Жара. Дымка марева вокруг впереди идущей маршрутки. Понимаю, что такая же вокруг нашей. Да и вокруг нас, пяти ее замученных пассажиров, наверняка, такая же. Если кто посмотрит внимательнее. Внимательно смотреть никуда не хочется. Очень хочется добраться быстрее до дома и под прохладный душ…
Отпросилась пораньше, называется! Эта вечная пробка на Лианозово! Будь оно неладно!
Все! Встали! Водитель, милостиво раскрыл дверь. Мол, кто хочет жить, можете идти пешком. Пешком далеко. И далеко по такой жаре не уйдешь. Все пятеро сидим. Трое молодых в наушниках, в параллельном мире. Буду думать, там море и зонт. Или привычный ночной клуб? Потому что рыжий парнишка уже бледный и долго, похоже, не протянет. И почему молодежь не догадается засунуть газету в задний карман? Просто, чтобы было чем обмахаться, чтобы не упасть в обморок? Смартфон для этого совсем не годится. Да и вряд ли кто им будет обмахивать бессознательное тело, смахнут его, скорее уж…
Отвлекаю себя от бледного рыжего парня. Смотрю в открытую дверь, через которую, наперекор ничтожному сквознячку, в салон задувает горячий воздух. Дотолкались до остановки «Парк культуры». Встали аккурат напротив раскаленной остановки. Надо же! А люди еще живут! Ходят в парки… Сквозь туман в голове и пульсирующий не то шум, не то боль, ловлю в фокус семью: бабку и двух пацанов, сидящих на остановке. Бабка как бабка: широкая, маленькая, уставшая. Двое внуков – самые хрестоматийные из всех внуков, которых видела последние пару лет. Старшему, лет восемь - девять. Младшему – около пяти. Оба до черна загоревшие с до бела выгоревшими волосами. Одуревшими от жары мозгами понимаю, что со старшим что-то не так… Присматриваюсь внимательнее…
Мальчишка сидит как-то невероятно напряженно, обеими руками вцепившись в край скамейки. Взгляд устремлен прямо. И сквозь все то, что там на пути этого взгляда. В том числе и сквозь меня. Лицо почти бесстрастно. Только вот плотно сжатые губы все выдают – характерно трясутся, как у любого нормального ребенка перед тем, как он заплачет. Мелкий, ничего не замечая вокруг, равнодушно качает ногами с лавочки. Бабка тревожно наблюдает за старшим внуком.
А я пытаюсь быстро понять (или придумать?) причину такого расстройства пацана. Но не успеваю ничего придумать. Лицо ребенка драматически (и закономерно стадии детского горя) меняется. Слезы, предательски копятся в глазах и нависают на ресницы. Губы трясутся все сильнее. Мальчик, как на сцене перед всем миром, держится до последнего, не позволяя себе их утереть на виду у всех. Тогда все заметят, что он плачет! Но на лице не печаль! На его лице злость! Злость на себя за слабость, за «детские» слезы, за невозможность скрыть это. Теперь и мелкий замечает, что что-то не так. Он с любопытством смотрит на брата и что-то говорит бабке. Бабка, делает вид, что отвлекается на него, а старший ловит момент и быстро, с раздражением (а от того получается размашисто), смахивает слезы тыльной стороной ладони. Но ему, ребенку, лишь предстоит узнать, что первые слезы - это только начало. Дай волю первой слезе - и дальше они уже нас не слушаются.
Слезы ручьем покатились по щекам мальчишки, оставляя блестящие полоски на загорелых щеках.
Теперь бабка уже не могла подыгрывать внуку, давая право казаться взрослым. Теперь множество глаз устремились на нее – ответственного взрослого, вот-вот готовые обвинить в ужасном обращении с вверенными ей детскими душами.
Она быстро достала уже зажеванный и грязный носовой платок и протянула внуку. Видимо, драма началась раньше, чем о ней узнали мы. Поэтому бабка знала причину расстройства внука, а мы – нет. Может, ему отказали в «еще одном» мороженном? Или в «еще одном круге» на карусели? Или в баночке «крутой» колы? Не знаю. Но я точно знаю, что бабке этот отказ тоже совсем не нравился. Она с болью смотрела на внука, готовая сама расплакаться. Она не могла выполнить просьбу любимого внука, хотя весь ее вид говорил, что очень хотела бы…
Мальчишка, ни на миллиметр не изменив своего положения в пространстве, молча выхватил одной рукой протянутый носовой платок, и снова зло смахнул слезы. И тут же вернул его, словно говоря, что он больше не понадобиться – он не плакса! Но они снова потекли…
Бабка не знала, как подступиться к внуку, мужественно противостоящему детскому «хочу», не спровоцировав его, по всему, праведного, гнева. И она прибегла к уловке, к которой прибегают все взрослые, когда не могут выполнить просьбу детей – к торгу возможными желаниями.
- Санек, ты ведь большой, понимаешь, что это нельзя… (уж какое «нельзя» хотел этот восьмилетний ребенок?)
Санек молчит, напряженно глядя сквозь нашу маршрутку затуманенными от слез глазами. Мы дернулись на метр – полтора. Теперь лучше видно его застывший монетный профиль и трясущийся подбородок.
Бабка заходит с другой стороны.
- Вот сейчас дождемся автобуса и поедем домой… - Эта радужная перспектива, Санька, похоже, не особо впечатляет. Он продолжает молчать, отвернувшись от бабки. – Хочешь, как доедем, я приготовлю то, что ты хочешь? Хочешь? – Я замираю вместе с еще больше напрягшимся Саньком. В голове, забыв о тошнотворной жаре и мечте по холодному квасу, вырисовываются картинки с копченой курицей, сосисками или что там еще дети сейчас любят из домашней кухни?
- Хорошо, - кратко соглашается внук, не выпуская из напряженных рук край скамейки, но уже чуть-чуть расслабив спину.
Бабка с облегчением вздыхает, и быстро, пока ничего не испортилось, подсовывает носовой платок. Санек опять смахивает слезы. Строго одним движением в сторону, оба глаза за раз. Никаких утираний, трений и тому подобной детской и девчачей ерунды. И снова возвращает тряпицу бабке. Но уже, хоть и искоса, бросает взгляд в ее сторону.
Воодушевившись зачатками наметившегося примирения, бабка пододвигается ближе и берет его за плечи.
В какой-то момент, мне кажется, он сейчас дернется и уклониться, по-детски жестко отвергнет бабкину ласку. Но нет, не дернулся. Уступил.
- Что хочешь? Что сварить тебе?
Лицо мальчишки, на мгновение осветившись радостью, тут же искажается тревогой и недоверием. Неверием в саму возможность получить то, что он хочет. Но только на миг. И снова маска суровости и мужественности на детском лице.
Бабка нетерпеливо и не менее тревожно ждет пожелания внука. Как приговор их отношением. Как приговор его и своему будущему. Мелкий, учуяв возможность получить что-то, о чем они даже не думали пару минут назад, перестал качать ногами и уставился на брата.
Тот буквально окаменел от напряжения, выискивая в закоулках сознания самую заветную мечту о вкуснятине, которую могла бы достать его бабка на их кухне. Наконец, рецепт детского счастья найден.
- Кашу!
Теперь окаменела я.
А мальчишка, не давая возможности бабке опомниться и пойти на попятную, быстро добавил, как отрезал: «Белую!». И замер в прежней непоколебимой позе, устремив немигающий взгляд сквозь мою маршрутку.
Я оторопела. И от сокровенного желания восьмилетнего ребенка, и от реакции бабки - она задумалась. По всему было видно, что она подсчитывает стоимость этого детского «каприза».
А меньшой оживился. Он с надежной смотрел на старшего брата, своими младенческими мозгами понимая, что дальнейшее исполнение их мечты зависит только от него, от старшего.
- Хорошо, - наконец решилась бабка.
Санек, не поверив своим ушам, обернулся к ней всем телом и открыл было рот, чтобы что-то добавить… Но бабка, не первый год знакомая со своими внуками, предупредила возможные затруднения. – Но запивать – чаем! – вынесла она приговор ненасытности детских желаний.
И теперь, когда раунд за детскую мечту был выигран, Санька позволил себе стать ребенком. Не «Настоящим Пацаном», не «Большим Мальчиком», не «Настоящим Мужиком», не «Старшим»… А простым ребенком, который в свои восемь – девять лет должен отвоевывать силой характера право на молочную кашу для себя и младшего брата. И он заплакал в четыре ручья… Заплакал,  уткнувшись бабке в бок, только когда победил злые обстоятельства, разделяющие этих троих от их права на детство.
И я чуть не расплакалась вместе с ним. И знаете, о чем я в тот момент подумала? Нет, не о том, где их родители, которые просто обязаны обеспечить своих детей «белой» кашей и молоком на запивку. И не о том, что должна чувствовать их бабка, тоже мать, которая вынуждена торговаться с детьми об этом самом молоке. И не о том, как такое возможно в Москве? Я подумала о том, что именно такие бесхитростные и не избалованные «радостями жизни» парни, довольные уже тем, что получили на обед свой нехитрый кусок, вот так уперто и непоколебимо стояли и стоят на рубежах этой большой, непонятной и где-то равнодушной к их желаниям, Страны.

Р.S. И это реальная история.