Однажды, жила-была очень мудрая Ворона. Черная, как ночь, и едкая, как обида, она считала, будто знает все. Ее крылья бросали огромную тень на бренный мир, ибо летала она так высоко, как не каждому ястребу дано; питалась Ворона только из самой сердцевины – ее клюв бил глубже гвоздя. Долго мудрая Ворона глядела вниз – на род людской – и познания ее, как ей казалось, росли и множились. Птица научилась судить, осуждать и присуждать. Научилась распознавать овец в шкуре хищника, и волка, прикрывшего срамоту овечьей шерстью. Ложь и правда для Вороны стали оборотами одной медали.
Одинокая и гордая, она не садилась на одно дерево с другими летунами, не ела то, что затронул падальщик, и уж тем более не опускалась на землю, к которой прикованы были презираемые ею люди. Но в один прекрасный день, Ворону разобрали усталость и скука. И тогда, она упала вниз, впервые за долгие годы, и важно уселась на подоконник пекарни. Пухлый повар удивленно застыл с занесенной над тестом рукой, уставился на гостью.
— Кар! – для приличия, гаркнула та. И тут же спросила, думая, что и сама знает ответ:  — Что такое люди?
Ворона ждала услышать – обжорство, ненасытность, жир и леность, бряцанье монет и амбиций. Но пекарь с любовью погладил выпеченный хлеб, присыпал булку корицей, изюмом, карамельной стружкой, и сказал, улыбаясь во все розовые щеки:
— Люди, это веселый праздник, уют общего стола, вкус и сладость, иногда горечь, но и без нее никуда.
Черная сестрица укоризненно скрипнула когтями, ударила крыльями и была такова, не забыв прихватить с собой кусок пирога. Ответ пекаря ее не устроил, и она решила дознаваться дальше, пока не услышит то, зачем прилетела.
Следующим, она навестила банкира, которому задала тот же вопрос. От него птица ждала признания в человеческой глупости, жадности, стяжательстве. Но старый, позолоченный мошенник, торгующий грош за два, нисколько не удивился визиту Вороны, и, откинувшись на шелковых подушках, развел руками. Он курил, богато дымил и побалтывал, будто погремушкой, закинутой на колено ступней в алом башмачке:
— Люди, мил-пташка, это любопытство, щедрость дающей руки, дух приключений! Даешь монету, а как знать – может, и не вернет? Да разве ж в том вся суть? Не-е-ет, не в том! А в силе преобразовать золото – мертвый металл! – в жизнь, достойную уважения. Ммм?
И протянул залетной трубку, будто предлагая породниться. Но Ворона, снова не услышав желаемого, подалась прочь. Уж третий-то избранный ею двуногий не должен разочаровать ожиданий? Им был крестьянин, черный, как обрабатываемая им земля, и сухой, как корень имбиря. Четверо его сыновей и дочь высыпали на порог косой избы, за ними крестьянская жена, прижимающая к груди большеглазого младенца. Вся чета трудяг глядела на мудрую пернатую, будто она – сам падший ангел – и та зарделась на протянутом суку яблони, обратилась к своим слушателям, словно с пьедестала:
— Скажите вы, несчастные! Люди – это труд, это пот, нищета и грязь? Короткий век рабства, и земля – последнее пристанище?
Но мирские только недоуменно переглянулись, а крестьянин, поцеловав дочку в макушку, притянул к себе жену и сказал, нисколько не сомневаясь в собственных словах:
— Кабы знала ты, что люди – это крепость семьи, любящие сердца, преданность и тепло даже в зимнюю стужу…, - мужчина указал на яблоню, которую топтала Ворона. — Люди – это сады. Кабы знала ты это, то и труд, и пот, и даже смерть наша не казались бы тебе столь уж горькими. Ведь без горечи – разве познали бы мы сладость?
Люди вошли в дом, тихо затворив за собой дверь, и птица осталась одна, качаться на суку. Опускалась ночь, подражая черноте Вороньих перьев, скрывшееся солнце сменилось лунным рожком. Над землей летела тень, грозная, как туча, и тяжелая, будто брошенный камень. Собственная мудрость давила пернатую, будто чугунный хомут. Разозлилась она, и не на шутку, решила во что бы то ни стало услышать то, за чем явилась. Последней, ядовитая птица навестила шлюху.
Женщина сидела у окна, ожидая не то гостя своего ложа, не то грабителя. Усталый взгляд скользил вдоль алых фонарей, гадая, умоляя. Она одновременно и приветствовала, и прогоняла, и заманивала, и отторгала. Ворона окатила ее волной прохладного воздуха, всплеснула крыльями, приземлившись на стол кокетливо прибранной комнаты. Игривость занавесок и оборочек не скрывала бедноты.
— Ты – последнее из пристанищ порока! Скажи мне – что есть люди? – церемонно вопросила Ворона, гордо вскинув измазанный в пудре клюв. Ей уже слышалось – и триумф заполнял темную птичью душу – как скажет шлюха заветное: люди, это похоть, грубость, лживость. Но шлюха опустила глаза, сцепила пальцы рук, будто в молитвенном жесте, и прошептала:
— Человек – это вечное одиночество, и вечный поиск любви – бесплодный, сила нести свое бремя – тяжкий долг – не роняя ноши. Хоть по-волчьи вой, а надежды в любовь не бросай. Без нее все пропало, без любви только горечь…
Женщина встала, прошлась по комнате, остановилась перед зеркалом и, неловко подкрасив губы, отчаянно улыбнулась своему отражению. Ворона не выдержала и закричала, будто раненная в грудь:
— Как можешь ты так говорить!? Разве не платят они тебе за обман? За продажную любовь на час? Разве не пятна то крови на твоем полотенце? Не синяки на твоей коже?
Шлюха примерила тонкую нить искусственного жемчуга, приложила к груди брошь, но, передумав, осталась как была – в простом, застиранном платье, босая, простоволосая. И вопиюще сокровенная. Она протянула руку и черная пернатая тень, нехотя, приняла приглашение.
— Жестокость рук можно стерпеть, - сказала шлюха, когда когти Вороны впились ей в запястье, - а жестокость слов – это крик раненой души.
— И ты не проклинаешь…?
— Что толку? Мой удел – торговать поцелуем, а не судить. Пусть и на час…пусть на три минуты…, - она поднесла Ворону к окну. — Пусть на краткий миг, но я любима. А человек – это поиск любви. И ничего больше. Ничего.
Пернатая взмыла в воздух, поднялась над домом, улицей, городом, но собственная мудрость тянула ее долу. Кажется, она все поняла вкривь да вкось, глядя с высот своего полета. Птица так и не нашла ответа, но с тех пор, больше себя мудрой не называла.

Отредактировано Loki (29.08.2016 23:30:42)