На протяжении всего пути до аэропорта водитель такси с незаурядным энтузиазмом рассказывал мне истории, интересные факты и феномены, яро жестикулируя кистями рук, и регулируя интонацию голосовым тембром. Мне пришла в голову мысль, что находясь в своем такси (обязательно на месте водителя) он бы без труда смог составить конкуренцию по ораторскому мастерству хотя бы Соловьеву, ну или, скажем, Жириновскому. Темы его монолога (а это был именно монолог) были отнюдь не тривиальны. Он говорил о живописи, античных памятниках архитектуры, о науке, кинематографе, поэтах серебряного века – об искусстве, как о едином центре человеческой власти. Выражения его были насыщены яркими аллегориями и метафорами. Признаться честно – некоторые слова я пропускал мимо ушей, не пытаясь даже вдуматься в их лексическое значение, поскольку была вероятность пропустить следующую фигуральную идиому. Разговор шел, как говорится, в одни ворота и следовал, видимо, по давно проверенной схеме. Едва я открывал рот, как голос водителя значительно повышался и повторял последнее им сказанное слово два раза подряд, словно перечеркивая крест-накрест мое ничтожное словцо. Сначала мне показалось, будто я ему не понравился. Но после того, как я добавил несколько слов в поддержку его умозаключений, тем самым подтверждая схожесть наших взглядов – он снова, не внимая на меня, повторил свое последнее сказанное слово два раза, резко подняв правую руку вверх, и до бела сдавив между собой фаланги большого и указательного пальца. И тут я понял, что дело далеко не в его антипатии, а в глубинных понятиях элементарных вещей, которые он пытается вдолбить в мою голову, словно гвозди. Если бы он только мог знать, что сложнее всего вбить гвозди, когда не осталось ни клочка свободного места. С тех пор я замолчал, чтобы мои слова не казались для него инверсией.
             
Мы пролетали Киевку все стремительней, и дорожные указатели говорили о том, что до аэропорта оставалось полтора километра. Водитель слегка сбросил скорость и продолжил говорить на весьма любопытную тему. Он говорил отрывками, перепрыгивая с одного события на другое. В частности основой последней мысли, которую я ухватил, было сопоставление армии Золотой Орды и непобедимой железной армии Тимура Тамерлана. Кажется, было еще что-то о том, что только благодаря пику суггестивного прогресса, центром которого являлся Елец, Тамерлана удалось остановить от наступления на Москву, а далеко не из-за какого-то там крестного хода. Но я слушал невнимательно, смотря на стеклянный монумент аэропорта. Быстрая, как скороговорка речь водителя, была несвязанной и растерянной. Он волновался, и явно торопился. Уголки губ побелели от слюны, он начал ежесекундно вытирать о штаны, покрытые потом ладошки. Я уже совсем не слышал его и только наблюдал за изменчивым состоянием. Меня поражала его бесцеремонная экспрессия, с которой он пытался донести до меня идеологию нейронов своего мозга. Но мне было уже скучно и безразлично. Быть может эти слова и несли в себе тайную истину, но понимание отсутствовало во мне. Он это, наконец, понял и с глубочайшим вздохом, чувством полного отчаяния и безнадежности замолчал.

Аэропорт «Внуково». Терминал «B». Наш черно-желтый  Gett (точной марки я уже не припомню) остановился напротив центрального входа. Повернувшись полуоборотом, водитель посмотрел на меня с озабоченным видом, застенчиво указывая на счетчик кивком головы. Затем он опять посмотрел на меня. Затем снова на счетчик и опять на меня. Такой резкой переменой обстановки я был слегка обескуражен и, вероятно, начал действовать на нервы свой медлительностью. Я расплатился, и сжав сдачу в кулаке, поторопился выйти из машины. Gett тронулся и скоро потерялся, среди десятков черно – желтых автомобилей. А в кулаке у меня оставались помятые пару сотен, и черная бархатная визитка с единственной надписью, словно выгравированной на камне: «Освободи свои мысли». Что лишь добавило сумбура к моим перелетным размышлениям.