Землеройка спала на сухой травке и листиках в дупле павшего клёна. Иногда пробуждаясь от глубокого сна в лёгкую дрёму, она понимала, что ей тепло и уютно, а завывание ветра снаружи пело колыбельную. И засыпала вновь.
Покой её нарушился внезапно – кто-то скрёб кору дерева. Настойчиво до раздражения. Но раздражение сменилось паникой, когда вместо скребков возникло шуршание – кто-то рыл снег ко входу в нору землеройки.
Шум совсем рядом. Будто травинку рывками тянут с лежанки. Но нет, это непрошеный гость принюхивается. Учуял хищник бедную жертву.
Всё. Пропала землеройка. И пожила-то на белом свете совсем чуть-чуть, и не успела даже радости испытать. Всё заботы, заботы, так и минула жизнь. Ну, ничего не поделать. Сейчас вытянут её на зимнюю стужу цепкие когти, сломают косточки крепкие зубы.
Землеройка была готова принять свою судьбу, да вот только судьба не торопилась, томила ожиданием.
Снаружи никого не слышно. Только ветер воет, уже не глухо через ствол клёна, а посвистывая совсем близко. И холодом потянуло.
«Нужно выбираться» – думала землеройка. – «Убежище раскрыто, и рано или поздно хищник завершит начатое. А может быть, он передумал доставать меня? Всё-таки, обычные дупла глубокие – не достать лапой, вот и не захотел связываться».
Клён землеройки упал прошлой осенью. Свирепый ураган повалил дерево, чьё нутро ещё не успело струхнуть. И потому дупло маленькое, оно едва умещало постельку для крохотного, тёплого существа. Передумает хищник и достанет, не долго мучаясь.
Чему быть, тому не миновать. Лучше погибнуть в зубах довольного хищника, чем в когтях хищника разъярённого, который будет пытаться вытащить землеройку после неудачной засады.
Она распихала траву и листья по сторонам, разрыла тонкую перемычку снега.
Холодный свежий воздух одновременно пьянил и прояснял головку землеройки. Да, лучше встретить смерть на свободе, чем в тёмном дупле. Так тому и быть.
Однако никто не напал на неё.
Землеройка огляделась. Белый снег, чёрные деревья, серое небо. Чьи-то следы. Землеройка ещё не научилась отличать, кому именно принадлежат отпечатки лап, но знала наверняка, что ей стоит опасаться всех.
Она принюхалась. Только сырость.
Нос у землеройки большой, а потому и нюх отменный. Если не учуяла хищника, значит, его и нету вовсе.
«И кто же это мог быть? И не вернётся ли он снова, когда сильнее проголодается? Надо убегать, искать защиты у кого-нибудь».
И землеройка потрусила в сторону гнёзд осеннего знакомца – ежа. Была она так легка на лапку, что даже в снег не проваливалась глубоко, лишь цепочка мелких следов позади неё.
Ежа не пришлось икать по его многочисленным убежищам, он бродил вокруг тёмной дыры в снегу, недовольно урча.
– Ты уже не спишь? – удивилась землеройка.
– Как видишь, подруга, – фыркнул ёж рассерженно. – Кто-то раскопал меня и настучал в бок. Зачем только иголки с собой таскаю, проку от них, если даже защитить не могут?
«И ежа хищник не боится? Да что ж это за зверь такой? Ничего, у меня ещё есть друзья»
И она поскакала дальше – к ядовитой жабе под камнем.
А жаба уже сидит на пятачке чистой от снега и сухой пыльной земли, греется, медленно и довольно моргая.
– И тебя отрыли? – испугалась землеройка. – И хищник ждал в засаде так долго, что растопил снег под собой и высушил грязь! И не страшно тебе на его месте сидеть?
Жаба молчала – она ещё не отогрелась окончательно.
«Ну, ладно, была-не-была. Побегу к барсуку. Уж он-то знает больше всех, и норы сам роет такими когтями, что аж страшно. А зубы у него – ой!»
Барсук осенью был таким толстым, что побрезговал землеройкой. Пока догонишь её, больше жиру растрясёшь, чем, съев её, нагуляешь. А потом и рад был, ведь землеройка развлекала его лесными сплетнями.
Но и барсук не спал. Кто посмел в его логово сунуться?!
Побежала землеройка дальше, к хозяину леса – медведю. Уж в его берлоге можно спрятаться и переждать холода. О помощи косолапого землеройка и не думала просить, да и не услышит он в спячке её тоненький голосок.
– Кто-о-о-о?! – ревел медведь, бегая вокруг торчащего корнями входа в берлогу. – Кто посмел меня разбудить?! Найду! Убью!
Не думала землеройка, что увидит на своём коротком веку рассерженного медведя-шатуна, но вот он мечется, как очумелый. Пригляделся к снегу, наверное, следы заметил и рванул по ним догонять наглого хищника.
И гнев его был так велик, что землеройка сразу убежала от испуга в другую сторону. Забежала, заплутала, но, выйдя к опушке, кое-как нашла гнёзда ежа. Хотела пожаловаться ему на свою долю трудную – она же самая беззащитная из всех! Медведя, может, и не съест загадочный хищник, а вот маленькая землеройка первая на очереди.
Но ёж был слишком занят собой: чистил иголки от листьев, распрямлял мех на пузе, прихорашивается.
– Ёжичек, милый, куда ты собираешься? – жалобно спросила землеройка. – Покидаешь меня?
Тот лишь покивал лапкой на неё, чтобы не отвлекала.
Землеройка к жабе, а она вылизывает себя, наводит марафет. К барсуку, и он снегом обтирается.
Поскакала к берлоге, чтобы спрятаться в ней пока хозяина нет, однако хозяин уже вернулся. О мшистый Леший, помилуй и спаси! Медведь-то порванный и подранный весь, будто с горы на камни падал! И глаза у него грустные-грустные, как у побитой собаки. Сидит, причёсывает еловой шишкой те места своей шубы, где была вырвана и содрана шерсть.
«О-о-ой! Что же творится здесь!»
Землеройка стремглав помчалась в кленовое дупло. Нет сил смотреть на эти ужасы. Забиться в дальний угол, укрыться травкой и листиками, и больше никогда не выползать наружу! Бегом-бегом-бегом! Мимо пустых нор барсука, мимо остывшего жабьего насеста, мимо ежовой поляны. И везде пусто! Пропали друзья! Медведь смог удрать, хоть и изранен весь, а остальные уже съедены… И они так были запуганы хищником, что приводили себя в аппетитный вид для него. Это ужасно! Это жестоко!
Бегом-бегом-бегом! Вот и клён, вот и норка под дерево, вот и…
Что-то острое впилось ей в холку, и спасительное гнездо всё дальше. Быстро-быстро, низко-низко летит она над снегом.
– Я еффо фегать долфна за фами, – послышался над ухом чей-то раздражённый голос. – Дофили!
Теперь точно пропала…
Землеройка закрыла глазки, смирившись со своей незавидной участью. Вот и за веками потемнело уже, будто в нору занесли. Открыла глаза, любопытствуя.
– Пьху, – хищник выплюнул землеройку на колоду перед пнём. – Сиди смирно!
Жертва огляделась и обомлела. Рядом сидели на той же колоде и ёж, и жаба, и барсук. Все при параде. На пне перед ними разложены сушёные ягоды и коренья, грибы и орехи, засахаренные в меду мухи, застывшие в вишнёвой смоле комары и ещё целая гора всякой всячины.
И находились они все не в норе, а в шалашике из палок и веток столь плотном, что неба не видно и ветер не продувает – тишь да благодать. И внутри хозяином… хозяйкой хищник ходит – ласка. Белая, как снег, быстрая, как молния.
Ласка остановилась и глянула на землеройку.
– Ты это… Не тушуйся. И угощайся – для тебя тоже готовила, – она заметила на серой шёрстке землеройки тёмно-красную камельку крови, виновато склонила головку. – Ты извини, землеройка. Бывает цапну сильно, а потом сама себя кляну. А вообще, я добрая. Ты ешь, ешь, оголодала, отощала ведь за зиму.
Землеройка не посмела ослушаться. Запрыгнула на пень, несмело взяла сушёную земляничку и обратно на колоду.
А ласка тем временем бегала из одного угла шалашика в другой. Иногда, задумавшись о чём-то, она замирала, потом снова в бег. Ёж, барсук, жаба и землеройка едва успевали следить за её стремительными движениями.
Внезапно ласка замерла и навострила круглые ушки.
Гупанье тяжёлых шагов снаружи. Чем ближе, тем реже. Звуки вовсе прекратились у самой занавески из вязанной прошлогодней травы.
Мордашка ласки была растерянной, и в то же время полна робкой надежды.
– Ла-а-аска, – протянул басом медведь, – пустишь дурака?
– Конечно, мишутка, проходи.
Медведю пришлось нагнуться у прохода, но внутри высота шалашика была как раз по его росту, хотя он и стоял на задних лапах. В передних держал соты с мёдом и букет из засушенных цветов, которые наверняка придавил собой ещё осенью и не заметил. Вот теперь пригодились.
– Проходи. Вон тебе и место готовое. Садись. Я всегда рада… Лапы! – вдруг рявкнула она. – Куда грязищу тащишь?! Совсем одурел?!
Медведь резко отпрыгнул на ветки хвои у входа. Он так тщательно и отчаянно тёр налипшую грязь, что казалось, будто он бежит на месте.
– Ну, хватит-хватит, мишутка, садись уже на колоду.
И вот они все расселись, чувствуя себя скованно в незнакомом месте, в незнакомой ситуации.
– Кхм-кхм, – ласка забралась на краешек пня. – Я пригласила вас сюда, чтобы сообщить одну радостную весть.
Все молчали, внимая каждому слову.
– Наступила весна.
Ёж хихикнул, но, испугавшись, сразу притих.
– Ну же, – подбодрила его ласка, – ты хочешь что-то сказать, говори.
– Как бы… снег ещё лежит, – нерешительно начал ёж. – И холодно, и зябко, продувает насквозь.
Ласка печально покачала головкой.
– Да-да, вот такая весна. Вернее, конец весны – май в лесу.
– Не может такого быть, чтобы в мае снег лежал, – сказал медведь, и сам удивился собственной смелости.
– Мне и самой не верится…
И ласка сказала это так грустно и мягко, что даже землеройке захотелось её утешить:
– Всё будет хорошо, весна обязательно придёт.
– Ты права, землеройка, – ласка ожила, засуетилась вокруг пня, раскладывая угощения поближе. – Но на природу надежды мало. Нужно всё самой делать. Вот, отведайте, что сохранила с прошлой осени. Как знала, что пригодится.
Она с улыбкой наблюдала за гостями, а те уплетали вкусности за обе щёки.
– Пусть в одном шалашике, но будет весна, – говорила ласка.
– Сытно да холодно, – прогудел медведь совсем уж вальяжно.
Ёж кольнул его в бок и прошипел:
– Имей же ты совесть, косолапый.
– Нет, он прав. Какая же весна без тепла? Но у меня есть идейка…
Ласка подошла к сухим веткам по другую сторону пня и закружилась там волчком, да так быстро, что из белой шёрстки полетели яркие искры. Кружится-кружится-кружится. И вот шёрстка уже коричневая, красная, алая! Огонь на её спинке! Ласка извернулась, будто плетью, и скинула пламя на ветки: яркое, жаркое, живое пламя.
Оглядев свою новую бурую шубку, ласка беззаботно фыркнула.
– Так даже лучше.
Гости изумлённо смотрели на ласку.
– Чудесная ласка, – вырвалось у землеройки.
– Да-а-а, – протянул мишаня.
– Спасибо. И ещё… Ну, так совпало, – её глазки-бусинки забегали, лапка смахнула сухую травинку с пня, – весна пришла в тот самый день… в этот самый день, когда у меня… как бы, день рождения у меня сегодня…
Маленькая Ласка, будто стала ещё меньше, сжалась, притихла, склонила головку. И вздрогнула, когда все дружно закричали:
– С днём рожде-е-ения! – и было в том крике облегчение и радость от прихода весны, и благодарность ласке за старания, и восхищение ею.
Ласка покраснела до алого пламени на щёчках. Замерев, оглядела всех с улыбкой, а затем опомнилась и вновь засуетилась…

Отредактировано Олег (18.05.2017 01:10:05)