– Здрассьте, – бросил мальчуган и нырнул в парадную.
На улице было хорошо. Душное июльское лето слегка ослабило хватку, прошел дождик, и воздух в Петербурге посвежел. Мужики рубились под пиво в пинг-понг, под окнами размножались коты да кошечки, а молодежь, вытащив из чуланов велосипеды, самозабвенно наматывала круги по двору – от помойки до трансформаторной будки.
Антонина Петровна в силу своего возраста не могла ни того, ни другого, ни третьего. Но радовалась прохладе, как ей казалось, больше остальных. Её излюбленная лавочка явно страдала от одиночества, когда пенсионерка отсиживалась дома в жару. Но теперь, если уж мы взялись одушевлять, лавочка была счастлива. Как, впрочем, и Антонина Петровна, которая эту лавочку сейчас занимала.
Она жевала курагу, читала несвежую газетку с кроссвордами и изредка швырялась недоверчивыми взглядами в соседей, хотя, разумеется, всех здесь знала. Так она поддерживала репутацию грозной бдительной начальницы. Старалась изо всех сил, даже переигрывала иногда, что было заметно.
– Главный по подъезду, – хвасталась она Марь Паллне из смежной квартиры, – это тебе не хухры-мухры.
Но жильцы все равно её уважали. Или боялись, потому что внешность у Антонины Петровны была весьма специфическая для старушки. Зубы – все на месте. Кожа ухоженная, наряд современный, стильный, а волосы – золотистый каштан, да еще короткие. Вылитая Долорес Амбридж, только бесстрашная.
А вот Марь Паллна, лучшая подружка Антонины Петровны, была бабка с юморком и «великая женщина», – так её сын звал за то, что пятерых родила. Она являла собой, что называется, классический старушечий дух. Собственные зубы у неё отсутствовали, – да и зачем они ей с такой уверенностью в себе? – но зато были полуразвалившиеся вставные, отчего улыбка Марь Паллны была щербатой, как у Вовки из приема стеклотары. Волосы её, само собой, пестрили фиолетовым, в лучших традициях. А наряжалась… ну, едва ли это можно назвать нарядом. Есть род тетушек, которые, состарившись, теряют вкус и становятся невообразимыми пофигистками. Марь Паллна была ярким примером.
– Это что, свитер? – журила иногда Антонина Васильевна. – Машка, ты с ума сошла?
– Ветер же, Тоня, – отвечала Марь Паллна, – тебе б шапку. Простудишься!
– Лето на дворе, кошелка старая!
Машке, понятно, это ни о чем не говорило. Так и сейчас, выбравшись на улицу в двадцатиградусный, по её разумению, мороз, она облачилась в бежевый волосатый джемпер. Крупной вязки, с огромными мерзкими катышками.
– Еще потеплей бы оделась, – буркнула Тоня, подвинувшись.
Машка села, раскрыла книжечку судоку и сказала:
– Я вчера самый сложный разгадала, – она развернула соответствующую страничку, – завтра отправлю. Может выиграю чаво.
Тоня фыркнула.
Так, лениво треплясь, и сидели, пока совсем рядом, с балкона второго этажа – крытого, надо сказать, – не донесся слащавый мужской голос:
– Алё, Свет? Привет! Ну как ты? Отошла после вчерашнего вечера?
Тоня пихнула Машку локтем:
– Ляжки болят, хоть помирай, – вздохнула картинно, – Маша, ты следующая. Владик кажись новую завел.
– Я и не так могу, – хихикнул Владик, – сегодня вечером ты как?
– Ну не знаю, – прошамкала Машка, подмигнув Тоне, – боюсь, как бы мой не узнал!
– Да все чики-пуки будет! – уверял Владик, – говорю тебе! И потом… Я это… шампусика привезу... виноградика там… шашлычо-о-о-к закажем… хочешь?
– Вот так бы сразу, – одобрила Машка, – только это... зубов у меня нет. Прожуешь?
– Ну обижаешь, – Владик деланно оскорбился, – всё, давай, в десять буду, да?
– А что так поздно? – засомневалась Тоня, – мне спозаранку внучку в садик вести!
– У меня дела, Свет. Надо в контору сгонять. Но в десять как штык, зуб даю!
– Уговорил, чертяка языкатый, – согласилась Машка, – люблю тебя.
Владик сходу не ответил. Подумал пару секунд, попыхтел, а потом быстренько пролепетал:
– и я… я тебя тоже. Пока, – и положил трубку.
– Ох, если Танька узнает… – представила Тоня, – она же дома сейчас?
– Спит наверное, – пожала плечами Машка, – догадывается поди. Дочку жалеет.
– Алё, Кать, – Владик вновь просиял, – солнце, как ты после вчерашнего?
И снова хихикнул, на сей раз робко.
– Ну-у-у, – протянула Тоня, – думала, ходить не смогу, а оказалось…
– Зато я приехал же, Кать. Посреди ночи прям встал и приехал.
– Мужчина всегда должен быть в тонусе! – сказала Машка довольно громко, и Владик высунулся с балкона. Он был красив, даже очень: широкие скулы, густые темные брови, стрижка на современный манер и томный раздевающий взгляд, – Машке даже не по себе стало, когда она этот взгляд поймала. Потом он оценивающе посмотрел на Тоню и спрятался под крышу.
– Да, я тут. Ну прости, я очень устал вчера на работе.
– А голос по телефону заспанный был, – капризничала Тоня, – дома поди дрых, да еще на жене!
– Не говори глупостей, – Владик здорово изобразил раздражение, – прикорнул за рабочим столом. Пашу как конь, рассказывал же, Кать.
– Сегодня-то приедешь? – поинтересовалась Машка.
– Работы полно, но я постараюсь, хорошо? Я бы очень хотел.
– Когда будешь? – спросила Тоня.
– После полуночи, милая. Но ты меня дождись, хорошо? Я шампанского привезу… и… винограда…
– Не люблю виноград, – сказала Машка.
– Хорошо. Люблю тебя, милая, уже жду встречи…
– И я тебя, – сказала Тоня.
– Твою мать! – вскрикнул в сердцах Владик и пнул что-то деревянное, – стук донесся до скамейки.
– Не угадала, – мрачно констатировала Машка.
Минуту сидели в тишине.
– Что это за шум был?
– Ничего, Тань. По работе. Сделка сорвалась.
– Пойдем, может, я тебя утешу? – голос её был нежным, ласковым.
– Пойдем… – а его – поникшим.
Скрипнула дверь наверху, и двое ушли. Старушки вновь зарылись в свои кроссворды. Потом Марь Паллна закрыла тетрадочку с судоку и задумчиво произнесла:
– Песня вспомнилась, – Антонина Петровна тоже оторвалась от газеты, – у тебя Женька в пятом классе напевала… Как там было?.. Восточны-ы-е сказки-и-и а мо-о-о-о-жет расскажешь мне кака-а-а-я така-а-а-я восточная любовь…
Антонина Петровна сощурилась:
– Там все честно было, Марь Паллна. По-человечески. А тут… – она вздохнула, – какие там восточные…русские, скорее. Да и не только...
Отредактировано KotPaniker (21.07.2016 10:47:02)
В окно за бабками понаблюдали.
