Ян Сикоревич

Еще в детстве меня научили распознавать возраст дерева, по кольцам на ровно срезанных пеньках. Благоприятные годы оставляли более широкие кольца, неблагоприятные узкие . Так интересно было читать время. А как же в нашей жизни, у людей? По аналогии тоже должны быть кольца времени. Но в истории человечества все наоборот. Благоприятные годы были бедны на события, а ведь события и есть история. Чем сложнее было время, чем больше лихорадка войны захватывала планету, тем богаче биография нашей цивилизации. Парадокс. Но хорошего всегда мало. И оно, как зернышки алмазов в породе блестят не для всех, а только тех, кто более удачлив и находит их.
A войны переворачивали историю, одни народы гибли, другие поднимались, третьи бежали из-под воен в пустыни, на высокогорье, чтобы уцелеть.
Все, что было тысячелетия назад, давно ушло в музеи и учебники. Но дело в том, что и учебники эти перекраивались в зависимости от того, кто правил балом истории.
Людям всегда интересней то, что происходило на их глаза или рассказано напрямую свидетелями событий, а чаще всего отцами и дедами. Срезы истории. Попытаюсь я, почувствовать  дыханием времени один срез в истории человечества, который, как чума в Средние века, опустошил страны и заставил людей подниматься из руин вместе с разрушенными зданиями. Время нечеловеческих испытаний и как говаривают некоторые, проверки на вшивость. Вот сижу и смотря на папин пиджак, где скромненько притаились наградные планки и среди них, как командир, орден Боевого Красного Знамени.
Все краски от времени выцвели, но смысл этих символов не изменился - наоборoт теперь, когда папы уже 10 лет нет, я все глубже понимаю его подвиг и подвиги его однополчан.
Киевская вторая артиллерийская школа, папе 17 лет. Их, недоучившихся, сразу произвели в звание младших лейтенантов и отправили в  военные лагеря в Голосеевский лес под Киевом.
22 июня 1941 была большая измена. Кто-то заранее направил координаты папиной школы и других воинских подразделений, которые были собраны в Голосеевском лесу; фашисты бомбили целенаправленно. Позднее, когда мне пришлось участвовать в озвучивании фильма о первом немецком летчике, бомбившем Киев, я хотел задать ему вопрос, но тот на запись не приехал. Стал важной персоной после войны, коммунистом, оказывается, был. Правда, по его словам, бомбометание сделал в поле, но кто его проверит? Вот и получается, что немецкие коммунисты первыми бомбили коммунистическое государство. Война началась с парадокса. Мой папа прошел всю войну до Берлина, но мог остаться на одном из заброшенных полей харьковщины. Он участвовал в войсках, которые создавали кольцо внешнего окружения Сталинграда. Там и настигла его мина, которая разорвала живот. 20 часов истекал он кровью, спасибо, что командование наших войск решилo выбить немцев из Харькова, первая попытка оказалась неудачной. Это и спасло жизнь отца. Его с поля боя забрали, как убитого, чтобы похоронить. Но отец застонал. Это потом все ему рассказали свидетели, которые случайно оказались среди медперсонала в Красноярске, где он впервые открыл глаза, когда пришел в себя. Папе рассказали и о маленьком подвиге одной медсестры, которая отдала ему два стакана крови. Он потом пытался разыскать спасительницу, но безуспешно. Его мама, моя бабушка через всю Сибирь ехала из Ульяновска, где находилась в эвакуации в госпиталь, когда ей сообщили о местопребывании сына.
Повезло папе: нашелся добрый человек, который взял ее в спецпоезд, выдал за свою жену, когда она рассказала, что должна попасть к сыну-герою.
А в Красноярске папу положили в палату с генералами, сжалились над семнадцатилетним парнем. Специальным рейсом из Москвы прилетел знаменитый хирург. Когда он прооперировал важного генерала, сказал: «Сил еще осталось на одну операцию. Кого рекомендуете?» Ему указали на молоденького младшего лейтенанта. Профессор глянул и произнес:«Одну ногу постараюсь спасти, а вторая безнадежна». Но у папы остались обе ноги. Правда, выйдя на пенсию, он перенес ампутацию выше колена. И парадокс, что отказала, загангренизировала более здоровая. Свадьбу свою отец провел на костылях. А в перерывах между танцами, а он их очень любил, мама раны кровоточащие перебинтовывала. Я еще в детстве помню, как в мякоть папиной ноги кулачок всовывал, до кости там были ямки, как раз для моего детского кулачка хватало места.
Хочется вспомнить и Сюню, маминого брата. Он ни с кем не простился. Написал записку: «Мама, прости, увидимся после победы» -  и ушел добровольцем на фронт.
О нем ничего не было известно всю войну. 8 мая  дедушка столкнулся на рынке нос к носу с его товарищем, который вместе Сюня уходил на фронт. «Дядя Нусин, жив он, вместе в госпитале лежали, пару дней назад я его видел». Дедушка бросает солдата и бежит домой сообщить радостную весть жене. Потом он этого товарища сына разыскать не мог. Только помнил слова «Дядя Нусин, так вы живы, а Сюнька мне сказал, что получил на запрос письмо от соседки Куцкой, что вы все пошли в Бабий Яр и немцы вас  расстреляли».  Много лет бабушка ждала не пришедшего с войны сына. Ни среди живых, ни среди мертвых. Таков был ответ всех инстанций, куда писали. Бабуля первая шла открывать дверь. Никто в доме в ее присутствии этого не делал. Она думала, что сын с войны вернулся. И так продолжалось много лет. Я уже школьником был.
Загляну, бывало, в глазок двери, когда бабушке ноги отказали, и кричу: «Бабуля, не волнуйся, это не он». Как-будто я его когда-нибудь видел. Срез моей памяти детских лет: часто находил каски, патроны, гильзы во дворе за домом в заброшенном старом саду. Потом, когда в 3 классе хоронили трех одноклассников, подорвались на мине, во дворе школы раскопали и решили молотком проверить детское любопытство. В те годы ветеранов и героев войны  было много. A часто по улицам можно было встретить и полностью безногих, которые передвигались на площадках с  колесиками и отталкивались руками обутыми в грубые рукавицы. Потом куда-то они пропали. Говорят, выселили, чтобы не портить вид городов. Кощунство!

Потом с каждым годом героев становилось все меньше. Постепенно из большинства отставные солдаты и офицеры превратились в меньшинство. И как-то незаметно их осталось так мало,  что скоро можно будет по пальцам пересчитать.  И то, что для моего послевоенного поколения было безоговорочно, постепенно стало обрастать плесенью молвы, что, мол, не все были героями. Уже позже я узнал о Генерале Власове и его армии; изменники. A в детстве для меня все взрослые были героями. Я стал переосмысливать историю. Но разве можно обвинять людей на последней стадии нервного срыва в том, что они не хотели умирать? Ребенком бы я их осудил на все сто, а сейчас не знаю; да, изменников было много, миллионы. Бог им судья. Прошло много времени. Пусть. Пусть оно все расставит по полочках, лишь бы подвиг моего папы и его поколения, лучших сынов родины не будет забыт. День Победы постепенно перешел в то, что и должен был перейти День Памяти. A о какой Победе может идти речь, если дети и внуки тех, кто плечо о плечо сражался против общего врага сейчас стреляют друг в друга? О какой Победе может идти речь, если я видел на днях материалы хроники, где советский солдат жмет руку солдату Украинской Оуновской армии, которая сражалась против Советской власти. Обезумели старики. До девяносто семи лет нужно было дожить, чтобы из руки соединились в дружеском рукопожатии исторического маразма.
Итак, наступает День Победы, который стал  Днем Памяти. И еще потому, что не мы своими руками ковали победу, а те, кто ее вершил уходят навсегда.