- Сейчас-сейчас, Варварушка, ещё пять минуточек, и я встану!
Человек под одеялом сладко потянулся ногами, повернулся на другой бок, зарываясь в приятную подушку, и вдруг вспомнил, что никакой Варвары у него теперь нет.
Он застонал и открыл глаза. За полуоткрытой утренней шторой облетал ржавый дуб. Его серые глаза под изумлённо заломленными бровями разглядывали дубок, как будто резные листья, трепещущие и отрывающиеся, могли бы доверить ему тайну жизни и смерти. Облака быстро неслись над маленьким двором, чей глухой квадрат составлен был из четырёхэтажных стен, покрашенных жёлтой краской, которая при империи наверняка должна была производить впечатление золота. Солнце проходило с другой стороны дома, как некий стыдливый кинооператор, не желающий  являть себя зрителям своей роскошной картины.
Человек вылез из-под одеяла и медленно покрыл свою наготу, стал готовить завтрак одному себе, с трудом осознавая благодарность за него, ведь когда пёстрая кошка завтракала, это было естественно представлять как дар свыше для неё. Теперь кошка умерла, и сравнения исчезли.
«Не говори на кошку «умерла». Говори «подохла», вспомнил он слова бабушки в детстве.
- Начто ты назвал кошку Варварой? - говорила бабушка с улыбкой, не желая показаться резкой, - У нас есть Варвара-мученица. Как называть животных человеческим именем!
Вокруг сидели родственники, и он тоже не мог спорить. Крестила его бабушка, а воспитали его уж свовсем взрослым протестанты.
- Бабушка, а меня-то назвали вы Дмитрием.
- Так и что ж?
- Так в честь Деметры же, богини.
- Мы тебя назвали в честь православного святого Дмитрия Донского.
- Ну... я, может, тоже не в честь святой мученицы назвал...
Ешё котёнком кошка выказывала невероятное любопытство, и человек дразнил её счастливо: «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали!» А кошка всё равно сновала у его ног и всюду тёрлась носом, всюду, опережая, торопилась сунуть свой нос. Квартира, в которую его тогда поместила судьба, отнеслась к нему враждебно, он был в страхе и трепете от очередной стервы, ангела сатаны, и когда подруга по поэтическому сообществу рассказала про свою окотившуюся кошку, для него вдруг забрезжил какой-то светлый луч. Он пришёл к ней домой, долго выбирал среди котят, совершенно не представляя, по каким признакам, несколько раз его приглашали пить чай, и после очередной чашки он, утомлённый, взял первого попавшегося котёнка и отвёз его домой в кармане куртки. Котёнок доверчиво заснул в кармане, и человек ревниво оберегал его в сутолоке метро.
Когда человек показал котёнку свою комнату и сел за стол писать, думая, что на этом общение кончилось, котёнок потребовал забрать себя тоже. Человек наклонился, осторожно взял пёструю хрупкую жизнь. Котёнок начал ползать по бокам жилета, вскарабкался на плечи ему, и вдруг человек ощутил щекочущее прикосновение любопытного носа к своей шее, которая мгновенно пошла мурашками. «Это, наверное, счастье», подумал человек. Котёнок ловко и цепко спустился, забрался ему за пазуху и заснул. Человек удивлялся крепкому сну кошки весь этот вечер, что он печатал строки, вставал изредка и медленно проходил к книжной полке, придерживая застёгнутые пуговицы на жилете, осторожно садился вновь печатать, а за полночь бережно расстегнулся и достал соню, вспоминая, как его самого в детстве, сонного, тихо раздевали и укладывали спать родители.
Его жизнь посветлела. От невзгод и испытаний он спешил теперь в комнату, которую делил с кошкой. Постепенно он привык разговаривать с ней, чего ранее никогда бы себе не позволил. Кошка слушала, хулиганила. Он злился, почему она его царапает, гонялся за ней с тапком в руке, а она лихо ускользала, а забившись в угол, готовилась отчаянно защищать своё жизненное пространство, и до него остро доходило, что это пространство было и его тоже, было единым, и он, смешавшись, устыдившись, обращался. Он наблюдал её бытие; стал понимать её церемонность. Стал даже подражать ей, перенимать её манеры и её поведение в незнакомых ситуациях.
Потом судьба ему улыбнулась, он стал ездить в разные города, разбогател. Уже не так беззаветно относился к кошке, хотя таскал её в клетке с собой по всей стране. Потом вновь наступила скудость и новая угрожающая квартира с новой стервой взяла его в плен. И тогда человек опять сдружился с кошкой, стал играть с нею часто и придумывать для неё заманчивые игрушки.
Потом она заболела первый раз, потом второй. Он занял деньги, каждый месяц выплачивал долг. Из клиники кошка вернулась слабой и словно чужой. Она словно берегла теперь силы, во время игры внезапно устранялась. Человеку и хотелось полюбоваться на её красивые прыжки, и жалко было её утомлять в её семнадцать лет. Потом кошка стала безразличной, и человек напрасно ждал и подстерегал в ней всё то, что так в ней любил. Она только ела, с каждым днём всё меньше. Он кормил её с ложечки и утирал ей слюнку. Она бродила по комнате высунув язык, как собака. Шерсть её потускнела, у неё появился запах, и человек переживал за неё, что теперь её жертвы почуют её издали и сбегут от неё.
Когда она не смогла есть корм, а вместо «мяу» опухоль позволяла ей выговаривать лишь одну ноту, человек купил ей молоко. Она долго пыталась лакать, подняла чумазую мордочку, её нос был белый от молока. Человек не успел отскочить, как кошка ловко встряхнулась, и перламутровые брызги разлетелись во все стороны.
- Варварка! - восклицал человек, утираясь, - Ну ты и даёшь!
Он хохотал, хотя и чувствовал себя неловко, ведь кошка умирала. Но он обрадовался, что хотя бы на миг кошка сумела вновь рассмешить его, раскрыть душу, и вновь возникло между ними единение.
Врачи предлагали ему усыпить кошку, а он не хотел, хотя и прислушивался к ней, пытаясь оценить её страдания. Через полгода кошка уже не смогла пить и молоко, сильно исхудала, шаталась. Она лежала, бессильно вытянув хвост, с открытым ртом. Тогда человек понял, что пора, отсчитал постыдные серебренники и последний раз внёс кошку в клетку.
В приёмной оказалась стерва, но человек был рад, что, не сдержавшись и устроив ей скандал, тем самым он скрыл своё истинное печальное состояние. Всё-таки он очень устал ухаживать и безразлично ждал, когда освободится. Кошка лежала на столе, приподнимая голову, как рыба, которую бабушка готовила на завтрак. Потом ей выбрили ногу, воткнули иглу. Когда врач нажала на шприц, кошка мгновенно уснула. Человек корил себя, что остался, что присутствует при этом. Впрочем, врач выпроводила его, поскольку второй укол должен был остановить сердце, и смотреть на это было нельзя.
«Что ж, ушла в свой кошачий рай», подумал он устало, вернулся домой и бесчувственно свалился спать.
Но на следующий день чувства вернулись. «Ну что ж, вот дуб», размышлял человек за столом, отодвинув выпитую кружку чая, «вот он обнажается и умирает, а весною ещё поглядим, какие почки он развернёт, какие яркие зелёные жизненные листья он нам покажет. Засверкает в солнечных лучах. А не хочешь лиственные, тогда вот хвойные зимой и летом одним цветом вечной жизни. Я ж верующий. Всюду жизнь. Куда она отправилась, не в печку же? Как только её убили, она сразу встрепенулась, вскочила и оглянулась с неба, жива-здоровёхонька. Мой верный пёстрый друг. Такая уж жизнь.»
И он вспоминал всех, кто уже отправился туда, и они представлялись ему радостными и свободными, и потому было не страшно. Бабушка с дедушкой вспоминались ему на пороге их дома, но будто не земного, а небесного. Они улыбались и были живы.