Владимир Хомичук.

Мила производила впечатление девушки покладистой, мягкой и добродушной. Недаром её назвали Милой. И с виду располагала к себе: на округлом лице всегда таилась застенчивая улыбка. Только взгляд её иногда выдавал. Лениво злобный, нехороший, завистливый. Младшая из двух сестёр, она с детства привыкла к потаканиям, заботе и снисхождению. Невысокого роста брюнетка с несколько раздавшимся задом—черта семейная, наследственная, наверное, ведь и сестра отличалась весомыми размерами в данной части тела—Мила, тем не менее, пользовалась несомненным успехом у мальчиков, парней, а затем мужчин. Но замуж долго не могла выйти. Не складывалось как-то. Что-то отпугивало претендентов. А сестра вышла. С помощью Милы.
—Дура ты, Зинка,—сказала она однажды сестре,—хоть и старшая, но ничегошеньки не понимаешь. Потеряешь ты Стаса, если не привяжешь.
—То есть, как это привязать? Он конь, что ли?—спросила Зина и наигранно округлила в удивлении глаза.
—Пока ещё жеребёнок, потом жеребцом станет. И понесётся за кобылками. Они, знаешь, как на него уже смотрят?
—Что ты такое говоришь? Мы любим друг друга!
—А я и не сомневаюсь. Только предосторожность не помешает.
—О чём ты?
—Ой, да не строй ты из себя глупышку. Сама знаешь.
—Что я знаю?
—Залететь тебе надо. Не обязательно по-настоящему. Просто ему сказать, что беременна. И посмотреть, как он отреагирует. Потом сделать аборт. Якобы. Пострадать некоторое время. Прокрутить этот трогательный фильм еще несколько раз и в конце концов объявить страшную новость о заключении врачей.
—Каком заключении?
—О том, что если ещё один аборт, то детей у тебя не будет...
—И?
—И он на тебе женится. Обязательно женится. Он же у нас такой хороший, честный. А то и пригрозить можно.
Этот разговор между сёстрами состоялся, когда они ещё учились в школе. Старшая заканчивала последний, десятый класс. Младшая  трепыхалась в восьмом. А между ними, в девятом, блистал Стас. Круглый отличник, активист, прекрасно сложённый спортсмен. Увлекался иностранными языками. Все прочили ему незаурядное будущее. А он комплексовал... Потому что жил в далёкой захудалой деревне, потому что одевался более чем скромно, потому что родители были малообразованны, потому что... Много самых разных крючковатых «потому что» роилось в голове юного шатена, стыдившегося своего происхождения. Да и с девчонками ничего у него путного не выходило. Он их попросту боялся. Опять же из-за собственных, дурацких, придуманных самим же собой комплексов. Так что, когда старшеклассница обратила на него внимание, он моментально влюбился. Зина не походила на состряпанный в голове образец женской красоты, была некоторым образом громоздка, особенно к низу, но сам факт её заинтересованности в нём сразил неопытного мальца наповал. Он был готов на всё ради своей первой, конечно же, единственной и неповторимой любви. Вот только взгляд... Не её, младшей сестры, почему-то напрягал время от времени.
Когда после первого в жизни, неизъяснимо сладкого и притягательного, сексуального опыта Стасу было объявлено о залёте, он не испугался вовсе, нет, искренне обрадовался даже. Но удивился: сообщила ему об этом Мила, оговорившись о том, как несчастна старшая сестра. Стас бросился на поиски возлюбленной. Прибежал к ней домой, постучался в дверь. На порог выдвинулась будущая тёща,.. и понеслось. Громогласная речь сопровождалась бурными придыханиями и энергичными жестами возмущения. Выступление (или наступление) было обставлено в лучших советских традициях. Несколько раз упомянулось выражение «мужская честь» и почему-то школьное начальство. Стас, неумело защищаясь, по-дурацки заявил о своих самых серьёзных намерениях. И получил неожиданный ответ:
—Да тебе сколько лет, молокосос сраный? Какая свадьба в семнадцать? Вот что, сделаем пока Зине аборт, срок-то ведь всего ничего, и у меня знакомая врачиха есть, по блату без шума оформит всё. Но на будущее смотри, не забывай об этих самых намерениях!
Как раз в это время сбоку нарисовалась Мила со своим отвратительным взглядом и застенчивой улыбкой.
Составленный ею сценарий разыгрывался блестяще несколько лет подряд, всегда при её невидимом участии. После окончания школы Стас без особых потуг поступил в Ленинградский политех на факультет программирования. Одновременно записался на курсы французского языка. Зина пробилась на учёбу в университете в том же городе. Они продолжали встречаться. Мила тоже вдруг проявила необъяснимый интерес к новым компьютерным технологиям. Стас, между тем, стал в институте комсомольской шишкой. Делегированная в северную столицу маман обеих сестричек настоятельно попросила его замолвить за младшенькую словечко в деканате, что он и сделал. Словечко помогло – недалекая в точных науках Мила успешно сдала все экзамены. Затем Стас устраивал её в общежитие и пробивал стипендию. О незапланированных беременностях и последующих абортах с натужным отчаянием в дрожащем голосе Стасу сообщалось примерно раз в год на протяжении четырёх лет. Делали это сестрицы поочерёдно. Последнюю новость о погибшем в чреве молодой матери плоде и опасениях за здоровье Зинаиды произнесла тяжёлая артиллерия в облике той самой врачихи, сварганившей справку о первом аборте. Так что на последнем курсе последовала очередная беременность, на этот раз настоящая, и ни о чём не подозревавший Стас сделал Зине предложение.
На страну в это время свалилась перестройка. Пока одни из советских граждан ратовали за ускорение и гласность, а другие в злобе сжимали зубы и готовили отступные пути, Стас решил свалить из разваливавшейся системы за бугор, во Францию. Возможности для этого у него были: в институт как раз приехала группа французских студентов по взаимообмену, и ему пообещали прислать приглашение. Но через пару месяцев после их отъезда обещанный официальный документ так и не пришёл. То ли новоиспечённые друзья забыли, то ли почта оплошала. Скорее всего, последнее, ведь один из них написал-таки ему письмо, заверяя в том, что приглашение отослано. И тогда Стас решился на безумный и крайне рискованный шаг—обмануть ОВИР. Он сам написал себе приглашение, вложил в конверт, полученный из Франции, и подал заявление на оформление туристической визы. Н-да, в системе действительно царил полный перестроечный бардак, потому что это сработало. Визу ему выдали, он уехал, сумел оформить себе вид на жительство в небольшом городке неподалёку от Парижа и через некоторое время вызвал жену. Зина приехала грустной. Уверяла, что безмерно счастлива, но тут же обмолвилась о бедной сестре, которая тоже мечтает выехать на постоянное место жительства за рубеж. Стас первый раз в жизни насторожился: тень младшенькой вновь замаячила в его жизни. Как бы там ни было, она несколько поблекла и отодвинулась на некоторое время в сторону, так как Зинаиде пришлось лечь в больницу: молодая женщина была на сносях. Вскоре родился белобрысый мальчик. Назвали его по настоянию роженицы Жориком, в честь тестя. Стас настолько обрадовался появлению сынишки, что преподнёс Зине воистину королевский подарок—оформил ипотеку на небольшую квартирку в центре города. Далось ему это нелегко. Ещё бы: эмигрант без году неделя. Но похлопотала фирма, в которой он работал, там его по-настоящему ценили.  Да и поручитель нашёлся—тот самый приятель, конверт от письма которого Стас уже использовал для переезда во Францию. Так что после роддома сияющая от счастья Зина внесла новорождённого в их собственную квартиру. Совместная жизнь стала набирать довольно счастливые обороты. Жорка подрастал, они обставляли на свой вкус квартиру, Стас купил старенький Опель. В общем, всё шло хорошо. До определённой поры.
Начало этого кризисного периода ознаменовалось доставкой курьерской почтой извещения из банка о задолженности в выплате ипотечных взносов. Стас смотался в банк и вернулся домой с распечатанным счётом.
—Зина, извини, пожалуйста, но не могла бы ты объяснить, откуда взялись эти умопомрачительные цифры на погашение международных телефонных звонков,—начал Стас спокойно, с трудом сдерживая свою ярость. Он уже выяснил, куда и кому звонила супруга. Даже общую длительность всех звонков рассчитал. Выходило 23 часа с гаком только за последний месяц.
—Ой, ну что? Мне уже и с сестрой родной поговорить нельзя, что ли?—капризно трагическим тоном ответила Зина. В последнее время она ещё больше раздобрела в телесных формах. И краситься стала как-то аляповато.
—Можно, конечно, но я не представляю, о чём можно трещать сутки в месяц.
—Какие сутки? Мы и говорили-то совсем немного.
Стас протянул ей квитанцию телефонной компании. Выражение лица Зинки с базарного возмущения свернулось в плаксивое.
—Стасик, я всё верну, вот приедет Мила, станет присматривать за нашим маленьким, я устроюсь на работу и с первой же зарплаты стану штопать эту прореху, любимый.
—Не прореха это, а дыра, любимая. Боюсь, как бы она не превратилась в долговую яму... Постой, что ты сказала? Приедет Мила?
Зина ответила, что они с сестрой уже обо всём договорились, только надо приглашение выслать. Умоляюще посмотрела на мужа и долго ещё тараторила о необходимости помочь бедняжке, присовокупляя к этому своё собственное желание иметь больше свободного времени и найти работу. Стас не нашёл в себе сил перечить любимой жене и её доводам, пообещал подготовить документы. Вскоре так и сделал. Прошло несколько месяцев, и в квартиру величавой поступью вошла Мила. С огромным животом. Сёстры бросились обниматься и целоваться, лепетать слова радости и взаимного обожания. Рядом стоял с полуоткрытым ртом Стас.
—Ты чего пасть разинул, Станислав? Даже не поздоровался,—с ехидцей в голосе обратилась вдруг к нему Мила.
—Привет. Как добралась... добрались?—стушевался Стас, не отрывая взгляда от вздутого пуза свояченицы.
—Я тоже очень рада нашей встрече. Да, я беременна и скоро выхожу замуж!—вздёрнула подбородок Мила.
Стас пробормотал какое-то не совсем членораздельное поздравление, взял в руки огромный чемодан новоприбывшей и поволок его в комнату к Жорику. К приезду Милы он установил там ещё одну кровать. В голове у него громыхало канонадой: «Вот это номер!»
С этого дня он, вместе со своими мыслями, тревогами и заботами, отодвинулся на второй план в новой семейной жизни. Его замечали как бы изредка, и то только в финансовом смысле. Пышнозадая Мила целиком и полностью завладела управлением их быта. Прикрывалось данное единовластие заботой о Жорике и проблемами беременной женщины. Потом она родила девочку, и в квартире объявился новый жилец. Вернее два: прибыл жених Милы. Его появление стало знаменательным. Высокорослый хлыщ дебилоидного вида, войдя в квартиру, произнёс:
—Здравствуйте, дорогие хозяева и моя будущая супруга! А где сфабрикованная мной малышка?
—Спит она, не ори, Виталик!—прошипела Мила.
Обладатель этого имени наклонился для поцелуя и прошептал ей на ухо:
—Ладно, насмотрюсь ещё. А ты вот что, покажи-ка мне квартирку пока. А то столько депеш с её описанием понаприсылала, что мне аж невтерпёж.
—А! Ты о картинах,..—громким вдруг голосом ответила Мила, поворачиваясь к стене салона, где висели работы друзей Стаса, молодых русских художников.
—Ну, да. Очень интересуюсь современным искусством, так сказать.
От Стаса не укрылась несуразность этого странного диалога, вернее того, что он смог расслышать, но он промолчал и жестом пригласил гостя к столу.
Так и стали они жить—вшестером в небольшой по размерам студийной квартире. Стас не смог отказать Зине в её настоятельных просьбах о предоставлении убежища бедным родственникам, уж очень он любил её и сына. К тому же она говорила о подмоге только на первых порах. Однако засилье квартиры затянулось. Уже и не понять было, чей это семейный очаг. На Стаса легли основные денежные расходы по содержанию осевших в доме оккупантов. Зина действительно устроилась на работу, но на Лазурном побережье, экскурсоводом для русских туристов, валом поваливших на Запад. Так что она часто уезжала, а в летний период, с мая по октябрь, вообще перебиралась в Ниццу, где снимала комнату. Денег она на общий счёт не перечисляла, привозила иногда какие-то гроши, ссылаясь на дороговизну курортного жилья. Мила нигде не работала, оправдывая свою лень необходимостью ухаживать за детьми. Виталик, ничего не умевший делать детина, перебивался случайными заработками на каких-то стройках. Стасу пришлось искать дополнительные финансовые ресурсы. Он начал подрабатывать в частном порядке – форматировал новые и чинил старые компьютеры на дому у случайных клиентов. По вечерам, после работы. За что и поплатился. Возвратившись однажды поздно вечером домой и доставая входные ключи, он услышал крикливый голос Милы, которая разговаривала по телефону:
—Алло! Говори громче, тебя плохо слышно!
  —--------
—Да говорю же тебе, нет его. Он вообще по вечерам дома не бывает.
  —--------
—А хрен его знает. Сама у него и спроси. Только скажу тебе одну вещь, Зинка: от него женскими духами стало часто пахнуть. Разными, кстати. Наверняка, завёл себе целое стадо любовниц, пока ты там на побережье вкалываешь.
Стас ворвался в квартиру, хотел поговорить с женой, но младшенькая второпях положила трубку. Принялся объясняться с Милой, наткнулся на молчание, откровенно враждебный взгляд и опостылевшую застенчивую улыбку, скривившуюся в презрении.
С этого момента Стас вступил на путь войны. Он не собирался больше терпеть трутнёвые происки вконец зарвавшейся Милы. Сражение было яростным, долгим и изнурительным. Каплей, переполнившей чашу терпения, стала поломка недавно купленной, новёхонькой стиральной машины. Придурковатый Виталик решил  постирать своё исподнее, перепутал ячейки для отбеливателя и стирального порошка, аппарат не выдержал такого хамства и дал дуба. Сутуловатый верзила лишь по-идиотски разводил руками, стоя на кухне в клетчатых трусах жёлтого цвета, не в состоянии объяснить или признаться в причине поломки. Стас в тот же день выгнал его и Милу к чёртовой бабушке. Поступил при этом, не теряя достоинства: позвонил знакомым, сдававшим квартиру в наём и попросил об услуге (всё-таки у родственной парочки был маленький ребёнок). Уходя, Мила разоралась похуже базарной торговки, кричала что-то про то, что Стас ещё пожалеет и она обязательно вернётся в «свой дом». На следующий день Стас отвёз сынишку в школу, вернулся домой и наткнулся на распахнутую входную дверь. Он тут же понял, что в дом караульным манером была вызвана на подмогу старшая сестра, то бишь его жена. Зина не стала даже слушать его объяснений, с порога вылила на него ушат грязи, принялась обвинять в невоспитанности, бесчинстве, бесчувствии, потом в изменах, пьянстве и рукоприкладстве. Он, оказывается, шатался по бабам, часто напивался вдрызг, а вчера избил бедного Виталика, по-скотски выставил маленькую девочку на улицу под дождь, а Милу обругал матом. Вся тирада закончилась требованием вернуть сестрице и её семье домашний кров. Стас наотрез отказался.
—Тогда я подам на развод!—завопила Зинка.
—Подавай хоть на развод, хоть на разъезд или разлёт.
«Пресловутый квартирный вопрос, перенесённый из России во Францию каким-то бестолковым образом на крыльях банальной сестричкиной алчности»,—так думалось Стасу в преддверии бракоразводного процесса. Он не находил другого объяснения развалу собственной семьи и не понимал поведения жены. «Хотя, если учесть приписанные мне пороки, то в глазах Зины я настоящий монстр. А, дери их леший!»
По решению судьи семейное жилище переходило в руки матери-опекуна их несовершеннолетнего сына до факта его последующего после учебы трудоустройства и финансовой дееспособности. Затем квартира должна была поступить в продажу на паритетных условиях. Стандартная резолюция, против которой Стас не имел ничего против. Ему до того всё осточертело, что он молча собрал манатки и переехал в блок апартаментов недалеко от своей работы. С его стороны бой закончился. Он желал лишь одного—сохранить нормальные отношения с сыном, которого обожал до умопомрачения. Но жилищная баталия на этом не завершилась. Зинка через некоторое время опять укатила на море, и в квартиру вернулась Мила вместе со своим табором. В её полку прибыло: она опять разродилась. И вообще, её, что называется, понесло на этой почве. На следующий год она, как крольчиха, произвела на свет ещё одного отпрыска. Неизвестно, в каких целях умножалось потомство. То ли на почве безграничной любви к Виталику, что крайне сомнительно, принимая во внимание её командное руководство незадачливым увальнем, то ли желанием укрепить оккупационные позиции. Ведь выселить из квартиры многодетную семью на Западе не так-то просто. Как бы там ни было, между сёстрами стал потихоньку назревать конфликт. Он, как фурункул, год от года наливался гноем и грозил прорваться. Постепенно Зина начала уставать от навалившихся теперь на неё расходов по содержанию прибеглых. Да ещё в здании затеяли ремонт, за который свою долю должен был вносить каждый из владельцев жилья. Мила заявила, что если и начнёт выплачивать квоту за установку нового лифта в доме, то только на условиях будущей передачи квартиры в её единоличное пользование. Зина прикусила губу, а вместе с ней и надорвавшуюся любовь к младшенькой. Жорик вырос, уехал работать в Париж. Сама она появлялась в городке лишь изредка и давно перестала ощущать себя хозяйкой в квартире. Пришло время продавать недвижимость. Но Мила встала на дыбы. Она категорически отказывалась покинуть жильё.
—И ты вот так просто собираешься выставить родную сестру с детьми на улицу?
—Мила, но ведь у тебя есть муж, в конце концов. Пора бы и ему уже позаботиться о собственных детках.
—Ну и сучка же ты, Зинка!
—Я просто собираюсь получить свою долю с продажи квартиры.
—А мне за поддержание порядка в ней на протяжении стольких лет ничего не причитается?
—Но ведь ты здесь жила на всём готовеньком...
—И за воспитание твоего сына, между прочим, во время твоих постоянных отлучек!
—Ну, знаешь ли.
—Знаю, знаю, чем ты там на пляже кроме работы занималась.
Две дружные сестрички вконец разругались. Прошло полгода и они начали судиться: Зина, заручившись согласием Стаса, продала квартиру, а многодетная мать Мила опротестовала её действия в суде. Ничего из этого не вышло, сёстры стали заклятыми врагами и по сей день не разговаривают друг с другом.
Ну, а Стас... Он недавно встретился с очень интересной женщиной. Испанкой. Они разговорились об искусстве, иностранных языках, литературе, философии. Прощаясь, условились о новой встрече. И тут Стас вдруг спросил:
—У вас есть младшая сестра?