Вы знаете Одессу? Бывали? Давно? Проездом?! Понятно, да… Вы не знаете Одессу, юноша, вот что я Вам скажу! Нельзя узнать женщину, встретившись с ней пару раз случайно в продуктовом. Даже если она каждый раз покупает одно и то же! А что если это временный психологический застой? А внутри нее, затерявшись под тяжелыми плитами повседневности, притаилось готовое вырваться в любую секунду, по случайному поводу, цунами нереализованных страстей.
     А Одесса безусловно женщина! Да. Спящая красавица. Я помню ее совсем юной. Лет за сорок до того, как сбылось пророческое:
                   
            Уже дробит каменья молот,
            И скоро звонкой мостовой
            Покроется спасенный город,
            Как будто кованой броней.

     В мою же юность это был скорее город грязи, город пыли. Дороги пребывали в столь печальном состоянии, что носильщики из евреев за гривенник переносили на спине прохожих. По многим улицам страшно было отправиться без провожатого. Хотя случайный путешественник, доведись ему созерцать панораму города где-нибудь на паперти Троицкой церкви, мог восхититься величественными зданиями Одессы: театрами, училищами, библиотеками и человеческим роем, состоящим из сотен наций, собранных вместе благами, сопровождающими одесский порто-франко. Но обо всем по порядку.
      Детство мое прошло вдали от балов, писателей и конских скачек. Я вырос на Молдаванке, в доме простого, но уважаемого в нужных кругах извозчика Фимы Соломонса. Молдаванка это безусловно не то место, где гуляют в красивых костюмах и платьях, выстукивая тростью по мостовой мелодию беззаботного достатка. Нет, что вы. Это одно и двух этажные хибарки, соприкасающиеся так тесно, что не оставляют секретам возможности побыть наедине.
      Гуляя по Молдаванке, существовала возможность (и достаточно высокая!) вернуться домой без трости и костюма. Но в платье! Одесские ганыфы - люди чести, шо бы вы там не думали! Почти всех дома ждали матери, сестры, дочери, жены. Хотя случалось всякое, конечно. Могли и залетные пошалить, дело житейское. Фатум!
      Ребенком я рос самым обычным. Не скажу, что вырос я каким-то волшебным, нет. Но почему-то людям это всегда кажется важным уточнением. Хех.  Также как и все ходил в школу, гонял с пацанами по улочкам Бугаевки, раздражая вечно спешащих взрослых, искал, что плохо лежит на Складской, тикал от полицаев. Не будем долго на этом задерживаться.
      Мне было девять, когда не стало отца. Попал под копыто лошади, тоже ничего необычного. Другое дело, говорят, будто он пьяный на четвереньках дергал ее за заднюю ногу, но разве я был там, чтобы наверняка утверждать такое про родного папа? Вообщем, похоронили его на старом еврейском кладбище лицом к воротам в тени раскидистых каштанов. Я смотрел на маман, рвущую волосы на свежей могиле, пытался выдавить такие необходимые случаю слезы, но чувствовал только пустоту и безразличие, опасаясь, что своим спокойствием сильно выделяюсь среди семидесяти четырех гостей похоронной процессии.
     Мама любила меня так, как могут любить своих сыновей только еврейские матери. Ее пылкое, материнское сердце перфекционировало любые мои, даже совсем незначительные, успехи, доходя, впрочем, порой до абсурда. В ее мечтах я был популярным шансонье, покоряющим сцену Городского театра. Но умения петь, увы не оказалось в моем скудном саквояже талантов. Танцор из меня тоже был никудышний. Впрочем, мое неумение пользоваться голосом и ногами навело маму на совершенно неожиданную мысль. В нашем доме появилась скрипка.
     Помню как сейчас. Стоял погожий весенний денек. Солнце совсем недавно вернулось с гастролей в Одессу, превратив сносные скользкие дороги в потоки бурой грязи. Но дети ведь не замечают таких мелочей, они радостно сбрасывают опостылевшую тяжелую одежду и радуются запаху моря и птицам, синему небу и первым цветам. Дети в этом плане безусловно гораздо мудрее. Так вот, пройдя привычные тысячу сто четыре шага от школы домой, я с радостью вбежал в свою комнатку, предвкушая давно запланированный поход на рыбалку. А в комнате была она.
     Соблазнительная женская фигура, длинная аристократичная шея, которую явно портил заботливо повязанный зеленый подарочный бант. Скрипка напряженно стояла на моем письменном столе и казалась не менее удивленной нашей нежданной встречей. В тот же вечер мама представила меня некоему Самуилу Цварковскому, седоватому мужичку с орлиным носом, не вылезающему из потертого фрака. Самуил Маркович стал моим навязчивым проводником в мир классической музыки, похитителем драгоценного свободного времени и злейшим врагом свободолюбивой юности.
      Нет, я конечно не смею заявлять, что ненавидел скрипку. У нас были сложные отношения, как у разочаровавшихся в браке супругов. Она терпела меня, а я боялся ее бросить. Ну, и конечно скрипка нравилась маме. Мамины глаза после смерти отца так редко светились. Хотя не скажу, что мама умела радоваться жизни при живом супруге, но каким бы сыном я был, отказав ей в одной из немногочисленных радостей?
     В итоге время расставило все по своим местам. Время в тот раз олицетворял дядя Миша о котором я, старая голова, совершенно забыл рассказать.
      Дядя Миша был с одной стороны братом моего отца, а с другой - одной из самых одиозных фигур теневой жизни старой Одессы. Папа называл его Мишкой, мама - биндюжником, лоботрясом, говорила, что гнить ему не иначе в тюрьме. Молдаванка гордо величала дядю Мишу Царем.
     Дядя, будучи сильно обижен в подростковые годы на власть за двацатку кнутов, незаслуженно украсивших его спину незамысловатым узором, на долгое время покинул родной город. А вернулся лишь спустя пятнадцать лет, обзаведясь специфическим воровским лексиконом, стильным клетчатым костюмом-тройкой, привычкой не выходить на улицу без револьвера и жгучим желанием получить от жизни все, что она сумеет ему предложить и желательно не платя налогов. Собственно, для этой благородной цели он и вызвался разлучить меня с незавидной карьерой третьесортного скрипача.
     Мишка Соломонс, авторитетно подавив вялое сопротивление вдовы, сразу после похорон взял нас под свое крыло. «Хая, ты можешь меня не любить. Но это наше общее горе. Почему нужно случиться несчастью, чтобы люди стали добрее друг к другу? Вы ни в чем не будете нуждаться. Я так сказал!».
     Слово короля - закон. С тех пор деньги перестали быть нашей проблемой. Раз в месяц посыльный приносил толстый, нафаршированный купюрами конверт. Дом наш правда не изменился, так как мама окончательно утратила вкус к новизне. Она старела на глазах и это разрывало мне сердце.  Я тем временем получал хорошее образование в Одесском Национальном Университете и из гадкого утенка превратился в нескладного кучерявого селезня.
     Дядя Миша заглядывал нечасто. Мог спонтанно заявиться поздним вечером на ужин. В такие визиты он много ел и говорил без умолку. Мне он всегда казался очень одиноким.
      Однажды, закончив свой почти супружеский долг по занятием со скрипкой, интуитивно не вытягивая поэтическую грусть, которой следовало присутствовать в «Муках любви» Крейслера, я стал свидетелем интересного разговора, доносившегося из кухни.
     - Хая, я конечно же не музыкант, но даже я чувствую шо это фуфло. - дядя Миша говорил своим спокойным, размеренным голосом.    Дальше почти одновременно раздался звук лихо стыкующейся с поверхностью стола рюмки и керамический перезвон смешавшихся тарелок. Я понимал, что слова дяди относятся ко мне, но совершенно не обижался, так как в общем и целом был с ним солидарен.
     - Мальчик прекрасно играет! У него талант. У меня душа раскрывается. Тебе просто не дано услышать красоту. Во всем видишь только наживу!
     - Стой-стой-стой. Я конечно далеко не Бетховен и вряд ли отличу контрабасс от виолончели. Особенно на слух. Но фальшь услышать могу. Скрипка страдает. Да и пацан тоже. Это не его талант. Я мог бы найти ему занятие по душе.
     - А какой же по-твоему его талант?!
     - Я обожаю считать!
     Я и сам не заметил, как оказался в кухне. Сердце бешено колотилось, рубашка прилипла к спине. Дядя Миша лукаво смотрел на меня сквозь сизый дым папиросы, окружавший его ореолом таинственности. Мама глядела гневно, уперев в бока руки. Я же старался держать спину ровно, совладать с накопившимся годами напряжением  и лихорадочно соображал, как не упустить порхающий на слабых крыльях шанс, будто по волшебству залетевший в наш небогатый на шансы дом. 
      Слова лились из меня неконтролируемым селевым потоком. Я рассказал, что веду дневник. Что от Козацкого дуба до Пушкинского тополя растет ровно сто пятьдест  деревьев, если идти самой короткой дорогой. Занятиям со скрипкой я посвятил тысяча сто восемнадцать часов и этого более чем достаточно, чтобы перестать пытаться пробудить талант, если он изначально не засыпал. Его просто не было в моем подарочном рюкзачке, который Господь выдает всем новорожденным. Я обожаю порядок, считать и решать задачи. Музыку я тоже люблю, но слушать у меня получается лучше.
      Мама плакала и каждая слезинка смывала очередной слой брони, долгое время защищающей ее от жестокости и несправедливости мира. Дядя Миша что-то громко говорил. В основном про то, что мечтает работать по-чистому, что присмотрит за мной и не даст влезть в неприятности. Мама смотрела на меня как-то растерянно и на глазах теряла цвета и краски, а в какой-то момент крепко обняла и ушла плакать в свою комнату. С тех пор мы безвозвратно (о чем я себя бесконечно корю!) отдалились. Через неделю я вплотную занялся финансами Мишки Царя, ныряя в мир цифр как выброшенная на берег рыба, подхваченная заботливой приливной волной. Маме оставалось жить три года.
     Не буду в подробностях описывать свою жизнь после метаморфозы. А именно так я называю свое превращение из забитого скромного юноши в одного из самых уважаемых мосье Молдаванки и далеко за ее пределами. Но некоторые моменты прояснить просто необходимо.
В то время деятельность моего дяди и покровителя, как и интересы практически всех одесских дельцов была сосредоточена в одесском порту, этом безпошлинном раю и контрабандной Мекке того времени. Изначально группировка Мишки Царя занималась исключительно работой с товарами, ускользающими от контролирующих органов. Моей задачей был строгий контроль товарооборота, работа с бухгалтерией, а впоследствии поддержание связи с Херсонской таможней, через которую словно сквозь волшебный портал проникали в магазины ближайших городов табак и замечательные, невероятно дешевые греческие вина.
     Скажу вам без зазрений совести - я преуспел. Я водил за нос всю Одесскую таможню, как Моисей евреев по пустыне. И не было ни одного случая, чтобы наш товар не попал по назначению или не был должным образом оформлен. Ребята Царя богатели так стремительно, что подкуривали десятирублевыми бумажками прямо на глазах полицаев. Конечно это не могло продолжаться долго.
Недвижимость в зоне порто-франко расходилась как горячие пирожки в базарный день. Острый дефицит земли под склады и фабрики, а также банальная человеческая жадность привели к неминуемой войне за сферы влияния. В Одессу стали стекаться голодные приезжие группировки. Улицы наполнились мертвыми бандитами и не более живыми гражданами. Полиция ответила арестами. Такого знатного шухера город еще не видел. Половина дядиных бойцов отправилась в казенный дом или схоронилась два метра под землей на одном из еврейских кладбищ. Пришла пора принимать нестандартное решение.
     На тот момент прошло двенадцать лет со смерти мамы. Я снимал просторные аппартаменты на Пушкинской, взял обычай обедать в ресторации Косты при «Новороссийской» гостинице и одевался с иголочки у Лангле. А чуть позже имел честь состоять членом Первого Одесского Клуба. Бандитские разборки вредили моей репутации успешного адвоката и честно говоря, игры в контрабанду давно перестали меня привлекать. Царь старел, печать одиночества отравляла его все больше. Он стал раздражительным, подозрительным и все реже выходил из дома. Тем не менее, я любил его как отца и не мог просто так бросить наедине с трудностями.
      Чтобы вы лучше представляли себе мои отношения с Мишкой Царем, поделюсь одним воспоминанием. Я, будучи вовсе не чужд страстям,  присущим горячей молодости, воспылал страстью к дочери зажиточного помещика Зимина - Арине. Девушке чудной, тонкой красоты и обладательнице глубоких фиалковых глаз. Я посвящал ей все свои мысли, писал стихи, засыпал и просыпался в ожидании встречи и даже посмел заговорить с Андреем Михайловичем Зиминым о браке. Но, увы, слава известного на всю Одессу решалы сыграла со мной злую шутку. Андрей Михайлович вспылил и, едва сдерживаясь, попросил впредь держаться от его дома на расстоянии достаточном, чтобы замыленный глаз биндюжника не смог коснуться светлого, чистого лика его любимой дочери.
     О, я был безутешен. Не зная поражений в профессиональной деятельности, оказался в пух и прах сокрушен в чистейшем житейском порыве. Я начал пить, забросил дела, занялся постыдным самокопанием и проводил дни и ночи в отвратительных пирушках, заканчивающихся не менее отвратительными оргиями. Зажиточного кутилу компания находит сама и я очень быстро оброс свитой малоуспешных молодых людей, готовых за мои деньги ринуться даже в ад, если для этого не придется работать.
     Тот вечер, как и многие другие, я прожигал в «Метелице». Я восседал в ядовитом дыму сигар и турецких кальянов, как в облаке. На коленях устроилась очаровательная, но безликая куртизанка. А со сцены… Со сцены томная брюнетка в тельняшке выводила бессмертное:

Идут они туда, где можно без труда
Найти весёлых женщин и вино.
Там чувства продают, недорого берут,
И многое для них разрешено.
Там всё повенчано с вином и женщиной
И ласки нежные волнуют кровь.

     Черт его знает, откуда он взялся. Просто материализовался среди нажравшейся толпы. Спокойный и надежный, как скала, в сопровождении трех самых проверенных парней. Все одеты в идеально сидящие костюмы, а в глазах лед и опасность, которую ощущашь не разумом, а холодком на пояснице. Я сам не понял как остался сидеть один за столом, а на стул напротив, сверкая глазами, опустился Царь.
     - Я бы не стал говорить, не будь ты моя кровь. - неспеша, размерянно, как ветер перед бурей, начал разговор дядя Миша. - Сказал бы пацанам, подержали бы тебя в море. Голого. До утра. А там глядишь и говорить бы не пришлось. Но ты мне дорог. И я понимаю, шо тебя съедает. Любовь. Ты совсем потерял голову из-за бабы! Но вместо того, чтобы прийти ко мне, ты, как баран на водопой, пришел к водке. И шо, помогла тебе водка?! Или, просыпаясь с очередной лярвой, ты чувствуешь себя счастливым?! Дело твое. Жизнь дается один раз и в одни руки. Можешь умереть от сифилиса в подворотне, а можешь просыпаться с любимой женщиной. Выбор за тобой, запомни! Пей водку сегодня. Но завтра, ровно в десять будь в конторе, свежий и при галстуке. Или не приходи никогда.

Уж больше не взойдут по палубе на ют
Четырнадцать отважных моряков.
Уйдут суда без них, безмолвных и чужих,
Не будет их манить свет маяков.

     И он ушел. А завтра в девять сорок пять я был в конторе. Невыспавшийся, но в лучшем своем костюме. На рабочем столе меня ждало приглашение на ужин от Андрея Михайловича Зимина.
     Я был приятно удивлен нежданной перемене в отношениях со сварливым помещиком. Удача вернулась ко мне и, окрыленный, я с двойным усердием принялся за работу, а в конце лета, отгуляв шумную свадьбу, привел в дом молодую жену.
     И только год спустя я узнал про  тайный разговор состоявшийся между моим дядюшкой и будущим тестем в личном кабинете последнего. Миша Царь посетил его дождливым июньским вечерком. Ближе к полуночи, когда добро боязливо отсиживается под церковными сводами, не смея соваться в тайную жизнь ночной Одессы. С ним пришли два бывалых налетчика - Коля «Хохол» и Яша «Пятнадцать пальцев». Миша сказал длинную речь про силу любви, про сердца, отсыревшие от долгого хранения в денежных сейфах. Напомнил легенду про мальчика, ставшего драконом. А в конце выразил крайнее удивление, что подобные недуги коснулись столь уважаемого в его любимой Одесссе человека, как Андрей Зимин. И что он буквально считает своим долгом отогреть покрытое ледяной корочкой сердце дорогого помещика, пусть даже для этого и придется зажечь несколько складов в порту и небольшую, но перспективную табачную фабрику под Одессой.
    Такой он был сердечный человек, мой дядя Миша. И разве я мог его бросить в трудный час, скажите  на милость? Идея была проста, но по каким-то причинам не приходила в склонные мыслить более изощренно криминальные головы. Мы стали работать честно. Благодаря своим признанным талантам деловода, связям с таможней и вращению в высшем обществе Одессы, мне удалось наладить вполне приличные торговые отношения. Мы закупали турецкий табак, оливковое масло, ткани и перепродавали там же в порту, даже не пересекая таможенных постов, попутно имея долю с каждой отправлявшейся хлебной баржи. Мишка Царь был чист перед законом и единственным авторитетом, чьи доходы  после погромов не только не упали, но и стали постепенно расти.
     Ах, если бы я тогда знал к каким катастрофическим последствиям приведет это решение. В сущности, в новой схеме я не учел одну единственную переменную, а именно силу воровских понятий, перекинуших нашу группировку  на противоположную сторону криминальной пищевой цепочки. Другие авторитеты стали роптать, мол легальные доходы или нет, а долю в общак никто не отменял. Да и хлопцы, выдернутые из привычного образа жизни в большинстве оказались недовольны новым порядком. По Одессе пошел набирающий силу слушок, что Царь уже не тот.
     В итоге случилось событие, поспособствовавшее моей поспешной эмиграции во Францию. Кто-то ночью забросал дядин дом гранатами, похоронив вместе с Мишкой Царем целую эпоху теневой истории Одессы.
     На следующий после похорон день, я встал ни свет ни заря. Оставил своей красивой, но любящей адюльтеры на стороне жене записку, что она вольна распоряжаться своей жизнью на свое усмотрение, а я, Леви Соломонс, не держу на нее обиды. Одел свой самый неприметный костюм и отнес на еврейское кладбище три огромных венка, навсегда прощаясь с мамой, папой и долгие годы заменявшим его дядей Мишей. В тот же день сел на пароход и со слезами на глазах, помахал городу, который любил больше всего на свете, и который мне никогда не суждено было больше увидеть. На дне саквояжа в холщовых мешочках лежали отсортированные по размеру брильянты, а в одном из банков Парижа лежала очень крупная сумма во франках, которую я каждый месяц предусмотрительно переправлял через доверенных людей.
     Дальше моя жизнь на долгое время теряет всяческий интерес для слушателя. Я купил квартиру на улице Риволи с видом на Сену, много путешевствовал, посещал театр, встречался с французскими женщинами. В общем вел спокойную, не примечательную светскую жизнь. Моих накоплений для этого более чем хватало.
     Но беда всегда приходит неожиданно и никогда не предупреждает о своем появлении заранее. Сначала это казалось обычной простудой. Я лежал в постели и пил отвары из трав. Затем согласился на кровопускание и акупунктуру. Когда подушка первый раз окрасилась кровью, понял, что все очень серьезно. Лучшие врачи Европы разводили руками, а я истончался на глазах, как исписанный карандаш. Дыхание стало тяжелым и прерывистым, появилась хрипотца в легких, в любой момент я мог зайтись удушающим кашлем и выплюнуть на платок очередной красный сгусток своей стремящейся к такому удручающему финалу жизни.
     После одного из таких приступов я встретил его. Кашель поднял меня среди ночи с постели, а багровые блики кем-то заженного в камине огня привели в гостиную. За столом сидел молодой человек. Элегантный, в безупречно сидящем клетчатом костюме по последней парижской моде. Чем-то он очень напоминал Вас, дорогой Мел. Я сразу обратил внимание на сходство, только взгляд у него был более наглый, злой. Да и ростом пониже. Хотя… Столько времени прошло.
     Сперва я подумал, что это какой-то одесский гостролер приехал наказать меня за прошлые дела. Но парень успокоил меня. Сказал, что он черт и у него для меня деловое предложение. Согласитесь, не каждый день такое случается, да? Я попросил подождать, достал бутылку французского коньяка из серванта и два бокала. Разговор пошел живее.
     - Я могу избавить Вас от болезни и позволить спокойно дожить до старости. - сказал незнакомец.
     - И за чей счет столько усилий?
     - За Ваш, доогой Леви. За Ваш. Вам ли не знать, что бесплатно только сыр в мышеловке. Взамен мне нужна Ваша душа.
     - Юноша, я прожил такую шикарную жизнь, шо прожить ее еще немного за душу, это Вы совсем погорячились.
     - Чего же Вы хотите? - удивлялся черт и выдавал руками фигуры. - Я многое могу предложить. Женщин, богатство? Может, мужчин?!
     - Ты можешь сделать так, чтобы мой народ не страдал под гнетом египтян, а тихо-мирно развивался в собственной стране от начала времен и до наших дней?
     - Нет, такого я не могу. - раздраженно бросил черт.
     - А ты можешь сделать так, чтобы Таня Матвеева, в бытность мою в лицее пошла на свидание со мной, а не убежала с Саней Цыганом?
     - Я не могу менять прошлое! - лицо парня было злое-злое. Я видел, что он готов для настоящего разговора. - Проси что-нибудь другое, старик.
     - Юноша, не обижайтесь, но исходя из Ваших способностей и качества предложений, Вы для меня есть бесполезный поц. Вы просто мешаете мне умирать. Попросите прислать кого-то более компетентного.
      Что там началось! Парень кричал и ярился. Плакал и умолял. Мы опустошили мой бар, но это того стоило. Клянусь, это были мои лучшие переговоры. Я всегда был материалистом и душа была для меня таким же товаром, как и все остальное. Просто до этого мне не приходилось иметь дела с такой влиятельной конторой. Да рядом с ними даже одесские авторитеты выглядели дворовыми сявками.
      К рассвету я полностью переписал их типовой договор, согласно протоколу разногласий. Душа моя переходила в долгосрочную аренду в «АД». Я же получал бонусы и преференции в виде безболезненного существования в своей оболочке, зафиксированной на момент подписания. Действие эксклюзивного договора, составленного в двух экземплярах, продляется автоматически кажый год, если одна из сторон не выступит с инициативой о его отмене или пересмотре.
     Я утешил паренька, от былого лоска которого остались одни воспоминания. Мы пожали руки и разошлись каждый в свою сторону. Я - навстречу такому прекрасному и бескрайнему миру, а он… Надеюсь записался на юридические курсы. Так как профессия его безусловно подразумевает значительно большую подготовку.
      Ну что, дорогие мои, на этом история заканчивается  и начинается совершенно другая, за которую мы с вами, увы, совершенно не договаривались.