нет. Ты не угадал. Скажи, Фред, за что тебя упрятали в психушку? В первый раз, до магазина.
Берроу немного помолчал.
– Откуда ты знаешь про магазин?
– Вопрос – ответ.
Фред почесал подбородок, запрокинул голову и погрузился в воспоминания.
– Из-за моих фантазий.
– Только ли из-за них?
– Знал бы ты, Ластхоуп, что это были за фантазии. В них я был вождём-завоевателем, – проговорил он вполголоса, словно делился самым сокровенным. – В моих фантазиях я завоёвывал земли. Меня свергли и казнили. Я требовал честного суда. Вскоре я перестал замечать, как начал путать реальность и вымысел.
– Скажи, как ты называл себя?
– Не помню. Странное имя. Так, теперь я задаю вопрос. Откуда ты? Судя по загару, не из Канады. Ты – американец?
– Нет. Я... этого я тоже не могу сказать.
– Ну вот опять. Я так не играю, – Фред поднялся, чтобы снова уйти.
– Хорошо-хорошо! Стой. Я покажу тебе это место.
– Оно близко?
– Ближе, чем Штаты.
Фред поднял брови.
– Да? Интересно.
– Собирайся. Тебе всё равно некуда возвращаться.
Вечерний Торонто отдыхал после часа пик, чтобы с новыми силами пуститься в ночную жизнь. Закрывались магазины и лавки, открывались ночные клубы, зажигались неоновые огни.
– Ты никогда не бывал в этой части города? – спросил Марк Берроу, шедшего позади с чемоданом.
– Никогда.
– Ты вообще где-нибудь бывал за пределами Джейн энд Финч?
– Только в психушке. Тебе же известно.
– Ну да. Мы почти пришли. Это клуб «Five to Six», «Без пяти шесть». Мы называем так наш ресторан. Иногда просто Клуб.
– Мы – это кто?
– Я и... мои друзья. Вот мы и на месте.
Небольшой снаружи, ярко освещённый синими прожекторами, ресторан «Без пяти шесть», как бы, втискивался между двумя большими стеклобетонными бизнес-центрами.
– Угадай во сколько он открывается. Ладно, дурацкая шутка. Прошу, – Марк дал Берроу пройти вперёд. – Это специфический ресторан, столики здесь нужно заказывать заранее, даже если нет посетителей.
У входа стоял швейцар – двухметровый плечистый афроамериканец. Узнав мистера Ластхоупа, он кивнул и пропустил его и Фреда внутрь.
Первое, что обращало на себя внимание – ощущение, будто входишь в храм.  Правда, не ясно, какой религии. По левую руку виднелся сектор в бело-розовых тонах. Его стены были украшены католическими распятьями. Дальше – бело-золотой, с православными крестами. Всю противоположную от входа стену занимал золотисто-зелёный сектор, мусульманский. Над ним нависал расписанный узорами свод. У дальней стены справа находился голубой сектор со звёздами Давида. По правую руку – сине-фиолетовый индуистский, а ближе ко входу – красно-золотой буддийский. В центре зала находились четыре колонны. Между ними, под куполом, расписанным сюжетами из древнегреческих мифов, располагался бело-синий античный сектор.
Ресторан был двухъярусным – верхний ярус сочетал в себе ещё больше экзотических религий, от зороастризма до вуду и богов маори, и был украшен многочисленными масками и растениями.
Если не считать оформления интерьера, всё здесь было обычным, как и в любом другом ресторане. Форма у официантов тоже была обычная – белый верх, чёрный низ, галстук-бабочка и коричневый фартук. Официанты перемещались на роликах и ловко, словно в танце, приносили и уносили блюда.
До носа дошёл приятный аромат кус-куса и пряностей.
– Пройдём к тому столику, – указал Марк в самый центр. – Люблю античный сектор.
Официант явился всего через минуту, хотя народу в зале было полным-полно. Причём разных национальностей – индусы, арабы, китайцы, афроамериканцы, европейцы. Обычный вопрос официанта «Чего желаете?» смутил Фреда. Он редко бывал в ресторанах и не знал, что заказать.
– Можно мне винную карту? – протянул он по-светски.
– Фред, ты можешь заказать пива, если хочешь. Клуб только кажется изысканным местом. На самом деле, здесь очень демократичные порядки. – Марк не соврал: двое индусов, одетые в майки и шорты, с удовольствием уплетали картошку фри, китаянка в вечернем платье курила кальян в арабском секторе, а европеец в клетчатой рубашке, уставившись в свой ноутбук, ел сэндвич, запивая кофе.
– Не, пива не хочу, – поморщился Берроу. – Вина. Какое у вас есть из не слишком дорогих?
Марк заказал себе пасту и салат с минеральной водой. Фред – бифштекс с кровью и недорогое красное вино.
Между тем, ведущий музыкальной программы объявил:
– Дамы и господа! Я знаю, что вы, наверняка, хотели бы услышать сегодня нашу очаровательную звезду Риту Сёрчер и её божественную арфу. Но, к сожалению, мисс Сёрчер уехала по важным делам. Сегодня её заменит мисс Амелия. Поприветствуем!
Несмотря на то, что больше половины людей были одеты как попало, Фред комплексовал из-за своего внешнего вида. Немытый, в не стиранной чёрной ветровке и драных джинсах цвета хаки, испачканных краской, он казался себе белой вороной. Чтобы не думать о себе, он решил задавать вопросы. Вино развязало язык.
– Ну, что, спасатель? Я ведь так и не узнал, в чём заключается твоя работа. Ты вроде Чипа и Дейла? Или Супермена?
– Почему ты так решил?
– Нож.
– Держи.
– Нет, я не про то. Тогда, когда я хотел тебя пырнуть.
– А, ты об этом, – Марк вытер губы салфеткой. Ему не хотелось долго объяснять и он продемонстрировал.
Лёгкие движения пальцами над столом. Вилка для салата поднялась и зависла в воздухе. Слегка покачиваясь, она висела около минуты, пока Марк наслаждался пищей, а потом резко упала.
– Да ладно. Будто я в это поверю. Магниты, или что-то типа того. А с пепельницей так сможешь?
– Господи, Берроу, дай поесть.
– Я смотрел фильм – «Ангел-А». Там тёлка провернула трюк с пепельницей.
– Я не смотрел.
– Можешь передвинуть стакан силой мысли?
– Могу, но зачем? Можно же просто взять рукой и переставить, куда тебе нужно. Берроу, эти трюки действуют только на детей. Я не люблю это баловство.
– Тогда зачем тебе такая способность?
– Что ты пытался сделать сегодня утром?
– Ах, ну да, – Фред посерьёзнел и замолчал, чувствуя себя виноватым. Редкое, давно забытое, это чувство теперь отвратительно кололо в груди. Интуиция подсказывала, что оно теперь будет преследовать его постоянно.
Послышался запах крольчатины в винном соусе. Фред заметил, как официант вносит крольчатину в зал. Видимо, аромат каждого подаваемого блюда специально транслировали с помощью генераторов запаха по всему ресторану.
– Интересная тут система.
– Ещё бы.
– Не злишься, что я... ну, это. Ножом тебя хотел пырнуть?
– Меня каждый день кто-нибудь да пытается убить.
– Вот это мне нравится. Марк Эндрю... как тебя там? Ты стал мне немного ближе, – ухмыльнулся он.
– Ближе, чем ты думаешь.
– У меня в детстве был один знакомый. Больше чем знакомый. Я звал его дядя Карл, – Фред загрустил и опустил голову. Официант унёс пустые блюда. – Дядя Карл был мне как отец. Он торговал оружием на чёрном рынке. Это он научил меня платить миру той же монетой. «На зло отвечай злом. Только так».
– Что с ним стало?
– Я предал его. Сколько я его знал, с двенадцати лет, он не разрешал мне и на выстрел подходить к его товару. Но меня тянуло туда!
– Ты любил оружие?
– Обожал, – прошептал Берроу. – Пистолеты, автоматы, бомбы, гранаты, ножи, яды! Это как игрушки, только для взрослых. Это как сила в твоих руках!
– Фредди, Фредди, – покачал головой Марк.
– И однажды я украл у него нитроглицерин. Восемьдесят шесть колбочек. Концентрированный. Хватило бы, чтобы взорвать тот магазин, – он замолчал. Было горько и обидно.
– Расскажи мне про магазин. Зачем ты хотел его взорвать?
– Я думал ты и так знаешь. Я хотел войти в банду нигеров. Только после я понял, что они меня... – он хотел сматериться, но смутился, оглядевшись вокруг.
– Не взяли?
– Ненавижу этих ублюдков.
– Только их? Скажи, Берроу, кого ты ненавидишь больше всех на свете?
– Себя, – ответил он без запинки. – Я – слабак. После магазина я сдал полиции дядю Карла. Его посадили. А через год его убили в тюрьме. – Берроу виновато вздохнул. – Прости меня, дядя Карл. Я не понял, чему ты меня учил.
– Хватит о грустном, – Марк позвал официанта. – Скоро я расскажу тебе, зачем я здесь. Кто я на самом деле. Кто ты. Зачем ты мне нужен. Твоя жизнь скоро изменится, Фред Уолтер Берроу. Я не знаю, в лучшую или в худшую сторону. Зависит от тебя. Скоро ты узнаешь кое-что важное. О себе. О мире. О своём прошлом. Поверь, твоё прошлое куда богаче, чем ты себе представляешь.
По залу прошёлся сладкий, с кисловатым оттенком, запах лимонного мороженого с вишней.
– Можем заказать десерт, если желаешь.
– Нет. К чёрту десерт! Пошли.
– Генрих всегда опаздывает, так что можем ещё посидеть. Генрих – это мой помощник. Думаю, вы поладите.
Принесли счёт. Марк и Фред расплатились каждый за себя.
– Не хочешь покурить?
– Я хочу свалить из этой страны.
– Тогда тебе это понравится, – сказал он и достал из внутреннего кармана плаща фотографию.
Равнодушно взяв фото, Фредди посмотрел на него с лёгкой ухмылкой. Когда он увидел то, что было изображено на фотографии, он вглядывался не меньше минуты. Ухмылка тут же растворилась. Мышцы лица подрагивали. Пальцы непроизвольно сжались в кулаки, руки затряслись, зрачки расширились, а губы сомкнулись в тонкую линию.
– Откуда это у тебя?! – заорал Берроу, готовый взять вилку и всадить её в руку Марку. На короткое время посетители уставились на него. – Я ни с кем не делился этим видением, никогда не рисовал. Это невозможно!
Он порвал фото на четыре части, но, внезапно остановившись, собрал кусочки и, дрожащей рукой, прижал их к сердцу. Сложив их на столе, он ещё раз посмотрел на фотографию.
На фото был город с белыми параллельными домами, что сливались в длинные сплошные линии. Улицы расходились секторами на шесть кварталов. В центре города возвышалась башня в форме шестиугольной призмы, с семью пиками на вершине.
– Скажи мне, что это монтаж, – Фред посмотрел Марку в глаза. – Скажи, что это нарисовали в Фотошопе, а мои воспоминания взяли под гипнозом, в детстве. Скажи мне это!
Марк лишь медленно покивал.
– Город реален.
– И всё, что я воображал... Все видения...
– Реальны.
Фред пощупал своего нового знакомого, вдруг он тоже обман. Но Марк был таким же плотным, как и скатерть, и стол, и бифштекс, что он ел недавно.
– Марк?
– Да, Фредди?
– Где это? – спросил он полушёпотом.
– Ближе, чем Штаты. Но дальше, чем Альфа Центавра.

Жёсткие кусты, острые неровные валуны и мягкая грязь мешали передвигаться. В сумерках невозможно было разглядеть, что находится в десятке шагов, и даже фонарик Генриха едва помогал. Дошли до оврага. Марк остановился и оперся спиной о сосну. Фред уселся под деревом, а Генрих встал перед оврагом. Он посмотрел в небо, прищурившись, будто рассматривая что-то очень далёкое.
Марк закрыл глаза. Положил пальцы себе на виски. Чуть запрокинул голову. Глубоко вдохнул и задержал дыхание.
Прошло полминуты. Генрих старался не шевелиться. Ластхоуп открыл глаза и произнёс:
– Гвоздь рыба семь.
Снова закрыл. Его губы едва заметно шевелились. Через две минуты он облегченно выдохнул.
– Нам повезло. Артэум откроет Тоннель прямо на шоссе, четыреста метров к северу.
– Отлично, – Генрих запрокинул голову и широко улыбнулся.
– Ну, что ж! Идём?
– Быстрее.
Обратный путь через заросли дался куда легче. Берроу нацеплял веток, опытный Генрих почти не потрепал одежду, а Марк даже не запачкался.
– Бегом-бегом! Тоннель на пять минут.
– Твою... – Генрих буквально прыгнул за руль. – Поторопитесь, оба! – он нервно барабанил пальцами по рулю, пока Фред и Марк не сели.
Автомобиль разогнался. Генрих со всей силы вдавил педаль, вцепившись намертво в руль. Он делал это не в первый раз, но дрожь от осознания того, что он делает, заставляла ноги трястись, а пальцы потеть.
Впереди показался бледный закат. Тонкой оранжевой линией он окрасил самое основание неба. Чтобы вмиг раствориться.
Всё исчезло, распалось на мелкие-мелкие белые точки. Писк в ушах. Кровь из носа. Звуки на несколько мгновений исчезли. В белой немой пустоте, появился первый звук. Похожий на журчание воды. Белизна рассеялась, обретя форму жёлтого диска. Солнце. Вокруг – голубое небо. Под ним – трава и лес. Другой, совсем другой, с огромными, ни на что не похожими, листьями и длинными ветвями, что тянулись вверх, причудливо извиваясь.
Бах! И автомобиль тряхнуло. Берроу сглотнул, и звуки появились вновь. С ними оформились очертания салона, Марка и Генриха. Оба разговаривали, спокойно и непринуждённо.
– Самое сложно позади, – сказал водитель. – Теперь только добраться до города.
Ветви, дикие, словно осмелевшие, тянулись над дорогой и «нагло» били по стеклу. Казалось бы, в этих необузданных джунглях нет места ровной трассе, однако трасса здесь была. Если это можно назвать трассой, конечно: серая, ровная и прямая, никаких опознавательных знаков, никакой разметки. Она даже звучала по-другому под колёсами автомобиля. Нет, это точно был не канадский лес. И не канадская дорога.
Будто мальчишка, Берроу прижался лицом к стеклу и открыл рот. Полюбоваться было на что: растения, окружавшие путь, не были знакомы Фреду ни по школьным учебникам, ни по каналу «Дискавери». Что-то общее в них было с бамбуком, но по форме они больше напоминали то ли пальмы, то ли гигантские лопухи, раскинувшие свои тенистые листья, что медленно «кивали» на ветру.
Под сенью этих гигантов нашли себе место десятки и сотни видов незнакомой флоры. Где-то попадался вездесущий папоротник, но где-то мог из-за кустов промелькнуть загадочный плод с яркими жёлтыми и красными полосами, а иногда и белый в чёрную крапинку. К облегчению и немалой радости Берроу, некоторые дикие плоды либо были, либо очень походили на киви и апельсины. Много раз попадались цветы, ужасно напоминавшие губы. Когда сгустился лес, папоротник почти пропал, а вот жёлто-красный плод начал появляться чаще.
Но вот лес неожиданно оборвался. Открылась просторная зелёная равнина. Трава была, чем дальше от дороги, тем выше, а вдали, где начинались холмы, она наверняка могла бы скрыть человека на лошади. Именно такое впечатление складывалось оттого, что трава колыхалась даже от слабых дуновений ветра. Холмы были огромны и плавны, словно вытесанные нарочно, и напоминали очертания женского тела. Там, за холмами, в низинах, изредка мелькали сверкающие на солнце голубые озёра, даже отсюда казавшиеся невероятно холодными и глубокими. Изредка, на холмах, причём только на самых больших, можно было заметить маленькие белые или жёлтые домики.
Фред не мог оторваться. Всё это было как сон. Только ощущалось настолько реальным, настолько живым, что на сон больше походила его прежняя жизнь, нежели те холмы, и трава, и даже полосатые фрукты. Фред чувствовал, что родился. Даже не заново. Впервые. На уровне каждой клетки он ощущал в себе перемену. Другой, новый Фред, просился наружу, пытался просочиться слезами и достучаться сердцем. Он ощущал на себе, как до сих пор был жалок и непростительно жесток к окружавшим его людям. Казалось, он не заслуживает всей этой красоты, всей этой новой жизни.
– Открой окно! – радостно и многообещающе воскликнул Марк.
Фред так и сделал. То, что он испытал при этом, стоило бы сравнить с первым полётом. Свежий, холодный, сочный и «дерзкий» ветер ворвался в салон и растормошил застоявшийся потный воздух. Словно любопытные, потоки ветра прощупывали каждую клетку его кожи и каждый изгиб лица. Этот ветер нёс какой-то новый, и в то же время интуитивно знакомый каждому запах – запах мокрой свежескошенной травы. В ней, в этой траве, ещё сохранилась какая-то древняя народная песня, аромат лугов, не изведавших ГМО и пестицидов. Этот ветер нёс по миру и песню, и эту траву, и само счастье.
Воздух приобрёл приятный горьковато-сладкий привкус, тонкий, едва-едва уловимый. Хотелось закупорить его в баночку и доставать, когда захочется. Но привкус быстро исчез, оставив о себе лишь воспоминания. Небо, между тем, обрело мягкий сиреневый оттенок. Над холмами, у самого горизонта, он уже был ярче и приближался к уверенному фиолетовому. Сама же трава, когда на небо нашли тучи, стала зелёной со слабым оттенком серо-голубого.
Знакомый для уха раскат грома и мелкий моросящий дождь по крыше. Хоть что-то здесь такое же, как и в Джейн энд Финч. Окно закрывать не хотелось. Напротив, открыть пошире, и более того, открыть люк, о чём Фред попросил Генриха. Тот отказался, так как не хотел мочить салон.
«Старый зануда», мысленно окрестил его Берроу.
– Где мы, Марк?
– В другом мире.
– Что? – рассмеялся Фред. Не оттого, что не поверил. Напротив, поверил, и всем сердцем. Просто сама правда казалась настолько абсурдной, настолько нелепой, что хотелось смеяться и смеяться на ней.
– Он называется миром Золотого Луча. Ещё его называют Пангеей.

Вблизи она была не такой уж и громадной, какой выглядела с окраины.
Башня была выложена из цельных каменных блоков, примерно с полтора роста высотой каждый. Камень, от времени и, видимо, долгого отсутствия заботы, был покрыт трещинами и порослями. В одной стене даже остались дыры, где раньше гнездовали птицы. Даже они теперь опустели.
– Итак, Фредерик Уолтер Берроу, – произнёс Марк и встал лицом к Фреду.
Тот отпустил мальчишку. Почему-то, выражение лица ребёнка изменилось. Когда приблизились к башне, глаза у него округлились. Мальчик выглядел испуганным. Соскочив на побитую временем плитку центральной площади, он поторопился убежать с неё, причём бежал так, будто камни обжигали ему пятки.
– Я должен сказать тебе кое-что важное, – продолжил Марк. – Собственно, как я и обещал. Зачем я здесь. Кто я такой? Зачем ты мне нужен. О мире. О тебе самом. О твоём прошлом. Оно гораздо богаче, чем ты себе представляешь. Видишь всех этих людей?
Только сейчас Фред заметил, что ни один из людей, собравшихся на улицах, не стоит на площади. Серьёзными взволнованными лицами, собравшись на самой границе, они смотрели на троих гостей, переглядываясь. В их шёпоте можно было уловить одно общее слово. То ли «кри», то ли «ирм». Самым хмурым здесь был Генрих. Он нетерпеливо оглядывал то Фреда, то народ, надвинув бейсболку ещё глубже на лоб.
– Жители этого городка на протяжении пяти веков, из поколения в поколения, хранили одну легенду. Легенду о человеке из давно ушедших времён.
Снег прекратился, так и не успев как следует осесть, и из-за туч выглянуло солнце. Короткий порыв ветра навеял запах сырости, но он тут же уступил запаху свежести и по-летнему прохладной влаги. Солнце начинало медленно катиться к закату.
– Скажи, Фред, ты когда-нибудь задумывался о том, что происходит с нами после смерти?
– Мы попадаем в рай? – он пожал плечами. Ещё вчера он ни за что бы так не ответил. Сказал бы что-то наподобие «становимся кормом для червей». Но сейчас Фреда захлёстывали совершенно другие, не привычные ему, эмоции.
– А ты – оптимист, – усмехнулся Марк. – На самом деле, всё граздо произаичнее. И в тоже время, не так страшно, как представляют себе атеисты, верящие в небытие. Мы просто перерождаемся в одном из миров. В том же облике. Один в один. Нам не дано понять, каким будет мир и страна, где мы родимся. Природа не знает кармы. Этот город, – Марк развёл руками. – Построил человек, который мечтал создать рай на земле. И что важно. Этим человеком, – он покивал, так как увидел по глазам Фреда, что он и так знает ответ, или, хотя бы, догадывается в самой глубине души, – был ты.
Берроу замер. Какие-то полминуты он глядел сквозь Марка. Потом его глаза вдруг забегали.
– Всё это – плод моего воображения? – ему не хотелось верить в то, что он только что произнёс.
– Этот город построил император Инкрим. Завоеватель Земель, живший более трёх с половиной тысячелетий назад. Трижды он основал империю и трижды был повержен. Этот город остался как его наследие. Он называется Чхимтосэн.
Фред тяжело дышал. От прежней уверенности не осталось и воспоминаний, зато воспоминания о прошлой жизни вдруг оживились и всплыли, и стали чётче самой реальности. Однако через минуту они растаяли, будто сон после пробуждения.
«И'нкрим. И'нкрим. И'нкрим».
– Инкрим, – сорвалось у него с языка. Руки затряслись. – Вот, что это за слово... Инкрим. Я повторял его в детстве. Другие мальчишки надо мной смеялись. Инкрим!
«А'спелан хумбата'н и'нкрим! Аспелан хумбатан инкрим!!!» кричал уже подросший восьмилетний Фредди, когда его под руки вели в психиатрическую лечебницу.
– Аспелан хумбатан инкрим! – громко и уверенно произнёс Фред, ожидая, что сейчас проснётся в смирительной рубашке, и ему снова будет восемь. Но ничего из этого не произошло.
Генрих зашёл за спину Марку и сжал кулаки.
– Мне это не нравится, – произнёс он по-немецки.
Марк невозмутимо продолжил:
– Твоё имя – Инкрим. И это теперь твой дом.
– Мой дом, – Фред оглядел холодные серые стены и любовно погладил их камень. Камень был мягок и шероховат, будто клубок шерсти, только чуть жёстче. Инкрим посмотрел на людей, что стояли на границе круглой площади, и люди показались ему родными, словно он покинул их только вчера.
– Перед казнью император Инкрим произнёс такие слова: «Я вернусь». Этот день настал.

Ветер поднялся. Над шестистенной башни развевался зелёный флаг.
– Инкрим пообещал, – продолжил Марк. – «Когда я вернусь, будет пир. Будет реками литься вино. Мужчины и женщины в красивых платьях будут танцевать на улицах, а старики и дети, за длинными столами, разделят медовые лепёшки. Над моей башней поднимут красный флаг. И это будет знак. Всем странам и мирам. Что я вернулся».
– Я дома, – прошептал Берроу едва слышно. – Я дома, – по щеке текла слёза. Фред не стеснялся, и даже гордился тем, что впервые за много лет, мог по-настоящему плакать. Прижавшись спиной к стене, как если бы не хотел никогда в жизни с ней расставаться, он обернулся к людям и, конечно же, впервые в жизни, взглянул на кого-то кроме себя с любовью и благодарностью. – Вы хранили его для меня, – он вытер слёзы рукавом. – Вы ждали меня.
Инкрим раскинул руки и подошёл к растерявшейся толпе. Люди суетились, громко переговаривались, мужчины ругали женщин, женщин бежали переодеваться. Дети же, как ни в чём ни бывало, весело кричали:
– И'нкрим а'бис! И'нкрим а'бис!
При этом они подпрыгивали на месте и смотрели то на вождя, то друг на друга. То же «инкрим абис» повторяли и некоторые молодые, правда растерянно и неуверенно, поднимая левую ладонь.
– Да, не очень торжественно получилось, – признал Марк. – Планировалось торжество, но никто не ожидал, что я найду тебя на месяц раньше. Поэтому, никто не успел подготовиться.
– Не важно, – он вышел к людям и как в волны нырнул в толпу. Десятки, сотни, тысячи рук тянулись к Инкриму. Невозможно было пошевелиться, масса людей шатала из стороны в сторону, трудно было даже удержаться на ногах. Сам Инкрим тоже стремился прикоснуться к каждому. Он продвигался вглубь, пока Марк его не схватил и не вытащил на площадь. – Почему они не ступают сюда? – он жестом пригласил их поближе к башне, но никто не пошёл. Радость на лицах вновь сменилась волнением и серьёзностью. – Да что с ними?
– Их с детства приучили не ходить на площадь. Поэтому, чем ближе к центру, тем запущеннее. Сюда редко кто ходит, кроме смотрителей.
– Очень жаль.

Глава 3. Шок осознания
Мир Полярной Звезды. Тёмная комната. В женщине, лежавшей на столе, мелко и часто дыша, трудно было сейчас узнать ту Лизу – женщину в сером – что всегда была авторитетом в СУА. Она тряслась, стучала выпадающими крошащимися зубами, и с ужасом смотрела в потолок. Под глазами у неё были красные мешки. Слёз не было – только боль, которая никак не может выйти наружу.
В неясном свете тусклой лампочки под потолком сверкнула лысина. Мужчина в кремовом пиджаке и галстуке снял и протёр платком очки.
– Бетти, – нежно прошептал он. – Я ещё раз повторяю. Где Фред Берроу?
– Я... я... т-т-т-т... – ей трудно было говорить из-за дрожи по всему телу.
Опустился рычаг, сверкнул короткий разряд тока, и электричество побежало по нервам женщины, заставляя её исхудавшее тело дрожать ещё сильнее.
– Элизабет Стоунер, – спокойно спросил мужчина, надевая очки и глядя на ту, что боялась посмотреть на него в ответ. – Где Фред Берроу?

Вечерело. Слабый ветерок превратился в холодный, порывистый. Погода в этом мире менялась так же резко, как настроение девицы. То солнце жарит как в тропиках, то внезапно выпадет снег, да и тот не задержится надолго, лишь освежив городскую атмосферу и сделав каменные улицы чуть ярче.
Инкрим печально смотрел вдаль, поёживаясь от вечерней прохлады. Народ, почему-то, так и не думал расходиться. Загорелые лица по-прежнему пестрели, вопросительно оглядываясь в ожидании какого-то чуда.
«Что?» – бывший вождь развёл руками.
Старушка в красном капюшоне вытянула руку и показала жест, напоминающий европейскую вилку от розетки – указательный, средний и большой пальцы вперёд. Тот же жест показали ещё несколько человек. Фред не понял, и неловко повторил его. Все указывали на стену, в определённую точку. Обернувшись, Инкрим понял, чего они хотят. Они подсказывают ему, как войти в башню.
«Вот чего они ждут».
Историческое событие, которое должно было неминуемо произойти! Вот оно. Возвращение легендарного вождя, Третьего из Одиннадцати.
Вот только как попасть в свой собственный дом?
Инкрим обошёл башню-шестистенку со всех сторон, трижды. Нигде не было и намёка на дверь. Он пробовал прикладывать пальцы к щелям между блоками. Бесполезно. Наконец, он обратил внимание, куда именно указывают люди.
Нескоро вождя осенило, что надо делать. Запнувшись о торчащий обломок площадной плитки, он подошёл к стене с той стороны, что выходила прямо на широкую улицу, и приложил к стене три пальца – указательный, средний и большой.
Трудно было поверить ощущениям, но камень нагрелся. Дальше больше – он размяк, пальцы начали проваливаться, как в пластилин. Затем он и вовсе стал вязким как тесто. Рука прошла по кисть. Затем по локоть. Вот уже и по плечо поглотила руку серая масса. Камень теперь был жидким и почти не ощутимым, но при этом не растекался и держался в воздухе. Инкрим задержал дыхание и сделал шаг вперёд.
На несколько секунд всё его тело окунулось, как ни парадоксально, в каменный кисель. Нет, по ощущениям это был тот же камень. Только вязкий. Ни одного следа ни на одежде, ни на коже, он не оставлял.
Вот и пустота. Фред открыл глаза. Сначала он подумал, что глаза не открылись, но мгновение спустя понял – у него получилось. Он внутри, в башне. Он прошёл в неё сквозь стену, как Дэвид Коперфильд. Отойдя на полшага, он ощутил уже знакомый твёрдый шероховатый холод. Стена застыла так же быстро, как и до этого растаяла.
На миг стало страшно. Голоса людей исчезли. Пропали звуки, запахи, ветер и всякое движение.
«А вдруг я умер? Вдруг всё, что я видел – это посмертные галлюцинации? Эти люди, этот город, этот Марк...»
Прижавшись к стене спиной, он медленно сполз на корточки, и сел на пол.
«Я проснулся в гробу и скоро задохнусь».
Мысли о смерти уже захватили власть в его голове, и хотели устроить диктатуру, но впереди мелькнула вспышка света. Мелькнула и померкла, как последний отблеск надежды или посмертный рефлекс.
Но вот огонёк загорелся вновь. Он обрёл очертания факела. Вскоре факел нарисовал руку, за ней – лицо. Худое, пучеглазое и с горбинкой на носу.
– П-пойдёмте, вождь. Н-нечего вам тут си-сидеть, – сказало лицо. Глаза на нём выглядели взволнованными, они бегали из стороны в сторону, словно видели что-то в темноте. – Идёмте, идёмте.
Вспомнив, что тело у него ещё не обратилось тленом, Фред нашёл в себе силы встать и последовать за факелом.
Лицо обросло шеей, руками, туловищем и ногами. Факел держал в руках не призрак и не ангел – обычный человек из кожи, мышц и костей.
– Сюда, во-вождь, – он повернул за угол.
Коридоры и лестницы казались бесконечными. Где-то высоко мелькали синие искры. Они смеялись девичьим смехом, играли, и повторяли свои движения, рисуя то восьмёрку, то круг, то хаотичные линии.
– Ки'ми-ли'ми! Шэп-шэп! – крикнул не-ангел огонькам. Те умолкли, а вместо них зазвучали быстрые шаги по лестнице вниз. – Вот с-с-сюда, вождь.
Маленькая комнатка освещалась единственной лампадкой. Лампадка окрашивала в жёлтый всю скромность этого обиталища – стол, стул, продавленную кровать, котелок и корзинку с фруктами, овощами и булками.
– Присаживайтесь на плохой.
– Что, простите?
– Плохой... ой, в-виноват. Я иногда путаю произношение в энгелиш. Кровать!
Выяснилось, что смотритель просто перепутал английские слова «bad» – «плохой» и «bed» – «кровать». Хотя, по иронии, человек с факелом оказался недалёк от истины – кровать была ужасной, проваливалась и шаталась.

– Афи'и ами', га'ума Варави'т. Мас, Лилмэ'и, – поздоровался сосед – лысый старик с густыми бровями.
– И тебе доброго вечера, Хмурый.
Старик не был хмур, более того, он приветливо улыбался. По его гладкому не по годам лицу трудно было сказать, что он вообще когда-то в жизни оправдывал своё имя.
– А почему на энгелиш?
– У нас необычный гость, – воодушевлённо и взволнованно сказала старушка. – Хмурый, это ни кто иной, как сам... сам Завоеватель Земель! – она похлопала в ладоши по-детски и чуть не обожгла руку фонарём.
Сосед потерял равновесие и выронил фонарь. Тот окунулся в темноту и с дребезгом разлетелся на обломки. Трудно было описать словами, какая бесконечная печаль в этот момент отпечаталась на лице старика. Наклонившись над краем, он долго глядел во тьму, словно это как-то могло спасти вещь.
Миновав соседа, Варавит, Лилмэи и вождь поднялись по третьей лестнице и зашли за дряблую зелёную занавеску. В доме был житейский беспорядок, множество тряпок, домашней утвари и всякого на первый взгляд ненужного хлама. Зато здесь было уютно и тепло, а на двух столах, на полу и полках не лежало ни единой пылинки. Жилище выглядело тесным. Казалось, повернёшься и всё повалится. Но кухня была не единственным помещением дома. За ней был деревянный коридор, нависавший над внутренним двориком. С другой стороны коридор раздваивался.
– Влево – спальня. Вправо – другой коридор. У нас тут комнаты каждого дома разбросаны. Такой муравейник, такая путаница! Но со временем привыкаешь.
Коридор то и дело ветвился. С обеих сторон постоянно попадались двери, закрытые занавесками, тазы с водой, котелки, корзинки и бочки. Под ногами скрипели половицы. Вокруг стрекотали сверчки. Откуда-то из комнаты слышался томный струнный перебор. Люди ходили туда-сюда с кастрюлями, тарелками, сделанными из тыквы, полотенцами и двузубыми вилками. Один небритый мужчина с пузом полоскал горло возле бочки.
– Доброе утро! – поздоровался он с Лилмэи.
– Добрый вечер. У нас вечер, – ответил тот буднично.
– Я из другого мира, – пожал плечами мужчина. – Там сейчас утро.
– Ну, а здесь, – в самом конце коридора располагался, пожалуй, единственный в этом «муравейнике» проём, огороженный дверью. – Будет жить Третий из Одиннадцати.
– Как мне плохо, – Фреда мутило. Он дёрнул ручку и дверь сорвалась с петель.
– Не волнуйтесь! Оно так и было. Сколько я себя помню, она никогда не пребывала на петлях. Зато за ней, – он отодвинул бесполезный кусок дерева и провёл гостя внутрь. – Открывается чудесный вид.
Только одна вещь не разочаровывала в этих апартаментах. Вид из окна. Он и вправду был сказочен. Последние лучи солнца едва-едва выглядывали из-за холмов, но холмы ещё не потеряли своей зелёной сочности, даже под светом звёзд. Чуть ближе, в низине, под холмом, на котором стояло это чудное сооружение из домов, качались кроны деревьев. Тёмное «озеро» леса.
– Мне в детстве всегда хотелось туда прыгнуть, – признался Лилмэи, глядя на лес. Фред заметил, что заикание у смотрителя пропало. Видимо, Лилмэи уже не волновался. – Ну, ладно. Как освоитесь, милости прошу на кухню. Вы помните, где она находится? Там вас ждёт незабываемый ужин в компании меня и тёти Варавит. Увидимся!
Нет, не ужинать хотелось Инкриму, хотя живот и урчал диким зверем. Впервые за весь сегодняшний сумасшедший день ему захотелось вернуться обратно, в мир Полярной Звезды. Безумно, неистово, захотелось курить. Наивно полагая, что больше ни одна ниточка не тянет его обратно в прошлое, Фредерик и забыл о своей привычке, которая стала для него болезнью. После того, как завязал с метадоном, он выкуривал по две пачки в день. Теперь ему не хватало табака и дыма, чтобы вновь стать человеком.
Однако, он всё-таки принёс своё тело на ужин. Стол выдвинули на середину и принесли четыре стула. Приятная атмосфера развеяла первое впечатление об этом месте. В тыквах горели свечи, вся посуда была из овощей, а столовые приборы – деревянные, как в старину.
Тётя Варавит, на смеси английского и другого, непонятного языка, рассказывала истории. От милых и житейских до жутких. Рассказала о том, как однажды обезглавили главного жреца, тело нашли в лесу, а голову долго не могли найти, пока её не обнаружил бортник в пчелином улье. Голова была сплошь покрыта медовыми сотами, и её долго пришлось отмывать. Была и история о том, как дочь Культа влюбилась в горожанина. Он тоже её полюбил, и как-то ночью выкрал из дома. Узнав об этом, отец повелел изгнать виновника. Но на следующее утро вся семья влюблённого горожанина пришла просить руки его дочери для своего отпрыска, и растроганный отец простил, и сам обручил влюблённых.
В углу сидел молодой парнишка, похожий на Лилмэи. Младший брат – догадался Инкрим, и вскоре его догадка подтвердилась. Это он играл загадочный струнный перебор.
– Скажите, – поинтересовался Инкрим. – Откуда вы знаете мой язык?
– Все служители Культа, – объяснила Варавит, – с детства учат языки. Мы знаем  тысячи языков, а каждый из нас в отдельности – по нескольку десятков. Правда, иногда молодые путаются, – она с доброй усмешкой покосилась на брата Лилмэи, и тот на минуту отвлёкся от своей лютни. – Когда, сорок лет назад, стало известно, что поиски Третьего из Одиннадцати сузились до мира Полярной Звезды, мы тут же принялись учить языки, популярные у вас. В первую очередь китайский, арабский, хинди и английский.
– Меня искали сорок лет?!
– Больше. Вас искали веками. Многие пытались предугадать, где родится следующая реинкарнация Инкрима, делали расчёты, но лишь одному это удалось. Его имя Артэум. Он живёт в мире Высокой Энергии.
Ночью, впервые за долгое время, Фред заснул. Так крепко и самозабвенно он не спал с младенческих лет.

Крики гусей. Шум суетливых женских голосов. Струнный перебор. Спина намокла от росы, а в лицо настырно светит утреннее солнце. Всё это настоящее. Фредди потрогал свою грудь, живот. Он вроде тоже настоящий, живой.
Внезапно Фред захохотал. Громко, раскатисто. Крепко сжал кулаки, но потом расслабил руки и раскинул их в стороны. Так он лежал не меньше пяти минут.
– Что с ним? – спросила Варавит, наливая чай. – Эти иномирцы такие странные.
– Шок осознания, – сказала десятилетняя девочка, сонная и непричёсанная. Её лицо было разрисовано фиолетовым узором.
– Лилмэи, позови-ка нашего Третьего.
– С удовольствием, тётя Варавит.
Инкрим продолжал смеяться. Замолк он так же резко, как и начал, причём на его лбу сгустились морщины. Это произошло из-за того, что облака в небе выстроились в ряд символов, не известных Инкриму, но, явно что-то означающих.
– Рейт Пятый, – глядя в небо, улыбнулась мечтательно беременная женщина в красном чепчике и розовыми тенями на веках.
– Опять хулиганит, – вздохнула Варавит. – Ну, где все? Я что, буду одна завтракать?
– Лилмэи! – поднялся с травы Инкрим и обнял смотрителя. – Я сбрендил или умер? Впрочем, не важно. Мне это нравится.
– Тётя Варавит, – промямлил тот неловко, – просит тебя к столу. И… что это было?
– Объятья, – сказал он, пройдясь спиной вперёд. – Вы что, не обнимаетесь?
Не дожидаясь ответа, он побежал наверх по лестнице и, уже наизусть выучив коридоры, нашёл свою комнату. На табурете уже лежала новая чистая одежда. Правда, когда Фредерик развернул эти бесформенные тряпки, он так и не разобрался, как их надевать, и решил остаться в своём.
В комнату, точнее в валяющуюся на полу дверь, робко постучалась беременная женщина в красном чепце.
– Я слышал в мир Полярная Звезда принят постучать в дверь. Если вас желает умывать себя, внизу есть душ.
– Спасибо. У вас хороший английский!
Женщина поклонилась и покраснела.
Она не соврала – во внутреннем дворике был душ. Если так можно было назвать ведро воды на высоте двух метров, со свисающей из него верёвочкой. Нагота никого не смущала в этом мире, и вокруг «душа» не было предусмотрено ни стены, ни ширмы, ни даже банальной тряпки. Поставив руки в бока, Берроу долго не решался раздеваться. Женщина так и стояла у него за спиной. Это жутко раздражало, и, обернувшись, он попросил:
– Может, не будете смотреть?
– Конечно, конечно! – засуетилась она. С криком «никому не смотреть во двор!» она поднялась на второй ярус. Другой голос повторил её фразу «Никому не смотреть во двор», а затем и третий, и четвёртый, пока фраза не облетела эхом по кругу всё сооружение.
«Это мой первый приказ», – с наслаждением подумал Инкрим, разделся и встал под ведро. Мыло в Пангее было, на удивление, таким же, как и в Сата. Так же пенилось, такое же на ощупь, на запах… и на вкус.
В комнате, женщина в красном чепце научила Фреда надевать местные вещи. Оказалось, что их надо хитроумно обматывать вокруг себя – сначала ноги, снизу вверх, затем таз, туловище, а последними – руки. Зато одежда была лёгкой и удобной, держалась прочно и не стесняла движений. Женщина сказала, что в Культе такую носят все, а сверху надевают основную одежду, внешнюю. В первой половине дня это белая ряса, а во второй – чёрная.
– Ну, уж нет! Рясу я не надену, хоть убейте, – он принялся выворачивать карманы джинсов и серой толстовки. Перевернув свои старые вещи, он потряс их над кроватью. Потом ещё раз, уже сильнее. Вывернув толстовку наизнанку, он начал судорожно трясти её над полом. – Проклятье. У меня же были сигареты? Не помнишь? Ай! Кого я спрашиваю? – он бросил шмотки на кровать и хлопнул в ладоши. – Ладно! Как там завтрак? Ещё не остыл?
– Без гость начинать не традиция.
По пути через коридор настроение у вождя окончательно испортилось. Голова гудела, ладони потели, а в животе образовалась пустота. Не голодная пустота. Моральная.
За столом, где уже собрались старушка Варавит, Лилмэи, дети и женщина в чепце, Инкрим нервно барабанил по столу вилкой. Руки у него едва заметно тряслись. Еда – некая смесь каши и салата – казалась лишённой всякого вкуса.
– Третий, ты уже ознакомился с моей сестрой? – спросил смотритель. – Это И'лман.
Берроу даже не смотрел в её сторону. Рука сорвалась, и он ударил кулаком по столу. Фредди опустил голову и тихо извинился, после чего покинул утренний стол.
Несколько минут спустя, в комнату вновь постучала Илман. На этот раз пяткой, чтобы не нагибаться. Она выглядела взволнованно.
– Что случилось, Третий?
Открыв окно нараспашку, Фред тяжело дышал.
– Курево, – сдавленно сказал он. – У вас есть курево? Я хочу курить!
– Я не, – сестра смотрителя попыталась жестами показать дым. – Понимать. Не понимать. Ты хочешь дым?
Ещё одна злая шутка английского языка. Слово «smoke».
– Я… да. Мне нужен дым, который втягивают в рот. Короче, принеси мне что-нибудь подобное! – женщина повернулась, чтобы бежать. – Эй! Стой. Прости, – он поднялся с кровати. – В твоём положении… Хрен с ним. Перебьюсь.
– Что случилось? – появился в дверях смотритель.
– Лилмэи, – Инкрим изобразил улыбку. – Собирайся, мы идём в город.
От свежего воздуха Инкриму полегчало, хотя чувство лёгкой тошноты ещё пряталось где-то в основании горла.
Невыносимая жара отражалась от мощёных белых улиц. Благо, толстовку он оставил в доме, а наряд, который Илман так удачно завязала вокруг туловища, легко пропускал воздух, и при этом не спадая и не разматываясь. Джинсы он, однако, надел, о чём и пожалел вскоре.
Центральный район, с параллельными двухъярусными улицами, отстроенный в форме шестигранника, не был единственным. Кроме него, город, который, как выяснилось, назывался Чхимтосэн, разросся несколькими относительно новыми районами. Она уже не были столь гармоничны – улицы шли вразнобой, дома были разной высоты, разных цветов и стилей, а мостовые – темнее и «разношёрстнее». На юго-западе от центра находился район бедноты, застроенный деревянными домиками с черепичными скатами по краям. Эта часть города казалась самой серой, убогой и грязной, хотя и сохраняла архитектурную традицию параллельности и двух ярусов. В противоположном конце от неё был район, застроенный бело-голубыми домами, а улицы относительно тихими и узкими. Именно через этот район Фред Берроу впервые попал в город. На каждом углу здесь были высажены кусты с круглыми шероховатыми листьями. На юго-востоке был район с красными и чёрными крышами, железными оградами и широкими многолюдными улицами. Но самый богатый и престижный район располагалася на востоке, в противоположном конце от квартала Культа. Он красовался множеством фонтанов и садов. Высокие здания были расписаны узорами, что, благодаря игре света, проявлялись не сразу, медленно, словно магические письмена. Люди здесь отличались от жителей центра и бедноты разительно. Поведением, одеждой, походкой. Одевались они разнообразнее – в основном, в красное, хотя часто попадались и лиловый, и болотно-зелёный, и пафосно-золотой, и пурпурный цвета. Мужчины носили либо туники, гармонично сочетая их со штанами, либо нечто среднее между кимоно и френчем, а некоторые – рубахи, блистающие металлической чешуёй. Дамы предпочитали «восточные» наряды. Большинство женщин носили хайратники, прикрывающие уши, а мужчины – козырьки от солнца. Лица некоторых людей были раскрашены, как и у той умной девочки в доме Варавит.
– Аке' ча'нтар бар, – произнёс Лилмэи на незнакомом языке, но тут же поправился. – Это район богачей и фактических управленцев города. Здесь проживает страта ча'нтаров.
– Извини? – Инкрим засмотрелся на фонтан. – Что за страта?
– Чантары. Это слово неизвестно в Сата. Чантары – люди, которые владеют искусством иллюзий. С ними надо быть осторожнее. Они не очень любят Культ, – смотритель опасливо оглядел улицу, хотя, по виду мирно гуляющих богачей, нельзя было сказать, что они настроены враждебно. Скорее, им было всё равно. – У нас с ними давняя вражда. Сейчас Культ переживает несладкие времена. Чантары оттеснили нас на запад. Но, знаете, Третий, я люблю здесь бывать! Приятно видеть, как этот район отстроили после недавней разрухи. Мы, детьми, очень любили гулять здесь по развалинам. Мы приносили хлеб местным детишкам. А теперь детишки выросли и проклинают Культ. И пишут на стенах «Не дадим злу вернуться».

По пути прочь из восточного района, Фред махал руками, матерился и ругал чантаров, на чём свет своит.
– Они не верят мне!
– А вы бы поверили, если бы какой-нибудь чудак в Сата залез на фонтан и стал кричать, что он – десятое воплощение Будды? Поймите, вождь. Нет нужды объяснять им, кто вы. Каждый житель Чхимтосэна с детства читает эпос «Тангер и Ариста». Для них эта книга священна. Неужто вы думаете, что вы – первый, кто называл себя Инкримом?
Услышав имена Тангер и Ариста, Инкрим испытал тёплое чувство умиротворения и детской радости, очень глубоко в душе.
– Научи меня всему. Научи меня, как стать вождём!
– Вас всему научит Аммерт. Аммерт – ваш брат. Он легендарная личность. О нём ходит множество слухов, например, что он умеет летать. А ещё, что в него блюблена богиня одного из миров, но какого – неизвестно.
– Похоже, Аммерта тут любят больше, чем меня.
– Вы подарили ему остров в мире Океанов. Инкрим, вы тоже были великим вождём, кумиром миллионов!
– Не я. Прошлый я. Так ты, кажется, сказал? – он ушёл вперёд.
Ближе к центру, на улицах попадалось меньше роскошных нарядов. Зато бедняцкие лохмотья мелькали всё чаще среди толпы. На базаре их была тьма. Толкались, кричали, торговались – во всех мирах одно и то же. Одинокая башня глядела на всё это сверху вниз. С её приближением, Инкрим чувствовал себя легче. Вот базар кончился, и открылась центральная круглая площадь, пустынная после базарного столпотворения. Пробившись на неё, Третий смело, и уже привычно, ступил на побитую временем и дождями плитку. Он выдохнул и приложил три пальца к камню стены. Ничего не произошло.
– Вход находится не здесь, – пояснил смотритель. – Он с другой стороны, на северо-западе. Это символично. Башня, как бы, смотрит на Симмаратан.
Во второй раз проходить сквозь стену оказалось легче – податливая, она стала вязкой, а затем жидкой. Войти теперь можно было без ощутимого сопротивления. Внутри Мэй зажёг факел, осветив узкий коридор.
– За мной, вождь. Мы приготовили для вас сюрприз.
Коридор вёл в просторный зал. Сначала Инкрим принял его за комнату, когда свет факела потерялся в окружающей черноте. Но в этот момент, где-то высоко над головой вспыхнуло множество голубых огоньков. Мгновение, и они заискрились ярче, пожелтели, побелели, размножились и, в следующий миг, наполнили светом огромное здание. Сопровождалось это симфонией звуков, напоминающих трение швабры об пол. Это был не просто зал. Возникло множество ярусов, винтовая лестница, ведущая на необозримую высоту, незатронутые вспышками проёмы, уводящие вглубь лабиринтов коридоров, а на самом верху, не сразу, постепенно, на своде, проявился символ. Тот самый, что украшал центральный пик. Восемь вертикальных полос, три вниз – пять вверх. Символ, напоминающий арфу, или «галочку», или букву «V». Башня ожила, наполнилась, создалась. Сполохи сияли часто, как вспышки фотокамер, и в какой-то момент слились в единый сплошной свет. Продлилось это недолго, и вспышки начали медленно угасать. Ассоциация со швабрами попала в самую точку. Несколько десятков служителей, на каждом ярусе, тёрли стены, создавая статическое электричество, и не чем-то, а именно швабрами.
Через минуту, сияние угасло совсем, оставив перед глазами стойкий отпечаток. Однако после, через каждые два десятка ступеней винтовой лестницы, один за другим зажглись факелы. Конечно, новый свет, тусклый и жёлтый, не заменил бы того равномерно белого, но и этого хватало, чтобы разглядеть лица служителей.
– Что это было?
– Наш небольшой подарок вам, Третий, – Лилмэи дал знак остальным. – Мы оставим факелы на каждой стене. Теперь тут можно будет ходить.
– Это... это... – он обнял своего смотрителя. Тот, смутившись, вырвался из объятий. – Спасибо. Это лучшее, что произошло со мной сегодня.
Служители спустились на нижний ярус.
– Вождь, должен сказать, – подошёл один из них, лысый и полноватый. – Башня ещё не готова. На втором этаже завелись летучие мыши, а на обзорной площадке – дождевая вода.
– И ещё, – вставил своё слово другой, коренастый. – Я видел мышей, а братья говорят, тут водятся змеи.
Инкрим улыбнулся со всю ширину рта и раскинул руки.
– Идеально.

Ветивер, спасибо за отзыв!

"Музыка" иномирного языка лучше воспринимается с ударением.

Это косяк. )  Видимо, я поторопился: дальше он будет Генрихом.

Позиция наблюдателя - всезнающий, как вы верно заметили. )

Ошибка. Исправлю.

Хотелось передать впечатление более полно, через подробности.

"Единственной" и вправду лишнее.

Отсылочка к песне группы Flёur - Шелкопряд.

Согласен.

И тут согласен.

Попытка передать тактильные ощущения вкусами. Не удалось?

Опять же позиция всезнающего. Я её называю позиция: бог. Когда я это писал, я не очень хорошо владел этим приёмом, не думал, что нужно обязательно "вселяться" в персонажа, когда описываешь то, что видит он, пусть на время, ограничивая кругозор автора.

Тут подумаю, как лучше подать. Хоть понятно, что женщина - это Лиза?

Представлял себе так, хотя, да - ошибка.

Не хотелось описывать банальные действия, типа "он вошёл". По контексту, это должно быть понятно.

Опять же позиция: бог. Та же ошибка с кругозором фокального персонажа.

Исправлю.

Почему? Сейчас так не говорят?

Это я поторопился.

Исправлю.

Ошибка.

Замечание Генриха надо будет переставить.

Поработаю над предложениями.

Это возражение. Лилмэи имеет в виду, что у жителей города есть хотя бы эта причина уважать Инкрима - его любовь к брату, выражаемая через щедрость.

Согласен, сложно себе представить. Описал, как умел.

Это будет подробнее описано в дальнейшем.

Отредактировано Andreas N (13.09.2018 10:55:38)