Во время одной из наших встреч с Александром Лукъянычем мы заговорили о женщинах. Тогда он  рассказал мне, как чуть не женился на  Марусе.
Маруся или точнее Мария Чулкова приехала в село Абаша из Москвы к тётке Екатерине Краюшкиной, родной сестре своей матери Наталье Краюшкиной на каникулы. Это был уже второй приезд Маруси. Прошлым летом она приезжала в Абашу вместе с матерью погостить.  Марусе понравилась вольная жизнь в Абаше и она приехала на каникулы снова. Наталья была одинока и бездетна и с удовольствием приняла у себя племянницу. Помощи от племянницы она не ждала и не получала. Маруся любила подолгу поспать. Вечерами она загуливалась с девчатами и парнями и не объявлялась дома до зорьки. Сельская молодёжь приходила к клубу: большой просторной избе, построенной колхозом два года назад. Некоторые девчата, реже парни  проводили вечера во дворе председателя сельского совета Беглова Андрея Кузмича, у которого была дочь Зинаида 20 лет на год постарше Марии. Две девушки, одинаково  маленького роста и одинаково не красивые, подружились на почве любви к современной эстраде и взаимной ненависти к парням, совсем не обращавших на них внимание. Зинаида выносила радиолу, и девчата слушали пластинки. Ребята не любили приходить к председателю, боясь его строгости и расспросов про планы на будущее. Холостой молодёжи в селе почти не было.  Парни после армии сразу женились. Девчата тоже не засиживались. По воскресеньям, когда привозили кино, собирались в клубе. До кино устраивали танцы под радиолу, который приносил председатель. У него была неплохая коллекция пластинок: и довоенных, и трофейных, и современных. На танцах играли пластинки Владимира Трошина, Глеба Романова, песню «Мишка» в исполнении Рудакова и «Мама йо керо» на португальском языке. Мария тоже приносила свои пластинки, которые привезла из Москвы. Это были  модные пластинки с песнями в исполнении Имы Сумак, песня «Volare» в исполнении итальянца Доменико Модуньо пластинка с  мексиканской мелодией «Ла бамба».

-Было у меня дело,- начал рассказ Александр Лукъяныч, -тоже чуть не поженился на Марусе. ОдновА днём я сидел в клубе и  разучивал на баяне песню советских композиторов, которую должен на празднике День молодёжи играть. Тут приходют девчонки: Зинка Беглова председателева дочка, Нюрка Олимкина и Шураня Макаркина -ещё две соплюшки и новенькая. Стали они пластинки на радиолу ставить и песни слушать. Я новенькую сразу приметил, потому как страшненькая она была: с клювом заместо носа и красными прыщами. Хоть смотреть на неё было противно, а морда всё равно к ней воротится. Получается, что не только красота привораживает, но и наоборот страсть всякая. Она тоже на меня стала позыркивать. Покрутили радиолу, послушали песни. Потом подходит она ко мне и говорит:
-Можешь мелодию сыграть, какую сейчас на радиолу поставлю?
-Ставь,- говорю.
Поставила она пластинку, стали слушать. Я на ходу мелодию подбираю. Хорошая мелодия и не сложная. Понял я мелодию и стал играть вместе с пластинкой. В некоторых местах начал от себя завитушки вставлять. Пальцы по шире в раскорячку ставлю, чтоб взволновать девчачье воображенье.  Девчата восхищаются, лыбятся. Новенькая тоже ощерилась: зубки маленькие, кривенькие, похоже штук семь не хватат, которые коренные. Когда песня закончилась, она протягивает мне ладошку и говорит:
-Будем знакомы, Мария Чулкова, беспартийная и не за мужем.
Я её ладошку взял: холодная и мокрая, как у лягушки и тоже ответствовал:
-Шурин. Тоже холостой,- говорю. – Только прошу для легкоты выраженья называть вас просто Маруся, без отечества,- и лапку ей трясу.
Она посмотрела чёрными зенками и говорит:
-Вам, как виртуозу музыкальных произведений, можно и без отечества.
Девчонки лыбятся, меж собой шушукаются.
-Разрешите пригласить вас на медленный танец,- говорит Маруся и приседает.
-На медленный можно,- говорю,- при нём ноги не оттопчешь.
Обнял я её за талию, она мне лапки положила на плечи, головку в бок свернула и стали мы  на месте топтаться. Она меня в такт музыки начала вправо-влево раскачивать, вроде, как ведёт. Я её стал к себе прижимать, чтоб не выскальзывала. Она тоже стала ко мне прижиматься и ногу свою мне между моих ног суёт. У меня как раз в штанину хер опустился. Она его трёт своей ляжкой, ну он и начал вставать на свой заслуженный пост. Штанина уже оттопырилась, а она знай жмётся. Мне уже не ловко, стало всё видать. Я  в сторонку её направляю, ближе к стеночке, чтобы на стульчик сразу запрыгнуть и ластами срамоту прикрыть. А песня всё никак не кончается. Я аж взмок весь.
Когда песня наконец закончилась, она и говорит:
-А приходите  вечером, ещё потанцуем.
Я думаю: «Не могёт быть, чтоб она мой хер не почуяла. Раз зовёт, приду, может чего и больше танца обломится?»
-Ладно,- говорю,- ждите в двадцать часов семнадцать минут.
Вечером, как всё отцово приказанье исполнил: поросятам дал, корову привязал на болоте, а телка загнал в хлев, прихожу в клуб. Народ уже собрался. Маруся с Зинкой стоят у радиолы пластинки в стопочки складывают, готовют программу передач на сегодня. Кой кто в круге под музыку топчется, главным образом девчонки по парам. Маруся меня увидала, но виду не подала, ждёт, когда я первый к ней подойду. Ясное дело, первым начинать- мужчинская должность. Но я тоже, знай, гордость имею, подошёл сперва к парням. Постояли, семечки полузгали, пошли покурить. Колюнявый- Николай Ногаев, мой одногодок, меня спрашивает:
-Ты с Машкой, новенькой, уже танцевал?
-Танцевал,- говорю. 
-А я ей уже задул, -сказал Колюнявый.
Тут Александр Лукъяныч указательным пальцем правой руки надавил на большой  палец левой руки и ловко щелкнул им по левой ладони, показывая таким образом, как он ей задул.
Колюнявый был ловкий до баб, сам высокий, чернявый. Дале он говорит:
-Она всем даёт, так что ты с ней не конетелься.
-Прям всем?
-Мне дала, вон, Сливе тоже дала.
-Да Слива пока только с Дуней Кулаковой тренируется,- отвечаю. Слива- это Васька Сливкин, он ещё допризывник был.
-Сам его спроси,- говорит Колюнявый.
Тут гляжу Маруся ко мне подходит и объявляет:
-Приглашаю вас на Белый танец.
У нас белый танец сроду никто не танцевал. Я подумал, поди и я не сумею. Но всё ж таки пошёл. А музыка играет обычная, и девки топчутся как обычно, хоть танец и белый.
Стали и мы топтаться. Ну, думаю, только бы не осрамотиться, ежели прижмется. Но ничего, топчемся без прижиму. Тут она спрашиват:
-А научите меня на баяне играть?
А я вспомнил слова  Колюнявого, не стал конетелиться и в лоб ей говорю:
-Дашь задуть?
А на улице как раз шум поднялся, ребята опять драку затеяли.
Она то ли не слыхала, то ли как, но только стала она ко мне всем корпусом прижиматься и в глаза заглядывать. Ну, думаю: «Вставай страна огромная».
Осрамотиться мне не дал председатель Андрей Кузмич. Заходит он в клуб и делает объявление:
-Потому, как опять драчуны поломали городьбу, вечер закрывается до новых встреч.
Выключил радиолу, спрятал пластинки, взял Зинку за руку и утащил её домой.
Маруся тогда и говорит:
-Шура, проводите меня домой.
Ладно, думаю, все одно по пути. Идём домой, на улице темень, ничего не видать. Маруся взяла меня под руку и прижалась, вроде как ей страшно.  Я стал «жучком» дорогу подсвечивать. Дошли до двора её тетки Натальи Краюшкиной. Она говорит:
-А я в сельнице сплю. Хочешь посмотреть?
У меня сердце к горлу подскочило, колышется, сказать не могу, только башкой киваю. Ну, думаю, даст. Зашли в сельницу. Она дверь на защёлку закрыла, повернулась ко мне, обняла руками за шею и стала целовать прямо в губы. Я не сплоховал, подхватил её и положил на кровать. Кровать хоть была деревянная, на досках, но перина мягкая. Она не сопротивляется, только вся трясётся и дышит тяжело. Я кой-как с её одёжкой справился и направил хер, куда ему следовает. Тут она как вскрикнет! Ну, думаю, опять не влезает. Немножко осадил, а она наоборот меня к себе прижимает и вся вперёд подалась. Тогда я и заправил ей по самые колотушки.
Вот как бывает: сама маленькая, а хер требовает до упора. Только я этого упора так и не почуял.
И стали мы с Марусей жить поживать до самого её отъезда. Привык я к ней. И стала мне она казаться не такой уж и страшной: и прыщей вроде поменьше, и зубы на месте все семнадцать, и сиськи есть. Только нос подкачал, да и то, если не глядишь, то не видно. А энто дело случалось у нас почитай каждый день. Раньше я сроду голодный ходил, меня все бабы в селе знали, и за мой херовый размер ни одна не  давала. Зинка, кака еблива была, и то: «Больно мне», -говорит, хоть я и вставлял на полшишки. А Марусе, всё ни почём. Где мы с ней только не кувыркались: и в сельнице, и на сеновале, и в клубу, да и просто на задах на улице. Я её и вдоль, и поперёк, она орёт так, что приходилось рот зажимать. Она руку мою кусает и аж рычит от приятности. Думал, ни почём не накормлю её до сыта. Но ничего, в конце сеанса всегда были бурные продолжительные аплодисменты.
Тут ей случилось уезжать. Всё, лето кончилось, пора на учёбу. Она мне и говорит:
-Сашенька, - она меня стала Сашенькой звать, -потому, как я  тебя полюбила и не могу без тебя, поедем со мной в Москву, будем вместе жить.
-Да кто ж меня отпустит? –говорю,- председатель паспорт сроду не даст.
-Я сама поговорю с Андреем Кузмичом. Он не посмеет отказать.
-А где мы будем жить?
-У нас квартира в Москве трёхкомнатная. А на энтот год ты поступишь в художественное училище. Ты ещё станешь знаменитым художником.
-Чтобы стать знаменитым художником, мне ещё отца нужно будет уломать.
-Ты с матерью поговори, скажи, что хочешь учиться.
-Что я там буду делать цельный год до учёбы? На шее сидеть я не привык.
-Ничего, отец найдет тебе работу, я за это отвтетствую.
Ну, думаю, не уж то вырвусь на вольные хлеба из колхоза? Только, поди, мне на ней жениться придется? Хотя мне и не больно охота жениться, но ради слободы, я готов на непредвиденные жертвы.
Председателю Маруся сказала, что такой талант как у меня нельзя закапывать в деревенскую землю, а нужно выставлять на выставках. Только сначала нужно отучиться в Москве, а для этого нужен паспорт. Председатель по началу супротивился, а посля, как Маруся применила бабское мокрое вооружение и дала слезу, сжалился и посулил выписать мне паспорт. Принёс я фотографию, которые я делал перед армией, собрал какие надо документы и получил паспорт на пять лет. Когда я зашёл в сельсовет попрощаться, Андрей Кузьмич сказал мне на дорожку: «Обещай побывать на твоих выставках».
Вот так я и переехал в Москву.
Встретили меня сурьёзно. Папаша Маруси Иван Спиридоныч Чулков военный офицер в звании майор ручку мою сжал, всё в глаза заглядывал. Видно любил дочку изо всех сил. Она была у него одна, баловал её. Вот и разрешил ей со мной тоже побаловаться маленько.
Расспросил папаша меня, кто я, откуда родом, то, сё. А посля  всё больше выспрашивал про моих сродственников: кто воевал, кто был в плену, кто был репрессирован. Но у моих тёток и дядьёв, слава богу, никто в репрессиях замечен не был. Потом спросил про мои планы на будущее. Тут Маруся за меня вступилась и разукрасила мою внешность ласковыми словами, что, мол, какой я талантливый художник и композитор. Сам музыку подбираю. По просьбе папаши сыграл я им на гармошке «Интарнационал». Маруся показала мои рисунки про то, как я её в Абаше рисовал. Только бестыжие рисунки не показала. Сказала, что я распланировал всю свою будущность: поступлю в училище, стану знаменитым художником. Папаша похвалил рисунки и заказал мне свой портрет на память.
Потом спрашивает:
-Скажи мне, дорогой гражданин, как ты с Марусей жить собираешься? Жениться или просто разрешите мне в моём доме блядство наблюдать?
Я хотел сказать по честному, так мол и так, Маруся посулила мне, что со стороны родителев сопротивления не будет, вот я и решился пожить в Москве на шару да ещё под еёным тёплым боком. Только нет, думаю, за такое признанье легко можно получить коленом под зад, а то и схлопотать по морде. Тогда я и говорю:
-Полюбил я Марусю во время белого танца с первого раза, поэтому и приехал сюда жить не спросясь. Теперь осознаю свою ошибку и жду родительского благословенья.
-А как жену с детями будешь содержать? – спрашивает. -Работать будешь или вдохновение ожидать?- интересуется Иван Спиридоныч.
-Да я бы рад работать, хошь художником на выставках, хошь баянистом на свадьбах.
И посулил он тогда устроить меня на фабрику, где деньги делают, художником. Он на этой фабрике работал разоблачителем секретной информации, чтоб ни одна мышь ни куда не проскочила. Вот за меня он и обещал похлопотать.
Мамаша Марусина, Евдокия Корневна против меня сразу зубы наточила. Но супротив своего мужика не сумела встрять. Работала она в школе учительницей и вечно меня понукала, как своих учеников. С ней мы сразу не сошлись характерами. Вызовет меня в учительскую, на кухню, значит, и давай отчитывать.
Всю дорогу она мне пальцем указывала правильное направление: «чтоб я не сушил портянки на кухне»,- и указывает пальцем длинным, как указка на мои портянки, «чтоб сымал сапоги у двери и не шлялся в них по квартире»,- и пальцем - тырк, «чтоб толчок оставлял за собой чистым и выключал в уборной за собой свет»,- и снова пальцем указывает, куда смотреть, чтоб я не ошибся. В общем, сплошная жандармерия. Ходила мимо меня с поднятой башкой, смотрела косяком, только замечания выписывала:
-Лександр, опять ваши портянки портют мне настроение. Прошу учесть это моё седьмое замечание.
-Лександр, не хлюпайте во время еды.
-Лександр, возьмите нормальную ложку и уберите этот деревянный половник, - это она половника моей матери ещё не видала.

А с Марусей мы так и не поженились, хотя всё к этому шло.
А случилось всё из-за её мамаши.
Я однова в ванной купался и увидал, как она за мной в щёлочку подглядывает. Я ей и махнул шутёйно, мол, заходи.
Она и зашла.
Мамаша не хуже дочки была охоча до этого дела. Пока я на работу не устроился,  пришлось мне работать на два фронта. Мамаша прибежит с работы запыхавшись, пока  её мужика да моей Маруси нет, она тут как тут и тащит меня к себе.
Мамаша ко мне подобрела, про сапоги и портянки напоминать позабыла. Вкусностями потчует, выпить подносит.  Вот тут я пожил. Даже брюхо себе отъел.
Потом я на работу устроился и наши случки окончились. Мамаша ходила злая, что цепная собака. С мужиком начала собачиться. Через полгода примерно, к майским праздникам у неё случился громкий скандал с мужиком. Видно она с голодухи открыла глаза про егоный недостаток. Потом про нас с мамашей узнала и Маруся. Тут меня и попёрли. Собрал я манатки и айда на вокзал.

Как мне стало известно, Александр Лукъяныч всё же женился на Марусе и остался в Москве, где учился в Строгановском училище и работал на фабрике Гознака.