- Эта сука просто стоит и машет своим телефоном. И что ты думаешь, я из фартука достаю свой и начинаю махать ей в ответ.

- И что дальше, - захлебываясь слюной от смеха спросила продавщица овощей напротив.

- А я говорю: у тебя что, язык отсох? Что ты тут машешь, картой или наличными будешь расплачиваться?

Я стоял с бутылкой воды в руках и на меня никто не обращал внимания. Мне резко захотелось попросить прощения у этих женщин и просто уйти, но, на меня обрушился тяжелый взгляд, который можно и нужно было назвать - законом, порядком, справедливостью, мечем правосудия в общем. В этом богом забытом, ущербном магазинчике в почти разрушенном здание на цокольном этаже в близь Балтийского вокзала Санкт-Петербурга был свой Бог и он смотрел на меня в пятнадцать минут пятого утра.

- Я расплачусь наличными, спасибо, пожалуйста.

Площадь у вокзала напоминала последнюю твою остановку, конечную, или если повезет - отправную. Такую остановку, на которую ты приезжаешь и шансы на новую жизнь погибают, или, когда ты сматываешься за мечтой погибает все старое, кроме этой площади.

Рассвет был еще далеко, и поэтому тусклые и забытые фонари, которые зачем-то до сих пор на службе через один неуклюже освещали улицы и делали их бездомными, превращая все в пустую, но с уже вечным серым налетом пепельницу, в вечное похмелье, в отходы, б***ь, человеческих пороков.

До моего автобуса еще было слишком много времени для одного человека на этой улице в такое время. В билете, пульсируя и практически мерцая, не давали мне покоя цифры – 05:00. «отправление с Балтийского вокзала, 05:00, платформа 7. Прибытие в 14:00 на центральный автобусный вокзал, Хельсиник.»

Бросив сумку на асфальт, я вспомнил, что у меня с собой две банки Шпатена и четыре, или уже три, мелких и вечных моих спутника – 50 граммовые, такие аккуратные, как игрушки у правильных детей, мензурки Джемесона. Зачем я вообще купил эту воду, подумал я.

Я закурил. Я просто стоял и смотрел как тлеет сигарета, как тонкая полоска дыма уходит в этот черный и тяжелый потолок неба, который в любую минуту мог обрушиться дождем.

Где была «платформа 7» я даже не догадывался. Передо мной была эта черная дыра в виде площади, что когда-то по всей видимости вызывала архитектурный оргазм или что-то в этом духе. В общем она скорее напоминала кольцо, кольцевое движение, в центре которого сиротливо проживал убогий сквер с несколькими скамейками, с парой обоссаных кустов и разрушенными бордюрами. Кроме меня, палатки с выпечкой, где спал облокотившись на локоть какой-то азиат, пары бродячих собак, шумной пустой банки из-под пива, которая взад и вперед перекатывалась по ветру, двух-трех такси, где также спали азиаты, не было ровным счетом ничего. Была конечно эта прибивающая к земле тоска этого места, грязная обреченность, все или ничего, так сказать. И естественно сам вокзал. Самый узнаваемый облик, самый что ни на есть «вокзал» при виде которого образы выливаются сами с собой. Ты смотришь на это здание с высокими арками, витражными стеклами в зеленый отлив, с тяжелеными деревянными дверьми и понимаешь что тебя там ждет и чего ждать не следует.

Зайдя вовнутрь меня встретил сонный человек в плохой и заношенной форме.

- Посадочный билет, хотя иди.

Я даже не замедлил шаг. Этот бедолага, мне кажется, уже давно забыл зачем он делает эту работу.

В крохотном, для такого внешне огромного здания, зале ожидания, было многолюдно но абсолютно бесшумно. Где-то работал кондиционер, где-то еще глубже шуршали мусорные пакеты и эти звуки давали понять, что отсутствует шум как таковой.

Выпив один из немногих уцелевших джемесонов, я постоял пару минут в этой «тишине» и пошел искать туалет. Ехать три часа до границы по убитым дорогам Ленинградской области мне уже приходилось. Нормально сходить в туалет в автобусе не обоссав все вокруг и себя – это почти магия, фокус. Так что нужно быть готовым и не вспоминать до Финляндии о Шпатене.

Туалет был почти смежным, то есть был один коридор весь в белую советскую плитку размером чуть больше пачки сигарет, а в конце он приобретал уходящую в разные стороны узкую комнату с кабинками на которых в левой части были криво написаны синим фломастером «М» и правой части «Ж».

Все кабинки были пустыми и на удивление вообще все кругом дышало почти стерильностью с отрыжкой чистоты. В моей кабинке была даже туалетная бумага и, прости Господи, окрашенный в золото гвоздь для верхней одежды.

Я повесил на него сумку, и даже растерялся, почти забыв зачем вообще пришел. Всматриваясь на семь или восемь плавающих рыжих окурков в унитазе, для чего-то разбирая, щурясь, названия каких сигарет здесь преобладают, кто-то, получается сразу после меня, зашел и начал то расстёгивать, то застегивать молнии на сумках.

- Границу, б***ь, будем проходить в пустом автобусе, - женский и очень пьяный голос возмущался и икал.

- Успокойся, пожалуйста.

Эта были парень с девушкой. Меня они не заметили. В тот момент, мне кажется, я даже не дышал. Помню просто шевелил бровями, вверх от удивления, и вниз, когда пытался сосредоточится чтобы наконец выйти из кабинки и из неловкого положения одновременно, но так и не вышел.

В «пустом автобусе». Я понимал, о чем речь. Первое: они едут со мной. Второе, пустой автобус значило то, что финские погранцы будут проверять у каждого без исключения багаж. Просто когда автобус битком, они не хотят тратить свое время и вытаскивают на осмотр пять или шесть пассажиров стихийно, и это значит, что если ты что-то провозишь незаконное, что угодно, пусть даже лишнюю пачку сигарет, твои шансы остаться непойманным оцениваются один к пяти при худшем раскладе. Но дело все же не в этом.

- Господи, Слава, нахера ты взял с собой эти косяки?..

В этом пахнувшем чистотой туалете появился отчетливый аромат травы.

- Этот взорву, - легкий кашель. - Пару тяпок сделаю и выкину его с остальными. Будешь?

- Где Ром? б***ь, автобус главное не профукать. А колу не догадался у своих конченных друзей взять?

- Будешь курить?

- Да пошел ты! Как же ты меня достал. Я тебе уже пол года, год, сколько? Год уже, наверное, да, не меньше, говорю, чтобы ты съебался куда-нибудь. Слава, иди на все, б***ь, четыре стороны.

Слава молчал, он был занят, выкидывать «взорванный» косяк он не намеривался.

- Я тебя просто терпеть не могу, я реально желаю тебе счастья, несчастья, всего б***ь, Слава, но без меня.

- Идти уже пара.

- А знаешь когда я поняла, что тебе со мной не по пути? Когда я увидела твою реакцию на мою реакцию, понял? Так что, сука, бери свой чемодан и уебывай.

- Хорошо, вот приедем, и я уйду, а пока пошли к автобусу.

- Сука, все взял, даже траву свою вонючую, а колу нет.

Когда их голоса пропали, я, наконец, вышел. Этот диалог занял минуту, но вся масса семейного быта звучал многолетним эхом гораздо дольше.

Выйдя на улицу, я, наконец, увидел свой автобус и сонно бредущих к нему людей.

Палатка с выпечкой проснулась. У меня еще было минут десять.

Я постучался в окошко.
- Ничего нет, - у него получилось НИШЕХО.

- С витрины можно просто сосиску в тесте, - зачем-то спросил я.

- Категорически нет!

Я, было, хотел парировать, но понял, что лучше сказать у меня не получится.

Перед автобусом, вообще любым автобусом, которые едет куда угодно, но который едет восемь часов, разум или что-то внутри тебя требует немедленно выкурить как можно больше сигарет.

Я, не отрываясь смотрел на нашего водителя. Он был последним на этой «платформе 7», все остальные уже уселись на свои места в салоне, и он жадно курил. Самая настоящая солидарность не помешала нам спокойно докурить.

В автобусе действительно почти никого не было. То ли десять, то ли пятнадцать пассажиров, не больше. Аромат не выброшенного «взорванного» косяка давал понять, что пара из вокзального туалета тоже тут.

Я разместился по середине, не близко к кофейному автомату, и не так чтобы далеко от центральной двери. Все как-то очень комфортно рассредоточились. Как только наш автобус тронулся, оставляя каждому возможность забыть все кроме этой площади, мы все вообще растворились на своих местах, расползлись на частички и стали этими велюровыми креслами. У каждого из нас был план, стратегия, как преодолеть эти восемь часов дороги с наименьшими для психики потерями, но, как обычно, каждый замысел превратился в глупый, с тупой болью в шеи, сон. Который начинается внезапно и также прекращается давая на мгновение надежду, что ты поспал часа полтора минимум, а по факту не больше двадцати минут, и крохотный электронный циферблат с красными цифрами у каждой двери больно указывает тебе на этот провал.

Я проснулся от шипящий боли в области правого плеча, словно на это место разлил теплую банку Пепси. Мы выехали из города и мчались по узкой загородной дороге вдоль которой рос двухметровый репейник. Ничего умнее и правильнее, чем достать банку шпатена, я не придумал.

Уже было почти светло, и картинка за окном от этого вызывала горькие чувства.

В спинке кресла напротив меня был монитор. Ткнув в него пальцем я оживил его. Кто-то до меня на этом месте не досмотрел фильм. Еще раз прикоснувшись до монитора, я разбудил уже фильм.

На стуле со спинкой сидел Вуди Харрельсон. На нем был идеальный костюм, ковбойская шляпа и осуждающий взгляд. Его немая фраза титрами снизу выдала этот текст: «Какой же ты псих. Ты понимаешь, что такому ублюдку как ты место в психушке»

Потом его убили.

Границу мы прошли в полном и местами унизительном досмотре. Мои вещи размашисто шмонала толстая финка с седыми короткими волосами. Мой жалкий вид кричал о том, что кроме одинокой банки пива и аспирина в моей жизни больше ничего не может быть, но она старательно пыталась оправдать свои намеренья.

У кого-то нашли пару лишних пачек сигарет, пару пачек каких-то лекарств и не более. Автобус задержали из-за этих мелких нарушений, но почти незаметно. Когда ты уже провел в дороге больше трех часов, и когда ты начал свой вояж в пять утра, лишние пару минут в перспективе выглядят также как лишних пару часов, ты их не замечаешь, ты превращаешься в дистанцию от пункта А до пункта Б, в блядскую школьную задачку.

После границы, когда уже пришлось закрыть окна пыльными и неподвижными шторками, липкое время потекло быстрее. Да и сон был уже не прерывистый, а обморочный. Просто закрываешь глаза, а открываешь их уже когда дорожные знаки на пути минусуют по сорок, сорок пять километров.

Хельсинки встретил нас ярким солнцем и безумием прохожих. Люди с чемоданами, суета, спешка, шипение огромных автобусов, голоса на разных языках, хлопающие дверцы багажников такси, дребезжащие колесики тележек для багажа, вопли жирных чаек, которые будто разучились летать и теперь вместо бездомных кошек жрут объедки под ногами.

Мы выползли из спящего пустого салона автобуса. Почти новорожденные, которые получили инъекцию суеты, которая блокировала инстинкты.

Мой багаж представлял из себя спортивную сумку через плечо и поэтому я ее не сдавал. Это избавила меня от еще пары минут общения с автобусом.

Рядом с нашей остановкой была курилка. Некая клетка без крыши. Внутри пару скамеек, и одна большая пепельница – урна. Я незамедлительно направился туда. Чудом у меня сохранился один джемесон. Перед сигаретой я медитативно выпил, также осознано достал зажигалку и закурил.

Мне была нужна эта пауза. Спокойно докурив, я начал думать о такси.

- Друг, угости сигаретой. Я так беспокоился, что у меня на границе найдут все пачки, в итоге н***р все забыл.

- Пожалуйста, - я протянул пачку парламента.

- Ушатала дорога. Женщины Непала, им спасибо. Если бы не они, - выдыхая дым в небо, сказал «новый» друг.

- Им нельзя мыться с общего источника или что-то в этом духе и живут они в пещерах вроде, - сказал я

- Несчастные женщины. Но они пару часов назад пополнили мой счет на пару тысяч. «Чандрапур», - продолжил он, - должен был забить во втором тайме меньше десяти мечей. Просто в первом тайме эти безумные женщины настучали двадцать три…

На первый взгляд передо мной сидел абсолютно глубоко несчастный и, душевнобольной человек. Не знаю откуда появилась и его спутница, как будто она была все это время здесь. Ко всему вышесказанному выглядели они как люди без возраста, без отчетливых и узнаваемых признаков. Описать их хотя бы через час после встречи практически невозможно. Два человека со своей жизнью непохожей ни на какую другую.

- Слава, опять ты, б***ь, не реагируешь на меня! Твоя реакция на мою реакцию ужасна. Ты даже наорать на меня не можешь.

- Все, мы дома, успокойся уже.

- Скажи мне, ты когда-нибудь уйдешь?

- Все, я ухожу, оставайся.

Он встал. Каким-то косвенным жестом поблагодарил меня за сигарету и ушел. Девушка пошла за ним. Я смотрел им след не больше секунды. Они обнялись и пропали на пешеходном переходе в толпе этих утренних индюков с чемоданами. Второй их диалог продолжался даже меньше минуты.
Таксист забрал у меня сумку. Подозрительно аккуратно положил ее в багажник, спросил, можем ли мы ехать, выключил играющие радио, и поехал.

Засыпая на заднем сидение, я думал, что я увидел целуй уникальную нетронутую жизнь в моменте, когда ей ничего не мешает и она впоследствии помещается просто на просто в одну минуту, или в одну выкуренную сигарету. А хорошая она или плохая эта жизнь, судить буду точно не я.