8.

На двор пришел темный ноябрь. Прячась за сверканием фонарей, как тёмный пес, он заполонил собой маленький городок, обошел все его углы, надышал холодом и улегся, растекшийся грязью и темной пожухлой листвой.
Рома ходил по улице в тонкой летней ветровке, которую ему дали в храме из принесённого в пожертвование. Впрочем, всю одежду Роме дали в храме. Храм его обеспечивал и кровом над головой и работой. С тех пор, как ушел Андрей, в поведении Грачева произошли перемены. По средам и пятницам он был раздражителен и просто не выходил на работу. Воскресенье был для него самым благополучным днем. Тоска проходила сквозь него.
С Федей они подвязались перебрать печку одной прихожанке и по совместительству певчей хора Ирине Николаевне. Это была уже не молодая женщина, но еще полная сил женщина, которая жила со своей матерью, не выходившей из дома по инвалидности. Ирина Николаевна ухаживала за ней. Не имея собственной семьи певчая жила одиноко, но вполне спокойно. Ее старенький дореволюционный бревенчатый домик находился неподалёку от храма, на улице Климентьевой, до которого была минут семь ходьбы.
-Я ее хочу цапнуть, - сказал Рома Феде, когда Грачев мешал раствор, помогая своему напарнику, поскольку тот был специалистом, а Рома играл роль подмастерья.
-Да, ну-у-у, - сказал Федя вдумчиво.
Напарник вообще мало говорил и у него больше получалось издавать звуки, интонацией которых он мог передавать и вопрос, и утверждение, и все необходимые эмоции, которые полностью выражали его отношение.
На этот раз Федя был как будто озадачен Роминым высказыванием, он словно спрашивал: “Зачем ты ввязываешься?”
Рома тихо отвечал, несмотря на то, что хозяйки не было дома:
-А что ей будет? Ей что ли жалко? Может быть, я сам ей понравлюсь? Тут без взаимности никак.
-У-у-у, да, ну-у-у, - Федя как бы говорил, что понимает боль Ромы, но не одобряет такое приключение, потому что потом можно ввязаться в неприятности.
Всякий раз кладя кирпич, Федя терпеливо убирал свои спутанные длинные волосы с глаз кулаком. Они по временам очень сильно мешали ему работать. Можно было бы подумать, что Федя был большим терпеливцем, все время поправляя то волосы, то штаны без ремня, то запихивая шнурки в кроссовки, не желая при этом их завязывать. Но Рома думал, что скорее Федя ощущал какое-то особое аскетическое удовлетворение, не ухаживая за своей внешностью и в то же время борясь с неудобствами, которые приносила эта неряшливость. Несмотря ни на что, Федя был большим специалистом своего дела, при том, что работал совершенно за мизерную плату или вообще не брал денег, довольствуясь продуктами питания и сигаретами. Алкоголь Федя не употреблял. Больше всего ему нравилось найти какое-нибудь местечко и запереться, засесть там на долгое время, главное, чтобы его никто не тревожил. Периоды Фединой активности всегда сменялись теми же периодами Фединой пассивности.
-Поможешь зеркало стащить? - спросил по-воровски Рома. И он указал на большое зеркало в массивной раме, которое опасно свешивалось над диваном на трех бечевках. Возможно раньше, до войны это казалось шиком моды вешать зеркала в резных золотистых рамах в зале над диванами или кроватями, но сейчас это выглядело странно. Более всего Грачева напрягало, что угол зрения, который охватывало зеркало выходил в коридор, где Рома с Федей работали. И было отчетливо видно в зеркале, как кирпичи, которые подавал Рома, сами собой ложились в руки печника.
Первое препятствие Рома уже успел устранить. Это было небольшое зеркало при входе. Он как бы невзначай задел его кирпичом, а потом они вместе с хозяйкой собирали осколки. Рома при этим наигранно огорчался и даже успел потрогать руку Ирины Николаевны, как бы невзначай, когда они схватились за один и тот же осколок. Ирина Николаевна при этом была настолько взволнована, что просила самого Рому не волноваться, жутко волнуясь сама. Она почему-то решила, что сама виновата в ситуации, сказав, что должна было подумать, чтобы освободить место для прохода рабочим.
-Ты ей скажешь, что оно тебе нравится или что у нас нет зеркала, короче сам придумай, все равно за мной не повторишь, - просил Федю Рома.
Тот слегка подумав над предложением друга, качал одобрительно головой, поскольку он не нашел в Ромином предложении ничего плохого, возможно решив, что Рома хочет продать потом зеркало.
Когда рабочий день подошел к концу, Рома придержал под локоть Федю, который хотел, как пуля вылететь из дома.
-Не подведи, - сказал Рома и немного подтолкнул друга в сторону Ирины Николаевны, которая мела веником пол после работ.
Федя встал перед ней, молча хлопая глазами. Потом издал звук, будто бы спрашивал не будет ли у хозяйки для него воды или спичек.
Ирина Николаевна смотрела на него из-под очков, пытаясь угадать, что необходимо ее работнику. На ее лице светилось искреннее желание помочь. Она была очень рада, что нашла рабочих, которые могут сделать печку можно сказать за спасибо, ведь денег у нее совсем не было.  К тому же женщина была очень эмоциональна и старалась услужить и сделать гораздо больше тем, кто ей помогал, чем они ей.
-Ах, Федор Иванович, Федя, Феденька, - сказала Ирина Николаевна, сжимая в кулаках тонкие пальцы, будто в молитве, - я совсем забыла, что купила Вам сигарет.
И она пошла в зал, где на столе стояла ее сумка. Нервно ковыряясь в сумке достала блок сигарет отечественной марки, как любил Федя и отдала его неразговорчивую печнику.
Тот с благодарностью поклонился, но не решился уйти, поскольку почувствовал толчок в спину. Федя без всяких слов указал плохо отмытым после работы кулаком на висевшее над диваном зеркало.
-Он говорит, - послышались Ромины комментарии сзади, - что у нас совсем нет зеркала в сторожке. Ему очень понравилось это, - совершенно неискренне произнёс Рома, выходя вперед, но не слишком, чтобы не попасть в угол обзора коридора.
Ирина Николаевна посмотрела на молодого человека грустно, обдумывая что-то, незаметно для себя сжимая пальчики в опущенных кулачках.
-Это зеркало моей мамы. Она будет очень расстроена, если его не увидит, - Ирина Николаевна еще раз заглянула в глаза к Роме, как будто ища ответ. - Но можете взять. Оно мне никогда не нравилось. Забирайте.
Ирина Николаевна ушла, чтобы не видеть, как Рома с Федей уносят дорогой ее сердцу предмет.
***
С особым азартом Рома прыгал по зеркалу, слушая его последний хруст под своими ботинками. Грачеву давно не нравилось видеть отсутствие своего отражения, что напоминало ему о том, что он уже не жилец в отличие от всех остальных.
-Ну-у-у, - говорил Федя, и в его голосе слышалась досада, ведь он предлагал Роме продать подарок.
На карьере, где были напарники будто черная кошка с блестящими глазами опустилась ночная темнота позднего вечера. Пока Рома прыгал по добротной поверхности зеркала, не щадя при этом массивную раму с прекрасно вырезанным цветочным узором, которая издавала скрипы, похожие на всхлипы, Федя курил в сторонке. Напарник долго наблюдал и наконец решил остановить варварство молодого человека:
-Э–э-э, - затормозил он Рому, как бы говоря, что дело сделано и от невольного свидетеля уже ничего не осталось.
-Теперь я понимаю, - сказал Рома, - почему он ненавидит зеркала.
Он подумал, что с отсутствием тени тоже мог ли быть проблемы, но ведь мало кто обращает внимание на это. Скорее обратит внимание тот, у которого самого нет тени.
Рома продолжил свои наблюдения:
-А она ничего. Милая женщина. Наверное, ей будет приятно, если я принесу цветы. Олег Владимирович говорил, что женщины любят цветы, - добавил он, как бы обдумывая, вспоминая, что никогда не покупал цветы своей бывшей супруге. Только один раз он сорвал весной ветки сирени и преподнёс Марине, чтобы поделиться с ней своим хорошим весенним настроением.
Федя не пошел в Ромой к храму. Для напарника наступило время гулять. Они были на автобусной станции, поэтому Федя чувствовал, что ему необходимо совершить какое-то только ему ведомое паломничество, чтобы опять вернуться на место.
Рома понял все без слов. Работы в доме Ирины Николаевны осталось совсем немного и ему было на руку теперь доделать все одному. Единственное, что беспокоило Рому, так это был Рафинад. Пока Федя находился с ним рядом Рафинад совсем не разговаривал, а только ел кашу, благодарно вилял хвостом. Пес был покладист и даже немного потолстел к зиме, потому что у него появилось небольшое пузико, которое Рома нащупал, когда гладил собаку.
-Только не превращайся, пожалуйста, в пса, - бросил Рома Феде на прощание, - с тобой совсем невозможно разговаривать.
-Угу, - сказал одобрительно Федя, завязывая потуже провод на штанах, который он приспособил в качестве ремня и застёгивая куртку на несколько оставшихся в рабочем состоянии клепок, поскольку у нее было сломана молния. Если бы у Феди была борода, то несомненно он бы не заметил, что мог пристегнуть ее пуговицами куртки.
Они расстались. Рома поехал на маршрутке к Никольскому собору. Федю унес ветер перемен в направлении района, который назывался «База». Про этот район возле станции всегда ходили нехорошие слухи. Там постоянно устраивали дискотеки и обязательно кому-то били морду.

9.

С утра шел дождь. Он поливал Грачева, а тот не чувствовал ни холода, ни мерзостной погоды вокруг. В темноте Рома сорвал с храмовой клумбы какие-то последние цветы. Странные и приземистые, они были без листьев, похожие чем-то на тюльпаны, но с крупными фиолетовыми бутонами.
Ирина Николаевна, принимая цветы глупо улыбалась, поправляя маленькие очки, за которыми были маленькие миловидные темные глазки. Она беспокоилась за молодого человека, что он так вымок. Предлагала обсушиться, прежде чем, идти в больницу, ведь Рома согласился помочь отвезти ее маму на инвалидной коляске до поликлиники. Ирина, как она разрешила себя называть, должна была спешить куда-то за справками и не могла разорваться.
Печка в доме Ирины Николаевны не только была достроена, но Рома так же помог наладить проводку в доме и привести в порядок крылечко, чем растопил сердце женщины, которая давно смирялась с постепенной разрухой старенького дома.
Как оказалось, для сердца Ирины многого не нужно было. Если она просила прибить гвоздь, чтобы повесить картину на место вынесенного зеркала, то Рома просто брал и вывинчивал саморез, который крепил вагонку к стене. Не приложив слишком много усилий он уже казался героем в глазах женщины. Ему достаточно было докрутить лампочку в сенях, чтобы она вновь начала работать или вытащить влажную салфетку из насоса, который как будто сломался, перестав качать воду. Но Ирина Николаевна очень сокрушалась, что не может отблагодарить Рому за все его хорошие дела. Он ничего не принимал и отказывался от угощений. Она очень нервничала и переживала.
Это в какой-то степени нравилось молодому человеку. Поскольку давало возможность получить эмоции, ведь у него самого не происходило эмоционального восполнения. Раньше, меняя обстановку, он мог бы получить новые впечатления, но теперь впечатления как будто перестали воспроизводится в его душе. Он был как инвалид. Ему казалось, что он мог бы заполучить чувства другого человека.
Но все равно Грачеву было тяжело подступиться к ней ближе. Ничего не стоило говорить с Ириной на отвлечённые темы. Но следовало только тронуть ее за руку или начать расспрашивать о ее прошлом и настоящем, и о ее взглядах, как она начинала нервничать и теребить себе на пальце серебряное колечко с какими-то надписями и охать и ахать.
Рома позвал ее в кино. Ирина долго мялась, но всё-таки согласилась, что сходить можно. Заранее не подгадывая сеанса, они пришли к показу фантастического боевика про оборотней и вампиров, что нисколько не расстроило Рому, зато огорчило спутницу, ведь она не любила ужасы. Но данное обещание нельзя было забрать, и Ирина все же согласилась на просмотр фильма.
Весь сеанс Ирина теребила себе пальцы, то одевая, то снимая кольцо. А когда Рома положил ей на плечо руку, она выронила колечко. Практически сразу метнулась вниз за ним, отчего Роме пришлось задержать спутницу за плечи, чтобы она не перевернулась с кресла. Фильм был не досмотрен. Рома проводил Ирину до дома, взяв ее поцелуй, будто бы силой. Хотя она и не сопротивлялась, но как-то нервно отдернула свои губы.
На дворе стоял уже декабрь. Начался рождественский пост. И Рома каждый день ощущал, как погибает, будто тикали часы его жизнь, каждым своим часом отдаваясь невыносимой бесконечной тоской. Рома чувствовал себя пустым, как ваза, вода в которой давно испарилась на солнце. А цветы в этой вазе засохли и остались торчать сморщенными стеблями. В душе у молодого человека не было место цветению. Там было сухо и холодно как в ледяной пустыне.
***
Рома давно не думал и не горевал о том, какое огорчение доставил Насте своей выходкой. В тот вечер чувствовал особенную злость на Олега Владимировича, как будто отчим оказался прав, да и к тому же посчитал, что если Настя привыкла к такому обращению, то не слишком огорчиться, если ее тронет и Рома. Вышло, правда все иначе. Рома выказал как бы Насте всю свою злобу на отчима, при этом обозвав ее нехорошими словами, а не Олега Владимировича.
Он чувствовал, что Настя продалась за деньги, что так ей и надо. Не жалел ее, и даже осуждал как мог осуждать человек, которого деньги и комфорт не прельщали, который не имел слабости к красивой жизни, если она была пуста и тем более за нее нужно было перед кем-то отчитываться. Какую-то особую неприязнь Рома питал к тем, кто готов прислуживаться, эта была уже не свобода. Такая жизнь претила ему, раздражала гордость.
Рома даже не стал извиняться, когда ему довелось вновь услышать голос Насти в телефонную трубку. В тот день отчим быстро подошел к телефону и так же быстро начал ругаться на Рому:
-Вот дурак! - сказал небрежно Олег Владимирович, - на какой фильм ты потащил певчую из хора! Хотя, впрочем, не такой уж и дурак. Звони, если что!
-Зачем? – небрежно спросил Рома, - все идет как нельзя лучше.
-Я сомневаюсь, - сказал Олег Владимирович, - лучше бы ты дождался окончания поста. Наломаешь дров.
-А что будет? - так же без интереса спросил Рома.
-Карета превратится в тыкву, - сказал Олег Владимирович. - А если серьезно. Когда пробьёт двенадцать часов ночи седьмого - все это кончится. Даже как-то веселее на Святках станет. Подождал бы.
Но Рома не мог ждать. Он стал таким же шальным как Федя, который так и не вернулся. Зато Рафинад был очень даже весел, когда видел, как Рома злится и смотрит вдаль на ворота, ожидая каждое воскресенье, когда Ирина появится в воротах храма, идя на службу.
-Смотри, -говорил Фединым голосом Рафинад, - твоя краля идет.
Рома думал, что Федя гораздо лучше относился к нему несмотря на то, что не мог так хорошо разговорить. Пес же словно видел в действиях Ромы меркантилизм и будто старался помочь ему с Ромой.
Пес выбегал на дорогу и начинал грубо облаивать женщину, преграждая ей дорогу. Рафинад чуть ли не вставал на задние лапы, чтобы кинуться на испуганную прихожанку. Тогда появлялся Рома и отодвигал собаку в сторону, провожал Ирину до двери храма, при этом сам отказываясь заходить внутрь.
Под самое Рождество пятого января, когда Рома чувствовал, как время решило покинуть его, словно издеваясь, они сидели в гостях у Ирины. Рома, взяв руку хозяйки, аккуратно прижимал к своим губам костяшки ее пальцев, согнутых в маленький кулачок. Перед ними были две нетронутые чашки чая, конфеты в небольшой пиале, сушки блестели в вазочке, и даже варенье в глубокой тарелочке красовалось на новенькой белой скатерти. Зеркало больше не висело над диваном, и Рома смотрел как неровно закрывала картина выгоревшую вагонку. Часть темного угла все же осталась.
Ирина вздрагивала, облокачиваясь свободной рукой на край стола, каждый раз как Рома пытался расправить ее сжатый кулак. Она закрывала себе пальцами лицо и часть лба, не то как бы в раздумье, не то как бы в стеснении.
-Может тебе пора домой? - спросила женщина и отвела свою руку от губ Ромы. -Почему ты ничего не ешь? Как-то очень серьезно спросила она и даже резко, что было непохоже на ее обычное нервное поведение.
Рома недовольно сложил руки на груди и начал рассматривать посуду в серванте, который стоял напротив них. На стеклянных полках стояли чашки, бокалы, стопкой высились плоские тарелки, а на второй полке было синее гжелевое блюдо, вокруг которого стояли маленькие бело-синие фигурки.
-Ты меня до греха доведешь, - сказала с претензией Ирина, - как мне послезавтра причащаться? Что говорить на исповеди?
Она посмотрела на хмурого молодого человека поверх очков. Он как будто надулся и решил не разговаривать.
-Мне тридцать восемь лет. Я уже немолода для отношений. Да и с кем? С мальчишкой?! сколько тебе лет? - спросила нервно Ирина, казалось выговорив самый насущный свой вопрос, мучающей ее в последнее время.
-Тридцать, - небрежно ляпнул Рома, не глядя на женщину. Он по-прежнему разглядывал фигурки в серванте, а также маленькие иконочки, которые были посреди них.
-Тридцать? - повторила Ирина, снова опустив в ладонь лицо. - Да, что ты врешь? Тебе на вид не больше двадцати.
Несмотря на плохое настроение, Рома отметил про себя до чего же догадливые эти женщины. Как и Марина от Иры тоже было сложно скрыть какие-то факты. Грачев невольно подумал, что может у него она лице что-нибудь написано.
-Да и к тому же, это нездоровые отношения. Ты видел себя в зеркале? - продолжила Ирина.
Фраза показалось Роме шаблонной, и он просто не придал ей никого значения.
-Тебе не стыдно? - продолжила Ирина одним глазом из-под пальца косясь на Рому, как ничем не бывало сидящего и разглядывающего сервант, - здесь же в комнате икона Богородицы, - женщина имела в виду, что из красного угла за ними наблюдал лик. Но сейчас Ирине казалось, что Царица небесная испытывает ее взглядом.
-Не стыдно, - повторил Рома, не понимая, о чем спрашивает Ирина. Он ответил так, потому что испытывал жгучее желание, но при этом это явно был не стыд.
-А мне стыдно. Я же все вижу! -сказала Ирина, указав на сервант.
Рома не смотрел в глаза Ирины. Но заметив, ее резко вытянутую руку по отражению в серванте обернулся, и уловил на себе взгляд полный тревоги. Тут только до него дошло, что задняя стенка из советского серванта тоже была зеркалом, но рассматривая посуду, стеклянные фигурки, иконки и сувениры, он не замечал, да и не мог заметить отсутствия своего отражения. Потому что отсутствие чего-то всегда сложнее увидеть. Да и сама Ирина была загорожена сложенными друг на друга тарелками, только ее рука повисла над синим гжелевым блюдом.
-Ну и что? - еще более сердито и недовольно сказал Рома, - у меня и отчим такой. Что ты имеешь против?
-У вас вся семья такая? - недоуменно спросила Ирина.
Рома буркнул, что бабушка нормальная. Он ушел очень недовольный, как говориться не солоно хлебавши, оставив Ирину наедине со своей иконой.

10.
Стоял сочельник. Грачев хотел убежать, улететь или еще что-нибудь сделать, лишь бы не сидеть на месте. На одном месте было невозможно находиться. Время решило его окончательно забыть. Оно обиделось на Рому. Борьба шла уже не за часы, а за минуты.
С утра колокольный звон давил на уши. И вечером тоже зловеще угрожал звонить, чтобы призвать людей на вечернюю службу, которая должна была плавно перейти в праздничную литургию. Шляться по улицам было тяжело. Тело стыло даже в зимней куртке, не позволяя продвинутся далеко, поскольку ноги и руки быстро теряли подвижность на морозе. Рома решил поторопить время. Он пошел уже к знакомому дому.
Ирина Николаевна открыла дверь.
-Можно позвонить? - бросил небрежно парень.
-Конечно, - сказала она, почему –то не раздумывая. Как будто ждала этого вопроса.
Когда Рома набирал в коридоре номер, то видел, что в красном углу возле иконы над столом, где они вчера сидели горела лампадка, а на столе лежала небольшая красная книжка с распятьем.
Сначала Грачев думал набрать Марине. Его невыносимо ломало воспользоваться ее добротой. Возможно она уже простила его за то нелепое прощание, и за то, что он ее бросил. Вины он за собой не чувствовал. Напротив, считал, что поступил достаточно благородно, отпустив свою благодетельницу. Но сейчас время давило на него, и он ощущая себя очень презренным, сильно зависящим от обстоятельств, искал хоть немного тепла и если не любви, то хотя бы сожаления к своей участи. Марина несомненно могла пожалеть, даже если бы ничего и не поняла. Единственное, это жалость была бы не к его утраченным чувствами, а скорее жалость медсестры к больному пациенту, который ей ненароком понравился.
Второй вариант был позвонить Олегу Владимировичу, который несомненно знал выход. Но отчим был противен Роме, как был противен Рома иногда сам себе.
Грачев набрал знакомый номер, который никак не выходил из его головы все это время с его побега из дома. Но, который он тщательно старался забыть. Трубку взяли, сказав: “ Алло” знакомым тихим голосом, но немного настороженным. Рома в нерешительности молчал, сам не зная,что говорить и слушая все нарастающую тревогу в каждый раз повторяемом: “Алло”. Наконец, Рома бросил трубку, услышав резкий писк младенца на заднем плане, который оборвал его ещё не до конца созревшие намерение поговорить.
Рома испытал не то, чтобы чувство жалости к Марине или к себе, ему показалось, что его бывшая жена совсем не могла ему ничего дать. Она не ждала его больше. Поэтому звонок только наводил напраслину.
Немного поколебавшись Грачев решил набрать отчима и попросить увезти подальше. Лишь бы не находиться на одном месте. Лишь бы двигаться, не замечая ничего вокруг.
Рома звонил Олегу Владимировичу и все никак не мог дозвониться. Никто не брал трубку ни на домашнем телефоне, ни на офисном. Тогда он рискнул набрать через восьмёрку мобильный телефон. Каждый гудок отзывался вечностью в его уме. Все же отчим взял трубку. Он был не менее раздражен, чем Рома и сказал, что находиться в гостях. В очередной раз просил потерпеть и говорил, что отправит Вадима завтра.
-Угомонись, наконец- то. Ты меня тоже накручиваешь своим нетерпением. То ли еще будет в Великой пост. Привязывать тебя к столбу придется, - уже не смеялся Олег Владимирович, но все равно язвительно пытался острить.
Они все-таки договорились встретится на завтра. Прямо с утра, поскольку Олег Владимирович сказал, что сам не желает видеть Рому в бешенстве. Что они вдвоём, скорее всего, поругаются и что уже их разговор напоминает ругань.
Наконец, разговор был окончен. Хозяйка выжидала где-то невидимо в комнате, она вышла, чтобы запереть дверь за непрошенным гостем.
-Я уезжаю к отчиму, - брякнул Рома ей на прощание.
-Я очень рада, - оживилась она, -наверное, тебе действительно, будет лучше с ним, - мягко сказала женщина без всякого прежнего волнения, которое было в ней сосредоточено ранее.
-Время покажет, - Рома сам закрыл за собой дверь.
Уже спускаясь от кафе Бородино к воротам Никольского храма Грачев увидел впереди идущую фигуру без шапки. В тусклом свете фонаря он узнал рыжие волосы. Внезапно, будто подкарауливая за воротами, навстречу фигуре бросился Рафинад и начал облаивать девушку в светлом пальто.
-Фу! – сказал на него Рома издалека.
Догнав девушку, Грачев тут же уверился в своём опознании. Подойдя сзади, он небрежно положил на плечо Алене руку сказав: “Привет”.
Та подпрыгнула не то от испуга, не то от того, что пес хотел на нее положить свои лапы, немного привстав.
-Фу-у-у! - еще громче сказал Рома на собаку, и Рафинад покорно виляя хвостом, побежал опять к воротам и скрылся за бетонным столбом.
-Ловко ты его!  -сказала, удивляясь Алена, - спасибо, что выручил. А я на службу иду.
Девушка повернулась к Роме лицом. Фонарь ласково обволакивал светом ее завитые волосы, сложенные в хвост и приподнимающиеся на капюшоне. Открытые уши у Алены были красны. А из ее приоткрытого рта выходил пар.
Рома небрежно взял за капюшон девушку и резким движением накинул его на голову Алены, так что прикрыл глаза, будто одел шлем.
-Уши отморозишь, - сказал небрежно он, улыбаясь.
Алена не возражала. Она все еще, казалось была привязана к Роме. Хотя с последней встречи прошло почти два месяца. Все это время Грачев старался избегать ее как неприятности, но теперь необходимо было ускорить время, и Алена показалось ему необыкновенно интересной. Особенный интерес представляла ее не охладевшая доброта к Роме, которая сейчас ему нужна была как никогда. Он чувствовал, что хочет получить не жалость или уход, как могла бы дать Марина. И ни геройское воспевание, каким ему казалось, что он выставлял себя в глазах Ирины, а именно мимолетное чувство счастья, которое может сгореть в один момент. Он желал погрузить себя в незнакомую теплоту влюбленности. Дотронуться до хрупкого апрельского льда, который может легко хрустнуть, если в него наступить равнодушным ботинком. Поймать эту красивую бабочку, которая живет своей короткой жизнью и сжать ее в кулаке, не считаясь с тем, что от нее ничего не останется. Сорвать прекрасный цветок на тонком стебле, чтобы поднести к лицу и почувствовать его запах. Рома хотел поучить эмоции, как ему казалось на первый взгляд. Инвалидная душа его не воспроизводила. Он мог их только забрать.
-А помнишь, как ты хотела, чтобы я познакомился с твоими родителями? - спросил Рома небрежно, зацепившись за Аленину петлю, которая образовалось от того, что девушка держала руки в карманах. Он развернул ее от храма. - Может сходим познакомимся?
Наверное, если бы это был совсем не Рома, который имел особую привлекательность для Алёны, а какой-нибудь одноклассник, то девушка бы фыркнула и развернувшись пошла, куда собиралась идти. Но это был тот, кому она доверилась еще летом. Тот который, оказался почему-то ближе, чем родные сёстры. Как тяжело было учится последнее время, когда в голове все еще были мысли и мечты о прошедшем лете. Она ходила изредка в храм, надеясь увидеть Рому, но там его не было. И сторожку, где он должен был жить, как ей сказали, никто не открывал, когда она стучалась. Рома был постоянно чем-то занят и не хотел с ней говорить. Хотя девушка мечтала позвать его отмечать Новый год.
-Ничего не получится, -сказала расстроенно Алена, - их сегодня нет дома. Никого нет дома. Они все уехали в гости. Только у меня не было настроения. Может быть, мы отметим вместе Рождество? - спросила с надеждой она.
-Конечно, - сказал Рома, - извини, я видел твое письмо, просто тоже не было настроения.
Рома вспомнил о маленьком белом конвертике, который оставили в щели двери сторожки. Красивым почерком на оторванном тетрадном листочке было написано яркими гелиевыми ручками приглашение приходить на новый год. И наклеены стикеры с символом нового года, тоже обведенные гелиевой ручкой. Ему показалось это очень несерьезным, скучным. Он тогда уже ощущал, что Ирина сама идет к нему в руки, а тетрадный лист бросил в печку, как ерунду. Но сейчас Роме это уже не казалось ерундой.
Был уже одиннадцатый час. Прозвонил колокольный колокол, возглашая о начале вечерней службы. Рома ощущал, как перестают сгибаться его руки на лютом морозе, накрывшем город. Но Алена жила недалеко как и Ирина, только через улицу, где стоял храм Иоакима и Анны. Там была тоже частная застройка, но более современная.
Когда они пришли в гости к Алене. Молодая хозяйка начала делать чай гостю на кухне. Рома осматривался. Это был двухэтажный пеноблочный дом с недостроенным, как сказала, Алена вторым этажом. В зале, где стоял телевизор висела икона, которая как будто преследовала Рому. Он не разбивался в церковных изображениях и ему казалось, что он видит все одну и ту же картину Богоматери с младенцем, которая начала его напрягать.
На стене в коридоре висели круглые часы. Внезапно на них оказалось одиннадцать часов тридцать минут. Оставалось немного, чтобы все линии стрелок сложились. Значит, Роме удалось разогнать время. Хотя, когда он смотрел на белую тонкую секундную стрелку, она все равно ползла невыносимо медленно. Также бесконечно долго менял цифру на циферблате электронный будильник, стоявший на окне в зале. Рома включил телевизор, найдя пульт на журнальном столике. Шел голубой огонек. В левом нижнем углу экрана телевизора раскрашенный по-новогоднему циферблат еще дольше менял свои цифры. Люди будто совсем не двигались на экране. Голоса телеведущих показались Роме шумом в ушах. Он отключил звук, следя за временем одновременно на будильнике и на экране телевизора.
Движения его стали плавными. Замерзшие конечности кое-как отогрелись. Бесшумно в тапочках Рома прошел на кухню. Алена работала ножиком, энергично двигая открытым локтем. На тумбочке возле нее стояла тарелка бутербродов с маслом, поверх которого лежали бусины красной икры. Рома подошёл к девушке сзади и взял за руку, которой она резала яблоки. Начал двигать как бы пытаясь сам с помощью Алёниной руки их нарезать.
Девушка искренне рассмеялась, подстраиваясь под движения Ромы. Другой рукой он взял ее большой пучок волос и переложил на левое плечо, сам облокотившись подбородком на правое и как будто выглядывая из-за плеча.
Алена начала прижимать голову.
-Какой ты холодный, – поёжилась она, выталкивая голову парня своим ухом.
Рома, развернув за талию, повернул девушку к себе. Он ощутил тот самый взгляд влюбленных глаз, который еще летом мог его только раздражать. Сейчас это было трогательно. Хотелось унести его с собой как теплое чувство, в котором он так нуждался.
Алена не протестовала, когда ее оторвали от работы. Она покорна смотрела на Рому. Налитый чай стоял в кружках тут же возле бутербродов. В его темной мутной жидкости едва виднелись очертание одной фигуры, которая не двигалась.
Если бы Рома сказал сейчас Алене прыгнуть в холодную прорубь или лишить себя правой руки, она бы так и поступила. Добрую волю нельзя было купить и продать. Это было бесценное чувство не слепой, а радостной добровольной покорности, которое тоже давало счастье человеку, который ему следовал. Возможно он так давно искал это счастье где-то. А оно было совсем близко. В него нельзя было попасть ни на маршрутке, ни на электричке, ни даже на машине, а уж тем более не достигнуть своими ногами. Оно могло только само прийти.
Остывший чай, бутерброды, ножик, недорезанные яблоки так и остались на столе, небрежно и одиноко оставленные хозяйкой и ее гостем. Рома провел Алену в зал с включенным телевизором. Освещённая лишь сверкающим экраном, который периодически оставлял блики на лице, девушка глупо улыбалась, приподнимая верхнюю губу и показывая зубы.
Роме показалась очень знакомой эта улыбка, и он все-таки подумал какие же влюбленные женщины все одинаковые. Но это было отнюдь не чувство досады. Теперь ему нравилась эта влюбленность.
Кажется, прошло всего три секунды. На хрупкий лед наступили ботинком. Кулак с бабочкой сжался неторопливым движением руки. Цветок был сорван и уже валялся недалеко от места, где его сорвали. Будильник предательски показывал двенадцать часов три минуты. С временем было не договориться.
Алена лежала неподвижно с ниспадающей улыбкой на устах. Рома попытался приподнять ее, но понял, что шея как пластилиновая не контролировала голову и та оставалась на подушке. Тогда Рома попробовал раскачать Алену за плечи, но это не возымело никакого действия.
Приятная мимолётность улетучилось, хотя Рома ощущал теплоту в тепе. Все прежнее бешенство и невроз сошли на нет, как будто бы их и не было. Пришла трезвенность мысли. Но все-таки что-то начало подтачивать Рому как червячок.
Молодой человек пошёл в коридор и там, найдя стационарный телефон, который еще раньше заприметил, позвонил на домашний Олегу Владимировичу. Тот не слишком быстро взял рубку, но поприветствовал Рому вполне на добродушной ноте и даже саркастически поздравил с наступлением Рождества.
-Ну, вот видишь, - говорил Олег Владимирович, когда Рома ответил, как себя чувствует, - я же говорил, что надо потерпеть. И никто не умер, когда терпел.
-Алена не двигается, -  спокойно заметил Рома. Ему неприятно было просить помощи. Он ждал, что Олег Владимирович сам ее предложит.
Неспящему не надо было объяснять, почему кто-то мог не двигаться. Он и сам знал, что значит, когда твоя собеседница внезапно может утихнуть и ее придется потом выносить на своих же руках, а то и при помощи напарника.
-Стервец, - сказал Олег Владимирович, но не как-то грозно, а скорее полушутя. - Учудил все-таки. Теперь твой отчим должен приехать и разобраться. А сам ответственность будешь брать?
Рома на это ничего ответил. Даже больше. Он готов был встретится с отцом Алены. У Грачева была какая-то особенная уверенность в том, что ничего плохого он точно не сделал.
-Ты пробовал ей вытереть холодной водой лицо или прощупать пульс? Может она просто в обмороке.
Но получив ответ Ромы, что все равно Алена не будет шевелиться,- Олег Владимирович закончил попытки заставить самого Рому шевелится. - Хорошо, я сам приеду сказал Олег Владимирович, -называй адрес.
Здесь оказалась проблема, ведь Рома не знал адреса. Он сказал, что храм «Якиманка» стоит неподалёку, что дом стоит не со стороны входных ворот, а с противоположной. Тогда Олег Владимирович уже более интересуясь сам, уточнил адрес, как будто знал очень хорошо местность, даже спрашивая какого-цвета дом.
В конце концов, Рома, положив трубку вышел во двор и посмотрел на дом. В углу его на белом фоне синими буквами было название улицы и номер. Он передал адрес отчиму, который ожидал на трубке
-Ах, ты паршивец, - сказал раздражено Олег Владимирович, - как ее фамилия?
-Я же говорил, что не знаю, – спокойно отвечал Рома.
-Зато я знаю, - сказал Олег Владимирович. -Троицына. И отца ее прекрасно знаю. Кажется, ты укокошил мою племянницу. Хотя, какое там, кажется.
-Как такое возможно? - спросил Рома недоумевая, пытаясь сопоставить факты.
-Это неизбежно, - сказал Олег Владимирович, - приносить неприятности твоя работа и моя тоже. За все надо платить. И самым дорогим, что у тебя имеется. Но в данном случае. Ты обокрал меня.
Они договорились, на том, что Рома будет ожидать Олега Владимировича дома. Но Грачева продолжало точить странное чувство, которое шло диссонансом с его хорошим самочувствием и внутренней удовлетворенностью.
Рома снова пошел в комнату, где моргал молчаливый телевизор. Он сел рядом с Аленой и смотрел на дергающиеся картинки, потом на спокойную девушку. Но его не покидало ощущение, что кто-то стоит за спиной.  Рома обернулся на угол, где висела икона.
Грачев замер, остолбенел, все его благодушие вмиг ушло и осталось одно молчаливое онемение. Лик с иконы смотрел на него как живой. Точнее нельзя было даже сравнивать с прежним статичным изображением. Богородица смотрела на него испытующим взглядом. Она была гораздо живее всех присутствующих в комнате. Немой вопрос застыл у нее на лице. И, несмотря, на сумрак в комнате, Рома четко различал спокойные черты ее лица. Ему даже показалась, что она моргает.
Роме стало мучительно стыдно. Он должен был отвечать за свой поступок, казалось должен просить прощение. Грачев ощутил себя как-то странно. На секунду ему показалось, что он превращается в какое-то животное и теряет дар речи. Почему-то сразу зачесались руки, словно они обратили шерстью. Он словно стал скотом и то, что он ощутил от влюбленности Алены было несомненно слабее того стыда, который накрыл его перед ликом с иконы.
Рома не мог больше находиться ни в комнате, ни в самом доме. Он позвонил отчиму и попросил забрать его с вокзала. Получив в ответ ругань, Рома начал собираться все еще ощущая, что Богородица на него смотрит. Он не мог выносить ее взгляда даже находясь за стенкой. Грачев выбежал из дома прочь как вор.
Когда он проходил мимо церкви, забили в по-праздничному в колокола, возвещая о начале литургии. Колокольный звон невыносимо отдался в висках. Рома поспешил подальше, чтобы не мучится звуком, который напоминал ему о совершенном. О том, что счастье оказалось ловушкой, в которую он попал как мышонок на приманку.

11.
Дома Олег Владимирович начал спешно собираться. Он хотел взять новую простыню, но в шкафу были только комплекты белья в праздничной упаковке. Все они оказались яркие и вульгарные, поскольку их выбирала Настя, хотя Олег Владимирович просил взять что-нибудь построже.  Скорее всего, Настя просто хотела угодить ему и взяла расцветку, которая могла напомнить хозяину о его собственных рубашках, правда, все равно не угадала со вкусом
Он взял один из комплектов, как ему показалось, завязанный пошлым красным бантом. Для Лены хотелось бы взять что-то совсем не кричащее. Все-таки носить вызывающую одежду и оборачивать уже мертвое тело в праздничную пелену были совсем разные вещи. Олег Владимирович еще помнил слова священника про цирк, который можно устроить на похоронах, если неправильно к ним отнестись.
Он приезжал навестить брата год назад. Это было на Святках, чтобы не упускать хорошего настроения зазря и воспользоваться случаем. Владимир Владимирович принял брата радушно, несмотря на то, что последний раз они виделись около десяти лет назад. Они смотрели и не узнавали другу друга. Брат Олега Владимировича постарел. Олег Владимирович оставался статичен. Возможно только тогда Владимир Владимирович начал ему верить.
В отличие, от Неспящего Владимир Владимирович имел семью, был вполне счастлив и еще чувствовал в себе силы достраивать дом. С племянницами Олег Владимирович познакомился мельком. Две были совсем большие и им не был интересен неизвестно неоткуда выросший на горизонте дядя. Хотя они и из вежливости поприветствовали его. Зато младшая говорунья-Леночка проявила интерес и пыталась расспрашивать Олега Владимировича о том, как он был заграницей и что там делал. Вопросы ее были наивны и выглядели по-детски, хотя она была старшеклассница. И эта наивность нравилась Олегу Владимировичу. Он только клал ей руку на плечо, как бы прося притормозить. Он не собирался отвечать на вопросы. Для него это был всего лишь повод для шутки.
Олег Владимирович распрощался с братом на печальной ноте. На том, что навряд ли может ещё приехать, ведь приносить неприятности его работа. Сложно сказать, привязывался ли Олег Владимирович к Леночке, но тем не менее, он почувствовал, что у него есть эта ценность. Маленький драгоценный камушек, про который следует забыть, чтобы он не был украден.
Неспящий знал, что его могут наказать за то, что он не делал, поскольку имел задолженность. Танат был вором, лжецом, провокатором и искал случай подставить Олега Владимировича или спровоцировать его. Чтобы избежать подставы необходимо было осесть. По своей традиции Неспящий решил провести пост без выкрутасов, просто заперевшись дома. Он соврал Роме, что был вечером в гостях, стараясь избегать малейшего намека на провокацию. А такие провокации были весь пост. Рома часто звонил, видимо, чтобы посоветоваться, но больше у него получалось молчать, чем еще больше выводил из терпения. К тому же помимо Ромы у Олега Владимировича начались проблемы и на работе. Настя не справлялась одна и начинала жаловаться на усталость.
Как обычно, когда Олег Владимирович собирался вести себя благоразумно все катилось кубарем под гору. Жизнь его превращалась не то в ад, не то в цирк. Единственное, что он не понимал, так это за что Бог наказывает его, если пост был пройден, хотя бы на тройку, но с плюсом по школьной системе. Ведь все-таки Олег Владимирович никого не трогал.
Неспящий не был зол на поступок Ромы, хотя ему было очень досадно. Рома казался ему слишком упрям, чтобы признаться самому себе и, поэтому его пасынок просто действовал отчасти по обстоятельствам, как и он сам, не желая чьей-то гибели. Это можно было расценивать как несчастный случай. Тем более нельзя было цепляться за людей, ведь показывая слабости Танату, он мог еще больше найти повода для зацепок.
Неспящий давно уже стал более спокойно относиться к провокации, иногда стараясь не замечать ее, как и к виду крови, которого раньше не выносил.
Он очень аккуратно предупреждал своего брата, чтобы Лена поменьше общалась с малознакомыми парнями, но, видимо, тот ничего не понял. Он разговаривал с Олегом Владимировичем сухо, будто тот уже умер для него и поэтому как бы не прислушивался к совету мертвеца.
В таких невесёлых мыслях Неспящий подъехал к уже знакомому дому. Он сам вошёл через знакомую калитку и подошел к знакомой двери. Он по привычке нажал на звонок. Где-то за дверью раздалось надрывистое электронное чириканье, как будто разбудили электронного воробья или скворца. Взялся за дверную ручку, чтобы опустить и к своей неожиданности ручка сама опустилась без его помощи. Дверь открылась, оттеснив Олега Владимировича.
На крыльце было темно и встретившись глазами с незнакомой фигурой, Алена тут же закрыла дверь, сказав зачем-то: “простите”.
Олег Владимирович уже привыкший к нестандартным ситуациям тут же снова нажал на звонок.
-Кто-там? - раздался голос Алены из-за двери.
-Это я, дорогая. Твой дядя. Открывай.
После паузы на крыльце включился свет, и дверь вновь отворилась.
-Ох, -сказала Алена, - извините. Я приняла Вас за другого человека. Как Вы тут оказались? -  спросила она. - Родителей нет дома. Почему так поздно приехали? Вы один? - затараторила Алена, как бы постепенно приходя в свое прежнее состояние.
-Я приехал за Ромой, - спокойно сказал Олег Владимирович.
Дядя вручил взволновавшей племяннице постельный набор, который был у него в руке, поздравив в Рождеством.
-Как мило, - сказала Алена, уже не смущаясь, что была поздняя ночь. - Вы знаете Рому?
-Да, - ответил Олег Владимирович, он мой пасынок. Он рассказывал о стебе, - и Олег Владимирович ткнул в нос Алёны пальцем, как будто она была маленькая.
Та поморщилась, улыбаясь.
-Ого, - начала волноваться Алена, - это так неожиданно. Проходите, пожалуйста. Вы будете чаю?
Олег Владимирович спросил, где ванна и пошел туда. Под струёй воды, он тщательно промывал чистые руки с мылом. Ему казалось, что они были запачканы. Ему виделось, что и вся раковина как будто измазана в каких-то темно-бардовых пятнах. Возможно, он бы даже начал мыть ее, если бы его не окликнула племянница.
-А что, Рома? Вы не знаете где он? Я, кажется, уснула, - сказала Алена. -Пейте чай, -и она поставила перед Олегом Владимировичем кофейную кружку с темной жидкость, от которой исходил пар. И положила бутерброды с икрой и маслом перед гостем.
-Не хочу, спасибо, - Олег Владимирович отодвинул чай, наблюдая за Аленой очень внимательно.
Девушка показалась ему бледнее, чем обычно. Глаза ее нездорово сверкали. На секунду Неспящему почудилось, что Алена даже как-то странно оскалилась вместо улыбки.
-Сама попей чаю, - предложил Олег Владимирович.
-Не хочу - пожала плечами Алена. - Нет настроения.
-А за Ромкой хочешь, давай заедем?! Он, я думаю, приятно удивится. Хочешь ко мне в гости?
Алена сказала: “Еще бы” и неожиданно обняла Олега Владимировича и поцеловала в щеку, как своего милого дядю.
***
Подъезжая к вокзалу, Олег Владимирович припарковался возле самого входа. Он договорился, что Рома будет в здании вокзала. Неспящий уже хотел выходить из машины, как из дверей вокзала появился Рома.
Парень резко открыл переднюю дверь машины и сел, так же резко хлопнув ею.
Рома не хотел говорить с Олегом Владимировичем и даже был обрадован, что тот ничего ему не сказал. Только видно было, что отчим как-то странно улыбается, сидя за рулем.
-Опять без шапки ходишь? - спросил Олег Владимирович.- Ох, и лохматый же ты, так бы и остриг..
Не успев ничего сообразить, что можно ответить отчиму, Рома почувствовал, как ему закрыли глаза. Кто-то сзади руками положил пальцы на веки. Рома тут же схватил непрошенные руки за запястья и открыл глаза.
-Ку-ку, - смешливо послышалось у него над ухом.
Алена быстро вытащила свои руки из Роминых тисков и звонко рассмеялась. Олег Владимирович рассмеялся за ней. Смех отчима звучал очень ядовито на фоне наивных смешинок девушки. Только не смеялся один Рома.
-Теперь вся семья в сборе! Рождество - это семейный праздник, - торжественно заговорил Олег Владимирович. Голос его при этом стал таким плотным, что его можно было резать ножом. - Теперь вы братья! Точнее сестры! А еще точнее брат и сестра! – как всегда шутил Неспящий.
-Мне не хочется иметь ни брата, ни сестру, - раздосадовано сказал Рома, приходя в себя и соображая. – Везите, пожалуйста, ее домой. Вы же мне говорили, что потом придется разговаривать с ее родителями!
-Дурень!  - сказал Олег Владимирович. - Теперь я для нее и папа, и мама, и бабушка. Лена едет ко мне в гости, а не к тебе. В конце концов, мне придется самому договариваться со своим братом.
-Олег Владимирович, - поговорила Алена капризным голосом сзади, - я хочу, чтобы Рома пересел ко мне!
-Зачем!? – удивленно спросил Рома. - Мне и здесь неплохо. -  Рома надулся и сложил руки на груди, вдавливаясь в сиденье, как будто готовясь, что его сейчас будут отдирать.
-Конечно, дорогая, - сказал Олег Владимирович.
Они ехали по пустому шоссе вдоль леса. Олег Владимирович затормозил на обочине и на возмущения Ромы строго приказал пересесть на заднее сиденье. Грачеву захотелось сказать отчиму что-нибудь обидное, как-то уколоть, и он произнес:
-Если Вы так будете резко тормозить, то Вас остановят гаишники и отберут права.
-Это мне не грозит. У меня нет прав! На кой они мне черт? Как ты себе представляешь с меня фото будут делать? - искренне рассмеялся Олег Владимирович.
Рома, поёжившись и немного повозмущавшись, все-таки нехотя пересел. Алена тут же вцепилась ему в руку и облокотилась на его плечо рыжей головой так, что ее волосы обтерлись об его щеку. Она так крепко сжала Рому, как будто боясь, что он еще раз может убежать.
-А может быть мы сходим все вместе в кино? - спросила Алена как будто, обращаясь ко всем присутствующим.
-Конечно, дорогая, - сказал Олег Владимирович. -Теперь нам некуда спешить.
-Я не хочу в кино, - заметил Рома. -Что мне там делать?
-Нет, уж, мы сходим на фильм с оборотнями и вампирами! - ехидно заметил Олег Владимирович. - Леночку ты сводишь, чтобы показать ей как дальше жить.
-А я хочу еще в дельфинарий! - продолжала Лена тереться об Ромино плечо.
-Рома тебя обязательно сводит, - вещал Олег Владимирович.
Несмотря на то, что Рома был вполне в благодушном настроении, присутствие Алены очень сильно огорчало его. Он ощущал, что случилось что-то неприятное, но не понимал намеков Олега Владимировича. Более всего ему не нравилось, что теперь отчим зачем-то вверял ему в обязанность ходить с Аленой, что было страшнее, чем снова оказаться в Помпеях.
Когда они приехали домой Олег Владимирович очень вежливо ухаживал за Аленой, снимая с ее плеч пуховое пальто и даже подставляя тумбу, чтобы она уселась. Неспящий подал одежду Роме и приказал повесить пальто в шкаф. Тот сначала уронил пальто, а потом открыл шкаф небрежным движением, так что чуть не сломал раздвижную дверь. Затем перевернул несколько пустых вешалок в шкафу, пытаясь снять их со штанги. Рома недовольно смотрел, когда подбирал вешалки, как отчим льстиво снимал с ног девушки обувь словно ему нравилось ухаживать за Аленой.
Олег Владимирович попросил Алену посмотреть кино, чтобы развеять скуку, пока Ромы с ней не будет. Та согласилась отцепиться от молодого человека только под обещание, что он придет к ней сразу после того, как с ним поговорит Олег Владимирович так сказать «по душам».
Рома пошел за Олегом Владимировичем на второй этаж. Когда отчим включил свет, зайдя во внутрь комнаты, то осветилась полупустое помещение с бледными обоями и занавешенными тяжелыми шторами окнами. Там было кресло и стол, которые стояли почему-то посередине комнаты. На столе находился телефон в виде черной трубки, провод к которому тянулся от самой стены и пересекал часть комнаты. Вдоль стены стояло несколько шкафов с прозрачными стеклами, полные книг.
Рома напрягся. В углу снова висела икона. Он уже начал понимать, что все-таки есть какая-то разница в изображении Богородицы, но все же не мог точно сказать какая, ведь смотреть на лик ему было стыдно.
-Я не пойду, -  сказал Рома Олегу Владимировичу, когда тот его хлопнул по шее, чтобы он проходил в дверь.
-Отчего так? Картиночки испугался? -наигранно спросил Олег Владимирович, делая удивление на своем лице, - да проходи ты! Она тебя не укусит…
Отчим впихнул Рому в комнату как котенка, который боится воды и не хочет лезть в тазик. Потом Олег Владимирович быстро захлопнул дверь и загородил собой проход.
-Поздравляю причастника! - язвительно сказал Олег Владимирович, двигаясь к Роме.
Рома встал в самый дальний угол от иконы и даже отвернулся к стене, сложив назад руки.
-Да, сядь ты уже, - он взял Рому за шкирку и усадил за стол.
Олег Владимирович облокотился обеими руками на стол и повис над ним перед Ромой, словно следователь, проводивший дознание.
Рома вскочил с кресла, чуть не перевернув его.
-Она живая сказал, - Рома, указывая на лик Богородицы, - Вы видите?
-Да, живая-живая. Но я не вижу, я же не пил, - сказал Олег Владимирович. - Как же ты все-таки меня достал за этот пост. Кто же тебя научил звонить и молчать в трубку?
Отчим подошел к Роме и снова опустил с силой его за плечи. - Она-то живая. А вот Алена - нет.
Рома недоуменно посмотрел в круглые мутные глаза Олега Владимировича. Там была грусть и недоумение.
-Ты - паршивец. Не знаю, как у тебя это вышло, но, пожалуйста, больше так не делай. Ты открыл ящик Пандоры. Сам туда и полезешь.
-Мне, что теперь с ней нянчиться? - спросил Рома, начиная осознавать, какую он натворил глупость.
-Конечно, нянчиться, а ты как хотел? Всю жизнь был безответственным. Теперь получай подарки.
-Это я-то безответственный? -возмутился Рома. - Да, вот Вы тоже не любитель обязательств. Я хотя бы сам завоевываю любовь  женщины. А вот Вы сразу стремитесь к легкой победе.
-Рыцарь! - проговорил с пафосом Олег Владимирович, - где ты своего Росинанта забыл?!
Рома не понял язвительного намека.
-Все время звали меня... Да, разве эти женщины могут любить?
Рома хотел бы сказать, зачем нужна эта продажная любовь, если все равно она пустая, скучная, ничего не восполняет. Он хотел узнать, почему Олегу Владимировичу так нравится неискренность, а самому Роме гадко, когда врут в лицо. Но всего лишь выговорил:
-Я итак пустой, зачем мне чужая пустота? - немного подумав, Рома дополнил, - да Вы даже когда жили с моей матерью, тоже ничего не ценили.
Последний упрек даже разозлил Олега Владимировича. Тот попросил Рому замолчать в грубой форме. Сказал, что Грачев сам не знает, о чем говорит, не знает какой тяжкий выбор иногда приходится делать. Разговор мог перерасти в конфликт. Олегу Владимировичу пришлось взять себя в руки, снова натягиваю маску смешливости.
Неспящий понял по-своему о чем говорил Рома. И ответ знал прекрасно, зачем нужна была Маргарита. Ведь это была ценность, которую можно было заложить или отнять у самого Олега Владимировича. Ценность заключалась именно в любви Маргариты. Более того Рома удивил тем, что правильно рассуждал, правда, не понимая того ужаса сложной победы, о которой он говорил. Эта была бы победа зла над добром. Рома еще не чувствовал, как должен Танату, считал себя слишком свободным и как показалось Олегу Владимировичу был слишком гордым, чтобы признать свою несвободу и то, что уже впал в зависимость. Но Рома был невыносимо прав, Танату нужны сложные победы над более сильными личностями. Те, кто итак вел неблагообразный образ жизни, сам уже катился под откос без лишней помощи.
-Ты жил при храме. Заходил ли ты хоть раз в церковь? - спросил Олег Владимирович.
-Нет. Какое это имеет значение? - сказал Рома, которого все это время не отпускало ощущение, что их в комнате трое.
-Если с тобой и собаки заговорили, то самое, что ни на есть прямое. Разве тебе невдомек, что эта пустота приходит и уходит по не нами написанному расписанию. И что всему приходится учиться заново.
Роме стало очень скучно, когда Олег Владимирович произнес слово “учится”. Грачев уже не так сильно испытывал неприязнь к любому учению, поскольку чувствовал себя в небезопасности, но ему было неприятно прознаваться, что отчим прав и что зная, как правильно восполнить пустоту, он сможет с ней жить. Совесть, которая обычно молчала в Роме как любящая мать уже стояла на пороге и побуждала его сделать правильный выбор. Но все же Рома не хотел прислушиваться к ее голосу и вновь замыкался.
Попытка разговорить молодого человека кончилась неудачей. Входная дверь храма была уже открыта, но Рома не решался войти в эту тему и признаться себе в неверии, не хотел слушать о том, что уже пересек границу жизни, где следовало бы действовать по другим правилам.
Рома пулей вылетел из комнаты Олега Владимировича. Ступая очень тихо и ожидая от каждого своего шага предательского скрипа лестницы, аккуратно держась за перила, он благополучно сошел вниз. Но пошел не налево в странную комнату, где слышно было как идет какой-то фильм, а на кухню, где поставил себе стул в самый дальний угол рядом с холодильником. Сложив руки на груди узлом, Рома выжидал в освещенной улицей комнате наступления утра.
Знакомая ветка вьюнка, казалось, приветствовала Рому в свете оранжевого фонаря. Время тоже уже не обижалось на молодого человека и текло, как и прежде, не доставляя невыносимого ощущения бесконечности. Все как будто вернулось на место, но уже не в том виде в каком было. Как и в детстве Рома понимал, что так всегда бывает: прошлого, действительно не воротишь целиком. Можно рассчитывать только на утешение. Он редко вспоминал о матери, словно она была частью жизни, на возвращение которой никогда не рассчитывал, частью, которая не стремилась призывать к его совести, а лишь баловала и взращивала в нем себялюбие. Зато бабушку помнил, как ту часть, которая призывала его к совести, которая могла сказать ему как следует делать и напомнить о грузе забот. Даже, когда она уже и сама не помнила, о чем следовало бы напоминать, Рома видел, что без него бабушка не справится и следовало бы позаботиться о ней.
Из соседней комнаты слышалось как работает телевизор, но Алена не искала его.  Меньше всего хотелось Роме тронуть чужую жизнь. Он ощутил груз ответственности буквально, особенно с того момента, когда девушка повисла на его руке. Раньше бы, возможно, он мог просто сбросить с себя его и уйти, но теперь ему некуда было идти. Стыд, который раньше не приходил к нему, обнажая некрасивое поведение и легкомысленное поступки, теперь был внутри. Никто вслух не призывал его опомнится, но Рома не мог забыть лик с иконы. Он невидимо пронес его с собой из комнаты Олега Владимировича, и сидя на стуле возле тихо гудящего холодильника, будто искал где-то в углу образ Богоматери с младенцем, хотя углы кухни были пусты.