Никто не знал, кем он был на самом деле. Одни говорили, что он - мстительный призрак, бестелесный и неуловимый - неупокоенная душа бесплодного писателя, что мечется между мирами, не в силах отыскать покой. Другие твердили, что он - всего лишь человек из плоти и крови; третьи - что его и вовсе не существует на свете, что он - лишь омерзительный плод больного воображения - очередная байка, которой начинающие авторы страшат друг друга одинокими ночами - вместе того, чтобы сесть наконец за работу.
Никто не мог сказать ничего наверняка - и уж тем более, написать об этом. Ибо те, кому он являлся, никогда более не брались за перо. Они сходили с ума. Они бросали свои работы в огонь. Они выпрыгивали из окон или замолкали навечно: ложились на диван и гибли, словно безвинные агнцы, от обуревавшей их тоски.
Имя его не произносят вслух в приличном обществе. Его не пишут в тетрадях и не печатают в газетах. Лишь только услышав его из неосторожных уст, можно ощутить холодок, бегущий вниз по позвоночнику, уловить краем уха далекий вопль; скрип двери; увидеть тень, мелькнувшую у ночного фонаря под своим окном.
Мне следовало обратить внимание на таинственные знаки - на предзнаменования, преследовавшие меня неотступно день ото дня. Но я в бездумной гордости своей не желал ничего видеть, не желал ничего слышать и верить ни во что не желал. Я был таким же, как вы - беспечным и легкомысленным, и заплатил за это страшную цену. Я сам навлек на себя беду. Поэтому я хочу предупредить вас - каждого: не повторяйте моих ошибок, потому что пути назад - нет. Никто не повернет время вспять, дабы озеленить усопшие ростки вашей иссохшейся души.
Его лицо и сейчас является мне во снах - в жутких кошмарах, неотличимых от того, во что превратилась моя жизнь. Глаза его - словно бездонные озера, глядящие в самые черные уголки писательской души. Он никогда не выходит на свет, и его бледные руки тянутся к моему креслу из пляшущих теней в углах пустой квартиры; из груды неглаженных вещей на моем кресле, очерченных отблесками уличных огней. Он дышит за моей спиной всякий раз, когда я склоняюсь над рукописью. Рот его подобен черной пропасти отчаяния; а язык сочится ядом, как у райского змия.
"Пиши, как чувствуешь, - шепчет он мне в ухо. - Правила - они для дураков. А чувства лгать не могут! Главное - атмосфера! Не слушай никого: они лишь завидуют твоему таланту - эти бездари без рода и племени, серые посредственности, лишенные жизненных соков. Слепые! О, слепые, жалкие создания! У них нет даже элементарного чувства вкуса. Как могут они разглядеть необрамленный алмаз, сунутый в самое их лицо. Они хотят запятнать его - твое сокровище, твою прелесть, напоминающую им о собственном убожестве и тщетности своих усилий..."
И я, обуянный тщеславием, верил в каждое его слово. Я писал. Писал днем и ночью. Я ел, не выпуская карандаша из рук, одурманенный его подлыми чарами. Я перепутал его бледную руку с белым крылом дивной музы. Я писал, будто в наваждении - писал самозабвенно и неумолимо, словно ураган, набросившийся на пустынный берег; обрушиваясь своим талантом на закостенелые скалы застоявшегося литературного болота.
Я писал, обуянный страстью, которую не в силах был превозмочь. Я писал на тетрадях, в книгах - на печатных буквах. Я писал на стенах своей квартиры, в которой запер себя сам по своей вине. Я писал поверх старых черновиков, покуда в них ничего не оставалось, кроме черноты. И во тьме, глядевшей на меня с обоев, я видел его лицо: оно шептало мне слова, неисчисляемые и неиссякаемые - неподвластные и неукротимые, словно бушующих океан.
Я писал и выставлял свои работы на чужое обозрение. Я просил критики. Я умолял. Я записывал на диктофон свои слезы.
"Я знаю, что текст сыроват, - рыдал я безутешно. - Но я хочу услышать об общих ваших впечатлениях. Помогите мне, вы же христианин!.."
Они плакали, пока читали то, что я писал. Они сходили с ума. Я видел в своих снах, как их лица наполняются безумием - видел, как они рвут на себе волосы, но продолжают пробегать глазами строку за строкой.
Они так боялись задеть мои чувства.
"Неплохо, - отвечали они. - Очень даже неплохо. Мне очень понравилось, по правде! Особенно первое предложение - с конца. Оно такое... в нем почти нет ошибок!.."
Я не давал им спать. Едва они заканчивали мой первый текст, как я закидывал второй. Третий. Шестьдесят восьмой. Я просил их. Я умолял. Я грозился, что убью свою соседку, святую женщину между прочим. И они продолжали читать, не в силах противиться моей черной воле.
Они хвалили меня. Они уверяли меня, что я - помесь Набокова с Моргенштерном. Они расхваливали издательства, что схватят меня при первой же возможности и более не выпустят из своих объятий.
"Неплохо, - твердили они. - Очень неплохо. Нужно просто немножечко подредактировать текст!.."
Они говорили, что у них есть семьи, дети, работа и обязанности, которые нужно исполнять; что им необходимо съездить к матери в больницу. Но я не отпускал их ни на мгновение: мой талант требовал похвалы. Он требовал преклонения перед собою. Он не знал милосердия. Я был их жестоким богом. Я мучил их день за днем, неделю за неделей. Я с наслаждением выпотрошил их души, - одну за другой, - покуда те не высохли, словно дохлая рыба на берегу.
Но даже когда и их не стало, я продолжал писать. Я писал одной рукою, второю без конца обновляя страницу. Но просмотры застыли на цифре ноль. И я ждал без сна и отдыха, закутавшись в старое одеяло - с чашкой давно высохшего кофе - я ждал его, своего читателя. Изнывая от страсти и тоски, я ждал его, как песчаный червь Сахары ожидает долгожданный дождь.
И он нашел меня, мой поклонник. Мой раб. Он прочел все. Он везде оставил комментарий. Он хвалил меня, как никто и никогда. Он преклонялся перед моим гением. Он писал: "Великолепно!", "Невероятно!", "Потрясающе!"
Я писал, а он - читал взахлеб, словно ненасытный ребенок.
"Можете скинуть еще? - просил он. - Очень уж интересно узнать, что будет дальше..."
И я скидывал. Каждый день. Каждый час. Он прочел все, чего коснулась моя божественная длань. Он не просто просил продолжения: он требовал, чтобы я писал. Но бурлящий ручей моей души начал иссыхать.
И я запил. Я пил, чтобы пробудить свой дар. Я пил горячую вонючую водку, не закусывая, прямо из чашки. Но скоро и этого мне стало мало. Я начал глотать таблетки. И подобно тому, как росли горсти в моих руках - так росла и моя неумолимая жажда творить. Я писал руками, пока они не превращались в вишенки. Я писал ногами, но они врастали в стол, будто старые корни. Я бился в исступлении головою о клавиатуру - до тех самых пор, пока тарантулы клавиш не разбегались во все стороны на своих крошечных черных лапках - шипя и гавкая на меня, словно дворовые псы.
А мой читатель, мой поклонник, мой раб - продолжал твердить: "Ничего себе! Вы - талантище!.."
Он говорил, что ему очень нужно знать, что будет дальше; он говорил, что ему очень плохо, когда он не читает. Ему так плохо! Он ходит из угла в угол и заламывает руки. Ничто более не радует его. Он говорил, что не может жить без моих текстов; он говорил, что знает мое настоящее имя; он говорил, что знает, где я живу. Он говорил, что мне нужно продолжать писать, что на мне лежит тяжелое бремя - обязательство перед миром, жаждущим моих божественных откровений.
Я боялся его. Я начал жульничать: я воровал чужие тексты, выдавая их за свои. Я выставлял на его обозрение любой бессвязный бред, что только забирался лениво в мою больную голову.
Он писал: "Это лучше, чем Тургенев! Изящество вашего текста сравнится разве что с пером Льва Николаевича Толстого, который вертится от зависти в гробу в эту самую минуту.
Вы - не просто писатель. Вы - не просто современный классик. Вы - творец! Вы - величие, увековеченное в слове. Вы - путеводная звезда нашего времени, за которой раньше или позже потянутся звездочки поменьше. Но даже самым ярким из них не суждено будет обладать и жалкой крохою вашего дара!
Они, будущие гиганты - лишь жалкие ничтожные младенцы по сравнению с вами, брызжущие в зависти яростной слюною собственной бесталанности!..."
Он говорил, что хочет встретиться со мной. Он дал мне адрес съемной квартиры. Он сказал, что хочет, пока еще жив, прикоснуться к тому, кто познал самую человеческую жизнь во всех ее проявлениях - самую суть ее, самую истину ее.
И я, слабый тщеславный человек, одурманенный пропастью его лести... я - позволил себя обмануть. Я поднялся по лестнице. Он открыл дверь, пригласил меня в неосвещенную прихожую. И я наконец увидел того, кто и толкнул меня на скользкую дорожку неудержимого словоблудия. Я заглянул в его глаза под черной бездной спутанных волос, я разглядел его руки - белые, словно ивовые ветви, ибо их хозяин никогда не выходит на свет; его ядовитые губы, сжавшиеся в презрительной усмешке. Не сказав ни слова, он запрокинул голову и захохотал. Он смеялся, едва не сгибаясь пополам - мой читатель, мой поклонник, мой раб - тот, кто сделал меня таким!
Я не мог выносить его смех. Я побежал прочь, ничего не видя перед собою. Я выскочил из подъезда в осенний снег. Я бежал через сугробы, спотыкаясь и падая, вымочив ботинки в ледяной воде. Я бежал по скоростному шоссе, среди визжащих мне вслед автомобилей.
Я бродил по Большому кольцу, словно в бреду, бессчетное количество дней. Но в конце концов унес домой свою изувеченную душу - в темницу измаранных стен, испоганенные моею собственною рукой.
Я не мог глядеть даже на пол под своими ногами, изуродованный кляксами и бессмысленным бредом расшатанного, глубоко больного ума. Меня окружал мой позор: кипы испоганенных тетрадей, громоздившиеся в углу. Каждая страница в них напоминала мне, что я - все лишь блеклая серость. Посредственность, лишенная не просто таланта, но даже элементарного вкуса!
И я черканул спичкой. Я хохотал, глядя, как все вокруг пожирает ненасытное пламя и как мой позор горит вместе с ним. Я дописываю последние строки в своем дневнике - один, посреди бушующего пожара. Я упиваюсь мыслью о том, что огонь очистит меня от моих грехов: моего тщеславия и моей гордыни...

Другие мои работы:

Рассказы:
Травите насекомых вовремя
Мать получает похоронку
Геноцид сферических коней в марсианских биолабораториях
Большие перемены
Бюро не ошибается
Последний моветон мертвеца
О том самом времени
Большое убийство в Малом театре
Где обитают боги
Идиот
Черный графоман
Разговор с психиатром
Один на диване
Любите тех, кто будет вас убивать
Боевые голуби окраин
ДокУмент
Месть ковбоя

Миниатюры:
Умереть за Партию!
Сладкие грезы приусадебной тли
Когда люди становятся гусеницами
О Федоре Петровиче, который познал дзен
Времени нет
Как я полюбил ядерную войну

Черные ветра:
Брат короля (Черные ветра)
За Старыми тропами (Черные ветра)

Незаконченные:
Опиум
Самоубийца
О порядках на Портовом дворе
Печальный Дольф (Черные ветра)
Хроники Империи
Натали
Несвобода
Свиная отбивная

Отредактировано Графофил (30.09.2024 23:11:09)