Ночь и степь, и дым костра,
месяц круторогий.
Песни, пляски до утра,
утром путь-дорога.
От дождя не нужен зонт,
только степь да воля.
Я уйду за горизонт -
ищи ветра в поле…
В среде гаджо популярна легенда. Будто, когда распинали Христа, проходящие мимо цыгане украли гвоздь. За это, мол, Господь разрешил цыганам воровать. Смешно! Гаджо так привыкли видеть в ромах воров и бродяг, что со временем стали искренне верить своим же небылицам!
Разве цветы, реки, леса и звери, живущие в них, могут кому-то принадлежать? А птицы, степи и озера не созданы для всеобщего удовольствия? Разве кто-то может владеть единолично чем-то, что Бог подарил всем?! Гаджо считают, что такое возможно, а ромы не приемлют сражаться за что-то более материальное, чем честь племени и рода. Война противна их природе. Налицо кризис интересов. Мир велик. Зачем умирать за клочок земли, если дом это не место, а люди, сопровождающие тебя в пути?
Вольный народ верит, что Бог любит цыган больше остальных своих творений прежде всего за веселый нрав и талант. Любовь его безгранична, поэтому он не стал привязывать племена ромов к определенным клочкам земли, как другие народы, а подарил для жизни весь мир! С тех пор мы кочуем, чтобы сполна насладиться его бесценным даром. И эти истории я, как губка, впитываю с раннего-раннего детства. Поухаживайте за дамой, наполните бокал.
Говорят, я родилась в самую ненастную ночь самой холодной осени. Гроза раскалывала небо, из которого как из рваной раны хлестали потоки воды, не позволяя разжечь костер, отгоняющий от младенца злых духов. Ветер ревел и неиствовал, выл будто сотня голодных демонов почуявших теплую душу.
Но, говорят, мама кричала громче. Она много часов промучалась в просторном, специально построенном бендере. Все женщины табора, как и положено, помогали ей. Даже шувари, не отходившая ни на шаг от родильного ложа, казалась испуганной и бледной. Это была одна из тех ночей, когда створки преисподней приоткрываются под властью стихии и зло безнаказанно просачивается в мир, отравляя беззащитные души.
Все закончилось с рассветом. Небо, устав от бессонной ночи, устало хмурилось седыми тучами. Богу было угодно, чтобы я увидела свой первый рассвет в таборе в этот день. Но цена была слишком велика.
Старшие рассказывали, отец всю ночь просидел на пороге вардо, не сводя глаз с переполненного родильными муками шалаша. Три раза он выбегал под дождь, порываясь зайти в бендер. Три раза его останавливал гневный крик шувари.
Говорят, я почти не плакала, лишь поприветствовала новый мир коротким гневным кличем. Шувари, как положено, омыла меня соленой водой и вынесла на улицу.
Старшие стараются не вспоминать этот день. Я так и не смогла выудить подробности моей единственной и такой краткосрочной встречи с отцом. Даже внешность его осталась для меня загадкой. Наверняка, он был красив. Настоящий цыган, гибкий как лоза и звонкий, как гитарная струна. С глазами искрящимися задором. Впрочем, какой смысл думать об этом, если едва завидев меня, он развернулся, вскочил в седло и скрылся за горизонтом, вместо отцовской любви осыпав меня пылью из-под копыт своего коня?
Бросить родное дитя тяжкий грех. У цыган нет понимания аффекта. Смерть любимой это большое горе, но никак не причина бросить свою плоть и кровь. В тот день отец перестал быть цыганом, имя его произносилось с презрением, а в памяти племени ожидало только забвение.
К большому счастью, в таборе не бывает сирот. Родители мои были «кауло ратти», чистокровные цыгане, «черная кровь». Потомки таких родов становятся королями племен, избранными представителями. Конечно, не в том смысле, в каком привыкли воспринимать подобный титул другие народы. Это вопрос уважения традициям, дань памяти, символ. Да меня с честью приняла бы любая цыганская семья, но на воспитание взяла лично шувари. Она показала старшим племени родимое пятно в форме подковы на внутренней стороне моего бедра и заявила, что ребенок отмеченный богом обязан с детских лет постигать цыганскую мудрость. Позже я узнала, что из подковы направленной краями вниз вытекает удача. Позже познала все тяготы своего родового проклятия.
Тебе вряд ли будет интересно мое детство, темный. Ты ведь ждешь драмы, правда? Будет тебе драма. В свое время будет.
Дни в таборе были самыми счастливыми в моей жизни. Цыганам во Франции жилось достаточно привольно. Мы часто меняли места стоянки, перебираясь из насыщенных свежестью лесов на земли дружественных ромам землевладельцев. Раз в две недели табор старался заезжать в большой город. Танцы, гадание по картам таро, торговля талисманами, корзинами и золотыми украшениями обеспечивали племени сытую жизнь.
Я до шестнадцати лет не имела права участвовать в шумных празднествах, сопровождавших наши резные вардо на рыночных площадях Монпелье и Тулузы, лошадиной ярмарке в пригороде Марселя и многочисленных городках и деревнях расположенных в живописных равнинах между океаном и Средиземным морем. Старая ведьма не старалась заменить мне семью, пичкая бесчисленными названиями трав, узлов и заговоров. «Ты рождена для великого дела, Раджи!». «Не смей тратить свое время на глупые игры, девочка!».
Дети, недополучившие любви, какими они становятся? Я, например, в свои шестнадцать была той еще занозой. Несносная гордячка, за неимением лучшего, будто медалью за отвагу, козыряющая кровью предков.
В тот судьбоносный день племя выбрало стоянкой лесную поляну. Шувари провела обряд очищения, доверив мне оценить место по картам и морской гальке. Лес был средоточием большой силы, глубоко дышал массивными зелеными легкими, тихонько напевал голосами черных дроздов и синиц, приветствуя вольный народ.
До начала Мировой Войны оставался год, но лихорадочное возбуждение и панические настроения зревшие в городах гаджо, не имели власти в цыганском таборе. Семь резных, отшлифованных ветрами, желто-зеленых вардо расположились привычным полукругом. Женщины накрывали длинные, грубо обтесанные столы. Мужчины охотились, возводили приземистые бендеры для ремесел. А я… Я отправилась собирать чертовы травы. Шувари предсказала неделю дождей, а это означало, что табор не сдвинется с места пока не обсохнут дороги.
Я злилась, так как мой обещанный выход в город откладывался на неопределенный срок. А вместе с ним общение, веселье, танцы. Что там еще мнится туманной дымкой шестнадцатилетней девушке, воспитанной сварливой старухой?
Костер трещал, разбрасывая искры в прохладный ночной воздух. Пламя облизывало черные боковины котла, в котором томился ужин. Над табором разносился запах тушеного мяса с ароматными травами. Женщины сидели в сторонке, поближе друг к другу, шепчась и посмеиваясь. Мужчины – отдельно, возле жаровни, где чей-то ловкий нож нарезал хлеб и сыр. Янко взял в руки гитару, и первые ноты выплыли в ночной простор, смешиваясь со смехом и негромкими голосами.
В центре круга, у самого огня, Дайна и Луми извивались в танце, легкие, гибкие, как змейки. Они мотали черными косами, закладывали руки за голову, притопывали звонко босыми ногами, и их юбки развевались, будто пламя костра. Мужчины следили за ними с улыбками, одобрительно покачивая головами в такт музыке.
Я сидела на низеньком плетеном стуле, склонившись к подругам. Девушки шептали взволнованно:
— Раджи, он на тебя смотрит!
— С ума сошел, видно! Смотри, смотри, как пристально!
— Ай, не иначе как украсть задумал! Или сам придет с подарками!
Я не поднимала глаз, но чувствовала, как чужой взгляд жжет кожу. Смешливый, тяжелый. Знала, о ком говорят. Гости из другого табора приехали на пару дней, и среди них был один, которого нельзя не заметить. Высокий, с густыми черными кудрями, с глазами, в которых плясал чертовской огонь. Губы кривились в ленивой улыбке, а кольцо в ухе блестело в отблесках костра. Он был одет просто, но ладно: расстегнутая рубашка, открывающая загорелую грудь, алый платок на шее. Мужчины называли его Руво — Волк.
Я рискнула поднять глаза. Он не отвел взгляд. Улыбнулся – медленно, насмешливо. Сердце дернулось. Мне вдруг стало тесно в этом кругу женщин, и слишком жарко от костра.
— Увезет, увезет, как есть увезет, — прошептала старшая из девушек, Кали, прикрываясь ладонью. — Будет твое сердце разбивать, Раджи. Или подарит тебе свое.
Руво поймал меня позже, у края стоянки, где свет костра уже не освещал траву. Я успела пройти всего несколько шагов в темноту, пытаясь унять бешеный ритм сердца когда он догнал меня.
— Раджи… — голос его был мягким, тягучим, как густой мед, но в нем чувствовалась стальная нота.
Я повернулась, приподняв подбородок, будто уже знала, что он скажет, и заранее готовилась посмеяться над ним.
— У тебя дерзкие глаза, — сказал Руво, шагнув ближе. — Как у дикого жеребенка, который еще не знал узды.
— А ты любишь приручать, да? — я улыбнулась как могла насмешливо.
Он качнул головой, изучая меня взглядом, долгим и тяжелым, будто пил меня глазами.
— Нет. Я не приручаю. Я восхищаюсь. Тобой, Раджи. У тебя глаза ночного неба, черные и глубокие, как степь под звездным светом. В них можно утонуть и не захотеть выбираться.
Я вздернула бровь, но сердце дрогнуло.
— И что же ты увидел в этой степи, цыган?
— Бурю. Я смотрел на тебя весь вечер. Ты смеешься, как горящий костер, искрами. Ты смотришь, как королева, гордая и свободная.
Он шагнул ближе, и в его голосе стало меньше ленивой насмешки, а в глазах — больше жара.
— Через три дня я вернусь, Раджи. И ты скажешь «да». Или я заберу тебя, как положено.
Я хохотнула, откидывая волосы назад.
— Ты не можешь украсть ветер, Волк.
— Я могу поймать его. Как ловят звезды в ладони. Как пленяют песню в сердце.
Он протянул руку, но я уже отступила в темноту, чувствуя, как ночь охотно принимает меня в свои объятия.
— Недостоин ты меня, Руво! — бросила через плечо и рассмеялась, растворяясь среди деревьев.
Ветер подхватил мои слова и понес их вслед за мной. Но я чувствовала: Руво стоял там, не двигаясь, пока мой смех не затих в ночи.
Ох, если бы я только знала, темный, куда приведёт меня самонадеянность и гордыня, то умчалась бы с Руво в тот же самый вечер!
Ночь приняла меня в свои мягкие объятия, укрыв густыми кронами деревьев. Я шла, не разбирая дороги, и сердце все еще билось в груди от недавнего разговора. Он говорил красиво, слишком красиво. Но не в словах ли только его сила? В этой плавной, обволакивающей манере смотреть, касаться взглядом, ловить движения, будто бы плести незримую сеть?
Я глубже вдохнула ночной воздух, полный сырости листвы и аромата диких трав. Табор остался позади, а впереди слышался тихий, переливчатый звук — вода. Я направилась туда, позволив себе на мгновение забыть о жарком взгляде Волка.
Ручей открывался за покатыми камнями, блестел в лунном свете, пересекая небольшую поляну. А в центре ручья замерло божество.
Молодой юноша. Вода доходила ему до бедер, и серебряный свет ласкал плечи и грудь, скользил по изгибам мускулов, растворялся в мокрых, растрепанных кудрях. Я видела, как капли стекают по его коже, как он запрокидывает голову, прикрыв глаза, позволяя ночи ласкать его тело. Красивый, как грех, сладкий и запретный.
Я не шевелилась, затаив дыхание, любуясь этим живым изваянием, сотканным из теней и света. Но неловкое движение и потревоженная ветка нарушила застывшую магию.
Он резко повернул голову, наши взгляды встретились. Его глаза были темны, как омуты. На миг в воздухе повисла тишина, наполненная только шепотом воды.
— Какая красивая, — сказал он.
Голос был низким, мягким.
— Кто ты? — спросила я не узнав собственный голос. Моё тело горело, а мысли путались.
Он шагнул ближе, и вода окутала его бедра движущимся серебром. Лунный свет вспыхнул в глазах — глубоких, загадочных, зовущих. Я замерла не в силах пошевелиться. Просто смотрела растерянно как этот лесной дух из древних легенд медленно приближается. Изумительный в своей первозданной наготе. Моя воля в тот момент сломалась, темный. А его губы окончательно запечатали её страстным поцелуем. Я чувствовала, что горю. Что готова пойти за волшебным юношей на край земли, служить ему...
- Завтра я отвечу на твои вопросы. - будто тончайший шелковый платок нежно щекотал уши. - Я буду ждать в это же время. Ступай...
Он легонько оттолкнул меня, казалось, наслаждаясь обидой и непониманием отразившимися на моем лице. Я снова могла мыслить и двигаться. Заставила себя отвернуться и как могла быстро, шатаясь словно пьяная, побежала в табор. Меня лихорадило, мысли путались, я раз за разом облизывала губы, впитывая крупицы блаженства, так недавно поглотившего меня. Это было безумие, но безумие восхитительное.
Жизнь в таборе затихала. Я постаралась не попадаться никому на глаза, прокралась в вардо и свернулась калачиком на кровати, дрожа как выкупанная собачонка, ненадолго проваливаясь в беспокойный сон.
Проснулась я разбитой. Голова гудела, словно после длинного пути верхом, а веки налились свинцом. Ночь не принесла отдыха — только беспокойные сны.
Я заставила себя выбраться из-под теплого покрывала. Вардо уже наполнялся светом: солнце только поднялось над горизонтом, но табор давно ожил. За стенками повозки слышались голоса женщин, гомон детей, лязг котелков.
Я натянула простую юбку, заплела волосы, даже не глядя в зеркало, и вышла наружу.
— Доброе утро, Раджи! — протянула Кали, сидя на бревне у костра и разделяя лепешку с Луми.
— Доброе, — буркнула я, усаживаясь рядом.
Солнце било в глаза, и я жмурилась, пытаясь хоть немного проснуться.
— Кто-то сегодня не выспался, — Луми хитро подмигнула. — Или слишком долго бродила ночью?
— Вовсе нет, — отмахнулась я.
— А я думала, ты не спала, все ждала, когда Волк выскочит из кустов и схватит тебя, — Кали рассмеялась, обмахиваясь кусочком ткани.
Я заставила себя улыбнуться, чтобы не выдать смятения.
— Если Руво и схватит кого-нибудь, так это первую попавшуюся глупую девчонку, которая раскроет перед ним глаза пошире, — сказала я как могла безразлично.
— Вот как? — Луми покачала головой. — А мне казалось, что вчера ты не такая уж равнодушная была.
Я ничего не ответила. Вскоре ко мне подошла шувари. Я почувствовала её приближение ещё до того, как услышала голос — тяжелый, как удар камня о камень.
— Раджи, ты опять забываешь, кто ты, — её взгляд прожигал меня насквозь.
— Я ничего не забываю, — тихо ответила я.
— Тогда почему сидишь тут, а не помогаешь? День в таборе — это работа! — её тон был резким, раздраженным.
— Сейчас займусь делом, — буркнула я.
— О да, конечно, займёшься, — шувари вздохнула. — Только твои руки сегодня будут кривыми, а мысли — как у влюбленной дурочки.
Кали и Луми прыснули со смеху, но я не нашла сил даже огрызнуться.
Весь день я пыталась заниматься привычными делами, но всё казалось неправильным. Корзины выпадали из рук, травы путались в узлах, а предсказания по картам выходили бессмысленными.
Шувари продолжала ворчать, девушки подшучивали, Янко, казалось, что-то заподозрил, когда я не отреагировала на его попытки меня поддеть. Но мне было всё равно. Я ждала вечера. Ждала момента, когда солнце опустится за горизонт, когда в таборе зажгутся костры, когда смех и разговоры потонут в ночной тишине и я смогу незаметно ускользнуть. Мыслями была с тем, кто ждёт у ручья.
Что ж, задумано - сделано. Сославшись на головную боль ( мне тогда это казалось достойной отговоркой), я рано ушла из круга и выскользнула из табора в ночь. Зачем я это сделала? Чем тогда думала? Это трудно объяснить. Можно ли списать все только лишь на колдовское наваждение речного духа? Наверное, нет. Меня влекло к ручью в не меньшей мере моё бунтарское сердце. И девичья глупость конечно.
Он ждал меня. Ожившей античной статуей в свете полной луны. Протянул руку, и я, будто зачарованная, сделала шаг вперед.
— Ты не боишься меня? — голос его был тих, как плеск воды.
— А должна? — я хотела казаться дерзкой, но сердце билось так сильно, что, казалось, его можно услышать даже сквозь шум ручья.
— Ты не похожа на тех, кто боится, — он улыбнулся. — Быть избранной духом — это судьба.
— Судьба?
— Да, — он шагнул ближе, почти вплотную, возвышаясь надо мной на голову. — Ты чувствуешь? Как вода поёт тебе, как воздух сжимается вокруг нас? Это знак. Я ждал тебя, Раджи.
— Ждал? — я вяло пыталась сопротивляться этому странному наваждению.
— Ждал, чтобы ты стала моей.
Губы его коснулись моей кожи — лёгкое прикосновение к шее под ухом. Я задрожала.
— Теперь ты принадлежишь мне, а я тебе, — его руки скользнули по моим запястьям. — Как ветер принадлежит степи, как ночь принадлежит звёздам.
Я закрыла глаза, покорно позволив одежде упасть на холодную землю. Позволив увлечь себя в обжигающе прохладные воды ручья.
— Что это все значит?.. — я с трудом открыла глаза, погружаясь в его взгляд.
Он улыбнулся, и в этот миг тёмная вода вокруг нас словно забурлила, засверкала серебряными искрами.
— Ты получишь все, что пожелаешь, моя маленькая ромале. Всё, что только может дать бог реки.
В ту ночь я окончательно переступила черту между миром людей и миром духов, не ведая, какую цену придётся заплатить…
Это повторилось ещё одну ночь. Я спала беспокойно, мучаясь от тяжёлых снов и тревожных мыслей. Утром почувствовала себя хуже: усталость сказывалась, лицо осунулось, под глазами залегли тени. Шувари видела мое состояние, не сдерживалась — отчитывала жёстко, упрекала. Я огрызалась. Глупая, не понимала тогда, что сердце видящей обливалось кровью при виде меня. Не рассмотрела любовь в её показушной агрессии.
На третий день, как и обещал, приехал Руво. На прекрасном вороном коне. Он спешился, окинул меня внимательным взглядом и, не тратя времени, спросил:
— Ты приняла решение?
- Тот, кто видел настоящее солнце, сможет ли счастливо жить в тусклом свете настольной лампы? Уезжай, Волк.
В его глазах вспыхнул гнев. Не говоря ни слова, он вскочил в седло, дёрнул поводья, и послушный седоку конь сорвался с места. Вихрь пыли и бешеный стук копыт — вот и всё, что оставил Руво.
Я стояла, смотрела ему вслед, чувствуя, как внутри всё сжимается. Не ожидала, что будет так больно. Но, пути назад не было. Ни один цыган не примет порченую.
Я заметила шувари неподалёку. Старая цыганка видимо была свидетельницей той отвратительной сцены. Она смотрела внимательно и грустно. Только коротко бросила:
— Табор уходит завтра.
Я застыла пораженная. Завтра?! Ужас медленно поднимался из глубины души, затапливая её целиком. "Теперь ты принадлежишь мне". Мне вдруг захотелось закричать, что я не принадлежу никому! Ни лесным духам, ни Шувари! Обида и боль заполнили меня. То чувство, темный, когда не знаешь куда идти ведь любая дорога кажется ведёт вникуда.
Конечно этой ночью я пошла к нему. Подходила к ручью с уверенностью порвать эту порочную связь. Но что такое уверенность человека в сравнении с бессмертной волей существа, возможно видевшего неспешную смену эпох.
- Рад видеть тебя, моя любовь.
Его голос. Казалось он звучал прямо у меня в голове, словно мелодия.
- Табор уходит завтра. - сказала я, напрягая все силы, чтобы сопротивляться.
- Меня не заботит табор.
- Я ухожу с ними.
- Я решаю, что ты будешь делать!
Слова прозвучали как удар кнута. Луна шла на убыль, но света её хватало, чтобы подсветить тьму явственно проступившую на лице моего любовника.
- Ты принадлежишь мне, ромале! Мы обвенчались в ручье и само небо нам было свидетелем! Ты легкомысленно думаешь, что можешь оставить меня когда пожелаешь! - кричал дух и в голосе его не осталось волшебства. - Ты носишь в себе плод нашей любви, Раджи!
- Я принцесса цыган, дух! Весь мир открыт передо мной! Я никому не принадлежу!
Дух двигался нечеловечески быстро. И в какой-то момент ночь взорвалась в моей голове. Лишь когда ладони тяжело коснулись сырой земли я осознала, что он ударил меня.
- Хватит!
Я никогда ещё не была так счастлива услышать звучный голос шувари. Знающая вышла из тени и прожигала бессмертного взглядом, который,казалось, мог бы раскрошить гору.
- Тебе не рады, видящщая! - прошипел дух, пятясь к ручью. - Она принадлежит мне! Она была обещана мне! Такова судьба!
- Это моя вина, девочка. - шувари не сводя сурового взгляда с духа, подала мне руку. - Я была слишком занята собой и упустила из виду беду под носом.
- Нет, это все моя вина! Прости, прости меня!
Тогда я первый раз в жизни действительно хотела умереть. Разочарование, стыд, боль, раскаяние. Ты не знаешь этих слов, темный, ты не знаешь...
- Встань за моей спиной. Тебя ждёт тяжёлая судьба, Раджи. Я знала это с первого дня, когда ты родилась. Думала, что воспитав тебя в строгости, смогу оградить от беды. Но судьбу мало кому удалось обмануть. - дух забрался по пояс в воду и скрестив на груди руки переводил злобный взгляд с видящей на меня. - У тебя не будет лёгкой дороги. Ты спустишься в ад и выберешься обратно. Ты достаточно сильная, чтобы пройти этот путь. Дочка, что бы не случилось с тобой. Куда бы не занесла тебя судьба - никогда не забывай, кто ты есть. Ты кауло ратти! А теперь уходи отсюда. Мне нужно показать наглой сущности его истинное место. Уходи!
Я хотела многое ей сказать. Правда. Но от окрика шувари отпрянула как пугливый заяц. Она вдруг запела на незнакомом мне языке и песня эта казалось заполнила все пространство вокруг. Я видела, как кричит что-то объятый ужасом дух. Но слова его тонули в вибрациях древней песни шувари. Поднялся сильный ветер, грянул гром. Я старалась укрыться за деревьями, но очередной порыв ветра сбивал с ног, стонущие ветви хлестали по лицу. Я закричала, но не услышала своего голоса. Упавший с неба разряд поджёг старую сосну впереди. Я без сил повалилась на землю, прикрыла руками голову и стала беспомощно молиться.
Шувари нашли утром возле высохшего ручья. Невредимую внешне. Будто душа просто отлетела из тела. Её сожгли по традиции вместе с вардо тремя днями позднее. Я видела это издалека так как не могла присутствовать на похоронах. Изгнанные из табора лишаются такой привилегии.
Меня же остригли налысо. И каждый из тех, кого я шестнадцать лет считала своей семьёй плюнул мне в спину, провожая в одиночество. Я не могу их винить- таков закон. И я его цинично нарушила.
А дальше, темный, была жизнь вдали от рода. И рождение прекрасного малыша с кровью, темной как смола. И большая война. И тяжёлая судьба одинокой цыганки, потерявшей все, но ни на секунду не забывавшей о том, что она истинная кауло ратти! Но это уже совершенно другая история.
Отредактировано Logan (20.03.2025 15:26:53)
