За Старыми тропами

«Говорят, что за Старыми тропами, в самом сердце Серых пустошей течет река, которая никогда не высыхает. Воды ее темны и непригодны для питья, а берега усыпаны яркими цветами, какие нигде более не встретить. Извивающейся черной змеей тянется она среди каменистых холмов. Местные верят, что над пустошами тяготеет проклятье и в большинстве своем сторонятся их. Но находятся и такие, кто ничего не принимает на веру и самые безрассудные из них отваживаются порой на то, чего их предостерегали не делать: ведомые порывами неуемной юности, любопытством, жаждущие признания или легкой наживы, они уходят глубокой ночью, никому не сказав ни слова и никогда более не возвращаются. И только дезертиры и невольники, бегущие через Покинутые земли, рассказывают временами о россыпях дивных цветов, раскрывшихся на голом камне, среди обветренных костей: бледные стебли покачиваются на ветру под самым небом, протянув к блеклому солнцу кроваво-красные лепестки…»
…
Зиг спрятал золото под тяжелым камнем, на склоне холма, пока Толстый Товард караулил лошадей. Никто его не видел. Но человеку нужно спать. И Зиг ждал – упорно, настойчиво, когда Товард наконец уснет, когда холод укроет ему глаза, как плащом. Если все выйдет, как задумано, Зигу более не придется пялится на его трясущиеся подбородки.
Зиг дрожал от страха, лежа у дымящегося костра: ему уж точно перережут глотку, если поймают. Кто за него заступится? Лорд Олух? Когда убивали Громилу, он не сказал ни слова. А Громила был огромный – не меньше семи футов ростом, с могучей спиной и длинными руками, покрытыми жесткой щетиной. Все его боялись. Громила не хотел отдавать своего коня. Он сказал: «Так не пойдет!» - его стащили на землю и вспороли ему горло от уха до уха.
Зиг таращил на них глаза, как баран. Прежде он видел лишь, как режут свиней, - он и сам их резал не раз, - вот только, как убивают человека, ему довелось наблюдать впервые. Будь у него ума побольше, он сообразил бы, что, пока все заняты дракой, никто не хватится лошадей: жеребец Громилы сам подошел к нему – перепуганный, с дикими глазами – он подошел, потому что Зиг кормил его овсом, поил из ручья и ласково гладил ему спину. Зигу только и стоило, что залезть в седло, стукнуть каблуками и оставить позади лишь пыльный след. И пусть ищут его. Пусть ищут! Но Зиг стоял, разинув рот, как болван: вид крови ошарашил его – она лилась и лилась, не переставая, пока Громила дергался и темный ручеек бился из разодранного горла. Потом сэр Болтун вытер о штаны перепачканные руки и с ухмылкой бросил Зигу веревки.
«Ну, чего ждешь, дурень? Когда лето кончится?..»
Зиг ни разу в жизни не чувствовал себя глупее, чем когда связывал покойника по рукам и ногам. Сэр Болтун отдал ему зеленый плащ Громилы, на котором темнели пятна, и никто не хотел брать его себе. Сэр Болтун сказал, что Громила очень любил свой плащ. Он сказал, что, если его не связать, то
Громила непременно встанет и свернет Зигу шею.
Зиг только на следующий день понял, что над ним снова посмеялись.
«Ну ничего», - думал он, силясь унять дрожь. Скоро настанет его черед хохотать. Он будет надрывать живот, вспоминая их тупые рожи. Прежде они оставляли его в дураках, его черед возвратить долги. Пусть теперь сами возятся со Стариком: выслушивают его непрекращающееся нытье. Зиг уже нахлебался. Он бы и сломанного медяка не отдал за его жизнь.
«Ты болван, Зиг, - не раз говорил ему Старик. – Ума у тебя, как у перепелки. Так что молчи и делай, что велят...»
Но теперь ублюдок мог только скулить – он и скулил все время, не переставая, как побитая сука, с тех самых пор, как ему раскрыли брюхо. Прошлой ночью, когда вопли Старика разбудили его в очередной раз, Зиг так разозлился, что хотел его придушить. Он и придушил бы, вот только лорд Олух сидел рядом, вытирал тряпкой бледный лоб умирающего и спрашивал без конца, как он может облегчить его страдания. Зиг знал один способ, включавший в себя нож.
На Старика Зигу было плевать, как и на сэра Болтуна, как и на Толстого Товарда, как и на сэра Ольвика: все они относились к нему, как к скотине – хуже, чем к скотине, за исключением разве что лорда Олуха. Но он презирал Зига: глядел на него, как на вошь – даже стоять рядом брезговал. А ведь Зиг предупреждал его. Он всех их предупреждал! Но ему, как обычно, сказали заткнуться: они думали, что знают лучше. И теперь Зигу приходилось идти пешком, и все они передрались. И теперь Громила лежит с перерезанной глоткой, а Старик стонет, как монашка под настоятелем, и синие змеи тянутся из его живота, словно живые.
Кобыла Зига была тощей, медленной и слепой на один глаз и все время сходила с дороги. Но ехать на ней было куда лучше, чем волочить ноги. Зиг изодрал их в кровь, пока они плелись от Молчаливых сестер, поднимавшихся над деревьями на добрую сотню футов. Сэр Олух сказал с осуждением, что горные племена оставляют в башнях своих покойников на съедение стервятникам и воронам. Зиг так и не увидел ни одного: ни одной птицы, ни одного зверя, ни одной живой души – только кости: кости в башнях, кости под ними, кости в ручьях и расселинах скал. Со всех сторон их окружал Запретный лес, древний и дремучий. Потрепанные огнедрева всю ночь напролет трещали ветвями над их головами. Промозглый ветер прошибал насквозь и вареную кожу, и шерсть, и плоть.
Лошадиные лорды гнали их до Старых троп, но дальше не сунулись. И им не следовало. Но что толку спорить со Стариком? Ублюдок решил испытать свои шансы. Зиг своего согласия не давал, но его никто и не спрашивал. Зига никто никогда ни о чем не спрашивал. Всю жизнь ему твердили, что он – болван, дурень, и должен помалкивать. Еще Зигу говорили порою, что он – вор, и колотили в кровь. Но Зиг не был вором. Он никогда не крал ничего дороже копченого окорока с кухни замка. Что еще ему было делать? Пухнуть с голоду? Старик даже своих псов кормил лучше, чем его. Легко осуждать того, кто крадет, когда брюхо набито доверху.
Зиг лишь брал то, что причиталось ему за службу – порою, без спроса. Он и сейчас никого не грабил – лишь забрал, что было по праву его. Сколько себя помнил, Зиг таскался за высокородным ублюдком, оскорблявшим его на каждом шагу, смотрел за его собаками, горбатился в его конюшнях, менял ему постель и носил еду... порою Зиг в нее плевал, но Старик поймал его один только раз и избил так, что Зиг неделю мочился кровью. Но он не бросил привычки – лишь стал осторожнее.
Жаль, что Зиг не увидит, как Старик сдохнет и как черви сожрут его глаза. К тому времени он будет далеко – с его золотом в кармане... Своим золотом! Которое он заслужил! Найдет корабль в Копьях. Довольно с него жить на псарне, как собаке. С такими деньгами он найдет место получше: купит много земли, заведет скотину, и девки сами будут прыгать ему на член. Прежде они ворочали носы, но теперь не посмеют. Теперь они будут печь ему хлеб, петь песни и задирать юбки по пять раз на дню. Может, Зиг и не вышел рожей, зато теперь он очень богат, а девки любят богатых. Красавчик так ему и сказал: «Золото твое. Ты его заслужил».
Он единственный понимал Зига.
Не так давно Красавчик напугал его до беспамятства, незаметно подкравшись со спины. Он хватил Зига за шиворот и поднял над землей, будто зайца, которого поймали за уши. Они разговорились. Красавчик оказался неплохим малым, хоть и больно грозным с виду. Он и подсказал Зигу, как выудить золото у Старика из-под носа, чтобы никто ничего не заподозрил. Зиг вернул кошель на место, набитый речными камнями. Красавчик его расхваливал – прежде Зиг едва ли слышал от кого-либо доброе слово.
«Это ты здорово придумал, - сказал Красавчик, взвесив мешок у Зига над головой. – Ты среди нас, как видно, самый смышленый...»
Красавчик не стал возражать, когда Зиг сказал, что сам присмотрит за деньгами. Он лишь предупредил, чтобы Зиг лишний раз не заглядывал внутрь, потому что золото очень быстро улетучивается, когда на него смотрят: его потому и запирают в сундуке. Отец Красавчика когда-то был очень богатым, но он так любил глядеть на свои сокровища, что в конце концов от них ничего не осталось.
Зиг знал, что Красавчик не врет, потому что мешок стал легче. Он очень сильно расстроился: раньше золота было много. Его хватило бы им обоим. Но теперь Зиг не был так уверен: он хотел собственную землю, скотину и девок – много девок – чтоб они пели ему песни, пекли хлеб, и чтобы Зиг разламывал его еще горячим.
Огорчало Зига еще то, что он не увидит, как Старик отдаст концы. Зиг хотел посмотреть. Хотел пнуть ногой его окоченевший труп. Пнуть живого он не решался, потому что лорд Олух всегда был рядом с отцом. Он то и дело глядел на Зига с немым подозрением – глядел, как на дурака – со смесью жалости и презрения, хоть и пытался не показывать свои чувства. Зиг не будет по нему скучать.
Лишь бы треклятый ворон никого не разбудил: ума у птицы еще меньше, чем у ее хозяина. Зиг однажды взялся объяснять мальчишке, как правильно расчесывать гриву, но малец лишь хлопал своими водянистыми глазками, готовый расплакаться в любую минуту – будто рыба, из которой вынимают потроха. Зиг и вовсе думал, что мальчишка – слабый на голову, пока не услышал, как они с Громилой щебечут, будто утренние пташки. Уж после Зиг глядел за ними в оба глаза. Кто знает, о чем они шелестят? Язык у горцев грубый и непонятный – слова трещат, будто мокрые ветки, брошенные в жаркий очаг. Старик взял с собою Громилу и его сопляка, чтобы они показывали ему Старые тропы. Лес так и не забрал их за долгие века: мощенные камнем дороги тянулись среди деревьев, будто шрамы в густых волосах. Громила должен был провести их через Серые пустоши, но потребовал деньги, не проделав и половины пути.
«Поднимаются черные ветра», - говорил он, то и дело озираясь на грозовые валы у самого края Запретного леса.
Зиг мог бы лучше сказать, о чем болтал Громила, если бы Старик не отослал его стирать свое исподнее. Они долго спорили, стоя у ручья – все громче и громче, пока не принялись верещать, будто резаные козы. Громила требовал половину обещанного.
Старик не раз называл его болваном, но ума у Зига хватило, чтобы держаться подальше, когда Громила схватился за сталь. Зигу хотелось пнуть Старика ногой, - да как следует, - и заорать в его поганое лицо: «Ну и кто теперь болван? А? Кто теперь болван?..»
Ублюдок его и слушать не стал, когда Зиг взялся объяснять ему, что не стоит без причины тревожить Вороньего короля. Он рассказал Старику о Королях Лета, которые нежились в своих замках, пока их не смели одного за другим. У Зига, быть может, и не выходило так складно, как у его сестрицы. Может быть даже, Зиг добавил от себя кое-что тут и там; он подумал, что будет куда интереснее, если даровать Вороньему королю пару черных крыльев – и он бы вылетел птицей в открытое оконце, когда его придут убивать. Но оплеухи, которой его наградили, Зиг никак не заслужил.
«Что ты бормочешь себе под нос, дурень?! – заорал Старик, огрев его по затылку. – Жизни меня вздумал учить?!..»
Уж после такого все слова в бедной головушке Зига окончательно перемешались. Его сестрица обращалась с ними куда ловчее – со словами.
«Сундуки его ломились от сокровищ, - рассказывала она. – Женщины любили его щедрую руку. Но шли годы, и ни одна из них так и не смогла подарить ему сына. И в сердце короля забралась тоска: ни вино, ни улыбки красавиц более не радовали его.
Однажды, на охоте, король погнался за белым оленем и заплутал в глубине Запретного леса. Под кроною Священного древа он встретил девушку – прекрасную, будто лето. Кожа ее была белее снега; а поцелуи – холодны, будто лед. Она сказала королю, что подарит ему то, чего он желает более всего.
Они возлегли на голой земле в корнях огненного дерева.
Но король не знал, что она была матерью теней. И она выпила из него всю душу – глоток за глотком…»
Сестрица Зига говорила, что Вороний король правил много лет, пока Великий Ювик не пронзил его черное сердце огненным копьем, а Молчаливый замок не сровняли с землей, чтобы никто более не мог в нем поселиться. Но ведь замок вполне можно отстроить заново. Разве не так? Можно даже построить два и назвать их сестрами. Уж Зиг хорошо понимал, что не стоит лишний раз тревожить голодных теней. Нет-нет – не стоит!..
Сестрица его была до того странной, что прочие дети не желали с нею водиться: все твердила то о птицах, то о богах, то закатном крае тьмы и пламени, что мерещился ей во снах. Порою, мальчишкой, Зиг забирался в ее постель и слушал ее бесконечные истории.
«Старший Брат взял себе рассветные земли, - говорила она, - чтобы под его пристальным взором солнце восходило в положенный час. Средний получил равнины, что последними озарялись светом, чтобы жестокие народы не чинили друг другу обиды в темноте. Младший долго глядел на холодные пустоши, где скитались голодные тени, но мудрость шепнула ему: «Братья твои сильнее тебя: если они не пожелали взваливать бремя на свои плечи, то и тебе не стоит». Младший выбрал плодородные берега Божьей руки, чтобы люди возделывали их и возводили ему храмы.
Братья много веков правили вместе – в мире и согласии друг с другом. Но ненасытные тени то и дело выходили из темных озер, раз за разом опустошая их владения. И Младший сказал: «Нам нужен Тот, кто будет царствовать над холодными водами, где гуляет Ночь. И, чтобы не пасть перед ее чарами, Он должен быть лучшим из нас: пусть каждый отдаст Ему то, чем дорожит более всего».
Три дня они лепили Его из белой глины. Старший даровал Ему свои странные глаза, чтобы Он видел все – и даже то, что скрыто. Средний возложил в Его ладони свое тяжелое сердце, чтобы Он не мог поднять руки против беззащитного. Младший отдал Ему свою безграничную мудрость, чтобы Он был способен отличить добрый поступок от дурного.
Однако Тот, Что Был Лучшим Из Них, отбросил обман и ложь, которой смертные утешают друг друга, и увидел мир без прикрас – увидел, что нет в нем ни истинного добра, ни истинной справедливости; что сильный топчет слабого, а обреченные в отчаянии взывают к своим надменным богам, которым нет до них дела; и смерть шагает от одной двери к другой, и входит, не спрашивая дозволения. И бремя жизни сделалось для Него невыносимым. И мудрость сама подняла Его руки, и Он разорвал собственное горло, и рухнул замертво, и дары их сгинули вместе с ним.
Братья вернулись в свои опустошенные владения и заперлись в неприступных крепостях, где не было слышно криков. С тех пор так они и правят вместе: Слепой, Безумный и Безжалостный…»
Сестрица говорила, что у них двоих никого и нет, кроме друг друга. Вот только первый заезжий рыцарь забрал ее с собою, как только она расцвела. С тех пор Зиг ее и не видал. На самом деле ей дела до него не было вовсе!
Зиг вспоминал ее бледные локоны, стоило ему только увидеть проклятую птицу. Уши его мигом начинали гореть. Потому Зиг и сказал Красавчику не брать мальчишку с собой: они и без него найдут дорогу до Копий. Красавчик наверняка и сам отыщет путь. Зиг бы нисколько не удивился, если бы тот расправил крылья и вспорхнул на ветку: Красавчик носил черный плащ из бараньей шерсти, черные перчатки мехом наружу и черный камзол. Сэр Болтун лишился передних зубов, когда посмеялся над его мрачным нарядом.
Зиг и сам хотел родиться таким: ловким и статным, с копною вьющихся темных волос; и чтобы плечи у него были, какие не обхватишь. Вот уж тогда никто не посмел бы его обижать. Красавицы сами бы садились ему на колени. Сэр Болтун бы мигом повис под висельным деревом, если б посмел сказать ему одно дурное слово – или, по крайней мере, лишился последних зубов: они у него и без того все желтые и больные, потому что сэр Болтун скрипит ими во сне, будто зерно крошит мельничными камнями. Порою, глядя на его наглую ухмылку, Зиг представлял себе, как они разлетаются в стороны от удара его сапога.
Сэр Болтун будто понял, о чем он думал: пнул его до того сильно, что Зиг и сам чуть не завыл еще громче Старика.
- Слышишь? – спросил рыцарь, оглянувшись на сумрачный лес. – Слышишь, как поют?
- Соловьи, кажется, - ответил Зиг, потирая спину.
Он и вовсе не хотел ничего отвечать, но сэру Болтуну лучше не перечить.
Ему сделалось немного спокойнее от того, что вернулись птицы. Тишина, окутывавшая их прежде, была слишком уж пустой.
- Что ты будешь делать, когда твои соловьи выскочат из-за деревьев и раскроят топором твою маленькую тупую голову?
- Птицы не носят топоров...
- Так это – не обычные птицы. А волшебные!
Зиг так и захлопал глазами.
- Волшебные?
- Да! – сэр Болтун придвинулся так близко, что Зиг чувствовал его кислое дыхание. – Они поют соловьями, носят топоры – и яйца у них висят до самых колен…
Зиг такого и представить не мог. Он знал, что праведник превращается в белого ворона, когда умирает. Сестрица ему немало рассказывала о них – о воронах. О птицах. Но о таких, что размахивают топорами, слышать ему не приходилось.
- Они идут за нами от самых Молчаливых сестер, - говорил рыцарь. – Как видно, оскорбились, что мы сунулись в их тихие башенки…
- Будь у меня крылья, - сказал Зиг. – Я бы и не ходил вовсе…
Он взялся показывать сэру Болтуну, как правильно разжигать костер. Вот только, сколько бы он ни старался, ничего у него не выходило. В конце концов Зиг швырнул поганое огниво на землю и затоптал глубоко в грязь.
Крик рассек тишину Запретного леса, будто нож: «Вор!..»
Зиг замер, раскусив губу до крови.
Ворон сидел на ветке над его головою и глядел на Зига маленькими красными глазками.
«Вор! – без конца повторяла птица. – Вор! Вор! Вор!..»
Пьяный священник, живший в маленькой башенке Первой Твердыне, твердил ему всякий раз, стоило Зигу без спроса пробраться на кухню, что боги все видят: они видели, как он вытянул кошель у Старика из-под носа и вернул на место, набитый речными камнями.
Сэр Болтун дал ему размашистого пинка и спросил, что Зиг снова утащил.
- Я... я…
- Ты-ты, ушлый дурень…
- Не иначе, - расхохотался Красавчик, нависнув над рыцарем волосатой горой, - как украл у старой кобылы ее невинность!..
Красные подбородки Толстого Товарда колыхались, будто волны в ветренный день, пока тот гоготал.
- Я уж думал, с чего он так около нее вертится! – не унимался толстяк. – А оно вон что!..
Смех Красавчика гремел за его спиною, пока Зиг шагал прочь. Он свернулся на голой земле, около костра Старика, и тихонько захныкал. Но сэр Болтун не желал оставить его в покое: толкал и пихал ногами, пока Зиг не завалился головою в кострище.
- Чего тебе еще?! – закричал Зиг, вскочив на ноги.
- Принести воды Старику: не видишь разве, что его мучает жажда? Может, он напьется и наконец подохнет...
Зига уговаривать не пришлось. Он побежал к ручью вприпрыжку, когда солнце еще стояло высоко, проглядывая порою в серебряных ветвях.
Он очень сильно расстроился, вспомнив, что и Красавчик тоже его предал.
«А зачем мне делиться? – подумал Зиг, наполняя меха. – Я обхаживал Старика. Я носил ему еду. Я смотрел за его собаками! Это меня он колотил! Красавчик смеялся надо мной! Зачем мне делиться с ним – моим золотом?..»
Прежде все дурили Зига – теперь он всех обдурит. Когда Толстый Товард уснет, Зиг прокрадется к своему тайнику, вскачет на жеребца Громилы и оставит всех позади: и Старика, и сэра Ольвика, и лорда Олуха, и сэра Болтуна, и Красавчика, и Толстого Товарда. Все они смеялись над ним, теперь он посмеется над ними. Лошади у них всего две, но на старой кляче никто за ним не угонится. У Зига будет все, что он хотел, и даже больше. Он ни по кому не будет скучать – разве что по Красавчику. Зиг, быть может, выпьет за него перед тем, как полезет на девку.
Он услышал за спиною тихий всплеск и обернулся: за большим камнем, среди ивовых корней, шевельнулась мокрая тень. У нее недоставало одного глаза. Потому она и не замечала его. Зиг подкрался – бесшумный, будто туман над могилами, и набросил на нее тяжелый плащ – вернее, лишь половину плаща: Громила был огромный, а Зиг – нет. Плащ он давно разрезал надвое, чтоб не путался под ногами, но тот все равно оказался слишком тяжелым.
Зиг хотел, чтобы птица ходила за ним следом и принималась каркать всякий раз, когда наставало время кормежки. Зиг смотрел бы за ней не хуже мальчишки, пусть ворон и был далеко не так красив, как тот, что сидел на плече сопляка; и перья сыпались из него, как из распоротой подушки.
Зиг раз за разом выпрямлял пальцами тонкую шейку, вот только мокрая головка снова и снова опадала на облезлую грудь. В конце концов он так разозлился, что заставил ее вертеться, как колесо у телеги. Зиг уже приготовился швырнуть птицу обратно в ручей, когда ворон дернулся в его руке, моргнул и разодрал Зигу палец до самого ногтя. Бледные корни вывалились из клюва комком вздувшихся вен. Ворон прыгал по земле, хлопая ободранными крыльями, тянул за собою розовую ношу, и то ли гаркал, то ли скулил – до того громко и жутко, что Зиг и сам с воем бросился прочь.
Зиг бежал, придерживая рукою штаны. Он дважды упал и исцарапал лицо о ветки. Он бежал так быстро, что начал переживать, что растеряет последние остатки ума, и долго не останавливался, хоть и боялся сделаться совершенным дураком.
Прежде Зиг не уходил так далеко: темная чаща пугала его. Зиг и не помнил прежде, чтобы лес наводил на него такой страх. Он понял, что заплутал, лишь когда висельные деревья обступили его плотным кольцом. Зиг сел на камне у самого высокого ствола и начал тихонько всхлипывать. Он рыдал в три ручья, когда услышал, как Старик верещит вдали – Зиг и представить не мог, что будет так рад услышать его мерзкий голос.
Зиг напугал сэра Болтуна до полусмерти, когда с криком выпрыгнул из-за деревьев. Никому и дела не было до того, что он потерял половину плаща и чужие меха.
- Проклятые боги! – рыцарь отшатнулся от него, как от белой хвори.
- Они и правда волшебные!..
- Ты зачем так орал?!..
- Волшебные! Только висят у них не яйца, а цветы! Да-а!..
- Ты от соловьев удирал?!..
- Волшебные!..
- А-а-а! – сэр Болтун замахнулся на него клинком. – А-А-А!!!..
Зиг так и подпрыгнул на месте. Он закрылся руками, но рыцарь опрокинул его на землю ударом сапога.
- Проклятый дурень! Заткнись, наконец! Чуть душа не выскочила!..
Красавчик поднял его за шиворот, отряхнул и сказал, чтобы Зиг не обижался на его шутки: все это – понарошку и на самом деле они – большие друзья. Он даже хлопнул Зига по плечу своей огромной ручищей, как будто бы по-приятельски. Но Зиг все равно решил, что оставит его с носом. Ему подумалось даже, что у Старика еще что-нибудь припрятано.
Зиг исподтишка поглядывал на ублюдка, лишь для вида притворяясь, будто решил подбросить дров в его костер. Зиг нарочно наломал зеленых веток, чтобы они едко дымили.
Старик сидел под деревом, не шевелясь, огромный – будто медведь на его одеждах. Седые клоки торчали из его ушей и носа белой шерстью. Сэр Болтун называл их «лобковые волосы». Старик наконец заткнулся: как видно, лорд Олух снова напоил его своим отваром.
- Самое время заплатить нам за службу, - говорил Толстый Товард недовольно. – Мои люди проливали за вас кровь…
- Вы получите все, - отвечал лорд Олух, - что вам обещано, когда мы будем в Чаячьем замке.
- Знаете, милорд: Чаячий замок – так далеко, а мы, как видите, здесь. Мои ребята проливали за вас кровь. Пора бы и заплатить.
- Принимаете меня за дурака?
- Нет, милорд, что вы! Вы – очень умны. Мы вас меж собой так и называем: лорд Умник, - Толстый Товард обернулся к сэру Болтуну, и оба они принялись хохотать. - Уж не знаю, как мне с вами говорить, лорд Умник, - Толстый Товард сплюнул у самых ног Старика. – Быть может, если я ковырну пальцами у него в животе, вы сделаетесь сговорчивее?..
Губы молодого лорда задрожали. «Лорд Олух» было далеко не самым худшим из его прозвищ.
- Вы получите, что было обещано, когда проводите меня в Чаячий замок, - на сей раз голос лорда Олуха прозвучал не столь уверенно.
- Снова вы заладили! Как же мы доберемся до вашего замка, если вы за последние дни и шагу не сделали? Вы и впрямь думаете, он к вам сам прискачет, если подождать? Старик и без вас сможет сдохнуть. Хотите, я сам перережу ему глотку? Не придется мучаться: это – милосердие!..
Когда лошадники сжалились над сэром Ольвиком, Толстый Товард тоже говорил о милосердии.
«Милосердные боги!» - воскликнул он, когда кобыла вышла к ним из темноты. Бока ее блестели от крови. Голова качалась под седлом на желтой бороде.
Сэр Ольвик был хилым и больным: охал всякий раз, забираясь в седло. Он вызвался сам, но лошадники его и слушать не стали – до того они были милостивыми.
Сэр Ботун говорил, что в головах у них – конские яблоки: кто-то сжег Рыбьи кости – вот они и взбесились. И попробуй объяснить им, что ты – ни при чем. Их не меньше трех дюжин было и все – злые, что битые собаки.
Удирали они от лошадников так, что загнали коней. Только лошадка Зига и сдюжила, потому что он и не бил ее вовсе и не поил холодной водицей. Если напоить кобылу из проруби, ей мигом конец настанет. С конями, как оказалось, та же беда.
«Я не доверю птице такую весть!» - кричал Старик, хотя птица ему ее и принесла, вернее – их: Красный лорд сбежал из столицы, королева-еретичка оказалась еще и шлюхой, а Его Высочество Рогоносец – совершенно выжил из ума и теперь им всем из-за него не будет покоя: он отдал Совет в руки проходимца и пустил грязную девку в свою постель. Они все на севере – немытые дикари: грязь с них так опадает, вместе с инеем, когда ударит мороз. Хайкаслы для того и спустились со своих обледенелых гор, чтобы ополоснуться в теплой водице – не иначе. Отплыли на юг с целой дюжиной кораблей. Снова о мире толковать будут, хотя Рыбьи кости и сожги лишь для того, чтобы лошадники начали вешать каждого встречного.
«Уж кто сделал это, сомневаться не приходится, - говорил Старик. – Тот, у кого нашлось огоньку…»
В Первой Твердыне у Зига был свой очаг, но ему и в голову не приходило палить деревни – со всеми людьми, что в них живут. Чтобы думать о таком, нужно быть куда умнее – рыцарские шпоры носить или лордовы тряпки – так сказал Старик, когда Зиг подавал им обед в великом чертоге.
«Уж мне до красных ублюдков дела еще меньше, чем до черных, - отвечал сэр Ольвик, раскалывая рукоятью ножа вареную баранью голову. – Резать друг друга возьмутся снова. Ну и что с того?..»
Теперь дела ему нет и вовсе, да и сам он – как баран. Без головы. Он и вовсе не желал скакать до Чаячьего замка: жаловался, что у него сидалище так опухло, что он едва ходить может. Все из-за водицы, которой его потчевали. Всю ночь не мог с трона слезть – думал, задохнется среди вони и мух – так из него хлестало. Невольно королем себя почувствовал: Харольда Великого, как говаривали, нашли с голой задницей. Все стучали: «Ваше Высочество! Ваше Высочество!..» И каждый клялся, что король ему ответил непременно – таким словцом, какое при детях вслух и не произнесешь. А его уж давно мухи облепили. Сунуться в нужник духу хватило лишь на четвертый день, когда того вовсю черви ели – до того боялись его. До того грозным был. Кое-кто его и сейчас величает Королем-Кровопийцей, а кое-кто и Королем Червей.
Лорд Олух тоже грозным сделался, как Толстый Товард показал ему нож. Зиг так разгорячился от его криков, что пнул Старика по животу – впрочем, куда слабее, чем собирался.
«Это за то, что называл меня болваном, - пробубнил Зиг. – А это, - он пнул сильнее, - за то, что избивал меня. А это...»
Он не сумел придумать, что сказать, и пнул со всей силы – до того крепко, что и сам чуть не упал. Старик не дернулся, не завыл. Прежде он выл все время – так, что голова шла кругом. Глаза ублюдка казались задернутыми дымкой… и не мигали.
- Лорд Олух! – закричал Зиг. – Старик, кажется, отдал концы! Ему выпустили кишки, и он выл! А теперь он твердый, как сухая ветка!..
Толстый Товард захохотал.
- Глядите, как ваш дурак вас уважает…
Лорд Олух взглянул на Зига со злостью в разномастных глазах.
- Следи за языком, дурень!
Зиг так разозлился, что едва не плюнул ему в лицо.
«Я не дурень, - чуть было не крикнул он. – Это ты – дурень. Твое золото теперь мое, а ты и не знаешь…»
Когда лорд Олух полез в сумку, Зиг поспешил убраться подальше. Он спустился к подножию холма, все еще слушая далекую брань, обошел камень дважды, присел на корточки и постучал по нему кулаком – три раза. Иначе ничего бы не вышло. Уж Зиг хорошо знал! Мешок успел покрыться инеем, когда Зиг вытянул его из колючек. Он сунул его – холодный – под брюхо, и побежал за Красавчиком, придерживая свою ношу свободной рукою.
Солнце давно скрылось за лесом. Дыхание курилось на морозе белым облаком. На полпути Зиг вспомнил, что хотел оставить Красавчика ни с чем, но решил, что все-таки нужно взять его с собою, хоть тот и смеялся над ним: они – большие друзья, как-никак, а друзья порою смеются друг над другом. Хвала богам, искать его не пришлось.
Багровый плащ Толстого Товарда лежал у кострища, под висельным деревом. Зиг вышел, когда они щебетали, будто утренние пташки. Красавчик распутывал стреноженную кобылу.
- Зачем он здесь? – спросил Зиг.
Красавчик скривился так, будто у него живот свело.
- Оставь его, - сказал Зиг. – Он нам не нужен…
- Оставь его! – захлопал крыльями ворон. – Оставь! Оставь!..
Зиг достал золото из-под одежды.
- Он с нами не идет. Он нам не друг! Пусть остается!..
Зиг схватил мальчишку за шиворот свободной рукой и дернул так, что затрещали тряпки.
- Ох!..
Зиг хватался руками за скорченные корни, пока горячая кровь заливала его лицо.
- Помалкивай, болван! Иначе я тебя прямо здесь и кончу…
Красавчик вцепился в его ладонь огромной рукою, но Зиг лягнул его не хуже кобылы, - промеж ног, - поднял мешок и бросился прочь. Мальчишка только и мог, что глазами хлопать.
Зиг едва ли что-либо видел перед собою от слез. Но золото осталось у него. Ублюдку оно не достанется: Красавчик предал его. Все предали его.
Ворон кричал за его спиной: «Вор! Вор! Вор!..»
«Вор! – вторил ему лорд Олух вдалеке. – Проклятый вор!..»
Крик лорда Олуха превратился в вопль – долгий и мучительный. Неужто Толстый Товард и ему выпустил кишки? Зиг закусил губу и побежал без оглядки. Он вымочил сапоги в холодной воде и упал, споткнувшись о что-то твердое и неподатливое. Зиг дернулся, но жесткие корни лишь еще крепче обвились вокруг его ноги.
«Я не хотел красть!» - захныкал Зиг, когда тень в замызганном камзоле вышла из-за деревьев – медлительно, будто усталый медведь. Грудь ее выгибалась колесом.
Зиг не должен быть красть: боги видели его. Он разрыдался и сказал, что Красавчик заставил его это сделать, что он не хотел. Он все отдаст. Он протянул мешок голодной тени.
«Оно здесь, - бормотал Зиг. – Я ничего не брал. Я возвращу все, что улетучилось. Я буду смотреть за вашей лошадью. Я буду носить вам еду и буду делать все, что скажете. Можете меня даже бить...»
Синие змеи влажно блестели, качаясь у самой земли. Зиг развязал бечевку, показывая содержимое, но в мешке лежали одни лишь камни.
«Я не хотел красть, - прорыдал он. – Я все отдам…»
Зиг зажмурился, стараясь не думать о руке, что вцепилась в его сапог, и о глазах Громилы. Затрещали веревки – Зиг рухнул коленями в воду. Обледенелые пальцы – жесткие, будто старые корни, коснулись его лица.
«Красавчик, ты – ублюдок! Ты обманул меня. Я тоже встану и приду за тобой. Я приду за тобой!..»

Отредактировано Графофил (03.09.2023 22:38:27)