Есть уже не хотелось, и  в голове не было уже ни чувств, ни мыслей, ни желаний .
Она прекрасно понимала, что исправить ситуацию она не может, но и уйти оставив все как есть тоже было нельзя. Время  неуклонно приближалось к одиннадцати. Было холодно то ли от на всю катушку включенных кондиционеров, то ли просто от усталости. В такие минуты она проклинала и себя и свою работу. Хотелось в теплый уютный дом на мягкий диван. Как хорошо быть просто женщиной, готовить обеды, с нетерпением ожидать прихода мужа с работы, растить детей и воспитывать их не по телефону, а как все нормальные мамы, вживую.
Вот если бы она была мужиком все было бы конечно по другому.... Но эти мысли она гнала прочь, просто по тому, что мужиком все равно не быть, а по напрасно травить себе душу не хотелось.
Она пыталась припомнить что-нибудь хорошее, чтобы хоть как-то скрасить это тоскливое состояние, но в голову лезла только всякая ерунда.
Позвонить сыну? А если он уже спит? Позвонить ему? А если подойдет жена?
Он уже наверное спит. С ней.
Об этом было лучше тоже не думать.
И самое главное было не думать, почему все так не сложилось. Потому, что после подобных мыслей хотелось поплакать, пожалеть себя, а уж это она точно не могла себе позволить.
Ну, что он тебе скажет?
Были две фразы, которых она боялась просто до смерти – одна «все будет хорошо», а вторая «хуже уже не бывает». Обе вызывали какие-то стойкие воспоминания о бесконечном ужасе
и хотелось закричат: «нет все хорошо не бывает пусть только не будет все плохо», потому что хуже всегда бывает. Даже Монтень, сказавший, что «нет в мире зла для того кто понял, что смерть не есть зло» был не прав, потому что бывает жизнь которая хуже смерти и тебе просто не дают возможности умереть.
Мысли путались, глаза слипались. От бессмысленности и усталости хотелось поныть. Почему я не могу жить как они? Она знала ответ на этот казалось бы каверзный вопрос, но в такие минуты ей все равно хотелось его кому-нибудь задать. Хотя, кроме того, что «ты другая» она никогда ничего не слышала в ответ. Тетки ее не любили. Не могли ей простить, то ли непохожесть то ли необъяснимость. Иногда это ее расстраивало, иногда забавляло, но вобщем уже не удивляло.