Оборот колеса

Беззвездная ночь залила тьмой город, погасила свет и заглушила звуки.
Лишь из окон на последнем этаже высотки все еще разносился по округе плотный гул басов и пьяные выкрики. Веселье было в самом разгаре.
Девушка скрестила руки на груди и прислонилась поясницей к боковой стойке авто. Она в который уже раз подняла голову и посмотрела на окна верхних этажей, затем опустила взгляд на маленькие металлические часы на своей руке. Три ночи. Ее не удивляло, что соседи до сих пор не вызвали полицию. Здесь ее уже мало что удивляло.
Наконец, подъездная дверь распахнулась и из тусклого тамбура на улицу вывалился молодой мужчина. Он будто куда-то торопился, глядя себе под ноги и на ходу натягивая куртку на влажную от пота футболку. Быстрым шагом он дошел до края тротуара, но вдруг остановился и полез в карман джинсов. Вытащил сигареты, стукнул приоткрытой пачкой по ладони – из нее выставилось несколько фильтров и выпала зажигалка. Зажав пачку в кулаке, он вытащил губами сигарету, чиркнул несколько раз с нарастающим нетерпением – наконец, огонек зажегся – и жадно затянулся.
Он глубоко вдохнул, прикрыл глаза, снова открыл, выдохнул сквозь ноздри. Его слегка шатнуло. Поймав равновесие, он оглянулся по сторонам и заметил стоящую в пяти шагах девушку. Несколько секунд он смотрел на нее без всякого выражения. Она смотрела на него.
– Че, как дела? – спросил он хриплым голосом.
Девушка ничего не ответила.
– Ждешь кого-то? – буркнул он, хотя ему было абсолютно по барабану. Указал глазами на окна. – Оттуда?
Пока он ехал в лифте, качаясь в тесной камере от одной стенки к другой и от нечего делать молотя их кулаками, а потом несся через ступеньку к выходу из подъезда, ему казалось, что он перебегает с одного круга ада на другой. Хреново было так, будто с него живьем содрали кожу. Голова раскалывалась от боли. И где-то глубоко внутри свербило желание крови... Хотелось не очень отчетливо, скорее каким-то фоном – как у плотоядного животного – пойти на охоту и там кого-нибудь убить. Но когда он остановился, закурил, огляделся... Нет, ничего не изменилось. На душе было так же паскудно до жути, но на уличном холодке голова прояснилась и он вдруг ощутил, что от него едва уловимо несет блевотиной, чьи капельки впитались в футболку, смешавшись на ней с разводами крови, и еще перегаром. Запах курева оттенял это тошнотворное амбре.
В ответ девушка развернулась и, не торопясь, пошла прочь по тротуару.
– Ну и х** с тобой, - пробормотал он сквозь зубы и еще раз оглянулся по сторонам, стоя под мертвым бельмом уличного фонаря.
Дорога была пустынна. Город затаился. Окна домов кругом темнели черными провалами, нигде не мелькало даже света фар. В этот час никто никуда не торопится.
Парень вытащил смартфон; еще раз нажал кнопку питания, но экран не зажегся. Он постучал его о ладонь, снова ткнул на кнопку, тупо надеясь, что оживет. Нет. По ходу, батарея села.
– е****й огрызок! – выругался он и в сердцах швырнул телефон на тротуар. Экран, корпус, какие-то платы осколками разлетелись в разные стороны.
Какое-то время он смотрел на развороченное внутренности, соображая, зачем это сделал.
– Ну и хрен... – пробормотал он, сунул руку в карман и пошел вдоль тротуара. Кажется, в эту сторону надо было идти, если он хотел добраться до дому. Но, в общем-то, ему было все равно. Сейчас он не хотел никуда возвращаться.
Было холодно, сыро, и он застегнул молнию на куртке. Втянул голову в плечи, сунул левую руку в подмышку правой и, затягиваясь на ходу, потащился, петляя между лужами, блестящими на асфальте после прошедшего дождя, что называется, куда глаза глядят.
Скоро глаза приметили впереди неспешно плывущую фигуру. Ту самую девку, что пялилась возле подъезда.
Какое-то время он изучал ее, держась на расстоянии. Темные волосы до плеч в аккуратной прическе, короткая кожаная куртка, сумочка на цепочке, облегающая длинная черная юбка, под которой мелькали тонкие светлые щиколотки и высокие каблуки.
Он ускорил шаг и нагнал девушку.
– Что, гуляем? – спросил он, пытаясь растянуть губы в улыбку, но те никак не хотели складываться во что-то приятное.
Она не ответила.
– Не страшно одной гулять ночью? – чуть громче сказал он. Голос захрипел, и он прокашлялся.
Не то, чтобы ему хотелось знакомиться. Просто единственный момент, когда голова перестает думать – когда говоришь.
– Нет.
– А зря, всякое бывает, – он выкинул скуренную до фильтра сигарету в кусты и сунул руки в карманы. – Мало ли кто пристанет...
– Например, ты?
– Я? – хмыкнул он. – Я пока даже не начинал.
– У тебя с этим не заржавеет, я знаю.
– Откуда тебе знать, с чем у меня заржавеет – а с чем нет? Мы знакомы?
– Сегодня – уже несколько минут.
Он пожевал губами.
– По ходу, из духовно богатых дев. Куда направляешь свои стопы сейчас?
– К тебе домой.
– Ах-ха, вот так прыть! Похоже, у меня нет выбора. Придется трахнуть сегодня еще одну.
– Скорее, наоборот.
– Что?
– Скоро узнаешь, - она слегка улыбнулась.
– Скоро? А почему не прямо сейчас?
Он обогнал девушку и пошел спиной вперед.
– Потому что для этого улица неподходящее место. Особенно этой ночью.
– А по мне так ночью – самое то.
Он шагнул навстречу. Девушка по инерции налетела на него, но будто была готова к этому – сразу уперлась ладонями. Его руки немедленно очутились на нужных позициях: одна на груди, другая взялась за ягодицу... Ее рука в это время легла ему под челюсть, пальцы ухватили кадык и сдавили его железной хваткой.
Он всхрапнул от отрезвляюще яркой вспышки боли в мозгу и ударил ее по руке, сбивая хват. Девушка тут же отпрянула от него.
– Ах ты сука! – прохрипел он, потирая кадык. Гортань саднила нестерпимо. – А если я тебе въебу?
– Не стоит тратить силы, - хладнокровно сказала она.
Несколько мгновений он смотрел на нее. А потом понял, что ему насрать.
– Пошла нах отсюда, – процедил он.
Она не двинулась с места. Тогда, ускоряя шаг, пошел он сам.
Впереди светлели редкие пятна света: из каждых трех уличных фонарей светил только один.
Он как раз проходил по дорожке мимо очередной черной дыры, называемой двором многоквартирного дома: со всех сторон ее окружали высокие стены, и центре между ними, словно на древнем капище, окруженном мегалитами, клубилась тьма.
Какое-то время он непроизвольно следил краем глаза – и ему показалось, что там действительно что-то шевелится. Он сбавил ход, и в тишине стало слышно отдаленное мерное цоканье каблуков. А потом он услышал рядом какой-то звук – вроде тихого выдоха сквозь зубы.
Он снова перешел на скорый шаг, больше не глядя в ту сторону.
Но чем дальше он шел, тем явственнее виделось, что в подворотнях и глубоких черных дворах колышутся темные волны; там будто копошилось что-то, какие-то едва различимые черные фигуры, шевелясь всей своей массой, словно куча червей.
В голову полезли мысли о подъехавшей белочке. Но он, в принципе, был сейчас слишком пьян, чтобы всерьез чего-то испугаться.
Потом вспомнилось, что как-то он уже слышал в ночной тиши голос, идущий словно бы из ниоткуда. Да и раньше не раз возникало ощущение, будто кто-то ждет его в темноте, безлунными ночами.
Долго идти этой улицей не пришлось: внезапно прямо из сумрака выросло препятствие – металлическая решетка перекрывала тротуар. За ней чернел котлован со вскрытыми трубами на дне. Яма была обнесена щитами и ленточками, а на той стороне стоял экскаватор.
– б*я, да что за невезение... – пробормотал он.
Он постоял несколько секунд, прикидывая в голове дальнейший маршрут через дворы, повернул и стал переходить дорогу.
Темная фигура вышла из полутьмы с другой стороны улицы и пошла ему наперерез. Он остановился. Подойдя, девушка замерла в паре метров от него.
– Слышь, - произнес он с легкой угрозой. – Тебе че от меня надо?
– Я хочу проводить тебя до дома.
Он хмыкнул и выразительно потер шею под подбородком.
– Впереди дорога, по которой один ты не пройдешь, - серьезно сказала она.
– Слышь, овца, мне не нужны бодигарды. Отъебись от меня!
– Посмотри.
Он перевел взгляд в ту сторону, куда она указала коротким взмахом руки. Они стояли сейчас под крадущим краски жизни желтушным светом ночного фонаря. Дальше в переулке ни один из светильников не горел – и между домов, словно в темном ущелье, скопился мрак.
Вглядываясь туда, он вдруг отчетливо понял, что идти этой дорогой не стоит. Но куда ни глянь, отовсюду подступала тьма. Другого пути нет.
– Этой ночью лучше держаться в стороне от темных мест, - тихо произнесла она. – Только света почти не осталось.
– А ты кто – мой ангел-хранитель, что ли? – спросил он с натужной иронией и снова полез за сигаретами.
– Нет.
– н***й тогда ты идешь за мной?
– Это ты нагнал меня на улице, не я тебя, - напомнила она. – Просто нам по пути.
Не найдясь, что возразить, он подцепил сигарету и чиркнул зажигалкой. В этот раз она сработала с первого раза.
– Ты слишком много куришь, - заметила девушка. – Нервничаешь?
Он пропустил этот вопрос мимо ушей.
– Ладно, раз уж мы идем ко мне, давай, что ли, знакомиться, - сказал он, выпустив в ее сторону струю дыма. – Макс.
Она помолчала немного.
– Персефона.
– Из-за имени, наверное, дороже берешь?
– Идем.
Он хмыкнул. Щелчком отправил сигарету в темноту, сунул руки в карманы и двинулся к темному ущелью. Девушка держалась рядом.
Было очень тихо, и воздух становился все холоднее. Тьма окружила их со всех сторон и колыхалась, двигалась, раскачивалась. Движение это было тошнотворно и в то же время неудержимо привлекало внимание Макса.
– Слушай, мне что-то мерещится... – наконец, не выдержал он. – Вон там... Ты тоже это видишь?
– Нет, - так же тихо ответила она. – Это только твое.
Они шли, стараясь держать темп, но Макс без конца прислушивался и озирался по сторонам. Незаметно для него самого шаг стал замедляться, словно он двигался в глубокой воде. Тогда Персефона взяла его под руку и начала подталкивать вперед – туда, где на перекрестке горел единственный тусклый фонарь, полускрытый кроной дерева. В его мертвящем свете листва казалась ржавой.
Но когда до пятна света на проспекте, к которому они шли, оставался десяток метров, Персефона вдруг сама замедлила ход. Двигаясь в каком-то полузабытьи, Макс поначалу не заметил, что ее рука отцепилась от его предплечья, и продолжил идти один. Наконец, он ощутил пустоту рядом с собой и оглянулся, шаря взглядом по сторонам.
Девушка стояла перед темным зевом подземного перехода.
– Эй, пошли, - позвал он, непроизвольно стараясь говорить тише.
Персефона будто не слышала. Она стояла недвижно несколько мгновений, а затем медленно двинулась в сторону лестницы. Макс развернулся и пошел назад. Он видел отсюда только парапет, но ему казалось, что на нижних ступенях кто-то стоит. В следующую секунду девушка резко сорвалась с места и нырнула во тьму.
– Куда... – только и успел сдавленно крикнуть Макс, бросаясь за ней.
Вокруг была не тьма, а словно липкий, сырой, черный туман, который оседал каплями на лице и одежде, и не видно в нем было ни зги. Если бы Макс все еще не был изрядно пьян, у него бы, наверное, поджилки затряслись от этого места.
Он зашарил руками вокруг себя, продвигаясь наощупь. Ноги тонули в чем-то неощутимо вязком, как в болоте. Вдруг что-то мазнуло по пальцам, он схватился было за какую-то плотность – но оно тут же прянуло вниз. Макс наклонился и стал шарить руками вдоль земли. Ему опять что-то попалось, какая-то скрюченная фигура, которая тут же отползла. Он постарался схватить ее и с размаху налетел плечом на стену. Стараясь двигаться вдоль стены, он широко шагнул, пошарил руками – и в его кулаке оказалась куртка, а тело стало выпадать из нее. Понимая, что добыча сейчас вывернется – как в драке выворачивается из одежды ловкий противник – он пошел на опережение: потянулся туда, где должна была быть голова. Его пальцы погрузились в волосы, сгребли их – и Макс потащил девушку за собой. Сейчас он понятия не имел об ориентирах, поэтому чиркнул зажигалкой – и тьма с неохотой расступилась.
Девушка подвывала и сучила ногами от боли, скребла каблуками по полу. В ватной тишине эти звуки звучали пугающе громко. Подтащив ее к выходу наверх, Макс перехватил женское тело, зажав его под мышкой, и понес по лестнице на весу. Персефона исступленно вырывалась, изо всех сил пытаясь освободиться. Он коротко взглянул на ее лицо, и в пляшущем огоньке зажигалки увидел, что глаза ее были закрыты.
Отойдя на некоторое расстояние, он поставил девушку на ноги, и она, уже вполне осознавая происходящее, побежала вместе с ним. Переводя дух, они остановились в пятне света и встретились глазами: взгляд у Персефоны был сумасшедший от страха. В этот момент фонарь у них над головой пыхнул и погас.
В следующий миг Макс почувствовал затылком легчайшее дуновение. Оглянулся – и вдали над крышами домов увидел вздымающийся черный вал. Чудовищная волна цунами медленно всходила к небу, обещая поглотить весь город. Макс обмер. И тут он услышал зов.
Он звал его. Тот, кто неусыпно бдил бессветными ночами, тот, кто в кошмарах приходил к нему из самых глубоких вод. В этих снах на сушу отовсюду медлительно затекало Безумие. Оно проникало через любую щель как отравленный воздух и заполняло собой все пространство, и в каждом живом существе, зараженном им, вскрывалась своя собственная бездна. Начиналась страшная война каждого с каждым, которая очищала этот мир, похожий на гноящуюся рану, реками пролитой крови.
– Бежим скорее! – крикнула девушка и с силой потянула его за собой.
Ноги Макса тонули в глубоком потоке, устремлявшемся назад, толкающем, влекущем за собой. Упираясь, не понимая, зачем идти в другую сторону – ведь он должен идти к Нему, навстречу – Макс все же последовал за ней.
Он не помнил, как они очутились возле его дома. Он без конца оглядывался, стараясь встать лицом к все ширящейся волне – ставшей уже столь огромной, что ее хватило бы поглотить целый континент.
Персефона вытащила ключи из его кармана, открыла подъезд и втолкнула Макса внутрь. Только очутившись в знакомой обстановке, он постепенно очнулся и снова стал видеть свет. Они поднялись по лестнице, он сам открыл дверь в квартиру, включил светильник под притолокой. Оцепенение отпустило его.
Здесь было тепло, сухо, работало электричество – но зато Макса снова начало развозить. Держась за стенку, он столкнул с ног кроссовки и потащился в ванную. Там он содрал с себя футболку, включил холодную воду и сунул под нее голову и плечи.
Пока он был там, Персефона прошлась по квартире и закрыла шторы на окнах. Покончив с этим, она включила телевизор, но на всех каналах привычно рябили помехи. Она выключила шипящий экран. Затем она вернулась на кухню, налила в кружку воды из-под крана и поставила ее в микроволновку. Стоя рядом с гудящей машиной, она погрузилась в размышления, скрестив руки на груди.
Из ванны вышел полуголый Макс. На плечах у него лежало полотенце, которое собирало воду, капающую с волос. Он не стал одевать футболку – и с телом, блестящим от капель, прошел на кухню. Несколько татух и много шрамов, подкачанное влажное тело – телки всегда на это велись.
Персефона глянула на него краем глаза и отвернулась.
Он подошел к ней и встал сзади, слегка нависая. Она потянулась, вынимая из микроволновки кружку. Тем временем он положил руку ей на плечо, другой обнял за талию – и притянул к себе. Послушно подавшись, она подхватила со стола кружку и прижала раскаленной стенкой к его руке.
– Сучка! – Он отшатнулся. – Надо было оставить тебя в том переходе!
– Ты каждый раз это говоришь, - холодно сказала Персефона.
– «Каждый раз», б*я, вот заладила! Если не хочешь трахаться, нах пришла сюда?
– Я застряла здесь. Вместе с тобой, - тихо сказала она.
– Застряла? Вызывай такси – и уматывай, пока я добрый.
Она покачала головой.
– Я дождусь утра, - сказала она и посмотрела на часы.
– Слышь, у меня одна койка. Если ты здесь уже была, должна это помнить.
– Я помню. Я посижу здесь. Можешь идти спать.
– Так если у нас все уже было – чего ты ломаешься?
– Ничего у нас не было.
– Почему я удивлен – и в то же время нет?
– Потому что я не одна из тех девушек, которых ты знал.
– Да конечно! – Он махнул рукой. – Все вы, бабы, «не такие как все».
– Ты узнал всех?
– Нескольких десятков достаточно. Набиваете себе цену, а сами только ждете, чтобы лечь и подмахивать. Честно сказать, я порой не пойму, чего вы все на меня ведетесь, мочалки тупые? По ходу, вам просто нравится, когда с вами обращаются грубо. Вы прямо млеете от этого. Чтобы взял зубами за холку и выебал – вот главная ваша мечта. Не такая как у всех, конечно.
– Ты поэтому презираешь женщин?
– Ну а чего вы еще достойны? Вы – просто мясо, молодое или старое.
– А ты хищник?
– Выходит, так.
– На сегодня твоя охота закончена.
Несколько секунд он смотрел на нее тяжелым взглядом, затем швырнул мокрое полотенце в стену, развернулся и ушел в комнату. Глаза уже слипались от недосыпа, поэтому, не снимая джинсов, Макс свалился на кровать – и за минуту вырубился.
Вскоре Персефона пришла к нему, поставила стул возле кровати и уселась, ожидая, когда он уснет покрепче.
В этой единственной комнате, которая служила и гостиной, и спальней, стояла одна только большая кровать. На полу валялись пустые бутылки, бычки от сигарет, коробки из-под пиццы, использованные презервативы и прочий мусор. Типичное жилище холостяка, который приходит в него только ночевать.
Поэтому Макс ни о чем не беспокоился, засыпая рядом с очередной новой знакомой: у него не было ничего, чем бы он хоть сколько-нибудь дорожил. Да и кого заинтересовал бы висящий на стене телевизор или замызганный холодильник, где шаром покати, или какая-то мелкая бытовая техника, пылящаяся в этом полупустом грязном жилище? У него в кошельке только одна банковская карта, пополняющаяся раз месяц на сумму, которой вполне хватало на беззаботную жизнь. Это были проценты с той суммы, что лежала на его счету в банке – и эти деньги он заработал темными, кровавыми делами в прошлом.

Очнулся Макс спустя полчаса – от боли и ощущения неудобства. До этого спросонья он чувствовал, как его двигают, тащат куда-то, навалив на себя, но ему очень хотелось спать и не хотелось открывать глаза, чтобы узнать, кто и что с ним творит... Окончательно проснулся он уже с наручниками, застегнутыми за спиной, чья короткая цепь была перекинута через верхнюю планку висящего на стене турника. Из-за того, что руки были подтянуты вверх, он повис на своих запястьях, и их пронзила резкая боль. Макс постарался распрямиться – и не смог. Не мог и устойчиво опереться на полную стопу.
Что характерно, наручников у него в доме отродясь не водилось.
– Э... – пробормотал он, хрипя сонным голосом. – Что за х*р*я?
Он с трудом сфокусировал взгляд и увидел Персефону, которая сидела на стуле перед ним, приподняв юбку и элегантно закинув ногу на ногу. На полу у ее ног стояла сумочка.
– Что за игры, б*я? – пробормотал Макс, стараясь сдернуть цепь с рукоятей – но не мог еще выше поднять руки, близко сцепленные между собой. – Мы не договаривались на садо-мазо!
Она молчала, наблюдая за ним.
– Что смотришь? – разозлился он. – А ну снимай быстро. Я стоять не могу!
– Тогда можешь взлететь.
Он смотрел на нее напряженным взглядом.
– Ты чего, а?
Она молчала.
– Все-таки было по пьяни? Поэтому ты обиделась и захотела со мной поквитаться?
Она покачала головой.
– Какого хера тогда ты творишь?
– За все надо платить.
– А я тебе не заплатил, что ли?
– Платить нужно прежде, чем что-то получишь.
– Ну извини, киса, не могу достать кошелек, - усмехнулся он, все время переминаясь с ноги на ногу и пытаясь найти положение, в котором наручники меньше бы давили на запястья. Но не находил – и боль усиливалась.
– Мне не нужны твои деньги. Плата – твоя жизнь.
– Хм... Нафиг мне сделка, если я сдохну?
– Я неверно выразилась. Плата – жизнь, которую ты ведешь.
– А-а... – он покривился от боли. – Я, кажется, начинаю терять терпение. Давай-ка ты снимешь с меня эти железки, потом мы сядем, накатим по стакану, и поговорим о моей жизни.
– Нет. Ты останешься здесь.
– Слышь, ты, тварь, прекращай уже со мной так говорить! – заорал он. – Быстро достала ключ и открыла замок!
– А то что? – спокойно уточнила она.
– А то сейчас расшатаю турник – и тебе им башку проломлю.
– В прошлый раз у тебя не получилось.
– Сука, я тебя изобью до полусмерти, поломаю все кости, а потом трахну в жопу!
Она неторопливо встала, подошла к нему – он попытался отодвинуться, уклоняясь от первого удара, но второй и третий легли по цели.
– Слабо повторить, когда у меня обе руки будут свободны? – процедил он, сплевывая кровь с разбитой губы.
– Не слабо, - ответила она, сунула руку в карман его джинсов и вытянула оттуда нож-бабочку. Раскрыла лезвие, легким умелым движением перекинув рукоятку.
– Слышь, не трогай мою игрушку, - произнес он с угрозой, в то же время понимая ее тщетность.
Покачивая бедрами, Персефона медленно прошлась перед ним, играясь с лезвием, а Макс зачарованно смотрел на его блеск – так же как, наверное, смотрели все, в чью плоть он впоследствии погружался. Макс понял, что сейчас произойдет, и внутренне приготовился.
Она резко развернулась и выбросила вперед руку. Лезвие чиркнуло Макса слева между ребер – и натянутая кожа разошлась, причиняя острейшую, нестерпимо жгучую боль.
– Уфф... – засопел он сквозь зубы, не давая сдавленному шипению перейти в стон. По ребрам побежал теплый ручеек. – Нормально... только чуть-чуть пощипало.
– В другой раз воткну поглубже, - усмехнувшись, пообещала она.
Что делать, что делать, как выпутаться, как соскочить, крутилось у него в мозгу. Нужно говорить с ней. Может, она из тех, с кем он когда-то жестко поразвлекся? Но что она в итоге хочет – просто сделать больно, чтобы почувствовать свое превосходство? Или действительно убить?
– Я сильно обидел тебя – за это ты хочешь отплатить мне? Расскажи, что там было, из-за чего ты стала зла на меня.
– Всей ночи не хватит, чтобы рассказать. Я – твое прошлое.
– Прошлое? В смысле – бывшая? Ничего не понимаю... То говоришь, что у нас ничего не было, то – какое-то «прошлое». Какое н***р прошлое – я тебя сегодня первый раз в жизни увидел!
– Тебе так только кажется, - мрачно сказала она.
– Ну и что дальше-то?
– Не нужно торопить события. Ты все узнаешь.
– Слушай, обычно девчонки на меня не обижаются. Ну разве только, что им показалось мало, и они хотят еще. Злы на меня бывают пацаны. Может, я тебя когда-то люто отхуячил? Ты пол сменила потом, стала девкой – но все еще точишь на меня зуб? Тогда извини, конечно.
Она смотрела на него, улыбаясь. И ему не понравилась эта улыбка.
Персефона подняла с пола свою сумочку и поставила ее на стул, затем подтянула выше локтей рукава на своей кожаной куртке. А после этого неожиданно расстегнула молнию на своей длинной юбке – и та сползла вниз по ее ногам. На девушке осталась только расстегнутая куртка, где под полупрозрачной кофточкой чернел бюстгальтер, и атласное черное белье.
Это зрелище само по себе было нескучным. Но когда она стянула с себя трусики и поставила каблук на сидение стула, демонстрируя свое «Происхождение мира» – разве что вместо первобытных кущ центром этой картины стала тонкая выбритая полоска – Макс оказался сражен непринужденностью действа.
Тем временем она склонилась и достала из сумки какой-то сверток, развернула его, приладила на себя, потом застегнула ремни на бедрах и талии. Теперь на ней был надет большой резиновый член черного цвета.
– Что, хищник, все-таки боишься девушек? – поинтересовалась она, наблюдая за его лицом.
– Только тех, что со страпонами... – ошарашено произнес Макс.
Этот искусственный х** на лобке сильно портил впечатление от ее привлекательных форм.
– Познакомишься с моим змеем поближе? – поинтересовалась она, взявшись за ствол рукой.
– Не, не хочу, – обеспокоенно сказал он. – Ты это... даже не думай!
Улыбаясь, она подошла к нему и, несмотря на яростные попытки Макса увернуться, расстегнула на нем ширинку, а потом зашла за спину и приспустила на нем джинсы вместе с трусами.
Он старался отодвинуться от нее, но не мог – кисти и так уже ломило нещадно. Само по себе висеть на наручниках было сродни пытке, малейшее движение причиняло боль, а если еще...
– Напрасно ты отказываешься, - прошептала Персефона, склонившись к нему и почти касаясь губами его уха. Она потерлась членом о его бедро. – Расслабься. Тебе понравится.
На мгновение он замер, ощущая, как сердце в панике начинает биться все быстрее, участилось и дыхание. Вот попал...
– Не, не хочу пробовать, - нервно сказал он. – И не хочу, чтобы мне это нравилось!
– Я устала уже от бесплодных разговоров, - вздохнула она. – Слов ты не понимаешь. Такие как ты могут учиться только через боль.
Она склонилась к его виску и провела языком по скуле. Он отшатнулся.
– Поэтому я буду делать тебе больно, - прошептала она. – Вдруг сработает?
– Да чего тебе надо-то от меня?!
– Я хочу достучаться до твоей души.
– Через задний проход хочешь до нее достучаться, больная сука?!
– Мне приходится импровизировать, - она пожала плечами. – Не всех можно научить добром, иногда пробуждение происходит от страданий. Да и мне нужна какая-то прелюдия – для дальнейшего.
Говоря это, она вставила колено между его ног, раздвигая их, и подошла вплотную.
И тут с Макса спала скованность: он принялся орать и дергаться, упираясь ногами в пол и стараясь вырвать крепления из стены, но турник сидел намертво – он сам его когда-то садил на саморезы.
Видя его бешеное сопротивление, Персефона чуть отступила, вынула из кармана куртки шприц, сбросила колпачок с иглы и вколола Максу в плечо его содержимое.
И тогда он заорал так дико, что, если бы в доме оставался хоть кто-то живой, у него бы выстыла кровь в жилах.
– Суууука!! Что же ты делаешь?! – ревел он, в исступленном отчаянии надрывая легкие.
Поначалу он думал, что она вколола ему что-то тяжелое, но отдышавшись, вместо прихода ощутил лишь боль и жжение в месте иньекции. А вдруг это яд? Или опасная зараза вроде СПИДа или сифилиса? Догадки, которые мелькали у него в голове, были одна страшнее другой.
– Что... что ты вколола мне?! – орал он, задыхаясь от гнева и страха.
– Всего лишь успокоительное.
Он обмяк, надсадно дыша, не зная, стоит ли ей верить. Ему стало по-настоящему страшно. Содранная кожа на запястьях саднила невыносимо, и казалось, что руки беспрерывно пилят тупыми бритвенными станками.
Персефона положила прохладную ладонь ему на плечо и слегка сжала его.
– Зачем ты живешь? – негромко спросила она.
– Зачем... – автоматически повторил он, громко дыша. – Не знаю.
– Подумай еще, - мягко предложила она.
– Что тебе от меня надо?
– Я уже говорила.
– Скажи, зачем тебе все это, а? Если хочешь поговорить, сними с меня наручники.
– Они не мешают тебе говорить.
– Кто ты такая? – измученно спросил он. – Что тебе надо?
– А кто ты – ты знаешь?
Ноги подкашивались, а металл безжалостно вгрызался в плоть. Макс прикрыл глаза и облизнул пересохшие губы.
– Джокер из крапленой колоды... Убийца и просто больной ублюдок. Мудак, который надеялся, что все всегда сойдет ему с рук.
– Скольких ты убил за свою жизнь?
Перед его глазами один за другим вспыхнули десятки страшных кадров. Впервые это произошло в детстве: он дрался с мальчиком-детдомовцем и стал душить его, а когда тот потерял сознание, испугался содеянного – и столкнул его, еще дышавшего, с берега в заполненный водой глубокий карьер. Тело так и не нашли, сироту объявили пропавшим без вести. С тех пор Макс убивал не раз: тот, кто предпочитает злачные места, часто достает свой нож.
Он без сожаления резал отморозков, пытавшихся на него наехать; как-то убил напавшего наркомана – и хотя изначально это была самооборона, он сознательно превысил ее пределы, отлично понимая, что подонок больше для него не опасен.
Каждый раз ему странным образом везло, свидетелей этих убийств не находилось.
– Многих, - сказал он. – Это была их ошибка – пересечься со мной.
– Как насчет тех, кого ты убивал за деньги?
– Их было немного.
Чаще он действовал спонтанно, но иногда резал умышленно, в пьяном угаре или просто ради развлечения – как того наркомана. Некоторое время это хобби приносило ему приличный доход, когда на него вышли заинтересованные лица с заказами на ликвидацию. Но Макс быстро понял, что везение не будет бесконечным, и его либо сольют ментам, либо постараются хлопнуть кем-нибудь из той же колоды – и больше не связывался с заказной мокрухой. Он всегда был сам по себе, не входил ни в какие группировки. То, что его не преследовал криминальный мир и не замечало правосудие, он считал подтверждением, что его дар чем-то угоден вселенной.
Успокоительное, похоже, подействовало. Все как-то разом отошло на задний план, стало незначительным. Боль не уменьшилась – но она тоже как-то отодвинулась и стала восприниматься безразлично.
– Ты ведь понимаешь, что за все надо платить? – спросила Персефона.
– Понимаю.
Он знал, что этот итог – быть подвешенным в ожидании пыток – и есть настигшая расплата. Что скрывать, он когда-то сам лелеял темные мечты о пытках кого-нибудь невинного, обездвиженного, полностью находящегося в его власти... Чтобы пройти вместе весь этот путь от первых подавляемых вскриков вплоть до агонии – разумеется, как наблюдатель. Его всегда возбуждало насилие. Где-то глубоко он знал, что однажды то же произойдет с ним самим. И вот этот день, вернее ночь – настала.
– Говорят: не делай другому того, чего не желаешь себе, – сказала она.
– Не надо читать мне проповеди. Делай свое дело.
– Я его уже делаю.
– Трахая меня в мозг?
Она усмехнулась.
– Ты знаешь, что тебе дано больше, чем ты заслуживаешь?
– Что мне дано?
– ...но ты выбрал путь наименьшего сопротивления. Ты отнимаешь жизни, хотя мог бы спасать их.
– Я никому ничего не должен, запомни это. У меня было страшное детство. Я такой, какой есть – оттуда. И не надо говорить мне, что я иду путем наименьшего сопротивления. Другого пути просто нет.
– Такой путь есть. И я проведу тебя по нему.
– Да... – Он криво усмехнулся. – Полагаю, в конце я буду умолять меня прикончить?
– В конце тебя ждет заслуженная награда.
– Слушай, ты вроде кажешься вменяемой. Мы поиграли в твои игры – и может, хватит? Отпусти меня.
– Отпущу, когда настанет утро.
– Утро уже наступило! – не выдержав, заорал он. – Я уже не знаю сколько часов здесь провел! Уже давно настало утро!
– Нет, - она подошла к окну и потянула рулонную штору вверх. – Сейчас все еще три ночи.
Он смотрел и не верил своим глазам. За оконными стеклами царила глухая бесконечная тьма. Не видно было ни огонька – ни редких светящихся окон в соседних домах, ни уличных фонарей, ни росчерков фар, ползущих по стенам. Не слышно было привычного шума города.
Будто черная волна уже затопила все – вода дошла до небес, и дом утонул в бездне ее глубин. Весь свет, весь воздух, что есть в этой комнате, отделен лишь тонкими стеклами от огромной, давящей массы тьмы...
– Как это может быть? – прошептал он, изнывая от боли. – Как это может быть...
– Когда наступит утро, зависит только от тебя, - сказала Персефона, вновь опуская штору.
– Но как?
– Ты сам все понимаешь.
Он вновь ощутил полную безвыходность своего положения – и попытался надавить на жалость:
– Я ничего уже не понимаю... Господи, сними с меня эти наручники, умоляю. Я больше не в силах терпеть эту боль... Господи...
Она покачала головой.
– Ну что ты от меня хочешь? – взмолился он. – Что тебе надо?
– Чтобы ты понял.
– Что я должен понять?!
– Что ты должен будешь сделать утром.
– Что я должен буду сделать?
– Это знаешь только ты. Я никогда не видела твоего утра. Я знаю только, что должна провести тебя этим путем.
Он испытывал странное дежавю: наверное, так же разговаривают сумасшедшие маньяки-убийцы, упиваясь своей властью над беспомощной жертвой.
– Девять дней тебе здесь висеть, - склонившись к его уху, прошептала Персефона. – Девять дней... Но мы там, где не всходит солнце, и твоя ночь будет бесконечной. Пока ты сам не захочешь ее прервать... Так как мы будем развлекаться целую вечность?
Она снова зашла сзади и стала водить страпоном у него по ягодицам.
– Слушай, - он проскреб языком по сухому рту. – Сама подумай: боль от наручников, которые уже прорезали мне в руки почти до костей – такая, что я едва заметил, когда ты чиркнула меня лезвием. Ты не сможешь мне сделать еще больнее.
– Боль множит боль, - нежно промурлыкала она. – Ты ведь знаешь, что самое сладкое – кончать через боль. Ты прочувствуешь каждый нюанс.
– Если ты и впрямь меня знаешь, ты должна помнить, что я не из тех, кто любит боль – я из тех, кто любит сам ее причинять. Мое удовольствие будет снижено от боли из-за этих самых наручников. Я хочу сказать, наручники и твой страпон – взаимоисключающие параграфы, убери что-то одно. Сними наручники и оставь только страпон.
Персефона задумалась на мгновение, потом отцепила от креплений искусственный член и бросила его на кровать.
– Ладно, - сказала она, усмехаясь. – В этот раз обойдемся без него.
Она вышла из комнаты. Какое-то время Макс ждал, теряясь в догадках, что за этим последует, а потом стал крутиться, пытаясь сгруппироваться и перекувыркнуться через наручники, чтобы ладони оказались спереди тела. Но руки были слишком высоко заведены, и расстояние между запястьями слишком мало... Тогда он стал дергать цепь, надеясь порвать ее или сдернуть с турника.
Вернулась Персефона. Она несла в руках стакан с водой – тот самый, которым она обожгла ему руку. Она поставила его на стул перед Максом, затем отошла и прилегла на край кровати и прикрыла глаза.
Тогда он тоже закрыл веки, стараясь не думать ни о воде, ни о своей безбрежной, нескончаемой как океан ненависти.
Кажется, он задремал – потому что вдруг очнулся от резкой боли в запястьях. Ноги подкосились, и он повис на руках всем весом. Макс постарался встать, но чтобы не облегчить боль, приходилось вставать на самые цыпочки, а ноги уже еле держали.
Какое-то время он боролся с дремотой, но то и дело ронял голову и вновь нырял вниз. С каждым разом такое пробуждение становилось все труднее и мучительнее. Страдая от боли, жажды и безнадежности, он, кажется, терял сознание: свет в комнате то гас, то снова загорался, но с каждым разом в ней становилось все темнее.
Персефона иногда обнаруживалась рядом и будила его, когда он слишком надолго отключался: она стояла над ухом и что-то нашептывала, но Макс уже с трудом понимал ее слова.
– Зачем тебе это? – спрашивал он. – Ну зачем?
– Почему ты не спрашиваешь никогда, отчего я помню наши прошлые встречи, а ты – нет? Почему никогда ты не спрашиваешь и откуда я знаю, что ночь никогда не закончится? И почему не спрашиваешь, боюсь ли я этой ночи сама?
Он слушал ее слова, и разум, не в силах найти твердую опору рациональности, тонул в этом бреде.
– Почему? – измученно спросил он.
– Потому что таков ход вещей. Но я хочу его изменить. Я хочу, чтобы эта ночь больше никогда не повторялась. Я хочу отсюда уйти – и никогда больше не возвращаться.
Он молчал какое-то время.
– Хорошо, ладно... Я... я ничего уже не понимаю... но я полностью в твоей власти... я на все согласен... – говорил он, изнывая уже не столько от ужасающей боли, которая терзала, выворачивая наизнанку, сколько от еще более невыносимой жажды. – Скажи только, что ты хочешь от меня – я все сделаю. Только отпусти меня.
– Нет.
– Хочешь, перепишу эту квартиру на тебя? Только сними наручники... Нет? Еще есть счет плюс немного золота в банковской ячейке. Почему ты качаешь головой?! Я отдам все что у меня есть! Хочешь трахнуть меня? Давай, можешь отыметь меня, как пожелаешь, только сначала расстегни замки. Или хочешь, я завтра женюсь на тебе? Только скажи «да»... Только сними с меня эти наручники, умоляю... пожалуйста... пожалуйста...
Она снова качала головой.
Голову вело, руки отпиливали прямо по нервам – понемногу и постоянно – и в этой мешанине костей и мяса до конца было еще далеко. Разбитое лицо, кровоточащая рана на боку не приносили столько страданий, сколько эти руки... и жажда. Жажда! На стуле перед ним неизменно стоял стакан с водой. От желания напиться тело выгибало в спазме.
Он терял сознание – и снова пробуждался, каждый раз надеясь, что следующего раза не наступит.
– Почему ты ничего не делаешь? – спрашивал он, совершенно обессилев. – Почему не пытаешь?
– Для меня ничто уже не ново, - сказала Персефона безучастно. – Когда я что-то делаю, ты ждешь, что я прекращу – чтобы испытать облегчение. Но я могу ничего не делать, и облегчения, как и надежды на него, для тебя нет – разве это не хуже?
Он молчал.
– Отрежь... – попросил он, почти скуля. – У тебя есть нож. Возьми его – и отрежь мне руки! Пусть эта боль прекратится хоть на миг! Я доползу до стакана – и напьюсь... Отрежь мне кисти! Потому что я больше не могу... не могу больше терпеть. Пожалуйста, сжалься!
Но она была неумолима.
Тьма понемногу просачивалась сквозь щели и наполняла комнату.
Персефона ходила вокруг него или садилась на корточки, заглядывая ему в лицо снизу. А он почти перестал понимать, что происходит.
– Пожалуйста... – застонал Макс, когда в очередной, бессчетный раз очнулся. – Пожалуйста, я больше не могу... у меня нет больше сил... Убей! Убей меня, прошу!
Она стояла перед ним и долго смотрела на него непроницаемым взглядом – но затем что-то в нем смягчилось, и в ее глазах проступила безумная усталость.
Она погладила его по мокрому от испарины лицу нежными ладонями.
– Думай о хорошем, - сказала она. – И прими мое милосердие.
Она обняла его за шею и резким сильным ударом вонзила нож под ребра – а потом провернула лезвие. Вытащила нож и ударила еще раз – и снова провернула.
Тихий голос все еще звучал в голове и таял, таял, таял... Макс погружался в темные волны, и глубине их не было дна.
Думай о хорошем, думай о хорошем – звучало в гаснущем мозгу... Какая все-таки злая издевка и какая великая милость – убийство из милосердия.

Огромное помещение, зал банка.
Светло-серый мрамор. Роскошь. Резные листья пальм, растущих в каменных чашах.
Джокер перевел взгляд на свою руку – и увидел, что сжимает в ней автомат «ТТ». Полсекунды хватило, чтобы побороть изумление; он сунул оружие за пояс джинсов сзади и опустил сверху куртку.
Он стал оглядываться по сторонам, не понимая, как здесь оказался. Пока искал хоть какие-то ориентиры, он вдруг заметил человека, которого откуда-то знал. Кажется, они по-приятельски выпивали с ним на недавней разухабистой вечеринке.
Марс – бритоголовый, смуглый, в черной майке без рукавов, открывающей мощные плечи, сидел, низко опустив лицо и обхватив голову руками, в кресле напротив длинной банковской стойки.
Джокер долго смотрел на Марса и вдруг заметил: он чуть заметно отбивает ногой какой-то ритм.
Начала играть музыка.
Джокер медленно двинулся к центру высокого зала, отдаленно напоминающего кафедральный собор, по проходу между рядов банковских столов. Когда он добрался до лестницы между колонн, навстречу ему спускался какой-то человек. Седеющий, с потрепанным жизнью физиономией, в дешевом костюме. Заметив Джокера, человек сделал испуганную гримасу, и, пятясь задом, обошел мраморные перила лестницы, после чего исчез из поля зрения.
Джокер понял, что это был его отец.
Музыка становилась все громче.
Джокер перевел взгляд обратно – и наткнулся на еще одно знакомое лицо. Это был второй кореш с вечеринки. Красивый блондин в костюме белого цвета, с выбритыми висками и волосами, перекинутыми на правую скулу. Аполло сидел за одним из банковских столов, закинув ноги на столешницу, и слегка покачивал подбородком из стороны в сторону в такт музыке.
Джокер только успел присмотреться к нему, когда тот одними губами произнес:
– Now!
За спиной начали стрелять. Джокер резко обернулся – и присел. Целая группа захвата вбежала в зал и открыла огонь в сторону стойки, где орудовал Марс, а затем и в Аполло.
Джокер со стороны наблюдал за ожесточенной перестрелкой, не рискуя высунуться. Он не понимал, что здесь происходит – и какова его роль. Он не хотел быть здесь. Это не его дело.
Низко пригибаясь, он побежал к приоткрытой впереди двери, высокой и узкой; одна из ее огромных створок была приоткрыта. Ему вслед начали стрелять. Он тоже вытащил автомат и отстреливался короткими очередями, прячась за столами.
Добравшись до двери, он с разбегу прыгнул в нее, упал и тут же вскочил на ноги. В этот момент его прошила автоматная очередь.
Джокер по инерции обошел дверь и сполз на землю за закрепленной створкой. Сначала он сидел, в недоумении прижав руку к футболке на груди, на которой расплывалось кровавое домино, потом медленно съехал вбок, и голова его склонилась до земли.
Музыка стихла.

Женская ножка в остроносой туфельке стояла у него на груди.
Он смотрел на нее какое-то время, лежа, потом перевел взгляд выше.
С янтарной кожей и раскосыми глазами, с высокой черной короной на голове, вздымающейся из густоты волос, в платье из дыма она убрала стопу, и тогда он приподнялся на локте, неуверенно дотронувшись до своей груди. А потом поднялся на ноги.
С легкой улыбкой на губах она обошла вокруг него, проводя рукой по местам на его груди и спине, где были пулевые отверстия. Джокер в недоумении склонил голову и посмотрел на свою грудь. Он был наг. А на месте сквозных ран теперь была гладкая кожа.
Начала играть музыка.
Он хотел спросить, где находится, но понял, что не знает, как звучат слова.
Владычица кивнула, и улыбка снова тронула ее губы. Она взяла его под руку, и они неторопливо двинулись вдоль здания. Вокруг сиял синевой солнечный день, столь контрастный в сравнении с добела выгоревшем на солнце песчаником каких-то строений без окон.
Дверь, из которой вышел Джокер, снаружи ничем не походила на ту роскошную дубовую дверь, которая вела во внутренние помещения банка. Кругом было какое-то забытое богом захолустье, и здание банка выглядело такой же приземистой убогой хибарой, по виду ничем не отличающейся от остальных.
Возле одной из таких хибар он остановился. Из проема тянуло холодком... Джокер вдруг ощутил желание войти под сумрачный свод – и отдохнуть. Чем дольше он вглядывался во тьму, тем явственнее казалось, что внутри кто-то есть. И он ждет его... В этот миг, из темноты, позвали его по имени. Джокер шагнул, подчиняясь. Но женщина удержала его – и вновь повела за собой.

Они обогнули угол и пошли по песчаной дороге к двоим, сидящим на заброшенной остановке в отдалении, возле которой не было обозначений маршрутов и времени. Марс сидел, Аполло полулежал на спине; они были в той же одежде, что и в банке.
Пара остановилась возле мужчин. Марс что-то сказал женщине, и она ответила ему – но слов было не расслышать из-за музыки.
Владычица снова взяла Джокера под руку и потянула за собой. Джокер сделал взмах рукой, зовя за собой парней. Марс поднялся и неспешно, вразвалочку, ушел вслед за ними.
Аполло остался наблюдать, как они удаляются, растворяясь в раскаленном лоне пустыни под сине-черной бездной.
Музыка затихла.
Джокер взглянул вверх – и увидел склоненное к нему прекрасное женское лицо. Она слегка подула на него – и он почувствовал, как вспыхивает, превращаясь в ярко-синее пламя.
Он посмотрел вниз – и увидел себя, свое тело, лежащее с раскинутыми в стороны руками. Оно было объято огнем.

Сквозь зашторенные окна в комнату проникал приглушенный свет. На улице ярко светило солнце.
Макс приподнял голову и посмотрел по сторонам. Он лежал на своей кровати, широко разбросав руки.
Он долго не мог сообразить, что случилось. Голова немного гудела, но это не было похоже на знакомое похмелье. Макс потерял всякие ориентиры во времени, и не мог вспомнить какой сегодня день, какой месяц, да даже год.
Было ощущение какого-то провала, но не столько в памяти... в судьбе, что ли?
Макс пошарил вокруг себя в поисках телефона, но не нашел его. Тогда он опустил руку с кровати, нащупал пульт на полу и включил телевизор. Пощелкав каналы, нашел новостной. Там, перед бегущей строкой стояла дата: третье июня. В голове немного прояснилось. Значит, прошло больше недели с тех пор, как он отправился на ту пьянку.
Он с трудом мог припомнить, что происходило в тот вечер и ночь. Кажется, он нажрался, а потом с кем-то дрался, и ему тоже перепало. Еще он трахнул несколько баб... но он не помнил ни одного лица из прошлого. Усиленно напрягая память, он смог вспомнить только, как выбегал из квартиры-вписки, как вышел на улицу, закурил... затем – пустота, ничто.
Размышляя над этим, Макс вдруг осознал, что давно ощущает в ладонях странное покалывание. Он посмотрел на них, подведя близко друг к другу, и ощутил между ними какую-то незримую плотность – словно он держал в руках теплый шар.
Глядя на свои руки, он заметил на запястьях глубокие багровые борозды с полностью сбитой кожей. Он прикоснулся к левой руке, ощущая боль, но когда осторожно провел по ней правой – мясной цвет плоти сменился более светлым и рана стала походить на заживающий шрам.
Он не мог поверить тому, что видит. Провел левой рукой по правой – и таким же образом затянулась рана на второй руке. Тогда он прошелся ладонями по груди, животу – и нащупал разошедшиеся края раны между ребер, а затем два отверстия ниже.
Макс довольно долго поочередно держал на них руки – и от ран не осталось ни следа. Следы с запястий тоже исчезли, сами собой.
Макс встал и, покачиваясь, ушел в ванную. Пребывая в глубокой прострации, он прислонился лбом к стенке кабины и застыл под текущей на загривок водой. Это странное открытие – и полное непонимание, что же все-таки с ним произошло, и куда пропали девять дней из жизни, остановило его мысль. Время потеряло счет и направление.
Но затем незаметно оцепенение сменилось волнением. Макс понял, что должен куда-то идти, что-то делать. Внутреннее нетерпение, словно зуд, больше не давало покоя.
Он оделся в чистую одежду, закрыл дверь и вышел на улицу. Все казалось ему странным – и поначалу он не мог понять, почему. Хотя вскоре начал догадываться.
Существовал ли этот мир вчера? А было ли само «вчера»? Чтобы подтвердить догадки, Макс принялся искать информацию о том, что эти предыдущие девять дней были.
Обычно он выходил в интернет со смартфона, но теперь остался без него – и без потока информации. Поэтому он искал на улицах афиши, объявления – да что угодно. Но в предыдущие дни в городе ничего не происходило. Не было выступлений, не было концертов, митингов, собраний. Продавщица газет-журналов в киоске проворчала, что за прошлую неделю ничего нет – у них только свежая пресса.
Салон связи, к которому Макс шел, чтобы купить новый телефон, оказался закрыт.
И тогда он понял, что это и неважно. Потому что город в эти отсутствующие дни тоже отсутствовал. Как будто выключился. Он не уснул, не умер. Его просто не было.
Раздумывая над этим – и наблюдая за своими ощущениями от размышлений, Макс слонялся по шумным улицам, сунув руки в карманы и разглядывая носки своих кроссовок.
Рядом прогрохотал трамвай – и своим шумом вытащил его из отрешенности. Недолго думая, Макс догнал его и на остановке вошел в салон. Ему никуда не нужно было добираться – он ехал просто, чтобы куда-то ехать. Дребезжащий, шумный механизм оглушал и тем самым хоть немного отвлекал от душевного раздрая, от заглядывания в расколовшую душу пропасть, над которой пока балансировало сознание.
Макс безучастно смотрел в окно – на мелькающие дома и деревья, машины, стоящие в пробках, суетящихся, спешащих по переходам людей с угрюмыми, бесцветными лицами... Он долго пытался понять, почему они вызывают у него такое отторжение – и всегда вызывали – а теперь, наконец, сообразил: каждый из них был чем-то болен. Кто-то серьезнее, кто-то только начинал хворать, но больны были все поголовно, от мала до велика – пагубно, скверно больны. В ком-то рдел жар воспаления и нездоровой взвинченности, в ком-то источал холод тускло тлеющий огонек внутреннего гниения, самопожирания, тупой апатии.
Макс невольно посмотрел на свои руки – и мысленным взглядом увидел вокруг них голубоватое свечение. Он откуда-то знал, что это свечение рук целителя.
«И что? – спросил он себя. – Вот это и есть – дар отсутствующих девяти дней? И что мне сейчас, выйти и начать бегать от одного к другому?»
Он представил, как возлагает руки и исцеляет одного, пятого, десятого – и тогда жадная, ненасытная, восторженно орущая толпа, уяснив, что Мессия, наконец, соизволил явиться, наваливается на него, тянет в разные стороны, тащит на себе, как добычу в свои вонючие сырые норы – чтобы там он поднимал на ноги немощных, делал зрячими невидящих, воскрешал мертвых. И так до скончания века.
А надо это ему самому? Зачем ему такой дар, если он не желает никому помогать? Он презирает эту безмозглую копошащуюся массу, ему отвратителен каждый из нее в отдельности и все они вместе. И безразлично, даже если все эти мыслящие черви завтра сдохнут. Макс только вдохнет глубже.
Но тогда зачем все это? Зачем все складывается именно так? И что делать теперь?
Он снова погрузился в глубокое ничто – без мыслей и чувств. И вынырнул, только когда понял, что слишком уж долго смотрит на одну и ту же картинку – глухую серую стену на другой стороне улицы.
Трамвай стоял на одном месте, давно не слышно было ни грохота, ни дребезга... Макс оглянулся – и заметил, что салон почти пуст. В салоне оставался только он, еще одна пассажирка, сидящая далеко впереди, и кондуктор.
– Что ни день, то авария... – ворчала немолодая кондукторша, сидя на своем насесте и пересчитывая купюры. – Гоняют как шумахеры – и врезаются друг в друга. А мы тут стой из-за них...
– Переиграли в симуляторы и решили, что они теперь настоящие гонщики, - на автомате сказал Макс.
– Вот-вот, думают, что они в игры играют – как дети малые! – пожаловалась кондуктор.
– Ну, в игры играют и бородатые мужики, - от нечего делать, поддержал этот разговор Макс. – Только они забывают по ходу, что если разбить тачку здесь, загрузиться с последнего сейва не выйдет.
– Да там не в сейвах дело, - оглянулась девушка, сидевшая впереди. – А в том, что на права деньги нашлись, а на уроки вождения уже не хватило.
– Некоторые права получают, и не заплатив ни копейки. Особенно в этом везет красивым девушкам, - сказал Макс.
Пассажирка вновь оглянулась на него и улыбнулась.
– И всегда можно сказать, как про дорогую машину, что права – подарили, - она снова улыбнулась как-то неловко – будто старалась держать рот закрытым.
– Главное, что про нас так точно не скажешь, - Макс встал и пересел к ней поближе.
– Ага, легко быть правильными участниками дорожного движения, когда нет машины, - кивнула она.
– Плюс не надо учить никаких правил, - продолжил он.
– А еще трамвай не загрязняет воздух выхлопами, в отличие от машин.
– Вот только утром от некоторых пассажиров такой выхлоп – лучше бы они ездили на своих авто с наглухо задраенными люками.
Она рассмеялась – и Макс заметил, что у нее сломан один из передних зубов. Практически полное его отсутствие неприятно похабило ее, в принципе, милую улыбку. Девушка заметила, что он смотрит ей в рот – и тут же погасила улыбку.
Какое-то время они молчали.
– Похоже, я не успеваю в клинику, - произнесла она в пространство и вздохнула. – Из-за этой аварии.
– Что в клинике? – поинтересовался Макс.
– У меня через полчаса запись. Хотела установить зубной штифт, но похоже, теперь опоздаю.
– И далеко ехать?
– Еще пять остановок. На Обводном.
– Выйдешь прямо сейчас – успеешь, - сказал Макс.
Девушка колебалась несколько мгновений, но затем все же поднялась и быстрым шагом направилась к выходу.
Макс смотрел ей вслед. А потом решил, что сидеть и шутить на пару с кондукторшей будет скучно, поэтому он тоже вышел через открытые передние двери и остановился рядом с девушкой. Они подождали, когда поток машин остановится, и перешли дорогу.
Девушка коротко глянула на него, будто хотела что-то сказать напоследок, но вместо этого развернулась и пошла вдоль проспекта. Постояв на месте и поглядев сначала в одну сторону, потом в другую, Макс двинулся за девушкой. Через несколько минут он нагнал ее.
– Надо глянуть, что за клиника, - сказал он. – Может и мне туда понадобится сходить. Как там цены?
– Средние по городу, - она пожала плечами. – Вообще мне порекомендовали конкретного врача, поэтому я езжу туда.
Тут она замолчала, подумав, что сболтнула лишнего.
– У тебя какие-то проблемы? – поинтересовался он.
– Да крошатся зубы, - ответила она. – Пришлось уже несколько заменить керамикой на штифтах.
– Из-за чего?
– Не знаю. Каких-то минеральных веществ не хватает.
– Надо пить больше молока?
– Я пью витамины, - фыркнула она.
Так, разговаривая о том, о сем, и перебегая по светофорам перекрестки, забитые дневными пробками, они в темпе прошагали четыре квартала – когда впереди замаячила вывеска с улыбающимся зубом.
Девушка остановилась на крыльце клиники и вытащила из кармана сигареты, собираясь покурить перед приемом, но взглянув на смартфон, второпях сунула пачку Максу в руки и скрылась за дверью. Он так и остался с этой тонкой пачкой «Вог» в ладони.
Макс постоял какое-то время у входа, потом отошел в сторону и уселся на лавку. День был погожий, солнечный; припекало. Какое-то время Макс сидел, подставив лицо теплому ветру, но время шло, девушка все не появлялась, и ему стало скучно. Он вертел в руках пачку «Вога» и размышлял, нафиг ему дожидаться едва знакомую телку с отсутствующими зубами? Стоило заранее озаботиться ее контактами, а потом перезвонить или найти в интернете, если, конечно, он захочет встретиться. Вот только записать их было некуда – да и имя ее узнать он, как обычно, сразу не удосужился.
Хотя, в сущности, все это полная ерунда. Просто ему некуда возвращаться – он нах никому не сдался. А вдруг этой ночью он опять перестанет существовать? Кто тогда расскажет, что с ним произошло на самом деле? Сейчас он нужен хотя бы потому, чтобы должен вернуть чужую вещь.
Наконец, она появилась из-за дверей. Заметив Макса, девушка на мгновение удивленно замерла, но тут же улыбнулась и направилась к нему своей легкой, беспечной походкой. Ее лицо сияло открытой улыбкой, и из-за отражения этой улыбки, светящегося в глазах, она казалась такой счастливой – и оттого особенно притягательной. Собственный паскудный мир показался Максу предзакатной тенью, на которую упали жаркие летние солнечные лучи.
– И снова привет, - сказала она. – Ты меня все-таки дождался?
Он кивнул и протянул ей пачку «Вог».
– Спасибо.
Она подхватила ее, легонько тряхнув в руке, и губами вытянула сигарету из пачки. Макс протянул зажигалку и подпалил ее; девушка моргнула глазами, еще раз сказав «спасибо».
– Уфф... как же я не люблю стоматологов! – сказала она, после того как пару раз глубоко затянулась. – Сидишь два часа, вцепившись в ручки кресла. Голова запрокинута, рот разинут, врач жужжит своей машинкой, а я боюсь даже пошевелиться – и как назло лезут в голову всякие мысли про гестапо. Ну, страшилки про разведчиков, которых пытали бор-машинкой...
Она наморщила нос. Макс слегка усмехнулся.
– Давай уже познакомимся. Макс.
– Ная, - сказала она с ударением на «а».
– А полностью как твое имя звучит?
– Наина, - она поморщилась. – Не люблю его. Меня все называют Наей. Друзья всегда придумывали к нему прозвища: «Ум-Ная», «Без-забот-Ная»...
– «Обалден-Ная», - сказал Макс. – «Раскован-Ная».
– Почти в тему, - она улыбнулась. – Блин, как хочется есть! А минимум час ничего нельзя.
Макс подумал, что сам не помнит, когда он последний раз пил и ел – но ему ничего не хочется.
– Можем прогуляться, - предложил он. – Время пройдет быстрее.
– Слушай, я давно хочу уже искупаться. А сегодня так жарко! Я вся взмокла, пока спешила на этот прием. Давай сгоняем на залив?
Время близилось к вечеру, и воздух колыхался от жара, источаемого нагретым солнцем асфальтом, выхлопными газами и пылью.
– Почему нет? – сказал Макс. – Спонтанность – это всегда здорово.
Чтобы у нее не появилось вопросов, почему он не закажет машину в приложении, Макс отошел к обочине тротуара, где давно заприметил припаркованную машину такси.
– Шеф, отдыхаешь? – подходя, спросил Макс.
– Ага.
– Че стоит прокатиться на залив?
– Не видишь, у меня обед? Сейчас я никуда не катаю.
– Терминал в машине есть?
– Ну есть.
– За десятку прямо сейчас поедешь?
Таксист спрятал бутерброд в бардачок, отряхнулся от крошек и завел двигатель.
Макс обернулся, помахал Нае, и она подошла. Он открыл перед ней дверцу, и она забралась на заднее сидение.
Сев рядом, Макс мог сколько угодно рассматривать ее с близкого ракурса. Худощавая, пожалуй даже худая – но не из тех доходяг с тощими ногами и плоской грудью, все было при ней: и второй размер, и маленькая, крепкая попа.
Ная и впрямь была непосредственная, раскованная, умная. Она умела шутить и умела слушать. Не самая короткая дорога до пригорода в разговорах пролетела незаметно.
Пляж был почти пуст, людей на нем были единицы – какие-то местные или дачники, вылезшие после затянувшейся холодной весны погреть на песке свои бледные тела.
Ная сбросила с ног туфли, закатала джинсы и подошла к кромке воды.
– Холодная! – с восторгом сказала она. – А пофиг, все равно хочу купаться!
Вернувшись на травку, она принялась расстегиваться. Глядя на нее, Макс тоже стал раздеваться. У него не было с собой плавок, но он не парился и собирался купаться в трусах. Ситуация стала еще проще, когда он увидел, что Ная, уже раздетая до белья, расстегивает на себе бюстгальтер, а потом стягивает трусики.
Оглянувшись на Макса, она ободряюще улыбнулась, поманила за собой и пошла к воде. Он стащил с себя трусы и пошел за ней.
Ная зашла по щиколотку и притормозила. Макс встал рядом. Она окинула его коротким оценивающим взглядом с ног до головы и пошла дальше. Зайдя выше колена, она протянула Максу руку, нащупала пальцами его бицепс и сжала его, а Макс взял ее под локоть. Когда вода дошла ему до паха, Макс отпустил девушку и с ходу нырнул в набегающую волну. Ная тут же нырнула за ним следом.
Спустя пару секунд они вынырнули, обожженные и взбудораженные холодом – и поглядели друг на друга, широко раскрыв глаза, так, словно впервые увидели друг друга. Вышло так, что ныряли они каждый сам по себе, а вынырнули – уже вместе.
Захваченная этим ощущением, Ная подошла к Максу и прижалась к его телу. Он почувствовал жар и необычную вибрацию в своих руках, но был так взбудоражен их внезапной близостью, что влечение перекрыло все другие сигналы.
Он подхватил девушку на руки, прижал к себе, чтобы не отдаляться больше от ее тепла, и понес к берегу. А за ними, неслышное, вновь наступало лето.