«Говорят, что за Старыми тропами, в самом сердце Серых пустошей течет река, которая никогда не высыхает. Воды ее темны и непригодны для питья, а берега усыпаны яркими цветами, какие нигде более не встретить. Извивающейся черной змеей тянется она среди каменистых холмов. Местные верят, что над пустошами тяготеет проклятье и в большинстве своем сторонятся их. Но находятся и такие, кто ничего не принимает на веру, и самые безрассудные из них отваживаются порою на то, чего их предостерегали не делать: ведомые порывами неуемной юности, любопытством, жаждущие признания или легкой наживы, они уходят глубокой ночью, никому не сказав ни слова и никогда более не возвращаются. И только дезертиры и невольники, бегущие через Покинутые земли, рассказывают временами о россыпях дивных цветов, раскрывшихся на голом камне, среди обветренных костей: бледные стебли покачиваются на ветру под самым небом, протянув к блеклому солнцу кроваво-красные лепестки…»
…
Зиг спрятал золото под тяжелым камнем, на склоне холма, пока Толстый Товард караулил лошадей. Никто его не видел. Но человеку нужно спать. И Зиг ждал – упорно, настойчиво, когда Товард наконец уснет, когда холод укроет ему глаза, как плащом. Если все выйдет, как задумано, Зигу более не придется пялится на его трясущиеся подбородки.
Зиг дрожал от страха, лежа у дымящегося костра: ему уж точно перережут глотку, если поймают. Кто за него заступится? Лорд Олух? Когда убивали Громилу, он не сказал ни слова. А Громила был огромный – не меньше семи футов ростом, с могучей спиной и длинными руками, покрытыми жесткой щетиной. Все его боялись. Громила не хотел отдавать своего коня. Он сказал: «Так не пойдет!» - его стащили на землю и вспороли ему горло от уха до уха.
Зиг таращил на них глаза, как баран. Прежде он видел лишь, как режут свиней, - он и сам их резал не раз, - вот только, как убивают человека, ему довелось наблюдать впервые. Будь у Зига ума побольше, он сообразил бы, что, пока все заняты дракой, никто не хватится лошадей: жеребец Громилы сам подошел к нему – перепуганный, с дикими глазами – он подошел, потому что Зиг кормил его овсом, поил водой и ласково гладил ему спину. Зигу только и стоило, что залезть в седло, стукнуть каблуками и оставить позади себя пыльный след. И пусть ищут его. Пусть ищут! Но Зиг стоял, разинув рот, как болван: вид крови ошарашил его – она лилась и лилась, не переставая, пока Громила дергался и темный ручеек бился из разодранного горла. Потом сэр Болтун вытер о штаны перепачканные руки и с ухмылкой бросил Зигу веревки: «Ну, чего ждешь, дурень? Когда лето кончится?..»
Зиг ни разу в жизни не чувствовал себя глупее. Он связал покойника по рукам и ногам. Сэр Болтун отдал Зигу зеленый плащ Громилы, на котором темнели пятна, и никто не хотел брать его себе. Сэр Болтун сказал, что Громила очень любил свой плащ. Он сказал, что, если его не связать, то
Громила непременно встанет и свернет Зигу шею.
Зиг только на следующий день понял, что над ним снова посмеялись.
«Ну ничего», - думал он, силясь унять дрожь. Скоро настанет его черед хохотать. Он будет надрывать живот, вспоминая их тупые рожи. Прежде они оставляли его в дураках. Настал черед Зига возвратить долги. Пусть теперь сами возятся со Стариком: выслушивают его непрекращающееся нытье. Зиг уже нахлебался. Он бы и сломанного медяка не отдал за его жизнь.
«Ты болван, Зиг, - не раз говорил ему Старик. – Ума у тебя, как у перепелки. Так что молчи и делай, что велят...»
Но теперь ублюдок мог только скулить – он и скулил все время, не переставая, как побитая сука – с тех самых пор, как ему раскрыли брюхо. Прошлой ночью, когда вопли Старика разбудили его в очередной раз, Зиг так разозлился, что хотел его придушить. Он и придушил бы, вот только лорд Олух сидел рядом, вытирал тряпкой бледный лоб умирающего и спрашивал без конца, как он может облегчить его страдания. Зиг знал один способ, включавший в себя нож.
На Старика Зигу было плевать, как и на сэра Болтуна, как и на Толстого Товарда: все они относились к нему как к скотине – хуже, чем к скотине, за исключением разве что лорда Олуха. Но милорд презирал Зига: глядел на него как на вошь – даже стоять рядом брезговал. А ведь Зиг предупреждал его. Он всех их предупреждал! Но ему, как обычно, сказали заткнуться: они думали, что знают лучше. И теперь Зигу приходилось идти пешком, и все они передрались. И теперь Громила лежит с перерезанной глоткой, а Старик стонет, как монашка под настоятелем, и синие змеи тянутся из его живота, словно живые.
Кобыла Зига была тощей, медленной и слепой на один глаз и все время сходила с дороги. Но ехать на ней было куда лучше, чем волочить ноги. Зиг изодрал их в кровь, пока они плелись от Молчаливых сестер, поднимавшихся над деревьями на добрую сотню футов. Сэр Олух сказал с осуждением, что горные племена оставляют в башнях своих покойников на съедение стервятникам и воронам. Но Зиг так и не увидел ни одного: ни одной птицы, ни одного зверя, ни одной живой души – только кости: кости в башнях, кости под ними, кости в ручьях и расселинах скал. Со всех сторон их окружал Запретный лес, древний и дремучий. Потрепанные огнедрева всю ночь напролет трещали ветвями над их головами. Промозглый ветер прошибал насквозь и вареную кожу, и шерсть, и плоть.
Лошадиные лорды гнали их до Старых троп, где начинались первые деревья. Дальше лошадники не сунулись. И им не следовало. Но что толку спорить со Стариком? Ублюдок решил испытать свои шансы. Зиг своего согласия не давал, но его никто и не спрашивал. Зига никто никогда ни о чем не спрашивал. Всю жизнь ему твердили, что он – болван, дурень, и должен помалкивать. Еще Зигу говорили порою, что он – вор, и колотили в кровь. Но Зиг не был вором. Он никогда не крал ничего дороже копченого окорока с кухни замка. Что еще ему было делать? Пухнуть с голоду? Старик даже своих псов кормил лучше, чем его. Легко осуждать того, кто крадет, когда брюхо набито доверху.
Зиг лишь брал то, что причиталось ему за службу – порою, без спроса. Он и сейчас никого не грабил – лишь забрал, что было по праву его. Сколько себя помнил, Зиг таскался за высокородным ублюдком, оскорблявшим его на каждом шагу, смотрел за его собаками, горбатился в его конюшнях, менял ему постель и носил еду... порою Зиг в нее плевал, но Старик поймал его один только раз и избил так, что Зиг неделю мочился кровью. Но он не бросил привычки – лишь стал осторожнее.
Жаль, что Зиг не увидит, как Старик сдохнет и как черви сожрут его глаза. К тому времени он будет далеко – с его золотом в кармане... Своим золотом! Которое он заслужил! Отыщет корабль в Копьях. Довольно с него жить на псарне, как собаке. С такими деньгами он найдет место получше: купит много земли, заведет скотину, и девки сами будут прыгать ему на член. Прежде они ворочали носы, но теперь не посмеют. Теперь они будут печь ему хлеб, петь песни и задирать юбки по пять раз на дню. Может, Зиг и не вышел рожей, зато теперь он очень богат, а девки любят богатых. Красавчик так ему и сказал: «Золото твое. Ты его заслужил….»
Он единственный понимал Зига.
А ведь не так давно Зиг и приближаться к нему боялся. Но все изменилось, когда Красавчик напугал его до беспамятства, незаметно подкравшись со спины: он схватил Зига за шиворот и поднял над землей. Зиг заорал во все горло. Красавчик ухмыльнулся. Они разговорились. Красавчик оказался неплохим малым, хоть и больно грозным с виду. Он и подсказал Зигу, как выудить золото у Старика из-под носа, чтобы никто ничего не заподозрил: Зиг вернул кошель на место, набитый речными камнями. Красавчик его расхваливал – прежде Зиг едва ли слышал от кого-либо доброе слово.
«Это ты здорово придумал, - сказал Красавчик, взвесив мешок у Зига над головой. – Ты среди нас, как видно, самый смышленый...»
Красавчик не стал возражать, когда Зиг сказал, что сам присмотрит за деньгами. Он лишь предупредил, чтобы Зиг лишний раз не заглядывал внутрь, потому что золото очень быстро улетучивается, когда на него смотрят: его потому и запирают в сундуке. Отец Красавчика когда-то был очень богатым, но он так любил глядеть на свои сокровища, что в конце концов от них ничего не осталось.
Зиг знал, что Красавчик не врет, потому что мешок стал легче. Он очень сильно расстроился: раньше золота было много. Его хватило бы им обоим. Но теперь Зиг не был так уверен: он хотел собственную землю, скотину и девок – много девок – чтоб они пели ему песни, пекли хлеб, и чтобы Зиг разламывал его еще горячим.
Огорчало Зига еще то, что он не увидит, как Старик отдаст концы. Зиг хотел посмотреть. Хотел пнуть ногой его окоченевший труп. Пнуть живого Зиг не решался, потому что лорд Олух всегда был рядом с отцом. Милорд то и дело глядел на Зига с немым подозрением – глядел, как на дурака – со смесью жалости и презрения, хоть и пытался не показывать свои чувства. Зиг не будет по нему скучать.
«Все выйдет, как задумано», - сказал себе Зиг.
Лишь бы треклятый ворон никого не разбудил: ума у птицы еще меньше, чем у ее хозяина. И зачем ему только позволили остаться? Зиг как-то хотел погладить птицу, но мальчишка отшатнулся от него, как от белой хвори. Зиг взялся объяснять мальчишке, как правильно расчесывать гриву, но тот лишь хлопал водянистыми глазками, готовый расплакаться в любую минуту. Зиг и вовсе думал, что мальчишка – слабый на голову, пока не услышал, как они с Громилой щебечут, будто утренние пташки. Уж после Зиг глядел за ним в оба глаза. Кто знает, о чем они шелестели? Язык у горцев грубый и непонятный – слова трещат, будто мокрые ветки, брошенные в жаркий очаг. Старик взял с собою Громилу и его сопляка, чтобы они показывали ему Старые тропы. Лес так и не потребовал их за долгие века: мощенные камнем дороги тянулись среди деревьев, будто шрамы в густых волосах. Громила и должен был провести их на другую сторону – к синему морю. Вот только горец потребовал деньги, не проделав и половины пути.
«Поднимаются черные ветра», - то и дело говорил он, озираясь на грозовые валы у самого края Запретного леса. Общий язык Громила знал плохо – Зиг так и не понял толком, чего горец хотел. Чтобы ему позволили уехать? Или заплатили?
Зиг стирал в ручье исподнее Старика, когда все случилось: сперва он услышал голоса, что без конца спорили друг с другом – все громче и громче, пока не принялись орать, будто резаные козы.
Старик не раз называл Зига болваном, но ума у него хватило, чтобы держаться подальше, когда Громила схватился за сталь. Жаль, что горца стянули с коня прежде, чем тот не успел прикончить Старика. Зигу хотелось пнуть ублюдка ногой, - да как следует, - и заорать в его поганое лицо: «Ну и кто теперь болван? А? Кто теперь болван?..»
Старик его и слушать не стал, когда Зиг взялся объяснять ему, что не стоит без причины тревожить Вороньего принца. Нет-нет, не стоит.
Зиг рассказал Старику о Королях Лета, которые нежились в своих замках, покуда дикари, пришедшие из-за Буйного моря, не смели их одного за другим. Они прошлись огнем и мечом по Летним королевствам. И ни один из королей не сумел выстоять против них.
У Зига, быть может, не выходило так складно, как у его сестрицы. Может быть даже, Зиг добавил от себя кое-что тут и там; он подумал, что будет куда интереснее, если даровать Вороньему принцу пару черных крыльев – и тот бы вылетел птицей в открытое оконце, когда его придут убивать. Но оплеухи, которой его наградили, Зиг никак не заслужил.
«Что ты бормочешь себе под нос?! – заорал Старик, огрев его по затылку. – Жизни меня вздумал учить, дурень?!..»
От оплеухи все слова в бедной головушке Зига окончательно перемешались. Его сестрица обращалась с ними куда ловчее – со словами.
«Сундуки его ломились от сокровищ, - рассказывала она. – Женщины любили его щедрую руку. Но шли годы, и ни одна из них так и не сумела подарить ему дитя. И в сердце короля забралась тоска: ни вино, ни улыбки красавиц более не радовали его.
Однажды, на охоте, он погнался за белым оленем и заплутал в глубине Запретного леса. Под кроною Священного древа король встретил девушку – прекрасную, будто весна. Кожа ее была белее снега; а поцелуи – холодны как лед. Она сказала, что подарит ему то, чего он желает более всего.
Они возлегли вдвоем на голой земле, в корнях огненного дерева.
Но король не знал, что она была матерью теней. И она выпила из него всю душу – глоток за глотком…»
Сестрица Зига говорила, что король вернулся с младенцем на руках. Вороний принц правил много лет, пока Великий Ювик не пронзил его черное сердце огненным копьем, а Молчаливый замок не сровняли с землей, чтобы никто более не мог в нем поселиться. Но ведь замок вполне можно отстроить заново. Разве не так? Можно даже построить два и назвать их сестрами. Уж Зиг хорошо понимал, что не стоит лишний раз тревожить голодных теней. Нет-нет, не стоит!..
Сестрица Зига была до того странной, что прочие дети не желали с нею водиться: все твердила то о птицах, то о богах, то о закатном крае тьмы и пламени, что мерещился ей во снах. Порою, мальчишкой, Зиг забирался в ее постель и слушал истории, которых у нее было запасено с лихвой.
«Старший Брат взял себе рассветные земли, - рассказывала она, - чтобы под его пристальным взором солнце восходило в положенный час. Средний получил равнины, что последними озарялись светом, чтобы жестокие народы не чинили друг другу обиды в темноте. Младший долго глядел на холодные пустоши, где скитались голодные тени, но мудрость шепнула ему: «Братья твои сильнее тебя: если они не пожелали взваливать бремя на свои плечи, то и тебе не стоит». Так что он выбрал плодородные берега Божьей руки, чтобы люди возделывали их и возводили ему храмы.
Братья много веков правили вместе – в мире и согласии друг с другом. Но ненасытные тени то и дело выходили из темных озер, раз за разом опустошая их владения. И Младший сказал: «Нам нужен Тот, кто будет царствовать над холодными водами, где гуляет Ночь. И, чтобы не пасть перед ее чарами, Он должен быть лучшим из нас: пусть каждый отдаст Ему то, чем дорожит более всего».
Три дня они лепили Его из белой глины. Старший даровал Ему свои странные глаза, чтобы Он видел все – и даже то, что скрыто. Средний возложил в Его ладони свое тяжелое сердце, чтобы Он не мог поднять руки против беззащитного. Младший отдал Ему свою безграничную мудрость, чтобы Он был способен отличить добрый поступок от дурного.
Однако Тот, Что Был Лучшим Из Них, отбросил обман и ложь, которой смертные утешают друг друга, и увидел мир без прикрас – увидел, что нет в нем ни истинного добра, ни истинной справедливости; что сильный топчет слабого, а обреченные в отчаянии взывают к своим надменным богам, которым нет до них дела; и смерть шагает от одной двери к другой, и входит, не спрашивая дозволения. И бремя жизни сделалось для Него невыносимым. И мудрость сама подняла Его руки, и Он разорвал собственное горло, и рухнул замертво. И дары сгинули вместе с ним.
Братья вернулись в свои опустошенные владения и заперлись в неприступных крепостях, где не было слышно криков. С тех пор так они и правят вместе: Слепой, Безумный и Безжалостный…»
Сестрица говорила, что у них двоих никого и нет, кроме друг друга. Вот только первый же заезжий рыцарь забрал ее с собою, как только она расцвела. С тех пор Зиг ее и не видал. На самом деле ей дела до него вовсе не было!
Зиг вспоминал ее бледные локоны, стоило ему только увидеть проклятую птицу. Уши его мигом начинали гореть. Потому Зиг и сказал Красавчику не брать мальчишку с собой: они и без него найдут дорогу до моря. Красавчик наверняка и сам сумеет отыскать путь. Зиг бы нисколько не удивился, если бы Красавчик расправил крылья и вспорхнул на ветку: тот носил черный плащ из бараньей шерсти, черные перчатки мехом наружу и черный стеганный камзол. Сэр Болтун лишился передних зубов, когда посмеялся над его мрачным нарядом.
Зиг и сам хотел бы родиться таким: ловким и статным, с копною вьющихся темных волос; и чтобы плечи у него были, какие не обхватишь. Вот уж тогда никто не посмел бы его обижать. Красавицы сами бы садились ему на колени. Сэр Болтун бы мигом повис под висельным деревом, если б посмел сказать ему одно дурное слово – или по крайней мере лишился еще пары-тройки зубов. Порою, глядя на его наглую ухмылку, Зиг представлял себе, как зубы сэра Болтуна разлетаются в стороны от удара его сапога.
Сэр Болтун и вырвал Зига из собственных мыслей.
- Слышишь? – спросил рыцарь, пнув его сапогом. – Слышишь, как поют?
- Соловьи, кажется, - ответил Зиг, потирая спину.
Ему сделалось немного спокойнее от того, что вернулись птицы. Тишина, окутывавшая их прежде, казалась слишком уж пустой.
- Что ты будешь делать, когда твои соловьи выскочат из-за деревьев и раскроят топором твою тупую голову?
- Птицы не носят топоров, - ответил Зиг.
- Так это – не обычные птицы. А волшебные!
Он так и захлопал глазами.
- Волшебные?
- Да! – сэр Болтун придвинулся так близко, что Зиг ощутил на своем лице его кислое дыхание. – Они поют соловьями, носят топоры – и яйца у них висят до самых колен…
Зиг такого и представить не мог. Он знал, что праведник превращается в белого ворона, когда умирает. Сестрица ему немало рассказывала о них – о воронах. Да и о прочих птицах. Но о таких, что размахивают топорами, слышать ему не приходилось.
- Они идут за нами от самых Молчаливых сестер, - говорил рыцарь. – Как видно, оскорбились, что мы сунулись в их тихие башенки…
- Будь у меня крылья, - сказал Зиг. – Я бы и не ходил вовсе…
Зиг полез в сумку Старика и взялся показывать сэру Болтуну, как правильно разжигать костер. Вот только, сколько бы он ни старался, ничего у него не выходило. В конце концов Зиг швырнул поганое огниво на землю и затоптал глубоко в грязь.
Внутренности Зига обратились в воду, когда проклятая птица опустилась на ветку над его головой.
«Вор! – закричала она. – Вор! Вор! Вор!..»
Вечно пьяный священник в Первой Твердыне твердил всякий раз, когда Зиг без спроса пробирался на кухню, что боги все видят: они наверняка заметили, как Зиг вытянул кошель у Старика из-под носа и вернул на место, набитый речными камнями.
Сэр Болтун замахнулся и дал Зигу размашистого пинка.
- Что ты снова утащил?
- Я... я…
- Ты-ты, ушлый дурень…
Зиг так затрясся, что раскусил губу до крови. Красавчик вышел к нему из-за деревьев.
- Не иначе, - расхохотался тот, - как украл у старой кобылы ее невинность!..
Сэр Болтун прыснул со смеху. Толстый Товард согнулся пополам. И его красные подбородки колыхались, пока он гоготал.
- Я уж думал, с чего он так около нее вертится! – не унимался толстяк. – Думал, дурень удрать решил! А оно вон что!..
Зиг торопливо шагал прочь, пока хохот окончательно не утих за его спиной. Он свернулся на голой земле и тихонько захныкал. Но сэр Болтун снова принялся его донимать: пихал, пока Зиг не вскочил на ноги.
- Чего тебе еще?!
- Хватит ныть! Принести воды Старику: не видишь разве, что его мучает жажда? Хоть какая-то от тебя будет польза. Может, он напьется и наконец подохнет...
Зига уговаривать не пришлось: он побежал к ручью вприпрыжку. Солнце еще стояло высоко, проглядывая порою в серебряных ветвях.
Зиг наполнил меха и очень сильно расстроился, вспомнив, что и Красавчик тоже его предал.
«А зачем мне с ним делиться? – подумал Зиг. – Я обхаживал Старика. Я носил ему еду. Я смотрел за его собаками! Это меня он колотил! Красавчик смеялся надо мной! Он – предал меня! Зачем мне делиться с ним моим золотом?..»
Прежде все дурили Зига – теперь он всех обдурит. Когда Толстый Товард уснет, Зиг вскачет на жеребца горца и их оставит всех позади: и Старика, и лорда Олуха, и сэра Болтуна, и Красавчика, и Толстого Товарда, и даже сэр Ольвик с Громилой прекратят являться ему во снах. Все они смеялись над ним, теперь он посмеется над ними. Животины у них всего две, но на старой кляче никто за Зигом не угонится. У него будет все, что он хотел, и даже больше. Он ни по кому не будет скучать – разве что по Красавчику, хоть тот и смеялся над ним. Зиг, быть может, выпьет за него перед тем, как полезет на девку.
Он услышал за спиною тихий всплеск и обернулся: за большим камнем, среди ивовых корней, шевельнулась мокрая тень. У нее недоставало одного глаза. Потому она и не замечала его. Зиг подкрался – бесшумный, будто туман над могилами, и набросил на нее тяжелый плащ – вернее, лишь половину плаща: Громила был огромный, а Зиг – нет. Плащ он разрезал надвое, чтоб не путался под ногами.
Зиг нащупал под тканью мокрые крылья. Теперь и у него будет птица. И, пусть ворон его не так красив и из него во все стороны лезут перья, Зиг будет смотреть за ним не хуже мальчишки. И тот будет важно каркать и верно сидеть у него на плече. Уж ворон-то точно Зига не предаст.
Но птица как-то неожиданно обмякла. Зиг раз за разом выпрямлял тонкую шейку, вот только темная головка снова и снова опадала ворону на грудь. В конце концов Зиг так разозлился, что заставил ее вертеться, как колесо у телеги. Он уже замахнулся, чтобы швырнуть ублюдка обратно в ручей, когда птица неожиданно дернулась в его руке. Из клюва вывалился ком белых корней и синих вен, спутавшихся друг с другом. Зиг от испуга выронил ее. Ворон боком пополз по земле. Он хлопал крылом и то ли гаркал, то ли скулил – до того громко и жутко, что Зиг и сам с воем бросился прочь.
Зиг бежал так быстро, как только мог, придерживая штаны обеими руками. Он дважды упал и исцарапал лицо о ветки до крови. Он бежал так быстро, что начал переживать, что растеряет последние остатки ума, но долго не останавливался, хоть и боялся сделаться совершенным дураком.
Прежде Зиг не уходил так далеко: темная чаща пугала его. Зиг и не помнил прежде, чтобы какой-нибудь лес наводил на него такой страх. Он понял, что заплутал, лишь когда висельные деревья обступили его плотным кольцом. Зиг сел на камне посреди поляны и начал тихонько всхлипывать. Он уже рыдал в три ручья, когда услышал, как Старик верещит вдали – Зиг и представить не мог, что когда-нибудь будет настолько рад услышать его мерзкий голос.
Зиг напугал сэра Болтуна до полусмерти, с криком выпрыгнув из-за дерева. Никому и дела не было до того, что он потерял плащ Громилы и чужие меха.
- Проклятые боги! – рыцарь отшатнулся от Зига.
- Они и правда волшебные!..
- Ты зачем так орал?!..
- Волшебные! Только висят у них не яйца, а цветы! Да-да!..
- Ты от соловьев удирал?!..
- Волшебные!..
- А-а-а! – сэр Болтун оголил клинок и замахнулся. – А-А-А!!!..
Зиг так и подпрыгнул на месте. Он закрылся руками, но рыцарь опрокинул его на землю ударом сапога.
- Проклятый дурень! – заорал он. – Заткнись, наконец! Чуть душа не выскочила!..
- Убери меч! – сказал Красавчик тоном, не терпевшим возражения.
Он поднял Зига за шиворот, отряхнул и сказал так, чтобы никто не слышал: Зигу не стоит обижаться на его шутки; все это – понарошку и на самом деле они – большие друзья. Красавчик даже хлопнул Зига по плечу своей огромной ручищей, как будто бы по-приятельски. Но Зиг все равно решил, что оставит его с носом.
Зигу подумалось, что у Старика еще что-нибудь может быть припрятано. Он нарочно наломал зеленых веток и бросил в его костер, чтобы те едко дымили.
Старик сидел под деревом, огромный – будто медведь на его одеждах. Седые волосы спутанными клочьями свисали с его головы и торчали из ушей. Сэр Болтун называл их «лобковые волосы». Хоть на минуту ублюдок заткнулся.
Вот только сэр Олух с Толстым Товардом никак замолкать не желали.
- Самое время заплатить нам за службу, - говорил толстяк, недовольно постукивая сапогом. – Мои люди проливали за вас кровь…
- Вы получите все, - отвечал лорд Олух, - что вам обещано, когда мы будем в Первой Твердыне…
- Знаете, милорд, Первая твердыня – так далеко, а мы, как видите, здесь. Мои ребята проливали за вас кровь. Пора бы и заплатить.
- Принимаете меня за дурака?
- Нет, милорд, что вы! Вы – очень умны. Мы вас меж собой так и называем: лорд Умник, - Толстый Товард обернулся к сэру Болтуну, и оба они принялись хохотать, но как-то делано и странно до жути. – Уж не знаю, как мне с вами говорить, лорд Умник, - Толстый Товард плюнул у самых ног Старика. – Быть может, если я ковырну пальцами в животе, у вашего папаши, вы сделаетесь посговорчивее?..
У лорда Олуха были и иные прозвища, куда хуже. Ребята Толстого Товарда называли его по-всякому. Как Старика проткнули, они и вовсе перестали стесняться в выражениях.
- Вы получите, что было обещано, когда проводите меня в Первую Твердыню, - на сей раз голос лорда Олуха прозвучал не столь уверенно.
- Снова вы заладили! Как же мы доберемся до вашего замка, если вы за последние дни и шагу не сделали? Вы и впрямь думаете, ваш замок к вам сам прискачет, если подождать? Старик и без нас сможет прекрасно сдохнуть. Хотите, я – перережу ему глотку? Не придется мучаться: считайте, что это – милосердие! Жалость!..
Когда лошадники сжалились над сэром Ольвиком, Толстый Товард тоже говорил о милосердии.
«Милосердные боги!» - воскликнул рыцарь, когда кобыла сэра Ольвика вышла к ним из темноты. Бока ее блестели от крови. Голова качалась у седла, привязанная за желтую бороду.
Прежде сэр Ольвик охал и ахал всякий раз, стоило ему забираться на кобылу. Он сам вызвался договариваться с лошадниками, но те его и слушать не стали – до того они были милостивыми. Сэр Ботун говорил, что в головах у них – конские яблоки: кто-то пожег речные деревни – вот они и взбесились. И попробуй объяснить им, что ты – не при делах. Лошадников не меньше трех дюжин было и все – злые, что битые псы.
Удирали они от лошадников так, что загнали коней. Только кобылка Зига и сдюжила: он не бил ее вовсе и не поил холодной водицей. Если напоить кобылу из проруби, ей мигом конец настанет. С конями, как оказалось, такая же беда.
Им и вовсе не нужно было покидать высокие стены Первой Твердыни. Но Старик кричал: «Я не доверю птице такие вести!» - хотя птица ему их и принесла. А вести были «самыми что ни есть прискорбными», хоть Зиг и не до конца понимал, почему. Он хорошо запомнил слова сэра Ольвика: Красный лорд сбежал из столицы, обвиненный в заговоре против малолетнего принца; королева-еретичка оказалась еще и шлюхой; лорд Лонхен рвет и мечет. Его Высочество Рогоносец совершенно выжил из ума и теперь им всем из-за него не будет покоя: он отдал Совет в руки безродного проходимца. А Лонхен отплатил ему тем, что подложил распутную девку в монаршую постель. Все они на севере – развратники и немытые дикари: грязь с них так опадает, вместе с инеем, когда ударит мороз; Хайкаслы не иначе как для того, чтобы ополоснуться в теплой водице, и спустились со своих обледенелых гор. Отплыли на юг с целой дюжиной кораблей. Снова о мире толковать будут, хотя деревни и сожги лишь для того, чтобы лошадники начали вешать каждого встречного.
- Уж кто сделал, сомневаться не приходится, - говорил Старик. – Тот, у кого нашлось огоньку…
В Первой Твердыне у Зига был свой очаг, но ему и в голову не приходило палить дома – со всеми людьми, что в них живут. Чтобы думать о таком, нужно быть куда умнее – рыцарские шпоры носить или лордовы тряпки – так сказал Старик, когда Зиг подавал им обед в великом чертоге.
- Уж мне до красных ублюдков дела еще меньше, чем до черных, - отвечал ему сэр Ольвик. – Резать друг друга возьмутся снова. Ну и что с того?..
Теперь дела ему не было вовсе, потому что и сам сэр Ольвик теперь – как баран на блюде, которое Зиг ему подавал. Без головы. Сэр Ольвик поначалу и вовсе не желал уезжать: жаловался, что у него седалище так опухло, что он едва ходить может. Все из-за водицы, которой его потчевали. Всю ночь не мог с трона слезть – думал, задохнется среди вони и мух – так из него хлестало.
«Невольно королем себя почувствовал, - хохотал рыцарь за чащей вина. – Харольда Великого, как говаривали, нашли с голой задницей. Все стучали: «Ваше Высочество! Ваше Высочество!..» И каждый клялся, что король ему ответил непременно – таким словцом, какое при детях вслух и не упомянешь. А того уж давно мухи облепили. Сунуться в нужник им духу хватило лишь на четвертый день, когда того вовсю черви ели – до того боялись господина. До того грозным был. Кое-кто его и сейчас величает Королем-Кровопийцей, а кое-кто и Королем Червей…»
Зиг подошел к Старику, чтобы посмотреть, не едят ли и его черви. Ублюдок все так же сидел под деревом. Зиг до того разгорячился от криков Толстого Товарда, что пнул Старика по животу.
«Это за то, что называл меня болваном. А это, - Зиг пнул сильнее, - за то, что избивал меня. А это...»
Он не сумел придумать, что сказать, и пнул со всей силы – до того крепко, что и сам чуть не упал. Старик не дернулся, не завыл. Прежде он выл все время – так, что голова шла кругом. А теперь глаза Старика казались задернутыми дымкой… и не мигали.
- Лорд Олух! – воскликнул Зиг. – Старик, кажется, отдал концы! Ему выпустили кишки, и он выл! А теперь он твердый, как сухая ветка!..
Толстый Товард захохотал.
- Глядите, как ваш дурак вас уважает…
Лорд Олух взглянул на Зига с едва сдерживаемой яростью в разномастных глазах.
- Следи за языком, дурень!
Зиг так разозлился, что едва не плюнул ему в лицо.
«Я не дурень! – чуть было не крикнул он. – Это ты – дурень! Твое золото теперь мое, а ты и не знаешь!..»
Когда лорд Олух полез в сумку, Зиг поспешил убраться подальше. Он спустился к подножию холма, обошел дважды поросший мхом камень, присел на корточки и постучал по левому колену кулаком – три раза. Иначе ничего бы не вышло. Уж Зиг хорошо знал! Мешок успел покрыться инеем. Зиг вытянул его из колючек, сунул – холодный – под брюхо, и побежал за Красавчиком, придерживая ношу свободной рукою.
Солнце давно скрылось за лесом. Дыхание курилось на морозе белым облаком. На полпути Зиг вспомнил, что хотел оставить Красавчика ни с чем, но решил, что все-таки нужно взять его с собою, хоть тот и смеялся над ним: они – большие друзья, как-никак, а друзья порою смеются друг над другом. Хвала богам, искать Красавчика не пришлось.
Тот уже отвязывал коня.
«Вор! – закричала птица, как только Зиг приблизился. – Вор! Вор! Вор!..»
- Зачем он здесь? – спросил Зиг.
Красавчик скривился так, будто у него свело живот.
- Оставь его, - сказал Зиг. – Он нам не нужен…
- Оставь его! – хлопал крыльями ворон на плече мальчишки. – Оставь! Оставь!..
- Он с нами не идет. Он нам не друг! Пусть остается! – Зиг схватил мальчишку за шиворот и дернул так, что затрещали тряпки. – Ох!..
Зиг упал. Горячая кровь заливала ему лицо.
- Помалкивай, болван! – сказал Красавчик, до боли сжав рукою шею Зига. – Помалкивай, иначе я тебя прямо здесь кончу…
Зиг лягнул его между ног не хуже кобылы, схватил мешок и бросился прочь. Зиг едва что-либо видел перед собою от слез. Но золото все-таки осталось у него. Ублюдку оно не достанется: Красавчик предал его. Все предали его.
Птица кричала за его спиной: «Вор! Вор! Вор!..»
«Вор! – вторил ей голос лорда Олуха вдалеке. – Проклятый вор!..»
Крик его превратился в вопль – долгий и мучительный. Зиг гадал, не выпустил ли Толстый Товард милорду кишки с досады.
Зиг споткнулся о волосатое бревно и упал в холодную воду. Он тотчас поднялся, но не смог сделать и шага: корни держали его за ногу. Зиг дернулся, захныкал и завыл.
На другом берегу посвистывали соловьи. Зиг видел огни, мелькавшие среди деревьев.
Голодная тень выползла вышла ему навстречу в тусклом свете луны. Блестящие синие змеи выползали из ее живота.
«Я не хотел! – заплакал Зиг. – Не хотел! Я не хотел!..»
Он не должен быть красть: боги видели его.
«Красавчик заставил меня! Я не хотел! Я все отдам! – Зиг протянул тени мешок. – Ваше золото здесь, милорд. Я ничего не брал. Я возвращу все, что улетучилось. Я буду смотреть за вашей лошадью. Я буду носить вам еду и буду делать все, что скажете. Можете меня даже бить...»
Зиг развязал бечевку, показывая содержимое, но в мешке лежали одни лишь камни.
Холодные пальцы еще крепче сжались на ноге Зига. Он зажмурился, стараясь не думать о глазах Громилы.
«Красавчик, ты – ублюдок! – подумал Зиг. – Ты обманул меня. Я тоже встану и приду за тобой!
Я – приду за тобой!!!..»

Другие мои работы:

Рассказы:
Травите насекомых вовремя
Мать получает похоронку
Геноцид сферических коней в марсианских биолабораториях
Большие перемены
Бюро не ошибается
Последний моветон мертвеца
О том самом времени
Большое убийство в Малом театре
Где обитают боги
Идиот
Черный графоман
Разговор с психиатром
Один на диване
Любите тех, кто будет вас убивать
Боевые голуби окраин
ДокУмент
Месть ковбоя

Миниатюры:
Умереть за Партию!
Сладкие грезы приусадебной тли
Когда люди становятся гусеницами
О Федоре Петровиче, который познал дзен
Времени нет
Как я полюбил ядерную войну

Черные ветра:
Брат короля (Черные ветра)
За Старыми тропами (Черные ветра)

Незаконченные:
Опиум
Самоубийца
О порядках на Портовом дворе
Печальный Дольф (Черные ветра)
Хроники Империи
Натали
Несвобода
Свиная отбивная

Отредактировано Графофил (29.09.2024 01:17:32)