1
Симуран
Свет от луны лежал на полу комнаты трафаретом окна, в доме стихали звуки последних приготовлений ко сну: вот мать закрыла ключом входную дверь, скрипнула половица, щёлкнул выключатель в родительской спальне и наступила полная тишина. Ваня, лежа на раскладушке, разглядывал в полутьме одноногую люстру под потолком и размышлял. В доме гостили знакомые из города и их десятилетняя дочь Катя сейчас пыталась уснуть на Ваниной кровати, нужно было срочно придумать достойную тему для разговора, днём он стеснялся заговорить с ней. Три года разницы - целая пропасть, он только в этом году пошёл в школу, а Катька уже в четвёртом. Ваня еле слышно вздохнул.
- Воу, воу-воу! Воу! Воу! - грозно забрехал во дворе Симуран, ему тут же тоненько и визгливо ответила соседская псица, и понеслась, покатилась по деревне на все лады разноголосая собачья перекличка.
- Ты понимаешь собачий? - решился спросить Ваня.
- Конечно, - помедлив, ответила Катя.
- О чём говорит Симуран?
- Это долгая история, - Катя повернулась на бок и подперла голову рукой, - к вам же Симуран попал уже взрослой собакой. До этого, со времени когда он ещё был щенком, у него был другой хозяин. И вот в одну из тёмных ночей, когда Симуран и его хозяин крепко спали, в дом к ним пробралась ведьма Коляда. - Катя на минуту замолчала, рассматривая за окном силуэт старой рябины с кривыми ветками. - Тощая, лохматая, вся в чёрном, вместо глаз две луны, руки с длинными, костлявыми пальцами. Схватила Коляда часы хозяина со стены и давай своими корявыми пальцами стрелки вертеть - перевела время на несколько лет вперёд. И на следующую ночь пришла, и после ещё приходила, и каждый раз забирала у хозяина годы. В последнюю ночь услышал шум Симуран, залаял и прогнал злую ведьму, но за все те ночи Коляда успела много времени забрать. И хоть отныне Симуран сторожил дом каждую ночь, заболел его хозяин, слег и через полтора года утром не проснулся - его время кончилось. Вот и не спит с тех пор ночью Симуран, охраняет теперь ваш дом от Коляды, да другим собакам рассказывает свою историю и перекличку им устраивает, чтобы не проспали Коляду, берегли время своих хозяев.
На тумбочке громко тикал круглый будильник, Ваня вынул из-под одеяла руку, схватил его и тут же спрятал.
- А если часы спрятать?
- Да не бойся ты, у вас же Симуран, он Коляду не пустит теперь, - Катька повернулась на другой бок и через минуту уснула.
Ваня ещё долго ворочался на раскладушке и слушал лай Симурана.
Утром гости уехали. Весь день Ваня то и дело появлялся у трюмо в гостиной, разглядывал себя и впечатления его всякий раз были противоположными: то он хмурился и сникал, то оставался вполне доволен собой.
- Что ты вертишься около зеркала целый день? - удивилась мать, - Марш уроки делать.
Чуть позднее она зашла к Ване помочь с домашним заданием. Он сидел, сгорбившись за столом над тетрадкой, еле слышно всхлипывал, утирая рукавом рубашки мокрые глаза.
- Что случилось?
- Я не могу писать, - Ваня показал матери правую руку со стёртыми подушечками большого и указательного пальца. - Я хотел, чтобы как Катьке, мне десять лет стало, - и Ваня рассказал матери всё. Про отважного Самурана, злую ведьму Коляду, как крутил заводную головку у будильника всю ночь, стирая пальцы, чтобы стать старше.
Мать обняла Ваньку, поцеловала в макушку и сказала, ласково улыбаясь.
- Не торопись, сынок. Всему свое время, прожить нужно каждый свой день. И хороший, и плохой. - Она посмотрела в окно куда-то очень далеко - в прошлое. - Накрутить годы вперёд, может и возможно, а вот из первого класса в четвертый попасть за ночь точно не получится. Давай полечим твою руку и пойдём кормить Самурана.
2
В Доме литераторов, где я выступал со своими стихами в числе других поэтов, со мной познакомился фотограф. Его-то я и посвятил в свою арбатскую тайну, предложив отправиться к Алле вместе.
Я рассчитывал, что ебаться с двумя мальчиками одновременно Алла не посмеет. Да и муж не сможет нам предъявить обвинение, потому что любовники всё-таки ходят поодиночке.
Тем не менее, когда мы поднимались по неосвещённой лестнице в доме в одном из арбатских переулков, я ужасно трусил. Друг мой тоже. Мы уже собирались повернуть на полпути, не находя нужный номер квартиры, как вдруг дверь на площадке вверху раскрылась, на лестницу вышла Алла и ввела нас в своё жилище.
Квартира была огромной и коммунальной. Тусклые лампочки заставляли шкафы отбрасывать длинные тени, всюду были вещи, сложенные до высокого потолка. Паркет не натирали с революции, надо полагать. Никто не заботился о поддержании чистоты, обитатели квартиры проходили по коридорам по-простому.
Увидев, что никаких торжественных условностей не будет, я повеселел. Мы сидели в большой комнате и беседовали очень легко. У меня и правда закружилась голова, как и предсказывала мне Алла, приглашая к себе на Арбат; все наши телефонные беседы она неизменно сводила к этому. Час пробил, и в дверях комнаты показалась девушка с русыми волосами до плеч. На ней были брюки и короткая кофта, обнажавшая ей живот, если она поднимала руки. Она была очень стройная, почти худая, с круглым милым лицом, в котором невозможно было найти никакого зла или тайного умысла. Она то и дело улыбалась, и наблюдать её улыбку было очень приятно.
- А это моя младшая сестра, вернулась с работы из официанток, - сказала Алла.
Фотограф спросил, как её зовут.
Тут-то и прозвучало это имя, Наталия, это родное имя, натальное имя. Французы, торжествуйте свою победу. Одно-единственное ваше слово пленило меня.
По голосу Наташи я понял, что уже знаком с ней по телефонному звонку, когда я однажды не застал Аллу дома.
Наташа очень мило смущалась. Она тогда начинала улыбаться, словно оправдывая своё какое-нибудь незнание. И она начинала проглатывать окончания в словах, как будто была не уверена, следует ли произносить именно эти слова, а не другие, но поскольку голос у неё был громкий, а произношение вообще ясное и чистое у неё, то её интонацию нельзя было спутать ни с кем более, эти затухающие волны, накатывающие с силой, но отступающие сразу. Из неё сильным ключом била жизнь. Казалось, она совершенно не умеет прикрывать этот ключ, чтобы помедлить и отдохнуть, чтобы на какое-то время не выплёскивать щедро свои силы в мир, мановением рукава создавая озёра с лебедями.
Я не сводил с неё глаз, пока она не вышла. Она косолапила, будто стараясь скрыть неловкой походкой свою неуверенность.
Я обрадовался появлению Наташи. Она не была замужем, в отличие от Аллы, и я мог теперь объяснить Алле своё неучастие в супружеской неверности тем, что очарован её младшей сестрой.
Фотограф через несколько дней позвонил мне, предложив опять навестить Аллу. Мне уже не так сильно хотелось оказаться во власти Аллы, но я согласился, считая себя ответственным за наш приключенческий союз.
- Давай; а когда ты думаешь, мы могли бы поехать на Арбат?
- А я уже на Арбате, я тебе звоню от Аллы.
Я не ожидал такого оборота. Я не ожидал, что вообще можно так поступать. Ведь первенство в знакомстве с Аллой принадлежало мне, и я волен был решать, кого мне пригласить к ней на свидание, и приглашать ли вообще. Теперь же всё решает фотограф, и это у него теперь власть пригласить меня. Я чуть не расплакался. Десятилетием позднее я бы спокойнее отнёсся к такому поступку и скорее всего никуда бы не поехал, не из желания отомстить, а из равнодушия.
Я собрался и поехал на Арбат, размышляя, имеется ли возможность как-то указать фотографу на то, что следует вести себя порядочно.
В этот раз Алла представила нам своих детей, меньший сын был совсем маленький, но ходил и говорил уже, а бойкая девочка была постарше и почумазей. Мне стало интересно с нею подружиться, и мы проболтали с ней весь вечер. Можно сказать, она утешила меня. Так у нас и повелось: фотограф умирал от страсти к Алле, а я общался с её детьми. Мне это нравилось гораздо больше посулов Аллы, я только боялся, что ведь это муж Аллы должен бы воспитывать этих детей. Но он загадочно отсутствовал. Наташа заглядывала изредка в комнату Аллы, если не работала, и удивлялась, почему дети лезут мне на шею. Мне казалось, она даже ревнует своих племянников ко мне. По всему выходило, что я ей был не особенно интересен, а я ею всегда любовался. Я предполагал, что Наташа имеет успех в московском обществе и у неё достаточно поклонников.
Приближался Новый год. В банке, где я работал курьером, надо мной стоял начальник. Кроме меня, у него в подчинении никто не состоял, так что он был никакой не тысяченачальник и даже не стоначальник. А единоначальник. Как ни странно, он преподавал юриспруденцию в том институте, который я закончил, хотя и был моложе меня. Эта ситуация доводила мои размышления до неистовства. В какой небесной канцелярии разработали такую головоломку? Как если бы я был Алексей Каренин, а мой начальник — тоже Алексей, но Вронский. Или я был бы Дмитрий Карамазов, а мой начальник — Карамазов Фёдор Павлович. Я — Урия, а он — Давид. Я — Пушкин, он — Дантес. Специализировался он вообще на ведении эстрадных и закулисных дел, и его клиенты часто вручали ему билеты на разные свои зрелищные мероприятия. В целом я довольно мучился из-за необходимости кому бы то ни было подчиняться и вообще служить камер-юнкером, и мой единоначальник не раз заставлял меня рыдать по ночам и раздумывать, не уволиться ли мне подобру-поздорову. Когда он предложил мне два билета в ресторан «Прага» на музыкальный вечер, я отказался. Мне казалось непорядочным получать блага от своего обидчика. Но он настоял. Я часто ненавижу себя за свою сговорчивость, которую воспринимаю как трусость, но ничего не могу с этим поделать, потому что моя личность как раз и состоит из желания поддерживать мир любой ценой, податливости, желании унизиться, быть не на первых ролях, подальше от начальства, - и если начать эти свойства искоренять, то срубить придётся и меня самого.
Через день я рассказал Алле про билеты. Я собирался их разорвать, но медлил.
- Что, ты Наташку хочешь пригласить?
Я вздрогнул. Эта мысль мне не приходила в голову. А ведь действительно, когда знакомятся с девушкой, её же приглашают куда-то обычно. Тем более, вечер проводится на Арбате. Я совсем не подумал об этом. К тому же, мне казалось, что Наташе и без меня есть куда пойти и у неё есть кому пригласить её. Мне даже было бы неловко предлагать ей «Прагу». Возможно, она посещает более изысканные места.
- Я спрошу, свободна ли она в этот день, - продолжала между тем Алла.
Я, заикаясь, поблагодарил. Я чувствовал себя примерно так же, когда звонил Алле в первый раз. Сёстры определённо играли моими чувствами дуэтом.
Я становился завсегдатаем в квартире в арбатском переулке. Постепенно мне открывались всё новые и новые обители и их обитатели. Отец обеих сестёр был музыкант джаза, трубач. Перед смертью он уже не играл, но чрезвычайно искусно, по семейной легенде, подгонял для других музыкантов мундштуки духовых инструментов. Его вдова жила в смежной комнате с комнатой Наташи. У сестёр был ещё старший брат, которого они считали сумасшедшим; он сказал мне при встрече, что он — Иисус Христос; я не поверил, ведь Иисус предупредил, чтобы мы не верили таковым словам. Собственно, вся квартира была до революции в полном владении дедушки, преподавателя в консерватории, потом к ним стали подселять чужих, а потом наследники стали постепенно выкупать комнаты назад, и осталась всего одна комната, в которой теперь уж жили, как в гостях у этой музыкальной семьи.
Алла позвонила мне и торжественным голосом торопливо выдала скороговорку:
- Всё, идёте; всё, идёте завтра на вечер. Наташка знает; всё знает. Она не работает, она не работает. Саш, Саш, приходи за полчаса к нам, хватит тридцать минут, тридцать минут до ресторана дойти. Наташка будет ждать тебя. Наташка будет ждать тебя.
Назавтра я, придя в арбатскую квартиру, просидел там час, общаясь с детьми, пока не прибежала Наташа. Оказывается, она всё-таки работала в этот день в своём итальянском ресторане, и отпросилась под вечер. Мне было приятно, что я уже успел вечером одомашниться после своего банка и не буду для Наташи совсем чужим.
Ну вот, мы и пошли по Арбату вдоль фонарей. Белоснежный ковёр был вытерт пешеходами, в нём зияли красивые терракотовые дыры. Пошёл пушистый снег, так что мы оба накинули капюшоны.
Должен признаться, что при всей своей романтичности я не запомнил эту вечернюю прогулку. Сочинять мне не совсем хочется; даже упоминание про капюшоны было уже на грани правды. Наташа, однако, запомнила, как кружились хлопья у фонарей.
Я думал было стесняться и скромничать ввиду нашего опоздания на вечер, но Наташа поразила меня тем, что, не зная, в сущности, как надлежит себя вести в обществе, она ничуть не пропускала своё участие ни в одном действе.
Она сразу обеспечила нам фужеры, полные шампанским, затем положила себе и мне восхитительных жареных колбасок (впрочем, она утверждает, что это были котлетки; я прячу свой интеллект и начинаю смотреть ей в рот, поддакивая). Только сейчас я догадываюсь, что она не ела весь день. Затем, когда тарелка опустела, Наташа повлекла меня танцевать.
Наконец-то я прикоснулся к чему-то женскому. Как по волшебству, джазовый оркестр, который и был героем вечера (и клиентом моего начальника), заиграл bésame mucho.
- Как это переводится? - прошептала Наташа.
Ум мой тщетно пытается всплыть из шампанского и отбиться от сердечной неги, переводческий алгоритм выдаёт лишь фрагменты, испанское слово «много» не сочетается с русским словом «целовать», я ломаю голову над вариантами и инвариантами.
Между тем я, блуждая, по обыкновению профессии, по предметам интерьера в поисках спасительной подсказки, попадаю случайно взглядом в вещие глаза Наташи.
«Господи Иисусе Христе, какой же я дурак! Да вот же подсказка! Вот как это переводится!» Я наклонился к Наташе и хрипло ответил:
- Вот так, - и стал её целовать.
Она просияла. Пожалуй, для этого единственного мгновенья я и учился пять лет в институте.
Было бы кстати добавить, что мы сидели на мраморных ступеньках и Наташа, прислушиваясь, рассказывала мне, какие композиции играл её отец, но этого я не помню, а Наташа наверняка откажется подтверждать такой абзац.
Под такты последней песни она повлекла меня вон, и мы пошли в ночной клуб на Новый Арбат.
sandro, спасибо за конкурс!
