Глава: Человек без имени

Они остановили лошадей у постоялого двора на распутье дорог. Вывеска сгорела вместе с соломенной крышей. Сказать, что было нарисовано на ней прежде, могли лишь боги и покойники, качавшиеся на ветках. Но боги, как обычно, молчали, а к мертвецам Уил и сам не желал приближаться.
- Это - "Лучник" старого Егеля, - твердил Шестипалый Сэм. - Я ночевал тут, когда был мальчишкой...
- В конюшнях? - спрашивал Вульф, ехидно улыбаясь.
- А что, если и в конюшнях? Как будто, у твоего отца монета водилась, чтобы на перинах нежиться.
- У меня отца и вовсе не было, - пожаловался Уил. - Моя мать нашла меня в ручье…
Когда Вульф спрыгнул с коня, в воздух с криком поднялись голодные вороны.
- Разве не ты мне рассказывал, что твой папаша был сыном лорда?
Уил почесал затылок: вечно он слишком много болтает.
- Ты мне в спину плевал? - спросил толстый Товард, обернувшись в седле.
- Нет, Товард, не плевал...
- Он тебя, видно, с девицей перепутал, - хохотал Вульф. - Вот и пустил слюни. Так прижимался к тебе всю дорогу. Что ж, титьки у тебя едва ли много хуже девичьих…
Пухлая рука Товарда скользнула к рукояти меча. Уил не стал бы лить слезы, если бы толстяк развалил ублюдка от плеча до поясницы: силы в Товарде было немало.
- Ты все путаешь, Сэм, - говорил Толстый Товард с напускным спокойствием, пока его бледные глаза сверлили затылок Вульфа. - Лучник стоит в дне пути от столицы. Будь мы рядом, давно бы повстречали людей…
Вульф ткнул красным пальцем в висельников под раскидистым дубом.
- Вот же они - твои люди: мать и дочь. Маленький тоже их. Насмердели так, что продохнуть нельзя!..
Рябой Уолтер велел им поторапливаться, пока снова не начало заливать: лучшей крыши они все равно не найдут. Шестипалый легко запрыгнул на дерево и перерезал веревки, но лопату брать в руки не пожелал.
"Мне палец мешает, - жаловался он. - Да и вообще, не мое это дело - хоронить покойников…"
Уил поспешил скрыться из виду, пока всю работу снова не спихнули на него. Он взял лошадку под узды и повел к конюшням. Огонь пожрал их только наполовину. Уил спрятался за пустым стойлом и слушал, как снаружи гремели голоса.
"Придется тебе им ямы копать, Калека! - не унимался Вульф. - Кому же еще? Ты ведь из Черных! Ну так прибирай то, что они оставили!.."
Никто не знал, как звали однорукого, кроме их "милорда". Но Рябой так высоко задирал нос с тех пор, как стал рядиться в шелковые платья, что ничего не видел перед собою - куда там снисходить до разговоров с Уилом. А Калека сам о себе ничего не рассказывал. Уил все гадал, не отрезали ли ему язык вместе с рукой, пока не услышал, как ублюдок орет во сне. Стоило ему только открыть рот, как всем понятно стало, что он - из благородных: спеси в нем оказалось, что в королевском сыне. Рябой все за ним повторял - до смеха доходило порою. Он и на цыпочках расхаживал, чтобы выше казаться, но до Калеки ему все равно было далеко. Ручки свои женские Рябой прятал в бархатных рукавах, будто изнеженный лорд с далекого юга. Он даже хмурым пытался казаться, как и их пленник, но в конце концов плюнул. Лицо у Рябого было мальчишеское - девичье почти, хоть его давно изрезали морщины: в юности "милорд" переболел белой хворью и так навсегда и остался недоростком. Рябой пытался скрывать бледные пятна на шее, но разве за такой жалкой бороденкой их утаишь?
Рябой таскал за собою Калеку всюду, куда бы они ни отправились. С первого взгляда Уил и не понял, почему Рябой так его бережет: выглядел пленник скверно. Данел-Лягушонок нашел его скорее мертвым, чем живым - на одном из берегов, за Ручьями. Река так и не встала, но все вокруг замело - только по крови и отыскал. Лягушонок говорил, что были и другие: холодные и окоченевшие.
"Он наверняка припрятал их, - подумал Уил. - Я бы и сам припрятал, если бы нашел: за меч и кольчугу можно выручить пару монет..."
Кто перечить станет, если назовешься каким-нибудь сэром Лягушонком? Сидеть в у очага с полной миской на коленях и сухими ногами - все одно лучше, чем шататься за Рябым. Лягушонок наверняка нашатался вдоволь - слезы из его лягушачьих глазок катились ручьем, пока хромой держался за Шестипалого: охал и ахал всякий раз, когда кобыла оступалась.
На месте Лягушонка Уил припрятал бы их и сбежал при первой возможности. И пусть ищут его. Пусть ищут! Не пришлось бы более глядеть на рябую рожу "милорда". С мечом и кольчугой можно и на службу наняться - жить в теплом замке, есть досыта и щупать лордовых служанок. Раньше хорошая кольчуга стоила, что дурной конь. Но кому нужны доспехи, когда их скоро носить будет некому?
Только и нужно, что вскочить на Ворона. Кобыла отощала, но породы была знатной. Сытная кормежка ей мигом вернет красоту: грива ее снова заблестит. Может, и Уил наберет стоун, а то и другой, и кожа не будет висеть на его костях, как пустой мешок на палке. Он бы и работать смог: обе руки Уил сохранил. Отец учил его выделывать шкуры и сушить мясо так, чтобы в нем не заводились черви. Без огня сделать это непросто, но охотник, который разводит костер, очень быстро себя обнаружит. Уж ему по сторонам глядеть нужно в оба. А если собачий лай почует вдали - в воду лезть, и идти ручьем, пока милорд его не вынюхал. Уил и сейчас был не прочь уйти в лес. Лордов всех перебили давно: олени и лисы только и ждут, когда их пустят на сапоги и плащи. Он бы мигом пошел на поправку. Но с язвами, как у него, далеко не уйдешь. Скоро Уил и вовсе будет волочить ноги, как Лягушонок. Он и пеплом их растирал, и солью посыпал, и даже прижигать пытался. Но кожа так и пузырилась жесткими узлами - в паху, под мышками и на шее. Если б не борода, все давно бы разглядели его уродство.
Рябой кормил их хуже, чем скотину - так, чтоб не сдохли: кони ему, чтобы ездить нужны, видите ли! Стоило только кому пожаловаться, как недоросток принимался хохотать.
"Я бы вас колбасами потчевал: копчеными колбасами, с кровью и салом; телячьими мозгами и жареными курами - так сильно я вас люблю. Если мне кто покажет, на каком дереве они растут, вы мигом заживете, как короли. Ну так что, мои дорогие? Кто знает, где их искать?.."
Он говорил, что кроме платьев и Калеки у них ничего ценного и нет. Но кто у него платья купит? Крестьянские девки?
"Я вам мигом пир устрою, как продам Калеку, - посмеивался Рябой. - Так наедитесь, что животы скрутит! А пока жуйте кашу и благодарите богов за то, что они в милости своей даровали вам эти жалкие крохи..."
Одни лишь боги ведали, дотянет ли Калека до обмена: как только ветер подует - шататся, будто листок на ветке. Того и гляди оторвется. Калека - еще худее Уила, хотя такое и представить трудно; вместо руки у него - синяя культя. Вот и гадай, как Вульф собирался заставить его копать могилы. Вульф орал громко - на весь двор. Он и кулаки пустил бы в дело, вот только Рябой ему не позволил. Уил и не понимал, как "милорд" их всех обманывает, пока не услышал, как Рябой говорит о выкупе: многое можно узнать, когда ночуешь с лошадьми. Уж в Речном замке конюшни были знатные: ни ветер, ни дождь прошибить их не могли. Рябой и его увальни ввалились посреди ночи, пьяные. Калеку пихали, как мальчика для битья - не по-настоящему, конечно, шутки ради.
- Вы отняли мои деньги, - жаловался Калека.
- Считай это платой за свою жизнь, - посмеивался Рябой.
- Если это - плата, то я могу идти?
- Ты купил жизнь, но не свободу: за нее придется доплатить…
О каких деньгах говорил Калека, Уил сообразил лишь через пару недель, когда пьяный Товард вспоминал сисястую Бекку и запеченного поросенка, который мигом нашелся у старика, как только тот увидал серебро.
- И чего Рябой с ними возится? - спрашивал Прыщ. - Я однажды не удержусь, когда он им о любви толковать снова начнет: хохотать буду так, что в Вышеграде услышат...
- А отчего не возиться? - отвечал толстяк. - За конями - смотрят. Одежду - стирают. Пленников - стерегут. Всегда тепло, когда возвращается с гулянок. Еду сами себе находят. Где он еще таких слуг отыщет? А сдохнут с голоду - он над ними еще и поплачет…
В последние недели Товарда разнесло, что свинью: хоть сейчас режь и крути колбасы. Уил за складки на его пузе и держался всю дорогу от Речного замка. От золота Калеки он так опух. Много ли его было у однорукого, Уил не знал. Но, видно, из-за него всех дружков его и положили.
Ворон принялась нервно топтаться в стойле, когда неподалеку послышалась тяжелая поступь. Уил осторожно убрал ноги с прохода. Он не издал ни звука, вот только Вульф все равно его нашел.
"Ты снова от работы прячешься?!.."
Вульф выволок Уила из конюшен за шиворот.
Калека стоял под висельным деревом, сгорбленный и плоский, как клинок. Ради смеха его нарядили в олений камзол Рябого: вид у Калеки был почти благородный, но уродство его портило все: один глаз у него будто и не открывался вовсе; толстый розовый шрам тянулся из волос, глубоко впившись в череп. Уил готов был поспорить, что видел Калеку прежде, хоть и не помнил - где и когда.
- Они не станут платить за меня, - оправдывался однорукий.
- Не заплатят они, - отвечал Рябой, - заплатит лорд Уотер: за живого он даст даже больше, чем за мертвого. Так что молись, чтобы это была твоя семья…
"Милорд" легонько толкнул впалую грудь Калеки. Когда тот упал в грязь, Уилу оставалось лишь удивляться, как его тощие кости не разлетелись по двору.
- Я бы отправил руку твоей мамаше, чтоб она ею любовалась, - Рябой встал на колени и ухватил Калеку за пустой рукав. - Вот только руку они сожгли. Ну не болваны ли? Но у тебя есть еще одна: быть может, я так и сделаю! А наш благородный рыцарь залатает ее, чтоб ты не издох раньше срока...
Уил и не знал, чем закончилась перебранка - лишь видел, как Рябой и еще четверо вскочили на коней и поскакали по дороге к лесу. Калеки среди них не было, хотя Рябой собирался взять его с собой "на смотрины".
Уил оттащил покойников в заросшее травою поле. Он решил, что выроет яму поглубже, бросит в нее всех разом и присыплет землей. Вот только сил в нем совсем не осталось.
Уил хрипел, как загнанная лошадь, когда вернулся к постоялому двору. Крыша внутри подтекала: дождь он почуял, как только начало заливать. Уил сел среди мешков в самом темном углу - надеясь, что его не увидят и не выгонят в такой холод.
Вульф выбрал место у очага, хоть дыма в нем было в разы больше, чем огня.
- "Смотрите за ним, чтоб не сбежал," - жаловался Вульф, шкрябая ногтями красную язву на руке. Он успел расчесать ее до крови. - Рябой считает нас олухами, вот что! Говорю тебе, если б отдали ему Калеку, больше бы не увидели ни его, ни всех остальных! "Пусть Лягушонок с тобой езжает вместо Калеки," - так я ему сказал. Врать хромой все равно не умеет: правду выудить из него не сложно...
- Никогда не думал, что придется таким заниматься, - вторил ему Шестипалый. - Я обучен ремеслу - восемь лет прибирался за мастером Ольфом! Человеку с руками в Вышеграде всегда рады. А я скитаюсь, голодный, по лесам и полям и прячусь то от Черных, то от Красных, то от одни боги знают кого еще. Нам надо идти в Вышеград, Вульф: Рябой сам сказал, что лорд Уотер за живого заплатит еще больше, чем за мертвого...
- Как же мы поднимемся к Вышеграду, баранья башка?
- По реке, известное дело.
- По реке! Тебе жить наскучило? Выше Локтя ни один смельчак не проскочит: у Первой Твердыни новые хозяева - топят всех без разбору. Или у тебя есть, чем платить?
- Слышал я, замок сожгли...
- А как же, сожгли! Но отстроили заново. Уж не знаю, кто в нем хозяйничает, но я даже самой паскудной лодки не видел, чтобы к нам спускалась. А по берегу - не пройдешь: на одном - Черные разбойничают; на другом - тейны. Таны вошли в Персты и поднимаются к Гарнуэлю. Жгут все! За Волчьим ручьем Черные вешают всякого, кто служил Красным: и мечом, и руками. Слышал я, кузнеца, что лошадь милорда подковал, растянули прямо в кузнице и маслом поливали, которым тот сталь закалял - к концу дня зажарился, как поросеночек. Говорят, даже девкам трактирным титьки режут, которые Красные мяли. И не только их...
- Это - разбойники, - отвечал Шестипалый. - Не могут Черные такого делать!
- Ты Черных не выгораживай: еще как могут. Разбойник от рыцаря только тем и отличается, что об одном - песни поют, а другого - клеймят как могут. Я сам шпоры носил и знаю наверняка. Говорю тебе, благородный наш тоже из них - из Черных! Наверняка ублюдок самого Уильяма: я слышал, у него их было немало…
Шестипалый долго молчал и вертел в руках свой кривой ножичек.
- Таны и правда вошли в Персты?
- Еще как вошли: который день поднимаются по Запястью. Скоро уж в столице будут. Одни боги ведают, что они сделают с городом...
- Ничего не сделают: Гарнуэль ни разу не брали штурмом…
- Значит, Волки будут первыми! - Вульф ткнул расцарапанным пальцем в Калеку, сгорбившегося в углу. - Вот кого винить следует! Он из Черных, говорю тебе! Хочешь, сам спроси его, вот только вряд ли он ответит…
"Однорукий и сам не помнит," - подумал Уил. Он слышал, что у любого отнимет память, если его как следует огреть. А тот, кто разрубил голову Калеке, замахнулся от души.
- А ты не выгораживай его! - гремел Вульф. - Пусть ответит на вопрос! Рябой мне нарочно не говорит, кто он такой, чтоб я его сам не повесил: смотреть, как вешают Черного, дороже всякого золота. Только так с ними и можно после всего, что они натворили. Пусть ответит на вопрос! Если и правда Черный, на тех самых веревках и растянем, на которых бабы качались...
- Рябой сказал нам стеречь его, а не вешать…
- Мало ли что Рябой говорил: вздернем, а труп привяжем к кобыле. Будем до самого Вышеграда волочить: лорд Уотер заплатит и за мертвого. Разве Рябой не так сказал?..
Калека и не шелохнулся, когда Вульф навис над ним волосатой горой.
- Тебя как звать, ублюдок? Не строй из себя немого: я слышал, как ты верещал посреди ночи. Или ты имя свое забыл? Или ты от собственных воплей оглох?..
- Оставь его, Вульф…
Орали они долго: Вульф и Шестипалый. Уил снова и снова поглядывал на дверь: лучше под дождем сидеть, чем когда так кричат. Калека и слова не произнес и не пошевелился даже: мертвец-мертвецом. Ноги у Уила будто деревянные сделались, когда Шестипалый рухнул на пол: Вульф одним ударом заставил его корчиться на полу.
- Больше он тебе не поможет, выродок! - Вульф сгреб Калеку за грудки и толкнул к столу. - Садись! Садись и поговорим! - Вульф плюхнулся на скамью и оперся о стол, положив друг на друга свои мясистые ладони. - Ты - из которых, паскуда? В последний раз спрашиваю! Имя свое назови! Ты слов не понимаешь?!..
Калека поднял на Вульфа единственный глаз и захохотал, как умалишенный.
- Из которых я? Из Черных, конечно! Ублюдок самого Уильяма! Королевский ублюдок! Как ты и сказал!..
- Уильям не был королем!..
Миски градом посыпались на пол. Калека вскочил и брочился прочь.
"Ублюдок! Выродок! Черный! - ревел Вульф ему вслед. - Я тебя убью! Я с тебя кожу сниму! Я знаю, как! Живьем! И капля крови не прольется! Уил! Стой! Помоги! Вынь его! Вынь!.."
Брызги ледяной плетью хлестали Уила по щекам, пока он бежал через двор. Он и сам не знал, почему не засыпал покойников землей, а бросил под дождем. Почему он бросил их под дождем?
Мутные ручьи лились сквозь крышу конюшен. Лошадка в стойле вымокла. Уил подумал, что ему лучше залезть на кобылку, пока Вульф не спустил с нее шкуру. Ему нельзя ехать в Вышеград: в городе его защитят и от Черных, и от Красных, и ото всех прочих. Но от Вульфа не смогут: человеку с руками всегда рады в Вышеграде, а у Вульфа руки есть, хоть и прибиты к столу. Что будет делать Рябой, когда вернется и только их и найдет? Он наверняка повернул обратно в такой дождь! Едва ли выйдет забавно, если Уил вскочит на клячу, а Рябой покажется из-за леса. Что он скажет? Вышел на прогулку? Хороша езда! Уил тотчас промокнет до последней нитки под таким ливнем. Не хватало еще подхватить лихорадку!
Уилу нужно в Вышеград. Узнать его никто не должен. Притворится сиротой из Рыбьих костей: деревню давно сожгли. Она далеко находится. Если кто и выжил, до города едва ли дошел: на Плече буйствуют таны. Лодки не осмеливаются ходить по реке. С веслами Уил научился управляться не хуже рыбака и даже покажет, если на слово не поверят. Но, если Рябой его поймает, кожу заживо сдерет. Вульф ему охотно поможет. Золото Уилу тоже не помешало бы: он украл бы его, если б знал, где оно лежит. Рябой задолжал ему, так что Уил будто и не крадет вовсе - лишь берет свое. Но в город с золотом нельзя: не поверят, что у сироты оно водиться может.
Калека вымок под дождем, лишь только лошадка вышла из покосившихся ворот. Сэр Оливер тоже был мокрый, что дворовой пес, как и арбалет в его руках.
- Слезай с коня, - говорил рыцарь.
- Это - кобыла! - крикнул Уил.
Никто не обратил на него внимания. Должно быть, Уил умер и стал призраком, и теперь его никто не слышит. Должно быть, покойники тоже разговаривали с ним, пока он волок их через двор. Они были не рады, что их сняли с дерева: качаться куда веселее, чем лежать. Уил любил качаться, когда был мальчишкой: он все качался и качался на ветке, пока отец снимал шкуру с лордова оленя. Уил должен был смотреть, чтобы никто не шел. Но он так любил качаться.
- Я спас тебя, - повторял сэр Оливер без конца. - Но, если не слезешь с коня, убью!
- Это - кобыла! - прохрипел Уил.
- Думаешь, я стану тебя благодарить?! - кричал Калека. - Каждую ночь, засыпая, я молюсь, чтобы мне не пришлось снова открывать глаза!
- Я спас твою жизнь...
Калека захохотал, как безумный.
- Жизнь! - он поднял над головою синий обрубок. - Это, по-твоему, жизнь?! Я, по-твоему, живу?! Ждешь благодарностей?! Да будь ты проклят! Будь вы все прокляты! Будь проклят этот поганый мир! Перед тем, как сдохнуть, я увижу его в огне! И ничто не доставит мне большей радости!..
Калека так злобно глядел на сэра Оливера. Уил видел его глаза в своих снах - он видел, как топор поднялся и опустился, и рука упала на брусчатку, будто отсеченная ветка.
- Хочешь убить меня?! - кричал Калека. - Давай! Давай! Давай!!!..
Сэр Оливер так и не выстрелил.
- Нет? - спросил Калека, звонко рассмеявшись. - Что ж, я так и думал!..
У самого однорукого духу бы хватило: Калека судил его отца в Ручьях, когда Уил был сопляком. Отцу сказали протянуть руку над колодой - палач замахнулся и отсек ее одним ударом. Кровавый обрубок завернули в мокрые тряпки - ткань мигом сделалась багровой. Калека не дрогнул вовсе и даже посмеялся: прежде он не был таким угрюмцем! С короной на голове, как видно, жить куда веселее.
"Больше он не будет у вас красть, - хохотал Калека в шелках, наклонившись к лохматой голове лорда Уотера. - Одной рукой лук не удержишь!.."
Калека стал моложе и бледнее. Еще пару лет, он и вовсе сделается мальчишкой, как Рябой.
Уил бросился к Оливеру, чтобы сказать ему, что Калека носит королевское лицо. Уж не украл ли он его? Может, за то ему руку и отрезали!
Но никто не желал его слушать: Калека ударил лошадь в бока и растворился в пелене дождя, а сэр Оливер отшатнулся от Уила, как от покойника. Рыцарь сказал ему показать свою шею: нарывы под подбородком Уила сделались мокрыми и липкими. Он ощутил кровь на своих пальцах. Сэр Оливер наставил на него арбалет.
- Ступай…
- Куда? - спросил Уил. - Куда мне идти, отец?
- Куда хочешь! Лишь бы подальше от меня: тебе не помочь...
Холодные ручьи бежали по земле, пока Уил шагал в Вышеград: дорогу затопило. Уил долго плелся по колено в воде. Мертвые лошади мелькали за деревьями - ни одна и не дюжина - много лошадей. И на каждой сидел призрак в голубом плаще. Знамя уныло повисло на древке, но серую ладью разобрать было не так сложно. Холодное копье ткнуло его в грудь.
"Человеку с руками всегда рады в Вышеграде," - сказал Уил всаднику с разноцветными глазами.
Он раскрыл посиневшие ладони и показал их седоку: у него, в отличие от королевского ублюдка, обе руки были на месте…

Отредактировано Графофил (13.11.2023 23:03:15)