Манифест зимы

Выкурил день - и сигарета закончилась.
Когда зима в пятку ввинчивается.
Когда пепел иголочек ни к чему перебирать.
Когда запрет кажется длиннее яхты в кулаке.

Заперта овала, касающееся снег.
Тишина только науськивает на свершение,
и луч вон-за-ет-ся в потустороннее: сны в снах.

В линию выстроилось тремя мизинцами,
и во льду - отражение птичьего крика.
Раскрасить бы хаос в розовый,
как будто энтропию втиснуть в фильтр.

До дня седьмого шесть крыл и крыл - успеем.
Спасать только говорение и только.
Когда стих слижет с ротвейлера пещеру.

Раним

Знакомо в лице сквозняк
запятая сознания ушла наискосок
где камни трава и небоскрёбы
до нового вывиха
и выпрямление ближе бедра
в твоей памяти
помята половинка соскока
в гранже
только духота дух сопровождает
и вязнет в аттракторе
шин до шевелений
а надо сползти в воздух
который в неоновых жилках
но цвет чайной розы раним

Два этюда, или пародия на Бродского

Первый этюд

Я играл с комком слов
и до грёз был всегда жаден.
Сторож закрыл на засов,
совершая дню эвтаназию.

А дальше впотьмах рука,
взмах крыла за окном осины.
Над сторожкой встала звезда,
заиграл балет лебединый.

Я заперт - и как же быть?
Чей голос меня спроводит?
Нас учили всё время любить,
но лай собачий пах коробит.

И теперь искурена сигарета.
Сервиз искорчился при лунном свете.
Кто-то ёб....я с парапета.
Но всё это наброски лишь твоего
портрета.

Второй этюд

Я покидаю родину,
но мой подъезд не проронил слезы.
И хорошо, вези меня, вези.
Ты не дождёшься укоризны.

Как много новизны
во всём печальном блеске декабря.
И от меня не жди слезы,
когда моя каурка - каурочка твоя.

Мой дом теперь не в США,
а где-то в невесомом Заполярье.
Мы едем, верное, два дня,
уже кончаются феврали.

Вези меня, вези в совок.
Мы где-то у предместий Сент-Этьена.
Аптека, улица, гудок.
В цинизме, Сёма, нет измены.

Отредактировано Алексей Французов (18.11.2017 13:08:08)

Ревнива

саспенс: линия перекрыла укоризну
иноходцем в дженге - ослепительно можно
до граней жадно и рождаясь
в скученности месяцев
в руке частота и стикер
от входа к десяти казням
дом как корзинка с младенцем
когда лай не замечает собаку
да и зачем она лает?
часы бьют часы
и стыдно биту не применить
но обманно
пространство сузилось до
простаты
в прострации и комуфляже
какой-то фельдфебель зажёг спичку
о цилиндр
мозг перекручен как рог архара
болтаю конусом
дуализм сводя к циклу
нагромождая подмышки
до купола
вспышка: и где-то в детстве
черёмуха
и глубина океана
равносильна бесконечности
но ревнива к крабу на вилочке

Отделённое от песни

Взгрустнулось возле парадной,
как гроб среди ясного неузнавания.
И синяя шпилька,
сокращающая расстояние,
нашлась в пене ноября.
Но не о главном - и это главное.
Как лучшее из возможного -
невозможное проглотить.
Забыть и одуреть, что знаемо,
то справедливо.
Какой-то день нелепый.
И сигарета вновь крадёт у времени
пазы и мастерство,
когда вся блажь спешит вонзиться
в вечность.
И вопросы, и ответы - глупо.
Но я ответил бы в неспешности и позе:
глаза в глаза, рука в руке.
А остальное, впрочем, как угодно.
И без дурацкого блаженства.
И без клейма: "Что можно, что нельзя".
И нету каверзы, и нету фарисейства.
А только свет, что теплится в тебе.
От малого к большому бацу.
И в этом постоянство есть,
какое-то обилие и всякость.
В Калининграде утро.
И крабы вовсе и не крабы.
Губу ожгло о сигарету.
Меняю серость на хлопки
и звон небьющейся посуды.
Когда халтура есть позиция стола -
и просто жест застывшего движенья,
но узнающего великолепный мир.
И нет досады и опровержения.
А только душ родство и танец.
Меняю сигареты на рулетку,
поскольку бытие вошло в перчатку,
и гул затих в ноге:
как дуло - отделённое от песни.

Нуно до тука

сверкнуло
и нуно до тука
когда сверх только пыльца остра
а на дне дна туча баклажанных коробочек
всё искурено но осталась одна - до крика
рельеф слился со светом
в руке - паутинка
под каблуком - вальс укутавшийся зряче
зряшно всё это
все рыбы сгнили в 20 веке
и веко с похлопывающей по спине антисемитской
льдинкой
какая шикарная квартира
головок навалено до сыпи на картинах
а мы живём в нигде
когда белый сон
читает нам с листа
шёпот полей

Не зря

склизко
и чириканье жгутиков в потоке памяти
промято попятному вздоху
когда наполненность выкорчёвывает
слоты из империи забытых снов
основное: не оглядываться
прикладное: не смотреть вниз
движение давида: прямота действий
на затылке разлук
до новых вычёркиваний атавизмов в дыму
курить по кругу и думать
думать и курить подругу
а лучше взглянуть на неузнаваемость
высвечивающуюся на поребрике бутылкой:
можно
в свисточки мочкой и арбузные корки мочить
чтоб промялась мордочка 
когда всё-таки запятые вышли из моды
а многоточие - скопление неслучившихся
восклицаний
до новых несуществований
в конце июня
не зря

За стеклом невозврата

на столе стакан и пепельница
скорпионское перебило львиное
когда мысль окопалась возле канцлера
значки со стирающимися буквами
да перекаты по телу
найти бы что-то новое
в огромном резервуаре входов и выходов
но мы заложники никого
только улыбка и взгляд
а всё остальное - ненужные и скучные
уроки
в трансформации души
предпочитая ничего
в городе зима
друзей занесло по макушку
я разговариваю с одиночеством
которое недалеко от ничьей смерти
но смерть разговаривает шёпотом -
как из мешка рассыпавшиеся вещи
внутри - чайки кружат над морем
снаружи - соседский кашель за стеной
сбоку - бок: четыре перегородки
для счастья
и что-то скорпионское
дёргает мысли
но уже декабрь
и гул земли
за стеклом невозврата
минимально съезжает
на заперто

Встреча с самими

пелена заслонила чувство
будто дым утро - и смертно
рассмеявшись до третьего этажа
нахожу усталость стен - когда насквозь
любовно
и какой-то мотив пульсирует стоящим спиной
выкурим по одной?
мои кости в горшочке в пещере
а вы ещё такси водите
стыдно за не убийство
буйство красок в распахнутом окне
поцелуй с незнакомкой
и чьё-то присутствие как неслучившееся
самоубийство
дымом заволокло око
около около
твоего бедра знак бесконечности
из чужого разговора собачье чудо
сбежало на гниль
от щиколотки к перилам - нить
и вертикально
будто душа оказалась в лампочке
свет которой не греет
но индифферентен и чист