С наступлением ночи обстрел прекратился, так же внезапно как и начался. Включать фонари никто не рискнул, и выживших искали двигаясь на звук. Походный лазарет был переполнен и многих оставляли прямо под открытым небом возле операционной. Брезентовые пОлы палатки раздвинулись, пропуская высокую фигуру пожилого полковника. Сделав знак двум солдатам у входа, он отошел чуть в сторону, пытаясь раскурить безнадежно промокшую сигарету. Солдаты тем временем выносили из палатки прооперированного капитана, лет сорока на вид, ростом выше среднего и крепкого телосложения . Не смотря на возраст, его виски и затылок изрядно обжила седина, а туго забинтованную грудь пересекал жуткий шрам. Своим видом, он производил впечатление человека не столько даже тёртого войной, сколько ей воспитанного.
Носилки с капитаном внесли под навес, что стоял на краю большой поляны, служившей посадочной площадкой. Неуклюжий, наспех сооруженный из ветвей, травы и нескольких плащ-палаток навес, тем не менее надёжно укрывал раненых в случае непогоды, но главное - делал их незаметными с воздуха. Поставив носилки, солдаты побрели обратно, рассуждая в полголоса пришлют ли за ними вертолёты. Сегодняшней ночью им предстояло много работы.   Блокпост был практически уничтожен. Все понимали, что с рассветом сюда скорее всего прибудут основные силы неприятеля для окончательной зачистки и что надо отступать к своим.
Капитан меж тем потихоньку отходил от наркоза и открыл глаза.
- С возвращением, Змеелов - донёсся до него чей-то знакомый голос.
Капитан повернул голову и увидел человека, похожего на ротного старшину, - мужчину - лет тридцати пяти. Правая часть лица была обезображена ожогом от напалма, поэтому обычно он носил капюшон, за что и получил прозвище "Монах". Он сидел прямо на земле, опираясь спиной о жердь навеса - наркоз заканчивал своё действие, и несчастный тщетно искал положение, при котором раздробленные кости ныли бы не так свирепо.
- Это ты Монах?.. - проговорил Змеелов, силясь сфокусировать зрение на его фигуре - Жаркий выдался денёк... Жаль уходить, мне нравилось это место.
- Что-то мне подсказывает, Змеелов, что ты ещё вернёшься сюда - ответил Монах, и немного помолчав добавил - скажи честно, ты боишься смерти?
- Глупо боятся того, чего никогда не встретишь - отозвался Змеелов - если мы живы - её нет, а если она придёт, то нас уже не будет.
- По твоему люди глупцы?
- Люди боятся не смерти, а неизвестности. Если знать наверняка, что произойдет после последнего удара сердца, смерть стала бы чем то вроде визита к стоматологу - идти вроде пора, а просто не хочется.
- Ты говоришь о клинической смерти - после неё ещё есть шанс вернуться... - Монах вдруг взвыл и судорожно схватившись за бок, упал навзничь.
 - Со мной было такое, Змеелов - немного придя в себя проговорил Монах - Все эти сказки про свет в конце тоннеля... Я видел его так же отчетливо, как сейчас тебя.
- Это с тех пор ты крестик стал носить? - усмехнулся Змеелов.
-  Это не касается ни тебя ни кого бы то ни было ещё, кроме меня и Его - отрезал Монах - мне был дан шанс и я им воспользовался.
- Тебе должно быть легко думать о смерти - продолжал язвить Змеелов - есть хоть какая то определенность - либо рай, либо ад. В раю говорят хорошо, зато в аду компания веселее...
Капитан беззвучно затрясся в приступе злорадного смеха, но память об извлеченных из него осколках, была ещё слишком свежа, что бы быть безболезненной.
- А как ты видишь себя после смерти? - медленно проговорил Монах, уставившись в тропическое небо, и словно не замечая насмешек собеседника.
- Да никак. Моё тело сожрут черви и утащат его в своих мерзких желудках глубоко вглубь земли. Люди эгоистичны в своём желании быть вечно, Монах. Все мы появились, практически из ничего - набора химических элементов, которые принято называть клеткой. А раз так, то по всем правилам логики и этики, мы с тобой должны однажды вновь стать этими элементами. - Змеелов немного помолчал, а затем добавил - Ты конечно начнёшь сейчас свою проповедь, о том, что всем этим элементам, что то придало жизнь. Но мне гораздо приятнее относить  себя к капле росы на альпийском лугу, песчинке на белоснежных пляжах Доминиканы или пеплом вулкана, что клубится где-нибудь над Гавайскими островами или далёкой Камчаткой,  чем жить в ожидании вашего суда. Никто не в праве судить человека, кроме его самого.
- А почему ты не представляешь себя - послышался ехидный голос Монаха - каплей хлорного тумана, проникающей в лёгкие или смещённым сердечником пули, разрывающей живую плоть изнутри или копотью напалма, одинаково хорошо прожигающего броню, бетон и человеческие кости? Откуда такая уверенность, Змеелов, что твой прах обретёт покой именно там, где тебе хотелось бы? Не слишком ли это самонадеянно для живого трупа?
Змеелов хотел было вскочить, но сшитое по частям тело отказывалось ему подчиняться, отзываясь болью каждой живой клетки. Тысячи раскаленных игл, пронзившие его тело, намертво пригвоздили застывший в горле крик боли. Наложенный второпях шов разошелся, медленно обволакивая тело чем то липким и тёплым .
- Это тот же самый ад, Змеелов, - продолжал Монах, глядя куда то вглубь  звездного неба - ад, который мы создали своими руками. Станешь ли ты его частью, перейдя черту вечности зависит не от случая, а от твоей жизни. Только пока ты жив, ты можешь что то изменить в том мире, но для этого нужно изменить этот.
Монах говорил ещё долго, но Змеелов слышал его слова всё тише и всё дальше. Он медленно погружался куда то вниз, словно в зыбкую, плотоядную топь. Наползающий снизу мрак становился настолько плотным, что казалось до него можно дотронутся рукой. Змеелов чувствовал, как по телу разливается томное блаженство покоя, и лишь его взгляд неотрывно следил за стремительно удаляющийся светлой точкой, из которой всё ещё доносился монотонный голос Монаха.

* * *

Из операционной вновь показался усталый силуэт высокого полковника. Двое солдат проворно подхватили носилки, унося очередного выжившего под навес. Полковник устало опустился на пустой ящик из под патронов, стоявший неподалёку. Он знал, что  впереди предстояла бессонная ночь, полная криков опустошающей боли и бледных ликов смерти. Прямо пред ним лежали десятки тяжело раненых военных, для которых он был последним шансом. В блекло-синем свете луны, они походили на оживших мертвецов. Многие стонали, неловко копошась на своих носилках, иные лежали ничком и молча. Всё это полковник видел уже тысячи раз, но всякий раз это зрелище поражало, словно повязка снятая с прокаженного. К этому невозможно было привыкнуть. В кругу коллег и учеников, полковник любил повторять, что военный врач, а тем более хирург не должен много думать обо всём этом. Для этого есть устав и чёткие  инструкции. Но всё же, каждая угасшая жизнь забирала с собой и частицу души доктора. Тяжело вздохнув, и собравши внутренне все силы,  полковник поднялся. Пора продолжать. Он указал на окровавленного беднягу с перевязанной головой, и его унесли готовить к операции.  Но тут внимание полковника привлекли спешно возвращающиеся солдаты. Они несли носилки, которые явно не пустовали.
Пульс Змеелова был слабый, но прощупывался. Спешно вколов адреналин, капитана положили на ящики с боеприпасами, накрытые сверху клеёнкой и служившие импровизированным столом. Капитан открыл глаза, и узнав одного из солдат спросил про Монаха.
- Мне жаль, Змеелов, но он погиб в самом начале обстрела...
- Не разговаривать - послышался усталый голос хирурга, спешно стерилизовавшего иглу с нитками в кружке со спиртом.
- Я так и думал... - тихо, как бы сам себе проговорил Змеелов.

* * *

Спустя полчаса послышалось долгожданное стрекотание "вертушек". Капитана и других раненых спешно грузили на борт вертолета. Пилот торопил солдат - до рассвета ему предстояло совершить как минимум ещё один рейс, за теми, для кого война навсегда закончилась. С лязганьем захлопнулся люк, и груженная под завязку машина, тяжело оторвавшись от земли, поднялась над чернеющим пепелищем. Оставаясь на бреющем полете, и умело маскируясь в складках местности, пилот взял курс на  военную базу. Вероятно завтра здесь высадится десант и основным силам можно будет перейти в наступление.