Каждую субботу, каждое воскресение, понедельник, вторник и любой другой день в Трех Пятачках не утихали споры. Начинались они ранним-ранним утром, затихали к полудню и после короткого обеденного сна продолжали греметь с новой силой, - до глубокой ночи, - и забредали порою в такие дали, что после никто не мог толком вспомнить, с чего, собственно, все началось. Однако всякий мог сказать с полной уверенностью, в каком именно месте они возникли.
В тот особый день, однако, в "красном уголке" царила непривычная тишина. Тишина была такой непривычной, такой тягостной, что развалившиеся вокруг стола старые хряки мало-помалу принимались думать - настороженно, с непривычки - думать то об одном, то о другом, то о третьем. Порою кое-кто из них отворачивался от товарищей и утирал украдкой навернувшуюся на глаза слезу. Порою кое-кто вскакивал на стол, отправив на пол град пустых бутылок, и припадал одряхлевшим пятачком к выцветшей багровой соломенной шляпе, что висела на стене, прибитая гвоздем.
- Чем пахнет? - спрашивал кое-кого кто-то другой.
- Величием, - отвечал кое-кто, гордо похрюкивал, важно причмокивал, а порою даже - так и вовсе принимался визжать. За кое-кем тотчас увязывался кто-то другой, за кем-то другим - кто-то-третий. Поднимались страшный шум и гомон. Однако без направления, что придавал им в прежнее время неустрашимый смельчак Сквернослов, шум и гомон бились об умы лениво, только лишь по привычке, и в конце концов затихали. Старые хряки усаживались обратно на потрепанные стулья и начинали тяжело, устало глядеть друг на друга. Тогда добродушный хозяин Трех Пятачков нес им очередную бутылку.
- Эх, было время, - бормотал кое-кто, залпом опустошив стакан.
- Да, - вторил ему кто-то другой, - совсем другое было оно, - время. Я его, - время, - видел собственными глазами, щупал собственными копытцами и даже нюхал, откровенно говоря, - время от времени, - собственным пятачком...
- Да, было время, - подхватывал кто-то третий. - Такое время. Пусть кормили нас не досыта и одевали как попало... но мы были великими! Нас куда-то вели! Все было по-другому: душевнее, что ли. Мы прыгали. И ходили друг к другу в гости. Не то что сейчас...
Когда очередная бутылка подходила к концу, несчастный боров Мямлик, заслуживший всеобщее уважение тем, что всегда готов был горячо, наперебой согласиться с товарищем, выплескивал в розовое блюдце остатки из граненого стакана и неторопливо клал его на грязный пол.
- Нет! - говорил Визгун, пихая в пышные бока их вечно усталого товарища. - Ты послушай, Омлетик! Послушай! Ведь ты же помнишь! Я - помню! Мы - помним! Никому не дадим забыть!..
Набравший к пятнадцатому году жизни немалый багаж свершений и грехов, осевших большей частью в области седалища, Омлетик долгое время страдал от тяжелой сальной болезни - настолько тяжелой, что уже и не мог толком подняться без посторонней помощи. Обычно он охотно вступал в разговор, похрюкивая невпопад из-под стола нечто странное и неразборчивое, но такое упорное и непримиримое, что мало кому взбредало в голову ему перечить.
В тот особый день, однако, все было иначе: Визгун снова и снова пытался завязать беседу, но снова и снова замолкал, опускал седую голову и с тоскою глядел на опустевший стул.
- Эх, было время, - бормотал он угрюмо.
- Да, - соглашался Мямлик. - Такое время. Вернуть бы его назад...
И, пусть каждый из старых хряков знал совершенно точно, что в прежнее время было оно, - время, - совершенно иным, у каждого из них имелось свое представление о том особом времени, когда было оно, - время, - тем самым. Омлетик вздыхал о далеких-далеких годах, что наступили еще при Грозе, когда обитатели всех окрестных ферм подняли над головами красное знамя. Визгун же со свойственной ему уверенностью заявлял, что Омлетик - старый больной дурак, который ничего-ничего не понимает. Мямлику оставалось лишь горячо согласиться с товарищем: Омлетик был таким старым, - таким-таким больным! - что все давно перемешалось в его ослабевшем уме. Впрочем, одновременно, Мямлик соглашался и с Омлетиком тоже.
- Время было при Носохряке! - визжал Визгун в порыве внезапного остервенения. - Сколько раз тебе повторять?! При Носохряке оно было, - время, - а не при Грозе!..
- При Носохряке меня самого еще не было, - отвечал ему вечно печальный Мямлик. - Но вы, наверное, правы. Оба - правы...
- Нет, ты посмотри на него! - не унимался Визгун. - Омлетик, ты снова все перепутал! Котелок не варит совсем! Время пришло при Носохряке, а после Буяна - ушло обратно! И больше я его, - время, - не видал!..
- Про Носохряке оно точно было, - время, - совершенно другим. И пусть меня самого еще не было, но оно, - время, - уже было. И даже застал я его слегка, - это самое время, - в самые юные свои годы...
И так они спорили часами напролет. И из их непрекращающихся визгов как-то само собой выходило, что было оно, - время, - тем самым временем, о котором они так настойчиво вздыхали, когда сами они, - старые хряки, - были маленькими розовыми поросятками и, неутомимые, бегали по ферме днями напролет. Они бегали. И прыгали. И снова бегали. Все было по-другому: небо было - голубым; трава - зеленой; ветки - качались. Не то что сейчас...
В тот особый день, однако, все было иначе: без их дражайшего товарища разговор совершенно не выходил. И хряки сидели, полукругом, в непривычной тягостной тишине.
Но все изменилось ближе к обеду, когда снаружи загремела страшная матерщина. Двери Трех Пяточков распахнулись настежь - потный, растрепанный боров, визжащий без продыху нечто нечленораздельное, одним прыжком оказался в "красном уголке", схватил со стола полупустую бутылку, сунул горлышко в рыло и опустошил парой огромных глотков.
Старые хряки тотчас поняли, что случилось что-то плохое; что-то непоправимое; что-то ужасное: их добрый товарищ Сквернослов посмотрел по телевизору очередной выпуск политически-просветительской передачи "Время".
Мямлик не успел еще поднять стакан, когда Сквернослов вырвал его из трясущихся вялых копытец, замахнулся и с силой швырнул под ноги - тот угодил в морщинистый лоб Омлетика, со звоном разлетевшись на осколки; толстый хряк вскочил, опрокинул стол, сделал два тяжелых шага, рухнул без сил и снова захрапел.
Сквернослов схватил Визгуна за плечи и заорал на все питейное заведение: "Они будут нас убивать! Они будут забивать нас на мясо, пропускать через мясорубки и жарить котлеты! Каждого сквернословящего зверя! Мне страшно говорить, но я не боюсь! Мой дед - сквернословил! Мой отец - сквернословил! И я, Сквернослов, буду сквернословить! Так громко, как только захочу! Смотрите! - старый боров напрягся, покраснел, истерично завилял хвостиком. Однако, сколько бы он ни пытался, ни одного скверного слова его товарищи так и не услышали. В конце концов, сделавшись пунцовым, Сквернослов завизжал оглушительно: "Свинизм не пройдет!!!" - и без оглядки бросился к дверям, сбив с подков подвернувшегося ему на пути хозяина заведения.
В Трех Пятачках снова воцарилась непривычная тишина. Тишина была такой непривычной, такой тягостной, что мало-помалу старые хряки принимались думать, все глубже погружаясь в давно забытые годы, - когда были они, - годы, - совершенно иными; а сами они, - старые хряки, - были счастливыми и беззаботными. Не то что сейчас...

Другие мои работы:

Рассказы:
Травите насекомых вовремя
Мать получает похоронку
Геноцид сферических коней в марсианских биолабораториях
Большие перемены
Бюро не ошибается
Последний моветон мертвеца
О том самом времени
Большое убийство в Малом театре
Где обитают боги
Идиот
Черный графоман
Разговор с психиатром
Один на диване
Любите тех, кто будет вас убивать
Боевые голуби окраин
ДокУмент
Месть ковбоя

Миниатюры:
Умереть за Партию!
Сладкие грезы приусадебной тли
Когда люди становятся гусеницами
О Федоре Петровиче, который познал дзен
Времени нет
Как я полюбил ядерную войну

Черные ветра:
Брат короля (Черные ветра)
За Старыми тропами (Черные ветра)

Незаконченные:
Опиум
Самоубийца
О порядках на Портовом дворе
Печальный Дольф (Черные ветра)
Хроники Империи
Натали
Несвобода
Свиная отбивная

Отредактировано Графофил (04.10.2024 04:35:22)