Молодая овечка Ромашка беззаботно бегала вокруг цветущего кустарника, над которым жужжали шмели и пчелы. Солнце стояла высоко, и в короткой шерстке на ее стройных боках выступил пот.
- Я тебя все равно поймаю, - блеял Ветерок, преследуя ее неотступно.
Но Ромашка то и дело останавливалась, опускала голову, пристально вглядываясь во влажный сумрак между колючими веточками, и, если серая фигурка была к ней слишком близко, она разворачивалась и мигом бросалась в другую сторону. Во время очередного такого наблюдения, она встретилась с пронзительным взглядом зеленых глаз, наблюдавших за ней из листвы. Ромашка тотчас принялась убегать, но уже в следующее мгновение глаза оказались перед ней – большие, упрямые, сияющие недюжинным для барана умом.
- Мы ведь договаривались не жульничать! – сказала она.
- Еще как договаривались, - ответил Ветерок, уткнувшись мордой в ее шею. Ромашка завиляла белым хвостиком и стыдливо отвернулась.
- Ах, как прекрасна жизнь! – воскликнула она и побежала через луг, поднимая в воздух испуганных птиц.
Но Ветерок не бросился следом: остановившись на полянке среди одуванчиков, Ромашка наблюдала, как самый неприятный из друзей Ветерка приблизился к нему, медлительно переставляя коротенькие ножки.
- Что такое? – спросила она, подойдя ближе.
- Неотложное дело, - ответил Ветерок. – Нужно срочно идти...
Ударив копытцами землю, он отряхнул сухую траву и побежал по протоптанной тропинке к другим животным, не потершись даже с ней на прощание мордочкой. Ромашка смотрела, как его крупная фигурка становилась все меньше и меньше, пока не пропала вовсе, влившись в бурлящую реку овец. Мохнатый пес с грубым обрубком на месте левого уха, гавкнул ей не отставать, и Ромашка тотчас побежала к остальному стаду.
Когда она снова увидела Ветерка, его по-прежнему сопровождал рогатый черный баран, с которым он громко спорил, как это нередко бывало.
- Вот завтра все и узнаем, - говорил Ветерок терпеливо.
- Только день потеряем, - отвечал Циник.
- Сам он откуда знает? Из него обычно и слова не вытянешь. С другими псами Молчун не особенно дружен...
Когда Ромашка вышла им навстречу, оба барашка разом замолчали.
- Ладно, завтра поговорим, - сказал Ветерок. – Там видно будет.
- Все и так видно. Только день потеряем...
И Циник, низко опустив колючие рога, зашагал неспешно через луг – угрюмый еще более, чем обычно.
«Они неправы, - сказал Ветерок, когда Ромашка рассказала ему, как ее знакомые отзывались о Цинике. – Да, он мрачен. Нелюдим. За словом в карман не лезет. Грозен. Но это – напускное.
Я его знаю, Ромашка: у него золотое сердце. Просто оно... растоптано...»
Ветерок просил не судить о его друзьях по тому, что о них говорят, потому что бараны вообще говорят много, а думают мало. Однако, как ни старалась, Ромашка так и не смогла разглядеть в Цинике ничего хорошего. В былые времена она еще пыталась завязать с ним дружескую беседу, но на ее расспросы, возгласы и восклицания, он отвечал односложно, без всякого интереса – с неизменным выражением нескрываемого безразличия, укрытый от мира сплошною стеною собственных мыслей.
- Какая погода сегодня хорошая! – говорила Ромашка как можно любезнее.
- Погода, как погода, - отвечал Циник.
- Но день! День-то какой: все поле благоухает!
- День, как и все прочие.
- А солнце как светит! Ярко! Жарко!
- Солнце всегда светит, - говорил Циник и отодвигался от нее, как и от всех остальных, жалуясь порою, что у него от их бестолкового блеяния болит голова.
Циник не интересовался жизнями других баранов, не слушал новостей, не участвовал в игрищах. И, даже когда Ветерок приглашал его по старой дружбе в их шумную компанию, он продолжал держаться в стороне и уходил всегда самым первым, ссылаясь на свои «дела», о которых никто ничего не знал и знать не мог, потому что сам он о них ничего не рассказывал, даже когда его из приличия начинали расспрашивать.
Но у Ветерка были и более приятные товарищи, вроде Идеалиста, веселого и словоохотливого, с добрыми карими глазами и блестящими копытцами, которые он всегда прилежно тер друг о друга перед тем, как отправиться на званный вечер. Идеалист хвалил всех вокруг, за исключением разве что Циника, с которым то и дело затевал спор, если им приходилось стоять рядом.
Когда Ветерок собрал их под закатным небом на поросшем репейниками холмике, с которого было видно целое стадо, разлившееся в низине, Идеалист как будто специально не соглашался с Циником, постоянно перебивал его или же и вовсе начинал громко хохотать, когда баран призывал к тишине. В конце концов, даже обычно спокойный Ветерок вспылил и сказал ему помолчать хоть минуту. Но Идеалист умолкать не желал.
- Я, честно говоря, и не знаю, как можно не смеяться, - блеял он безостановочно. – Слышал бы ты себя со стороны!
- Всем смешно, - отвечал Циник, - пока ворота не захлопнутся – сразу плакать начинают, но уже поздно.
- А чего плакать? Жизнь прекрасна. Впереди – новое пастбище, еще больше прежнего. Всем хватит места. Самое время заводить барашков. А ты, Циник, занят непонятно чем. Оттого и ходишь, как будто блоху проглотил. Слышал бы ты себя...
- Было бы лучше, если бы ты меня слышал.
- О, я слышал! Чего только не наслушался! Такое ведь и не придумаешь, даже если захочешь...
- Действительно, не придумаешь.
- ... в здравом уме, - Идеалист сорвал огромную ромашку и принялся жевать. – Неужели ты и правда во все это веришь? Ведь это же бред!
- Скажи тогда, зачем нас всех постригли?
- А раньше зачем стригли? Каждый год стригут, и ничего: никто еще не умер. Даже родилось несколько...
Животные вокруг начали тихонько посмеиваться.
- Вот только ни в один год на другое пастбище нас не гнали.
- А теперь вот гонят. И правильно делают.
- Почему правильно?
- Да потому правильно. Почему нет? Говорят, трава – сочная, земли – много.
- Бараны много чего говорят, - ответил Циник мрачно. – Лучше бы они говорили чуть поменьше, а думали чуть побольше. Может, и, как пастбище называется, им известно?
- «Рай» оно называется! – объявил Идеалист, победоносно вскинув подбородок.
Его оппонент лишь скривился.
- А вот черта с два, - сказал он. - «Хилтон и Братья»!
- Даже, если так – что с того?
- А с того, - голос Циника сделался ледяным, - что никакое это не пастбище. А скотобойня!
Овечки испуганно вскрикнули, закрывая мордочки. Идеалист прыснул со смеху и сорвал еще одну ромашку, которая перекатывалась из одного уголка его рта в другой, пока он говорил:
- Постыдился бы при женщинах болтать такое. Только их и можешь пугать. Меня и не пробуй даже: не получится – пуганый.
- Что же ты мне предлагаешь? Раем ее называть? И про капустные поля рассказывать? Скотобойня это! Скотобойней называть и буду!
Лолли и Долли снова запищали. Ласточка начала жалостливо всхлипывать.
- Ну и кто тебе такое сказал? – спросил Патриот, придвинувшись ближе к супруге.
- Молчун, - вмешался Ветерок. – Он слышал, что другие псы лаяли.
Идеалист усмехнулся.
- Услышал зайца, подумал – волк, рассказал о медведе. Вот поведайте мне на милость, зачем Уилтону все это нужно? А? Столько лет стриг, а теперь вдруг решил нас всех, - барашек оглянулся на дрожащие мордочки и лишь мотнул кривыми рогами в багровое небо.
- На мясо! – подсказал Циник.
После его колкого замечания плакала уже не только Ласточка, белая овечка с черными ножками и большим пятном на левом боку, напоминавшим по форме птицу: к ней тотчас присоединились ее подруги, Лолли и Долли, глядевшие на Ромашку большими перепуганными глазками.
- Я вижу, тебе в удовольствие, когда все вокруг рыдают, да? – спросил Идеалист. – Не таким несчастным себя чувствуешь?
- Пусть рыдают. Живы останутся.
- Хоть бы постыдился: Уилтон столько лет о тебе заботился. Вот скажи, для чего он нас отрубями кормил, если мы ему так ненавистны?
- Чтоб жирнее были. Люди любят, когда пожирнее. Да и при чем тут ненависть? Уилтону сколько уже? Под семьдесят? Всю жизнь баранов стрижет. Вот и решил перестать: хочет на старости лет пожить, как человек. Все равно скоро в могилу...
- Почему же он нас тогда просто не отпустил?
- Отпустил! – теперь загоготал уже Циник. – Отпустил! Ха-ха! А деньги?! Деньги?!
На что Уилтон машину новую покупать будет? На твою благодарность?
- Какой же ты... неприятный! – заблеяла Ласточка.
- Я вас не просто так собрал, - сказал Ветерок, внимательно оглядывая каждого из своих друзей. – Май, Патриот, Идеалист: вы знаете немало баранов. Нужно рассказать всем. Нужно, чтобы все знали.
- И что тогда? – спросил Май. – Что насчет псов?
Циник решительно ударил копытцем землю.
- Хватит и пятьдесят смелых баранов, - сказал он. – Вместе мы эту лающую мразь на раз раскидаем: погоним обратно до самой фермы...
- А Уилтон? У него ружье есть...
- Одно. Всего одно. Всех не перестреляет.
Идеалист снова рассмеялся.
- Смешные вы животные, - сказал он. – Слышали бы вы, о чем говорите. Сами себя напугали! Вот скажите мне на милость: прогоним мы их – что дальше? Кто нас от волков защищать будет?
- Молчун, - ответил Циник. – Он – порядочный пес. В жизни ни одного барана не укусил. Ну а если и рычал на кого из присутствующих, так только для вида: так им положено.
- Он – один. А нас – сколько?
- Найдем еще, - сказал Ветерок. – Шерсти с овец много выходит. Да и что за идея дурацкая, будто над нами постоянно свора голодная стоять должна? Рычать? Лаять? Хватать за ноги? Мы сами себя защитить не сможем?
- У меня семья, - ответил Май, пригнув маленький хвостик.
- Глупости все это, - сказал Патриот. – Не верю я вам. Особенно тебе, Циник. Ты мне никогда не нравился. Никак не пойму, зачем тебе все это сдалось, но чувствую, обмануть меня хочешь, хоть и не понимаю, зачем.
Да и о чем вы говорите, тоже не понимаю. Давно суть потерял. Знаю я одно только: мой дед за Уилтоном ходил, мой отец ходил. И я ходить буду: мужик он суровый, но правильный. Только это и знаю.
- Сами себя напугали! Ей-Богу! Сами себя!..
Один за другим бараны начали расходиться, прихватив с собою своих овечек.
- Такой вечер хороший, - сказал Идеалист, обернувшись на прощание. – Надо же было его испоганить!..
…
Три дня Ветерок и Циник собирали баранов, но ничего нового так и не услышали. Вскоре на Ветерка и вовсе начали косо поглядывать, и, куда бы они с Ромашкой ни отправились, их провожали назойливыми взглядами, словно зачумленных.
Когда Ромашка похвалила молодняк, что носился вприпрыжку около матери по цветочной поляне, обычно приветливая Белла тотчас подскочила к ней и, закрыв от нее детей своей тучной фигурой, как от голодного волка, сказала ей идти, куда она шла. Ромашке до того сделалось обидно, что она чуть не заплакала.
- Нас и правда ведут на убой? – спросила Ромашка, прижимаясь к Ветерку в одну из холодных ночей, когда небо укрыли тучи так, что луны и вовсе не было видно.
- Если бы ты меня три дня назад задала этот вопрос, я бы уверенно сказал: «Да!» А сейчас я и сам уже не пойму: может, мы и правда все выдумали? Только зря животных пугаем?..
Когда встало хмурое солнце, все казалось серым: и трава, и холмы, и шумное стадо, и даже собаки, которые охраняли его. Молчун, лохматый рыжий пес без одного уха, то и дело начинал рычать, прочищая горло, пока они стояли у подлеска, поросшего густым крыжовником.
- Бежать вам надо, - говорил он. – Бежать без оглядки. Я – пес: мне ничего не сделают. К тому же я осторожен.
- Куда нам бежать? – спросил Ветерок.
- Подальше от других животных: они ведь как щенята малые – ни черта не соображают. Наивные до преступности. Овцы, одним словом.
Я и сам думал уходить с вами, но пес его знает: нюхачей могут выслать за мной. За вами – едва ли: я позабочусь, чтобы вас троих не нашли.
Он снова зарычал, когда к ним подбежали двое кабелей и длинномордая сука и начали громко лаять, чтобы барашки «вернулись в строй». Белая собачка Лайка со смехом щелкнула челюстями, хватая Ромашку за бок, и покатилась в сторону, пуская из пасти кровавую пену, когда получила по зубам. Псы разом зарычали, обступив Ветерка. Циник угрожающе покачал рогами.
- Сама виновата! – залаял Молчун, вклинившись между ними. – Видишь овцу – сразу кусаться лезешь? Сама с собой совладать не можешь?
Сука в ответ лишь тихонько поскуливала.
- Идите скорее, - сказал рыжий пес.
И зарычал грозно, уподобляясь другим собакам.
...
Их гнали весь день, пока вдалеке не показалось голубое озеро, кирпичные стены и забор, оцепленный колючей проволокой. На ржавой крыше сидела стая ворон, с карканьем вспорхнувшая в небо, когда налетел порыв промозглого ветра, заставивший дрожать на петлях железные ворота, за которыми проглядывал пустынный двор. Солнце садилось, выглядывая красным пятнышком из-за раздувшихся синих облаков.
- Не нравится мне это, - сказал Циник, покосившись на мрачную постройку.
- Молчун говорил, до обеда нас не загонят, - напомнил Ветерок.
- Еще он говорил, что на месте мы будем не раньше завтрашнего дня. Не нравится мне это...
Ромашка не знала, что и думать. Она хотела попрощаться с подругами, но Ветерок запретил ей отлучаться даже на минуту.
«Ты не поможешь им и не изменишь их», - сказал он, словно разговаривал сам с собой.
Ветерок не хотел, чтобы овцы знали об их побеге: они, как известно, болтают много. Ромашке казалось, что все это – чудовищное недоразумение, что они уйдут лишь ненадолго – в крайнем случае, на неделю, а потом вернутся и будут смеяться сами над собой, щипая травку рядом со своими друзьями. Даже, когда Циник повел их в темноте к камышам, Ромашка все еще не верила, что они уходят навсегда.
- Ступайте вверх по ручью, - говорил им Молчун, беспрестанно шмыгая носом. Бледный серп луны плавал между его лапами, то и дело рассыпаясь на осколки. – Ветер благоприятный: псы вас почуять не смогут. Из воды выходите только, когда замерзните так, что сил идти больше не будет.
- Сам-то что собираешься делать? – спросил Ветерок. – Точно с нами не пойдешь?
- Не знаю. Я ведь пес: трудно мне без службы.
Циник уже заходил в болотце, чавкая темными копытцами, когда Ветерок весь задрожал, словно одинокая травинка.
- Не могу я так, - сказал он. – Не могу...
- О чем ты? – спросил Молчун.
- Не могу я уйти, бросив всех.
- Не глупи, - сказал Циник. – Сейчас не время.
Ветерок уперся рожками в бок Ромашки, подталкивая ее к воде.
- Ступай за Циником, - сказал он. – Я догоню. Идите по ручью, чтоб я знал, где вас искать.
- Я тебе ничем помочь не смогу, если останешься, - тявкнул Молчун.
- Ветерок, - сказал Циник, - они все равно не поймут.
- Не могу я так: бросить всех. Не могу, - Ветерок на прощание ткнулся мордой в шею Ромашки. – Я тебя найду. Я пойду сразу за вами...
По-прежнему не веря, что это навсегда, Ромашка только и ответила: «Ладно», и побежала, послушно виляя хвостиком, за черным бараном.
...
Они долго пробирались по заросшему ручью, ломая камыши и поднимая в воздух сонных уток. Они шли по колено в воде – до тех самых пор, пока солнце не поднялось высоко, оставив позади и озеро, и стадо, и низенькое здание с заржавевшей крышей. Циник все время шагал впереди – угрюмее, чем когда-либо. Он так и не сказал ни слова, хотя Ромашка порою задавала вопросы.
«Может, подождем его? – спрашивала она. – Если мы уйдем далеко, Ветерок нас не найдет...»
Циник ничего не отвечал, и лишь порою бросал на нее угрюмые взгляды, как будто нарочно ускоряя шаг.
«Когда мы сможем вернуться? Я так устала. Может, передохнем немного?..»
Она вся вымокла, перепачкалась в вонючем иле. Ее коротенькая шерстка сбилась комками. Ромашка замерзла так, что начала дрожать, пока они шагали в холодной тени под корявыми ивами, клонившимися над ними с обеих сторон. В конце концов, ей все это надоело. Она выбралась на берег и побежала по зеленой равнине – обратно, в теплые объятия Ветерка.
- Куда ты идешь? – спрашивал Циник, увязавшись за ней.
- Я устала. Я иду обратно...
И Ромашка упорхнула, пощипывая встречавшиеся по пути одуванчики. Баран встал у нее на пути, широко раздувая ноздри.
- Я дал ему слово, что уведу тебя. Я это сделаю!
- Да-да, - отвечала Ромашка, обходила его стороной и неслась со всех ножек через луг, желтеющий полевыми цветами.
- Ты что, совсем не понимаешь?! – закричал он вдруг, снова перегородив ей дорогу.
- Не кричи. Я тебе не жена...
- Замолчи, - Циник повернул голову к деревьям, огибавшим глубокий овраг, на самом дне которого носились мохнатые тени. – Иди за мной. Тихо...
Ромашка узнала собак, охранявших их ферму, и побежала радостно им навстречу, прося показать ей короткую дорогу.
...
Ветерок не мог уйти, бросив баранов на произвол судьбы. Он знал, что, если только удасться ему найти нужные слова, то животные очнутся – проснутся от безумного сна, как и сам Ветерок проснулся однажды. Он хорошо помнил время, когда был наивным барашком и свято верил всему, что ему говорили, но пришел Циник и принес слова, словно ключ, провернувшийся в его голове, и все встало на свои места, смахнув с его глаз уютную белую пелену, которой он укрывался, словно шерстью, не желая видеть ничего перед собой. Ветерок должен был попытаться в последний раз достучаться до них – объяснить, что им уготовано, что их ждет, если позволят они себя безропотно гнать, словно бездумных тварей, подчиняясь слепо чужой воле.
Ветерок искренне любил других баранов и овец, пусть и считал их довольно глупыми существами – болтливыми, нетерпеливыми и непонятливыми, словно неокрепший выводок. И пусть ругал он их нередко про себя, но ругал как детей, которые сами не понимают, что они делают. И, тем не менее, Ветерок знал, что в их животных душах есть место и чести, и благородству, вот только прозябают они в неведении, не желая снимать с лица радостную маску, за которую цепляются из последних сил, отказываясь принимать ужасную действительность, в которую превратили их жизни. Слишком мало в них – нет, даже ни ума – смелости! Смелости нет совсем! Даже в мыслях! А есть только желание быть счастливыми – слепо, несмотря ни на что – даже в ущерб другим. Потому и отрицают они любую возможность того, что счастье это может быть у них отнято. Вот если бы только были у них и смелость, и понимание, и не позволяли бы они себя так легко обманывать, вот тогда ни за что бы не жили они так, как живут.
Овцы толпились у озера перед забором, над которым летали кругами голодные вороны.
- Послушайте! – закричал Ветерок, протиснувшись к покосившимся воротам. – Послушайте меня! Вам всем лгут! Никакого пастбища «Рай» не существует!
- О чем ты говоришь? – спросил баран с серым пятном на половину морды. – Как не существует? Разве это не оно?
- Погляди вверх! – Ветерок указал на покачивавшуюся вывеску. – Прочесть можешь?
Баран прищурился, замотал головой.
- Хил... тон... и... бра... бра... брать...
- Хилтон и братья!
- Почему не «Рай»?
- Потому что вас хотят обмануть! Не дайте себя одурачить! Вы еще можете повернуть назад!
- Зачем нам поворачивать? – прогремел голос из толпы.
- Потому что вас гонят на убой!
По нестройным рядам животных пробежал тихий ропот.
- Что он такое говорит?
- «Хилтон и Братья» это – скотобойня!
Стадо смолкло, завертелось, но уже через мгновение заблеяло еще громче прежнего.
- Я не верю! – кричали голоса.
- Нас потому и постригли! Чтобы шерсть не пропадала! Как только ворота закроются, дороги обратно уже не будет! Вам нужно бежать! Сейчас!
- Но псы...
- Сколько их, псов?! – кричал Ветерок. – Побежим – не остановят! Они только пугать и могут: ничего они не сделают! Надо будет – сами их погоним!..
- Но у меня семья, - блеял Май, хлопая испуганными глазками.
- Так имей храбрость защитить ее!
- Не слушайте его! – гремел голос Идеалиста. – Не слушайте! Он все выдумывает! Никакой скотобойни не существует: все это – ложь! Уилтон купил новое пастбище – для вас! Чтобы вы паслись! Растили барашков! Вы только послушайте, что он говорит: надо будет – сами погоним! Кого?! Тех, кто вас защищает? Оберегает? Их? Совести у вас нет!..
Пока он говорил, вдалеке показался старенький автомобиль, что катился неторопливо им по ухабистой дороге, наклоняясь из стороны в сторону. За рулем сидел сгорбившийся сухой человечек с мертвыми глазами и узловатыми пальцами, которыми он изо всех сил вцепился в руль. Старик придерживал одной рукою желтую шляпу, которую ветер пытался сорвать с его плешивой лысины.
Машина, качая боками, взбиралась на холм. То и дело гудел сигнал, и псы, что бежали перед ней, безостановочно гавкали: «Разойдись! Разойдись! Дорогу Уилтону!..»
Однако их остервенелый лай заставлял животных лишь сильнее жаться к автомобилю: бараны блеяли и склоняли головы, один за другим выказывая хозяину свое почтеннее. Патриот сунул рот в отворенное окно, все еще продолжая жевать траву, и принялся горячо благодарить за заботу и порции отрубей, которые так пришлись по вкусу его Ласточке, что как раз была на сносях. Уилтон вытолкнул его худой рукой, покрытой старческими пятнами, и тотчас поднял стекло, к которому стадо продолжало прижиматься мордами, не умолкая ни на секунду. Вскоре двое коротеньких мужчин в кожаных фартуках отворили ворота, впуская гостя во двор.
- Вас ведут на убой! – отчаянно кричал Ветерок, пока вокруг него гудели восторженные голоса, слившиеся в едином порыве.
Его слова терялись без остатка в огромной, клокочущей, безликой и бездумной толпе.
- Я не верю, что он дотронулся до меня! – ревел оглушительно Патриот, пока другие животные глядели на него с завистью. – Я верю Уилтону! За него! За Уилтона! За святую веру!..
Гордо вскинув рога, баран бросился галопом за автомобилем – блеющее стадо тотчас хлынуло следом, словно шумная река, подхватив течением и Идеалиста, и Мая, и Ветерка.
...
Лайка, большая белая сука, подняла нос, лишь только почуяв ее голосок. Гроза засеменил ей навстречу.
- Я так рада, что встретила вас, - говорила Ромашка, весело прыгая вокруг. Пес вертел косматой головой, провожая ее взглядом. – Такой хороший день!
- Гляди, да это Ромашка! – тявкнул Борзой, отворив зубастую пасть.
- Кто? – спросил Гроза.
- Из нашего стада.
- Быть не может!
- Помню ее! – взвизгнула Лайка.
- А что вы делаете? – спрашивала Ромашка, подбегая то к одному псу, то к другому. – Вы тут играете? Расскажите, я никому...
- Ромашка, - спросил Борзой, - как ты улизнула?
- По ручью.
- Одна?
- Нет, нас двое, - беззаботно отвечала Ромашка. Она покосилась на вытоптанную полянку, где стоял Циник, но его и след простыл.
- А зачем же вы удрали?
- У нас такая игра: мы ушли, как будто навсегда, чтобы вернуться и всех снова обрадовать, как будто после долгой разлуки. Сначала мне было очень интересно, но Ветерок не пошел с нами. А Циник – такой молчун...
- Молчун? – маленькие глазки Борзого блеснули желтыми огоньками. – Он тоже с вами? Он тоже играет?
- Конечно, - отвечала Ромашка. – Мы все притворяемся, как будто нам грозит опасность, чтобы было веселее, но я знаю, что это не по-настоящему. Молчун нам помогает...
- Я всегда знал, что с этим псом что-то неладно, - прорычал Гроза. – Больно он скрытный. Не улыбается совсем. Баранов за ноги не кусает...
- Молчун тоже с вами? – спрашивал Борзой. – Он здесь?
- Нет, он остался. Только никому не говорите: если плохие псы узнают, ему несдобровать, - и Ромашка, хихикнув, подмигнула.
- Мы не скажем, не переживай, - сказала Лайка, отмахиваясь от мух усыпанным колючками хвостом. – Как ее? Розочка?
- Ромашка!
- Ромашка, Розочка – какая разница?
- Так что делать с ней будем? – спросил Борзой. – Гнать обратно?
- Зачем нам гнать ее обратно? – усмехнулся Гроза. – Нас за Молчуном отправили.
- О ней, поди, никто и не знает, - Лайка подошла к Ромашке, обнюхала ее коротенькую шерстку. – Я и не помню, когда Уилтон нас в последний раз мясом кормил...
- Вот и я тоже, - тявкнул Борзой. – Одна каша поганая. Иной раз и ухватишь барана за ногу, только бы кровь почуять снова.
- Не могу я больше жрать это омерзительное варево: хоть бы жира бараньего бросил, ей богу.
- Ничего. Скоро наедимся так, что бежать не сможем, - Гроза оскалился и легонько ухватил ее за бок.
Ромашка отпрыгнула в сторону, испуганно махая хвостиком.
- Больно! – вскрикнула она. – Я так не играю. Отведите меня к остальным. Меня все уже заждались.
- Ничего, потерпят.
Лайка цапнула ее за спинку – остервенело, со страстным огоньком в обезумевших глазах.
Ромашка побежала, что было сил. Но собаки никак не отставали, то и дело со смехом хватая ее за ляжки.
- Беги, Ромашка! – кричал Гроза, раззадориваясь все сильнее. – Беги! Почти что как настоящая охота!..
Ромашка и сама не заметила, как перемахнула через ручей, подняв струи холодных брызг, и понеслась среди деревьев, пока собаки лаяли на нее со всех сторон, словно нарочно загоняя ее к обрыву.
- Прыгай, Ромашка! – смеялся Гроза. – Чего встала?
Он снова клацнул зубами, подступая все ближе. Ромашка оглянулась на далекую реку, на берег, поросший кустарниками, что раскинулся под крутым склоном. Холодный ветер дул ей в спину, вырываясь из глубокой лощины.
- Перестаньте, - взмолилась она. – Зачем вы так? Я ведь ничего не сделала.
- Проголодались мы, - ответила Лайка.
- Только и всего, - сказал Борзой. – Просто кушать...
Однако пес не успел договорить, потому что выскочившая из ниоткуда рыжая тень повалила его на землю, и они покатились вдвоем, поднимая пыль. Следом большой черный баран одним ударом рогов отправил Лайку в полет – кувыркаясь среди валунов, белая сука оглушительно визжала, пока катилась к реке, словно сорвавшийся камень.
Низко опустив голову, Циник тотчас помчался к Грозе, что вцепился в заднюю лапу Молчуна, но пес заметил его, отскочил в сторону, распахнув, словно ворота загона, свою окровавленную пасть. В следующее мгновение он сам накинулся на барана, пока Молчун и Борзой рвали друг на друге шкуры, заливая землю горячей кровью.
Их вспененные пасти заставили Ромашку броситься прочь – без оглядки, как можно дальше. Она бежала, спотыкаясь и падая, бежала, как никогда в жизни, оставив позади и реку, и ручей, и дремучие ивы, растворившиеся вдалеке, словно туман. Она бежала и бежала, пока истерзанная фигура с раскроенной мордой не перегородила ей дорогу.
- Стой! – кричал голос. – Стой, овца!
Но Ромашка остановиться не могла, даже если бы захотела: серое небо падало ей на голову, гоня ее вперед, и она сама уже не видела сквозь слезы, куда ее несет. В конце концов, удар швырнул ее на холодную землю – Ромашка свернулась на траве, не смея глядеть перед собой.
- Надо бежать, - повторяла она. – Надо бежать к Ветерку. Надо вернуться к друзьям...
- Ты что, до сих пор не поняла?! Нет их больше! Нет! Ни Ветерка! Ни Молчуна! Ни Лолли! Ни Долли!
Забили их! Выгребли внутренности! Содрали шкуры! Отправили в морозильник!
Пойдешь обратно, то же сделают и с тобой!
- Так не бывает, - рыдала Ромашка. – Не бывает! Это не по-настоящему! Надо вернуться назад...
- Очнись, наконец! – орал Циник, черным пятном мелькая перед ее взором: кровь катилась из уголков его рта и капала с рогов. – Очнись! Очнись, Ромашка!..
Внезапно его темная фигурка остановилась и долго стояла посреди луга, не говоря ни слова,. Только широкие ноздри раздувались раз за разом, пока промозглый ветер трепал его коротенькую шерстку. Когда Циник снова заговорил, его голос был совершенно спокойным и, как будто, самым обычным.
- Все хорошо, - сказал он с привычным безразличием. – Все закончилось. А теперь вставай. Нам нужно идти.
- А Ветерок?
- Мы выйдем к посадке и будем идти вдоль деревьев. Отправимся к одинокому берегу, где никогда не видно ни волков, ни собак.
- Зачем? – спросила Ромашка сквозь слезы.
- Чтоб Ветерок смог нас найти. Так мы с ним условились.
- Правда?
- Конечно, правда, Ромашка, - сказал баран, печально опустив голову. – Конечно, правда...
...
Овцы набивались все плотнее и плотнее, прижимая Ветерка к колючему забору, пока не набились все разом, подгоняемые лаем собак – так густо, что с трудом можно было продохнуть. Повсюду, блеяли задыхающиеся морды, торчали рога, вздрагивали хвостики. Обе половинки железных ворот с металлическим скрежетом закрылись на ними, громко стукнувшись под конец друг о друга.
- Где пастбище? – спрашивал Май, беспокойно ерзая в толпе. – Ты сказал, что оно за воротами...
- Я уверен, беспокоиться не о чем, - отвечал Идеалист. – Оно наверняка за сараем. Гляди, уже отворяют...
Дверь низенькой кирпичной постройки и правда приоткрылась, и из нее показался маленький человечек в коричневом фартуке. Он запустил внутрь Борца и несколько других смелых барашков, после чего снова загремели замки.
- Почему они закрыли дверь? – спрашивал Май.
- Да помолчи ты, не нервируй...
- Потому баранам нельзя смотреть, как их режут, - сказал Ветерок, тотчас услышав вокруг себя недовольное брюзжание. Хоть во дворе совсем не осталось свободного места, овечки мигом отодвинулись от него.
- Не слушайте этого сумасшедшего, - сказал Патриот. – Я никогда не поверю, чтобы Уилтон думал хоть о чем-то ином, кроме нашего блага.
- Да кто его слушает? – смеялся Лютик. – Такого фантазера во всем стаде не сыщешь...
Ветерок медленно опустился на холодную землю, пока вокруг него гремел смех. Он уселся в тени, в уголке, ощутив внезапно невыносимую усталость: ноги совсем не держали его, словно он был лишь тряпичной куклой, из которой вытянули стержень.
Вскоре дверца с облупившейся синей эмалью отворилась снова – и снова желающие попасть в Рай шумно подались вперед – с улыбками, задорно пихая друг друга. Патриота, сунувшегося за Ласточкой, волосатая рука с закатанным рукавом оттолкнула обратно во двор.
- Это был Уилтон! – горланил баран, уверенный, что его снова коснулась хозяйская длань. – В горле совсем пересохло! – пожаловался Патриот стоявшей рядом пухлой овечке. – Пойду воды хлебну. Не забудь, что я за тобой...
Он зашагал через двор, покрикивая, толкаясь боками – лишь для того, чтобы обнаружить, что кормушки давно опустели. Следом снова раздался знакомый скрип – животные стали прыгать один за другим в отворившийся проем. Патриот бросился обратно, но стадо сомкнулось, зажимая его, словно тисками.
- Смотри, куда лезешь! – возмущался Рогатый.
- Я впереди стоял...
- Кто может подтвердить?
- Белла только что зашла! Я сразу за ней был!
Но голоса вокруг кричали, что он не стоял, что он врет. В конце концов, Патриота снова отправили к поилкам – в самый конец длинной очереди, где он и топтался нетерпеливо около тазов, бормоча про себя ругательства.
Дверь открывалась снова и снова, забирая всех желающих. Вскоре двое мужчин стали хватать нерасторопных, одной из которых оказалась белая овечка Лолли, которая попыталась даже вырваться, но которую человечки все равно поволокли за собой.
- Я пойду сразу за тобой! – кричал Идеалист вслед ее упирающимся ножкам, которые волочились по желтой пыли, оставляя за собой две извилистые линии. – Не переживай! Скоро мы все будем в Раю!..
Не успел он закончить, как с другой стороны сарая, через узкий лаз одна за другой вывалились три молодые овчарки. Громко рыча и огрызаясь друг на друга, они тянули в разные стороны окровавленную шкуру с черными лапками и большим пятном на боку, напоминавшим по форме птицу, с треском раздирая ее на куски. Бараны смотрели на них, разом умолкнув. Двор утонул в тишине, нависшей над головами, словно петля. Было слышно лишь, как гудел ледяной ветер и как тихо поскрипывали половинки ворот, скрепленные вместе толстой железной цепью.
- Ласточка? – прошептал Патриот, хлопая растерянными глазками. Он протиснулся вперед, к рычащим собакам, и вдруг заорал во все горло – надрывно, оглушительно, заставив ленивых воронов снова закружить над двором: - Ласточка!!! Я не верю!!! Я не верю!!!..
Животные бросились прочь от овчарок, закрывая собой молодых барашков. Воздух наполнился гомоном перепуганных голосов. Звери бились о ржавые ворота, кидались на обитые проволокой заборы, обдирая бока.
- Это – скотобойня! – вопили они в отчаянии.
Идеалист бился о лбом тяжелую дверь, сломав один рог, оставляя на синей краске кровавые пятна – до тех самых пор, пока не загремели замки и мясистая рука не схватила его за шиворот, заволакивая внутрь.
- Что нам делать, Ветерок?! – вопили бараны снова и снова, но ничего сделать было уже нельзя. Ветерок это понимал и продолжать лежать, смертельно усталый, не чувствуя в себе сил даже, чтобы произнести слова. Патриот носился из угла в угол, поднимая вонючую пыль, и продолжал бесконечно реветь: «Ласточка! Ласточка!!! Я НЕ ВЕРЮ!!! Я НЕ ВЕРЮ!!!..»
В конце концов, его крики затихли в сарае. Когда Ветерок открыл глаза, капал холодный дождь. Красные ручейки бежали по двору, расползаясь от мятой шкуры, брошенной около тазов. Небо было мрачным, и багровые облака беспокойно катились за заходящим солнцем. Во дворе сделалось совсем тихо, потому что не было никого, кроме Мая и его хнычущей овечки, которые, дрожа, жались друг к дружке, пока со всех сторон их обступали живодеры.
Скоро коротенький человек с волосатыми руками пришел и за ним – Ветерок встал и без лишней драмы поплелся следом, не видя ничего перед собою и не желая более ничего видеть. Его повели по усыпанному сеном коридору, где все чаще и чаще попадались бурые пятна. Вскоре пол уже был залит так, что скользили копытца.
Безголовые туши Мая и Долли висели рядом на длинных крюках, пока двое абмалов в забрызганных фартуках подрезали закругленными ножами толстую кожу у самых копыт. Уже ободранные розовые тела беловолосый мальчишка тянул за собою на короткой цепи, и они катились шумно по железной трубе под самым потолком, к которой были подвешены, начищенной до блеска непрерывной возней. Сгорбившийся седобородый отец семейства натирал солью окровавленную шкуру Идеалиста на замызганном, лоснящемся от жира столе.
- Смотри, даже не сопротивляется, - сказал один амбал другому, ткнув в Ветерка грубым тесаком, пока барашка заводили в стойло. – Не понимает, что ли? До чего же глупое животное!
Следом железные решетки сомкнулись, сжав Ветерка с обоих боков, не позволяя ему даже вдохнуть.
- Бей его, Хилтон! – сказал старик. – Чтоб не мучился!
- Еще один, и домой, - ответил высокий жилистый мужчина с добрыми глазами, поднимая кувалду.
Его остановил голос Уилтона: хозяин вошел в своей желтой шляпе, громко хлопнув дверью. Прикрывая нос надушенным белым платочком, он тщательно выбирал дорогу, словно боялся испачкаться.
- Здорово работаете, ребята, - сказал Уилтон. – Не думал, что за один день управитесь.
- Управились! – ответил Хилтон, гордо улыбаясь.
- Бочонок с пивом в багажнике…
Уилтон коротко выругался, наступив в лужу бараньей крови, и принялся глядеть по сторонам своими бледными мертвыми глазками: шкура Патриота валялась на грязном полу, ненужная и всеми забытая – Уилтон вытер о нее ноги, оставив на белой шерсти несколько темных пятен, и неспешно зашагал к выходу.

Другие мои рассказы:
Мать получает похоронку
Геноцид сферических коней в марсианских биолабораториях
Травите насекомых вовремя
Бюро не ошибается
Большое убийство в Малом театре
Умереть за Партию!
Где обитают боги
Боевые голуби окраин
ДокУмент
Как я полюбил ядерную войну
Сладкие грезы приусадебной тли

Отредактировано Графофил (22.02.2023 01:27:20)