ЧАСТЬ 2.
…Яркое солнце и зеленая высоченная трава, высокие метелки которой, наклоняясь, ласково ударяли по спине. Ветер, приносящий терпкие и незнакомые запахи. Агава несется галопом, радостно взбрыкивая. Травяное море безбрежно, только вдали, у самого горизонта темнеют заросли каких-то деревьев. Очередной прыжок вызывает какое-то странное, непривычное ощущение. Агава прислушивается к своему телу и вдруг с ужасом понимает, что она – мальчик! Осознание этого чуть не сбивает ее с ног. Все вокруг начинает двоиться: сквозь зеленую траву она видит знакомые доски домашнего навеса и жерди ограды. Видение расплывается и исчезает, а она продолжает мчаться по высокой траве с той же скоростью. Впереди возникают фигуры пасущихся лошадей, и она, на всем скаку залетев под брюхо огненно-рыжей лошади, с наслаждением пьет молоко, густое и сладкое.  В какой-то миг она ловит свое отражение в огромном и ласковом зеркале маминого глаза. Привычное отражение задорной мордашки, только белая отметина на лбу кажется более круглой и правильной. Мама! Осознание того, что эта рыжая(!) кобыла ее (его) мама, помогает понять, что все вокруг – сон. Яркий, очень правдоподобный и невероятно интересный. Картинки сна быстро сменяют друг друга, разные по длине и настроению. Но в каждом эпизоде девочка Агава была гнедым мальчиком, изнутри знакомясь с жизнью своего далекого предка…

…Маленькая Агава с удивлением оглядывалась вокруг. Трава, недавно поднимавшаяся выше спины, едва достает до груди. И она уже не такая сочная. Да и место другое – ближе к лесу. Рядом и в отдалении пасутся кони, среди них та рыжая кобыла, которая мама. И Агава уже ростом почти одинакова с ней. Никогда раньше она еще не видела землю с такой высоты. Но осматриваться было некогда. Несколько всадников бешеным галопом приблизились к табуну и начали отгонять коней в сторону леса. Это получалось плохо – лошади растянулись далеко друг от друга, быстро собрать их не удалось. Из высокой травы появились еще верховые. На низкорослых лошадках, в лохматых шапках, они вызвали в табуне тревогу. Без понукания кони разворачивались и мчались под укрытие деревьев. А новые всадники стремительно приближались.  Некоторые из них держали странные изогнутые предметы. С них слетали тонкие палочки и далеко летели по воздуху. Агава увидела, как одна такая палочка попала в спину человека. Тот упал вперед, обнимая шею коня, но лошадь под ним взвилась на дыбы, роняя всадника. Агава понеслась прочь, не оглядываясь и распластываясь в каждом прыжке. Чужие лошади, прижав уши и оскалившись, мчались, стремясь отрезать табун от спасительного леса. Густой волной от них шел острый запах лошадиного пота, кожи, и еще чего-то то ли кислого, то ли прогорклого. Всадники врезались в массу лошадей и быстро разделили их на две части. Одну развернули и погнали в степь. Агава, вернее молодой гнедой конь, успел добежать до леса. Укрывшись в густых кустах на опушке, испугано следил за удалявшимся табуном. Особенно долго он не отрывал взгляд от рыжей тонконогой фигуры. В последний раз он видел свою маму…

… Конь давно привык к тому, что неподалеку всегда находятся люди. Они объезжали табун верхом, направляли лошадей в нужную сторону. Случалось, что длинной веревкой ловили лошадь и уводили с собой. Такие события всегда тревожили табун, но молодой жеребец быстро успокаивался и забывал о случившемся.
Всадник, появившийся однажды утром, сразу повел себя странно. Он спешился и медленно прошел внутрь табуна. Гнедой впервые увидел двуногого так близко. Тот спокойно шел между лошадьми, разглядывая их. Иногда протягивал руку, пытаясь коснуться коня, но они настороженно отбегали в сторону, удивленно кося на него влажными выпуклыми глазами. Гнедому стало интересно. Незаметно для себя, он оказался недалеко от странного человека. Тот бросил на него быстрый взгляд и отвернулся. Запах, который почуял конь, оказавшись близко, притягивал. Пахло маминым молоком и чем-то еще, удивительно вкусным. Мелкими шагами, по широкой дуге, он обходил незнакомца, постепенно приближаясь. А человек стоял, не двигаясь, не глядя в сторону молодого коня. И запах, упоительный запах становился все сильнее. Плавным движением незнакомец протянул руку к коню. Тот мягкими губами снял у него с ладони кусок хлеба. И тут же, не позволив прикоснуться, как сорванная тетива, рванул с места галопом. Так, что человека обсыпало землей из-под его копыт!..

…Резкая давящая боль, перехлестывающая дыхание, рывок, почти сбивающий с ног и бешеная злоба, багровой пеленой туманящая глаза. Люди! Люди непозволительно близко, разгоряченные, пахнущие потом, кожей и чем-то еще, незнакомым и непонятным. Бежать! Ноги, от резкого толчка, по бабки зарываются в землю, но не помогают сдвинуться с места! Две волосяные веревки, захлестнув шею, не пускают сделать даже шаг!  Конь взвивается на дыбы и снова чуть не падает, сдернутый веревкой. Злобное, до визга, ржание и пена на губах… И вдруг – знакомый манящий запах и негромкие звуки, уверенные и успокаивающие. Человек с ласковыми хлебными руками. Он не предлагает лакомство и не пытается погладить лошадь, он просто стоит рядом и что-то говорит ровным спокойным голосом. И бешеная багровая пелена сползает с глаз, конь перестает брыкаться, только мелкая дрожь волнами пробегает по спине…

…Белый пар клубами вырывается из ноздрей жеребца, максимально широким карьером несущегося через сугробы. Всадник, прижавшись к его шее, не пытается править, всецело доверившись коню. А тот, на махах проносится через поляну, птицей перелетает через заснеженный ивняк и на мгновенье притормаживает на невысоком берегу реки. Этой секунды хватает всаднику, чтобы, оглянувшись, запечатлеть взглядом десяток крупных волков, которые мчатся по широкому следу, оставленному  в глубоких сугробах. Близко, смертельно близко! Погоня продолжается по льду широкой реки, где возможные промоины укрыты пушистым глубоким снегом. Взгляд опытного путешественника определяет такое губительное место впереди, в двух-трех прыжках разгоряченного коня. Подавив первое стремление натянуть повод и остановить скачку, всадник только крепче сжимает коленями бока лошади и ниже пригибается к ее шее, доверяя свою жизнь звериному чутью.
Сильно оттолкнувшись, конь взмывает вверх, распластываясь не в прыжке, а в полете. Он переносит всадника через опасное место и с такой силой опускается на лед, что из-под копыт змеятся трещины, быстро остающиеся позади. Долетевшие оттуда громкий плеск и обиженное взвизгивание обозначают неудачу преследователей – по крайней мере некоторые из них с размаху угодили в полынью.
Тяжело дышащий конь выбирается на берег и, обессиленный, едва не падает в глубокий снег. Всадник, одним ладным движением соскальзывает на землю, жестко перехватывает повод поближе к морде, и заставляет коня продолжать движение по чуть заметной тропке вдоль реки. Через некоторое время он на ходу снимает с себя овчинный тулуп и накидывает его на дымящуюся спину коня…

ЧАСТЬ 4.
…Ужасная жара и непереносимая жажда, сводящая с ума. Конь, едва переставляя ноги, бредет по сухой выжженной зноем равнине, покрытой острыми камнями и странными колючими ветками. Он наступает на колючку, и боль пронзает ноги, сводя судорогой мышцы. Через мутную пелену, застилающую глаза, различает впереди воду. Рывок из последних сил, и губы блаженно касаются влажной поверхности… которая обжигает соленым кипятком! Он бы упал, закрыв воспаленные глаза, чтобы получить хоть мгновенье блаженного покоя… Но земля вокруг начинает дымиться, она трескается, из расщелин вырывается смрадное пламя! И внезапно начинается дождь. Прохладный, ласковый, он льется, почему-то только на голову, его капли, стекая по губам, чуть смачивают их, утоляя сумасшедшую жажду.  Потом у дождя появляется запах травы и тяжело дышащий конь, лежащий на полу в конюшне, слышит голос хозяина:
- Он меня трижды спасал, я обязан ему жизнью! А ты говоришь – прирезать!
- Все равно помрет. Да, ежели, и выкарабкается, толку с него не будет… Или хромить всю жизнь будет, или запалится в первом же галопе.
- А Матрена сказала – можно попробовать. И травы, вон, заварила. Еще Силантий обещался прийти, маклаки и холку ему размять. Тоже помогает…
… С трудом переставляя ноги, похожий на скелет, обтянутый кожей, гнедой, понужаемый хозяйской рукой, выходит из конюшни. Вечернее неяркое солнышко до боли слепит глаза. Каждый шаг дается с трудом, больше всего хочется снова лечь и дремать, не двигаясь. Но хозяин заставляет пройти круг по двору, потом еще немного, несмотря на то, что у коня дрожат и подгибаются ноги, а шкура блестит от испарины.
На следующий день жеребец категорически отказывается выйти во двор. Широко расставив ноги и низко опустив качающуюся от слабости голову, он не двигается с места. Тогда хозяин, бросив поводья, обнимает его за шею и шепчет прямо в ухо злым, срывающимся шепотом:
- Сдохнуть решил, да? Собрался на Дальние поля? Как же ты не понимаешь – надо ходить. Через силу, стиснув зубы, ХОДИТЬ, разгонять кровь по жилам, разминать ноги и спину. Если ляжешь сейчас – все, больше не встанешь! Ну, пошли!
И конь, подчиняясь той ярости, что слышна в этом голосе, его желанию и напору, делает шаг, другой, третий. Медленные, осторожные, обещающие жизнь…
… Яркий весенний день. Ослепительно-золотой диск в небе над головой и изумрудно-зеленая трава, пробитая крохотными солнышками одуванчиков, под ногами! Конь взмывает на дыбы, а потом несется по кругу, в центре которого стоит человек. Человек тоже срывается с места и бежит прочь от лошади с такой скоростью, что гнедой не сразу догоняет его! Но вот, настигнув, он уравнивает бег, и двое несутся бок о бок. Волосы человека и грива коня развеваются, ноги мелькают в едином ритме, из глоток одновременно вырывается торжествующий вопль!
С разгона оба влетают в воду неглубокой речушки и, как малые дети носятся на мелководье, выше головы поднимая серебристые брызги!
И вместе, развалившись на берегу, сохнут на нежарком солнышке, соприкасаясь головами и снова перепутав гриву и волосы. А со стороны кажется, что два друга о чем-то шепчутся, делясь своими, совершенно тайными секретами…

…Звон железа, людские яростные крики, визг рассерженных лошадей. И это не игра, не тренировка, потому что снова вокруг разлит запах крови, а ярость и злоба, как дымное пламя, расползающееся во все стороны, кажутся осязаемыми. Кривые сабли и тяжелые прямые мечи, тусклые от крови, ткут в воздухе погребальные узоры.
Кожаный чепрак на крупе гнедого залит кровью, человеческой и лошадиной. Но это, большей частью, вражеская. Конь, крутится, уворачиваясь от вражеских лезвий и копий, поднимается на дыбы, чутко контролируя положение всадника. Его копыта, вооруженные шипастыми подковами, тоже покрыты кровью. И тоже вражеской.
Сверху падает стрела, на излете вонзаясь в кожу на крупе. Конь пытается зубами достать предмет, вызвавший боль. Оборачивается и хозяин, желая помочь любимцу. В этот миг короткое копье, пущенное сильной и меткой рукой, пробивает лошадиное плечо, сбивая с ног. Он пытается подняться и видит летящую стрелу. Тяжелая, оперенная короткими упругими перьями, стрела, способная пробить даже железные пластины нагрудника. Граненый наконечник, чуть покачиваясь, высматривал добычу. Лежащий конь успевает понять, что смерть идет достаточно высоко, надо только пригнуться. И видит хозяина, который все еще пытается вытащить стрелу, попавшую в круп. Старается, приподнявшись и подставив спину, защищенную только кольчужными кольцами… Вместо того, чтобы прижаться к земле и пропустить смерть сверху, он поднимает голову и встречает ее прямо в лоб…

…Бескрайняя равнина, покрытая мягкой зеленой травкой. Агава опустила голову, машинально срывая стебелек. И изумлено остановилась. Такой вкуснятины она никогда не пробовала! Сочная, ароматная, трава имела привкус самого сладкого маминого молока, напоминала золотистый отборный овес и пахла яблоками! Не удивительно, что на этой чудо-траве паслось множество лошадей. Их силуэты в легком перламутровом тумане казались прозрачными.
Неподалеку река с тяжелой, свинцово-серебряной водой. Из нее совсем не хочется пить, несмотря на то, что солнышко припекает все сильнее. На берегу, внимательно всматриваясь в непрозрачные волны, стоит огромный вороной жеребец с белоснежной гривой. Подходящий  к нему конь едва достает гиганту до плеча. Агава впервые видит своего предка со стороны. Темно-гнедой и высоконогий, он сейчас полупрозрачен, его тело будто стеклянный сосуд, наполненный коричневым дымом. Жеребец на берегу отрывается от созерцания вод, поворачивает голову и что-то говорит. Любопытство заставляет Агаву подобраться поближе, и она слышит:
- …такая смерть подобна подвигу. А подвиг достоин награды. Знай, отныне каждый седьмой потомок в твоем роду будет отмечен особым знаком. На лбу он будет носить круглую отметину, будто пробитую стрелой. Прозрачный конь поворачивается и Агава видит, что ранее круглое белое пятно у него на лбу исказилось, от удара стрелы оно стало похоже на надкушенное яблоко. Как у нее на лбу…

***
…Маленькая гнедая жеребушка, наклонившись над лужей, внимательно рассматривала свое отражение. Поворачивая голову из стороны в сторону, она вглядывалась в неровно-округлую белую отметину на лбу, чуть повыше глаз. Теперь она, наконец, знала тайну этого маленького пятнышка. Выпрямившись, Агава гордо подняла голову и пошла, твердо отпечатывая копытца во влажном песке дороги…

Я согласна, что оборот не очень удачен. Но, если по аналогии с "человеческая девочка", что принято, вообще-то. Агава, по жизни, - девочка (не мальчик). Из лошадиного рода.

??? Не поняла вопроса.

рассерженные или испуганные лошади могут визжать. Иногда взвизгивают от боли. Резкие короткие звуки именно визг. Чаще жеребцы, особенно в драке за кобылу.

Во время галопа лошадь одновременно выносит передние ноги вперед, а задние назад. При этом вытягивает шею, тоже вперед, а хвост, соответственно, назад. Т.е. растягивается, распластывается вся, удлиняется.