Форум начинающих писателей

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Форум начинающих писателей » Малая проза » Мохнатая Лидия


Мохнатая Лидия

Сообщений 1 страница 3 из 3

1

Ассамблеум
31 мая 2013, 16:17
1.

... Герман шел по тихому коридору, мурлыкая незатейливую мелодию и помахивая букетиком цветов. Внезапно из кабинета на углу послышалась возня, клацнула дверь, и на пол вывалился парень в кольчуге.

- За фто?! - прогундосил кольчужник, держась за нос всей пятерней.

- Что, толкиенутики буянят? - безмятежно кивнул Гера в сторону возни.

- Какое... дверь слобали, бдя... - матюнулся парень, кое-как поднялся и похромал за поворот, выплевывая проклятья. - Ассабблеум дах... кобдату.... дах.. ептить... ...дах... ...дах... .... дах...

- Ёлкин дрын... - участливо гмыкнул Гера, не переставая улыбаться собственным мыслям.

Сердце заколотилось, пока он щелкал ключами в замке. Нина в алом атласном платье... блестящий ножик для резки бумаг, меховая рукоять и лаковое копытце... серебряный эспадрон с потускневшей рукоятью...

Ассамблеум встретил своей пустотой, только над кафедрой красовалась алая записка, намалевання жирным маркером: "ГЕРМАН, СРОЧНО ПЕРЕСТАНЬТЕ БРЕДИТЬ!". Он улыбнулся еще шире, аккуратно выдернул козлоногий ножик из саманной стены и поймал записку на лету. "Нинка... ай, чертовка..." Он был рад всему, что исходило от Нины: колкости, словесные тумаки, исчезновения за секунду до его прихода, записки, приколотые дедушкиным ножом.

Подошел к конференц-столу, выдвинул нинин ящик. Уложил нож. 12 штук уже, ну да ладно. Ассамблеум обладал удивительной способностью перемещать пространство и клонировать вещи. Хороший нож. Настоящий-то наверняка храниться где-нибудь в Стрелитамаке в письменном столе, изготовленный из лапки новорожденного (или нерожденного??) сайгака...

...Бу-бух! Отозвалась гулкая стена. Саман? Гипсокартон? Толкиенутики. Бывшие. Герман сел, поерошил обеими руками в голове. Нехорошо, ломают. Скоро так весь этаж разнесут. Сколько раз уже Герман пробовал перезжать? Пробовал. Либо унылый евроремонт, либо стулья пластмассовые. И всегда возвращался в сине-зеленую дыру № 702 с облущенными стенами, на просиженный стул за обшарпанной кафедрой, где даже бесцветно-салатовые занавески хранят аромат нининых духов. А в Нине ли дело? Да, их объединяла общая страсть, общая идея - почтение к Лидии Кошель.

Сердце заколотилось где-то на уровне карманов брюк. Нет. "не дождётесь " - намалевал Герман в ответ, порывисто стянул замусоленный эспадрон с кафедры и с чувством всадил в стол, пригвоздив записку.

Скинул пиджак и издерганно шагнул к умывальнику. Чтобы как-то унять себя, умылся. Да, цветы.. Нарочито медленно поискал вазу, наспех сброшенные гвоздики (ага, нашел), медлительно переменил воду и цветы. Убрался в аудитории ассамблеума. Так, бумажки, реклама. Подождать Катю? Угу.

Отвернул створку школярской доски и поглядел в пробоину за оной. Так, ерунда: бизнесмены в "ролексах". Щелк! лесбиянки целуются. Щелк! какая-то семейная пара щебечет над тщедушным чадом... Ничего интересного.

Катя тормозила. Если бы только сейчас застучали ее звонкие каблучки, гулко раздаваясь эхом; если бы худенькое торнадо распахнуло дверь и радостно воскликнуло оглушительное "ДАРО-ОВА!!"...

...Герман поймал себя на том, что изо всех сил гладит миниатюрного медного всадника по человечье-конской спине (туда-сюда) и неотрывно смотрит в окно. Из окна подуло. Поежился. Где пиждак? Подобрал его с пола, развесил на стуле.

Еще походил около окна взад-перед. Выглянул: Кати все еще не было. "Значит, не придет" - подумал Герман и обреченно влез на подоконник. Сколько раз он казнил себя за эти фокусы, но удивительное свойство Ассамблеума было выше его терпения. "Ну еще разок, последний? - как дитя взмолился молодой мужчина. - Лидия Николавна, простите пожалуйста... Я не хотел." Традиционный взгляд на плакат с портретом летящей Лидии - и затяжной прыжок с зажмуренными глазами.

2.

...как всегда, его выплюнуло на перилах балкона 16 этажа, где прославленная легкоатлетка, прыгунья в длину, Лидия Николаевна Кошель коротала долгие зимние вечера на заслуженной пенсии. Как всегда, висел на руках, уцепившись в стылый поручень на продувном ветру. Как всегда, боднул каблуком гофрированную жестяную оградку (вмятина образовалась уже приличная, скоро, кажется, и прохудится), уперся в бортик, подтянулся, тяжело перевалился через препятствие и блаженно плюхнулся внутрь.

Хорошо, что Кошель не пошла на поводу у поветрия 70-х застеклять балконы. Иначе при первой же телепортации Герку размазало бы в лепешку.

Коврик, связанный заботливыми руками старушки из обрезков тряпья, кажется, пополнился новыми фрагментами. Было бы здорово, если эта мадам довязала его до полноценной дорожки. Герман привычно скользнул вместе с ковриком по полу и привалился к сопрелой тумбочке. Уютная норка спасала от ветра. Восстанавливая дыхание, жадно оглядывал каждый угол в поисках изменений. Ага, банки с соленьями, которые он жрал в прошлый раз, тщательно перезакатаны и расставлены в уголке, на крышке посылочного ящика. И ведь угораздило же! Наплевав на всякую осторожность, повыдавить пальцами каждую крышку и немытыми руками шарить в рассоле, вылавливая овощи. Есть медленно, обливаясь маринадом из лопающихся помидор, ненасытно и воровато, стесняясь самого себя. Рискнуть только ради того, чтобы вкусить того, к чему прикасалась его "Кошёлкина"? Какая, господи, лажа.

Ко-шёл-ки-на... Доброе и нежное прозвище, из шелкового пуха, покрывавшего ее тело. Герман взбодрился. Уселся поудобнее, прильнул к оконному стеклу, вглядываясь внутрь. Уютная комнтатка, увешанная салфетками (хм, а что насчет слоников на комоде?), ковры, ковры... Пусто. Где же ты? Кушаешь на неведомой кухне, позвякивая неведомой ложечкой в тарелке? Или в ванной, чешешь распаренные бедра упругой щеткой?

Лидия Николаевна Кошель попробовала еще раз улечься поудобнее. Для этого приходилось поджимать ноги неестественнейшим образом, коленки возвышались над ванной, а голова норовила утопнуть в воде. Нет, это невыносимо, подумала ЛН и попыталась приподняться. Хвост мешал больше всего, а когти на лапах мерзко царапали дно. Если бы не резиновый коврик, пришлось бы опять звать на помощь. Устало намылив мочалку, старушка принялась тереть морщинистые лапки. В промежутках между пальцами чесалось больше всего, когти непристойно расслаивались, а ноги жутко облазили в связи с приходом весны. Эх, опять слив засорится, придется дядю-Лешу-сантехника напрягать... Короткие шерстинки плавали кружились в воде, налипая на грудь. Напрягать интеллигентной старушке никого не хотелось и она принялась вылавливать шерстинки, стараясь ухватить за раз хотя бы две...

Сердце снова заколотилось в штанах, мучительно и больно. Герман уткнулся лбом в дверной косяк и стиснул пальцы. Видела бы его сейчас Нина! Сидит как последний рукоблуд и зыркает в окно остекленелыми глазами. ПЕРЕСТАНЬТЕ БРЕДИТЬ!

3.

Однако не перестал. Так и сидел головой в косяке, пока не почувствовал, как косяк отъезжает. Голова поволоклась следом, и Герман едва не ввалился через балконный порожек в комнату. Вовремя успел выставить руки, уперся в пол и... не поднимая головы, заморгал быстро-быстро, ибо увидел он пред собою рыжие остроносые ковбойские сапоги, молча и задумчиво стоящие на порожке. Оторвав от пола одну руку, Герман протер один глаз - не помогло. Сапоги продолжали стоять и даже как будто бы стали молчаливей и задумчивей прежнего. Герман оторвал вторую руку и протер второй глаз, а заодно и первый еще раз на всякий случай. Но стало только хуже - он окончательно убедился, что это не глюк. Сапоги оказались надетыми на ноги в компании с некогда синими, а теперь не иначе как серо-протерто-изжеванными в леопардово пятнышко джинсами, поверх которых свисали полы коричневой в клеточку рубашки, у которой в свою очередь имелись пара рукавов с руками, а также нагрудный кармашек с белоснежным платочком внутри. Чуть выше располагалось полное отсутствие какой бы то ни было верхней пуговицы. А еще выше имелась кепка. А на кепке был вышит серебристыми нитками некий глаз. А в глазу торчали такие же серебристые буквы NY. И все это великолепие вместе принадлежало его носителю - человеку по имени дядя-Леша. Дядя-Леша был сантехник. О чем свидетельствовал вантуз в дяди-Лешиной левой руке. Ибо был дядя-Леша левшой. И имел большое желание попасть на балкон, дабы покурить.

Открыв балконную дверь и узрев за нею Германа бредящего, дядя-Леша-сантехник ни капли не удивился, а лишь вопросил, глядя сверху вниз добрыми, белобрысыми, слегка пропыленными глазами:

- Пыхнуть хочешь?

4.

Поднявшись с карачек на затекших ногах, сконфуженный балконолаз попытался как-то замять неловкость и протянул руку в приветствии. Сантехник гмыкнул, философски потряс вантузом и протянул предмет для пожатия.

- Хочу... - пролепетал Герман, пожимая вантуз.

- И я хочу, - согласился дядя-Леша. - А нету. С утра бросил. - И прикрыв за собой дверь, шагнул к парапету. - Вон прямо туда... - И указал вантузом вниз.

Драпать, подумал Герман. И притом срочно. Бить будет. Либо квачом, но сейчас, либо с милицией, но позже. Или с балкона скинет. Точно скинет! На то и намекает, не иначе! С большим подозрением покосился он на дядю-Лешу. Дядя же Леша тем временем, облокотившись на перила, взирал с балкона вниз, и в глазах его стояла вселенская тоска.

- И зачем бросил, спрашивается? - размышлял он, едва поводя вантузом. - Вот ведь как... А мог и не бросить. А бросил. Взял вот так вдруг и бросил. Вот так вдруг... Как же это... - Повернулся к Герману, смерил его долгим оценивающим взглядом. - Как же это так, я спрашиваю? А? Это как же так?

Герману стало дурно. С напускным достоинством Герман полез в карман за сигаретами и сотовым, но... трубы не было. Она осталась в пиджаке. Вот уж попал, так попал. Хуже, чем в первый раз. Ни тебе спасателям позвонить, ни смс-ку послать в спасительный Ассамблеум. Герману стало дурно еще раз.

- У меня курева с собой нет... - в ужасе выдохнул он.

Дядя-Леша нахмурился. Ну все, сейчас точно скинет! Ишь, смотрит как. Садист!.. Но "садист" лишь удрученно покачал кепкой.

- Вот так всегда. Всегда есть, а сегодня нет. Почему именно сегодня? А? Как же это так? А? - Он почесал в затылке вантузом. - Всегда были. Я видел. А сегодня вдруг раз и нет...

Молодой человек так и присел на прелую тумбочку.

- Как это - видели?

- Как видел? Глазами видел. Вот этими.

Дядя-Леша ткнул себе вантузом промеж глаз и обиженно отвернулся. А кепку развернул назад козырьком вместе вышитым серебристым глазом и буквами. Серебристый глаз уставился прямо на Германа. И Герману это не понравилось...

В комнате тяжело зашлепало хвостатое тело, по-собачьи клацая когтями. Оконное стекло загудело, отражая певучий голос:

- Алёшенька, что там такое? Опять банка взорвалась?

Герка съежился на тумбочке, подбирая длинные ноги и вдвигаясь поглубже в стенной проем. Только бы пронесло!

5.

Нина постучала в дверь Ассамблеума. Без ответа. Пригнувшись, глянула в замочную скважину, вроде никого. Оглянулась по сторонам - пусто. Эх, опять ключ в своем почтовом ящике забыла. Валявшейся на полу спичкой поковыряла в щели, отворив дверь, как всегда, с четвертого раза. "Ну сколько раз можно ему говорить, чтоб поменял эту ржавую железяку на нормальный замок!" - не успев до конца разозлиться, увидела свежие цветы и расплылась в невольной улыбке. Ге-ера... Но тут же вспохватившись, одернула себя: "Так это же для Кати." Подошла, поправила букет, мечтательно вдохнула аромат цветов и увидела ответную записку Германа "не дождетесь ?". Под синими буквами курсивом было напечатано время сообщения - 11:11 до обеда. Минуту назад? И куда он делся? Пройти мимо он никак не мог, неужели в другую комнату зашел? Задумчиво вытащив ножик и скомкав записку, Нина аккуратно написала следующую: "Родине изменяете, Герасим?". Затем достала из ящика толстый томик энциклопедии спорта и открыв на букве К, углубилась в чтение.

6.
Однако спокойно почитать ей так и не удалось: послышался шорох поворачиваемого в замке ключа. «Герман! Наверное, решил прогуляться по Ассамблеуму, да, как обычно, ничего интересного не нашел», - подумала Нина и снова заулыбалась своим мыслям. Она уже собиралась сказать ему очередную колкость, которых у нее всегда был наготове десяток. Но вместо Германа в помещение ворвался маленький ураган эмоций и вопросов:
- ДАРО-ОВА! Привет, Нинуль! Как жизнь? Скучаешь? Ой, какие цветочки! Это мне?! Ну конечно, мне! А где Герка? Что читаешь?
Появление Кати всегда происходило по одному и тому же сюжету, однако, вряд ли можно было назвать его скучным. Катя, еще не успев закрыть за собой дверь, умудрялась прямо с порога задать несколько вопросов, заражая присутствующих своим настроением. На то у нее был особый дар. Так что оппонент невольно становился ее зеркалом. Иногда Нина в шутку говорила Кате, что она не сможет долго оставаться одна, т.к. у нее эмоций на двоих, и, если она не будет ими с кем-нибудь делиться, то попросту взорвется. Впрочем, надо отдать ей должное, Катюша всегда пребывала в превосходном расположении духа. Именно поэтому Нине доставляло удовольствие видеть Катю, но сегодня странное беспокойство мешало ее радости. Может, оттого, что она ожидала увидеть Геру, а может так, предчувствие…
- Ааа, это ты... Привет.
- Привет, давно здесь? А куда Герка подевался? Ты его видела сегодня?
- Ты не могла бы задавать вопросы по одному? Я не успеваю отвечать.
Катя как будто и не заметила язвительности в словах Нины, она никогда не обращала внимания на подобные мелочи:
- Я Герку потеряла, ты не видела, где он?
- Не-а, собиралась как раз у тебя спросить. Здесь он был, это точно. Цветы вот принес, пиджак его здесь. Судя по записке, ушел минут 10 назад. А вот куда - не представляю.

0

2

прощание с мохнатой.
17 августа 2013, 16:35
Гера подружился с дядей Лешей после того, как тот выводил его из квартиры Лидии Кошель, пока сама бабка была в ванной. По дороге Герка фоткал знакомую по газетным вырезкам квартирусечку на примитивную камеру своей расплывающейся нокии. Вернувшийся в ассамблеум Герман оделся и отправился на работу, где его ждала новость о командировке.
1

...И все же яблоком раздоров оказалась та первая командировка, в которую отправил Соболевского "черный кандидат" Ефремов. Ни для кого не секрет, что самые лучшие кандидатские пишутся под крылом формальных неучей в чине старшего преподавалеля, напичканных знаниями до ушей и по сей день учащихся новому, нежели нихрена не знающие сановники от наукократии, не знающие ничего и нихрена, потому что они уже нахрен все забыли. А вокруг Ваньки вечно толпилась орава студентов, дипломников, диссертантов и просто уйма ходатайствующих. Потому-то и не было отбоя Ваньке от человеческого горя. В каждой научно-технической душе Ванька разбирался не хуже высоколобых и узкобоких психологов, всегда находил нужные слова для утешения. Кого-то намеренно топили, кто-то сыпался по глупости, кого-то приходилось тащить за уши. Причем Ванька никогда не делал формального различия между нужными человечками и простолюдинами от науки, интеллигенцией в первом поколении. Так и Гера, страдающий от дуболома Чурбана, у которого он провалил диплом, но поднялся сам без посторонней помощи, кое-как защитившись через полгода от нормы для дневников, вместе с вечерниками.
В принципе, так плакать не стоило, но мама Германа все равно потом обиделась на Ефремова, узнав о его бездушном поступке.
Через пять лет после диплома у Соболевского посыпалась диссертация. Ему пришлось перевестись из очной аспирантуры в заочную, соискателем. Потому-то он и пришел непосредственно к Ваньке, памятуя об ораве студентов-дипломников-диссертантов-и-просто-ходоков. Да и Вайсман не был против, если из 223й лаборатории ему прислали бы аспиранта. Ванька был не по-еврейски щедр и отрыт, широким джигитским жестом намалевав еще более радужную картину защиты в Центре Полупроводниковых материалов, о котором он узнал от случайно забравшейся в ИВЦ НИИ ОТКашницы Полозовой, ничего, правда, о Вайсмане не знающей. Не знал Герка, не подозревал, что Иван Львович приторговывает рекомендациями к Вайсману. Вайсман был только для нужных человечков.
Итак, от Ефремова поступила радужная характеристика с направлением в подмосковный научный городок, глубоко за Лианозовым и уж тем более МИФИ. В принципе, москвичам предоставлялась общага на срок командировки, плюс неплохие суточные и дешевая плата за комнату. Всего свободных в Третьей лаборатории и общаге соответственно оказалось 4 места, с разнорядкой на 2 девушек и 2 парней для местного ИВЦ. Они вчетвером и толпились в холле Научного Центра, где все и перезнакомились: Виолетта, дипломница, Катёнок, аспирантка, аспирант Гера и еще Игорь Головкин, весьма одаренный студент Плехановки, факультета Информационных технологий.
Еще только увидев провожатого, молодые люди засомневались в психической вменяемости сотрудников НЦПМ. Им навстречу выкатился низкорослый мужик в порваном и замусоленном халате, только давным-давно бывшем белым. Полаявшись на присутствующих, он записал из в Третью лабораторию и вовел на экскурсию. Показав стерильный цех, в преддверии коего обелохалаченных пришельцев обдувало из вентилятора, снимая с их униформы последние пылинки, Рвач (как окрестил его для себя Гера, только потом он узнал, что Рваного зовут Андреем Балашовым) повел их в свой кабинет, где долго-долго измывался над присутствующими, задавая им переводить аглицкие тексты на узкопрофессиональные темы и писать короткие программыне модули на ассемблере.
Потом их ждала экзекуция у завлаба Трешки - Дианы Андреевны Яковлевой, распределявшей стажеров по научным руководителям.
Вечером их расселили по комнатам. Притом что каждый этаж был приписан к конкретному подразделению и вход-выход в него осуществлялся строго по пропускам. Видимо, такая секретность была необходима, дабы минимизировать конакты научной молодежи между собой и свести на нет возможность утечки информации. В общем, Головкин и компания были готовы к такому повороту событий, а вот свободолюбивого Близнеца Герку подобная замкнутость вывела из себя. Благо что в каждой четырехместной каморке стояла пара компов, подключенных к хаявному Интернету. Хитрые файрволы и прочая программно-технологическая белиберда запрещали доступ к сайтам и соответственно почтовым ящикам других подразделений, но четвертая лаборатория нашла лазейку через дыры в программировании и изящно пролазила к Катёнку и Виолетте, поселившимся за стеной у Геры и Игоря. Иногда Герман приоткрывал перед подругами дверцу в Ассамблеум №702, и они вчетвером встречались с Андрюхой и Шуриком из Квадриги (Четвертой лаборатории). Дружную компанию, втихую квасившую в Ассамблеуме по ночам, два раза за полтора месяца Геркиной командировки нарушал дядя Леша, у которого унитаз дома и унитаз в квартире Лиди Кошель был подключен к Интернету. Как начальство проглядело такую лазейку, по сей день оставалось загадкой.
Даже подлая подколодная змея Диана Яковлева, их завлаб ничего не разузнала про Ассамблеум, хотя над ней за глаза ржали все "трешники". Больше всего Гера боялся, что Страшная Баба проболтается заместительнице Яковлевой - некоей Красноженовой, под началом у который стажеры Гера и Баба и писали диссера. За подругу Страшной Бабы, неразговорчивую Дуэнью, Соболевский не мог поручиться вообще, ибо лично не был с ней знаком - и она тоже была диссертанткой Красноженовой.
Сначала Красноженова производила впечатление хорошей научной руководительницы, но потом отбилась от рук. Гера принял решение пожаловаться Ваньке. Однако телефона его не знал, а тот, то бишь Ванька, вообще был с компьютером на Вы (единственная область пробелов в знаниях ходячей энциклопедии), не говоря уже об Интернете. Пришлось действовать через мать, которая просто-напросто смоталась к Ефремову на работу, понадеявшись, а вдруг Германа переведут к Вайсману. Ванька же посоветовал Герману не покидать Красноженову, а тихо домотать срок и предложить кочевряжистой тетке взятку. Красноженова же от денег отказалась и продолжала мудохать диссертантов своими увертками. К тому же Ефремов надбавил лишние две недели мытарств у Красноженовой. Получив привет от любимого товарища, Гера приободрился, к тому же замаячила перспектива перевода не в столь засекреченную Копейку (Первую лабораторию).

2

Однако не это привело к трещине отношений Алексея Михайловича и Геры Соболевсокго. Коварная судьба поджидала Геру в цеху, где на входе в чистилище прихожан обдувало ветром. Бригадир метрологов Валерия Перевезенцева с томными очами кенгуру, еще более расширявшихся от темогового режима измерений. И Герману следовало бы обратить внимание на нехарактерное имя для девушки, ибо все оказалось гораздо плачевнее. Геру, и без того слабенького на передок, отчаянно потянуло к молодой метрологине. Да и она была не против. Каждый раз в компьютере у Перевезенцевой находилась незначительная неполадка, устранить которую, однако, она самостоятельно не могла. Устранив неполадку дуэтом, любвники запирались в темовой комнате и неистово любили друг друга по пять раз на день под черным бархатным пологом, накинутым на дверь. Производительность цеха метрологии резко падала. Яковлева потихоньку зверела и начинала давить на коменданта общаги и Красноженову.

Гера, нахлебавшись за день и радостей и горестей, попросту ходил датый по вечерам и Ассамблеум вовсе забросил, не замечая того, что Катёнок уже крутит роман с троими - Шуриком и Андрюхой из Квадриги и Игорем Головкиным из его комнаты. С дядей Лешей он еще перезванивался, но мыслишки его были совсем далеко.

И вот тут-то бы ему припомнить застарелую историю от 2002-2003 года. Новые хлопоты постепенно выбили из головы и былую любовь к олимпийской чемпионке, легконой легкоатлетке Лидии Кошель, ушедшей на заслуженный отдых после Олмипиады-80, но старая любовь была забыта с приходом новой. Параллельно балконным похождениям, Герман будет еще названивал гражданке Кошель и напрашивался на приглашение. Лидия Николаевна ытерпеливо и снисходительно отностилась к его звонкам, отчасти кокетничала, учуяв немую влюбленность в его голосе, так похожую на кавалеров ее юности. В общем, осторожно крутила динаму, подогревая интерес к себе. Про это знала подруга Лидии Николаевны и была очень недовольна этим (ну, она Лиду знает 40 лет, всегда умирала от зависти), пыталась восстанавливать моральную справедливость, поучала знывающую лидину дочку Лялей, исподтишка заглядывавшуюся на перспективного любовника, а также всех и вся... в общем, та еще змея.

А история Лидии Кошель была такова: в хвостатое и шерстнатое кенгуртаврское чудовище, с человеческим корпусом до талии, а ниже - кенгуриной задницей, сумкой, ногами и хвостом, превратила ее родная бабка, стерва та еще. Кстати, эта бабка Хеся наслала порчу на своего мужа Бориса Эмильевича. Ну, думала, что он с любовницей - а он в зоопарк ходил в грустном одиночестве.. Уловив магический сигнал, взбесилась самочка кенгуру и укусила дядьку за ногу. В общем, Борис Эмильевич в одночасье стал мутантом (раз и навсегда), а потом в его роду стали рождаться только девочки, с которыми стали происходить вот такие превращения, причем ежели она вступит в любовную связь до смерти матери. От рождения девочка пока что остается человеком, но в случае утраты девственности начнет превращаться в "кентавра". А мать - обратно в полноценного человека.

Лидия Николаевна Кошель (р. 1937) - та самая старушка, к которой лазает безнадежный воздыхатель. В прошом - прославленная спортсменка, прыгунья в длину. Жертва семейного заклятия - ниже пояса она, простите, сумчатое. Вот-вот, типа кентавра. Такая она и выступала на советской спортивной арене. Ведунья, общается с магическими существами. Живет на последнем этаже в высотке, с безумствующим лифтом и неудобными лестницами. Зимой не вылазит из дому (ну, дорожная соль в лапы попадает)... разве что на помеле может полетать с подругой. Деликатная, добрая и ласковая. Родилась в Ленинграде, но с выходом на спортивную арену переехала в центр Москвы.
Эмилия - мать Лидии, дочь Хеси и уже заколдованного отца родилась обыкновенной девочкой ( р. ~~1910), выучилась на балерину, танцевала в Кировском театре, долго девствовала, потом внезапно выскочила замуж. Начало любовной жизни спровоцировало у Эмилии плавное "окенгурение" (ноги покрывались мехом, искривлялись, отрастал хвост и складка на животе). Впрочем, она успела родить дочь еще до того, как метаморфоза закончилась, так что проблем в роддоме у нее не было. Муж Эмилии недоумевал, глядя на своего тестя, шокировался женой. Брак держался исключительно на приворотной ворожбе Эмилии, но муж все равно не выдержал и сбежал ко всем чертям исполнять интернациональный долг в Испании. Может быть, Генералиссимус СССР сгинтуь помог Любил он дивные пляски Эмилии Ораниенбаум, и позволял ей существовать на виду у советской публики точно так же, как смотрел свозь пальцы на христианские сумасбродства взбалмошной пианистки Марины Юдиной.
...Потом началась Отечественная война, блокада Ленинграда. Эмилию едва не сожрал какой-то голодный доходяга, позарившись на ее "животную" половинку. Так они и бегали вдвоем - мужик с топором и опухшая от истощения балерина, спотыкаясь и поскальзываясь по льдам Ладожского озера. Хорошо, что хватило сил лягнуть доходягу. Мужик убился, треснувшись головой об лед.

Гера воспевал на форуме красоту Лидии и ее приключения в молодые годы, Нина песочила его за то, что собеседник якобы не уважает Лидию Николаевну, а только смакует "кулбничные" подробности, а также претендовала на святую миссию снятии заклятья с семейства Кошель. Катюша носилась по форуму и пыталась гасить конфликты Геры и Нины. В период геркиной влюбленности в мохнатую Лидию, под носом у Соболевского то и дело вмешивался Алексей Михайлович, простой и добрый сантехник и отчасти философ, любящий хорошо попиздеть. Дядя Леша ходил к Лидии еще наверное, со времен "Бюро добрых услуг", у них уже были вполне сложившиеся взаимоотношения - друг семьи и т.д. Он вполне мог свести Германа с Лидией, но попутно вправлял воспаленное воображение молодого интеллектуала в жизненное русло. Мол, зачем тебе воображаема старуха (у которой все в прошлом), у тебя есть вполне нормальная человеческая девушка Катюша, с ней и живи.

3

Как знать, ежли бы не появления дяди Леши в Ассамблеуме, никакого бы развала отношений и не произошло, однако Валерия Перевезенцева оказалась незнакомой Герману визуально Лялей Кошель, честно вышедшей замуж за совсем уж безвестного Перевезенцева по истечение 40 дней со смерти матери. Заклятье пало, но отношения с мужем у бедной Ляли не клеились, и они также бездарно разбежались, как хотела бы разбежаться с мужем лялина прабабка Хеся. Добрый сантехник Алексей Михайлович, оказалось, был отцом Ляли, о чем узнал на похоронах своей мохноногой возлюбленной. Утеряв любимую, он не хотел верить в распад брака его дочери, и спустил всех собак на Соболевского, уличенного в прелюбодеянии с его формально замужней дочерью.
Герману вменялось в вину его шаткое общественное положение, ненаписанная диссертация и потеря работы в ИВЦ ради достижения научного звания.
Герману ставилось на вид его преступление и вмееяось в обязанность жениться на Ляле Перевезенцевой-Кошель после ее окончательного развода с мужем.
Соболевскому не больно-то и хотелось этого делать, но дружба была утеряна и напоследок дядя Леша, вроде бы не умевший колдовать, припечатал Геру добрым и взвешенным проклятием Сантехника:
- Все, дружок, пока работу приличную не найдешь, ко мне и Ляльке можешь не соваться. Когда сможешь ее обеспечивать, вот тогда и поговрим. Наверное.

К О Н Е Ц.

0

3

Да, непростая история. Некоторый аромат юмора Лема и Стругацких. Мне вообщем-то понравилось, но надо разбирать подробно. Если хотите, пишите мне на эл/почту - мы не так давно объединились со знакомыми в ЛитФонд, а раньше долгое время рецензировали тексты молодых авторов в Литинституте имени Горького. Можем посмотреть, что-то посоветуем, опытные же люди.

0


Вы здесь » Форум начинающих писателей » Малая проза » Мохнатая Лидия