Не человек красит костюм, а костюм - человека. Ведь стоит только костюм сменить, как и сам человек становится совершенно иным - преображается не только внешне, но и внутренне; не только лишь в иное людское создание, но порою даже - в создание божественное. И любое существо с интеллектом пекинеса и моральными принципами червя неожиданно становится всеведающим и всемогущим объектом преклонения.
В далекой беспокойной юности у Виктора Федоровича был только лишь спортивный костюм, а потому и сам Виктор Федорович вел себя соответствующе - конечно же, не из злобности душевной, но из-за порочных складок висевшей на нем не по размеру ткани. И творил он свои деяния именно из-за нее, потому что все ребята в его секции тоже носили спортивные костюмы, и все они вели себя в точности так же, как и сам Виктор Федорович. Порою даже доходило до страшного. А потому их и называли на районе отвратительным словом "бандюки". Больше всего называли так Митьку-Бандюка, потому что он и в самом деле был бандюком в спортивном костюме. Но скоро рабочую спецовку Митька-Бандюк сменил на деловую и сделался уважаемым человеком. Кроме него уважаемыми сделались еще и Аллигатор, и Сашка-Альбатрос. Ну, а все остальные ребята - как-то тихо слегли.
Виктор Федорович в конце концов и сам сбросил с себя спортивную форму и надел уже иную, больше подходившую ему по положению - вернее, по сану. И он сразу же, на глазах, преобразился. Превознесся и преисполнился. Налился до краев мудростью непознаваемой. И люди уже не плевались и не перебегали украдкой на другую сторону дороги, лишь только завидев его вдали - но подходили сами, целовали ему руки и даже внимательно слушали, что он им такое скажет. Да и сам Виктор Федорович слушал весьма внимательно каждую их исповедь и знал совершенно все обо всем, что происходило в городе. Больше всего его интересовали вопросы мирские, то бишь финансовые, пусть сам он и говорил в основном о божественном. Ибо устами Виктора Федоровича обычно твердило существо непознаваемое, таинственное и загадочное, пусть и невидимое, и незасекаемое; но ощущаемое на каком-то духовном, - духовно-волновом, - сверхсознательном уровне. И уж точно, чего и спорить, существовавшее!
Но говорило оно устами Виктора Федоровича лишь до тех пор, покуда носил он рабочую униформу. Стоило ему униформу сбросить, как проводник воли господней тотчас разительно преображался. Порою Виктор Федорович преображался не один, но вместе с монахиней Натальей Павловной. Они преображались одновременно, страстно и подолгу. Его спутница, Наталья Павловна, из рабы божьей Натальи преображалась в госпожу Натали; ну а сам Виктор Федорович из раба господнего становился рабом госпожи Натали. И ее безжалостная рука наказывала Виктора Федоровича за ужасные грехи его неуемной молодости - такой беспокойной и яркой, но оставшейся, увы, далеко позади.
"Служи! - требовала госпожа Натали, осекая дряхлые складки Виктора Федоровича чуть ниже спины жгучими ударами плети. - Служи, пес! Высунул язык!.."
И Виктор Федорович высовывал, служил и прислуживал, восхвалял и пресмыкался, каялся и молил о пощаде. Порою, по приказу госпожи Натали, он широко открывал свой усатый рот и, опустившись коленями на початки кукурузы, принимался громко лаять на всю квартиру. Но в такие минуты, - Виктор Федорович чувствовал, - в него вселялся могучий бес. И, чтобы беса изгнать, нужно было достигнуть высшей точки преображения, что с возрастом становилось делать все сложнее и сложнее.
В конце концов Виктор Федорович всякий раз очищался, причащался, шел в душ, надевал спецуниформу и отравлялся в свой частный офис для публичного богослужения. Больше всего он громил в своих речах грязный разврат, о котором знал немало. А потому клеймил он его, как мог - во всех откровенных подробностях. Виктор Федорович громил его, осуждал и почти что даже шлепал или же только лишь пошлепывал. И еще на сцене, в сценическом своем образе он ощущал каждой клеточкой своего существа, как со всяким сказанным словом, со всяким поруганным образом благоденствие и одухотворенность все более покидали его бренное тело. А на смену им возвращалась могучая сила - бес ненасытный, терзающий; жаждущий не только лишь служить, но и прислуживать и, даже, порою, унижаться.
Но унижались все же большей частью перед ним: падали на колени, лобызали руки - не подозревая нисколько о том, что этими самыми руками Виктор Федорович делал совсем еще недавно. Да и как могли они подозревать? Ведь перед ними был не человек вовсе, но богоподобная сущность, знающая все и познающая всех. И некоторые рабыни господни, впечатленные ярким костюмом, были очень даже не против, чтобы носитель его, - безгреховный, - познал их немножечко ближе. И Виктор Федорович познавал и смиренных жен, и целомудренных дочерей. Порою познавал он их даже без их людского согласия, но с согласием божественным, то есть более высоким по рангу.
Порою Виктор Федорович познавал даже их отцов, братьев и мужей, но большей частью только лишь познать грозился, покуда они лежали, - связанные по рукам и ногам, - без штанов в холодном осеннем лесу. Виктор Федорович стоял над ними в спортивном костюме, - совершенно иной, - преобразившийся безмерно, - отринувший свою божественную сущность и полностью отдавшийся сути бесовской. В такие часы кадило он менял на лопату и все махал, и махал ею без конца, почти что как в церкви, углубляясь с большим трудом в суровую промерзлую землю. Но ему помогали силы небесные, - или же вылезшие из иного, жаркого света, - не иноки вовсе и не монахи, но другие преобразившиеся бесовские существа. Когда дело наконец было закончено, отправлялись они все вместе к монахиням на исповедь - но не в храм, а в большую пристройку за ним - в соседнем с храмом доме, где водились и монахини, и святые девы, и даже сама Богоматерь собственною персоной - впрочем, лишь за дополнительную плату; а также еще медсестры, школьницы и стюардессы, и иные соблазнительные сущности.
В конце концов, когда все бесы были изгнаны, Виктор Федорович и его святые подопечные возвращались в объятия Господа Бога и снова брались спасать заблудшие души, катящиеся в геенну огненную во своем неискупаемом грехе. Сам же Виктор Федорович ада нисколько не страшился, потому что грехи свои искупал регулярно - причем делал последнее строго в твердой валюте. И даже возвел он в свое время еще один офис с куполами в одной отдаленной деревенской глуши. И даже бывал в нем регулярно, - с каждой получкой. А потому добралась до него лишь с большим запозданием - уже ни безжалостная рука госпожи Натали, но рука иная, холодная, госпожи совершенно другой, слепой от рождения. Когда прислужники ее в спецуниформе отыскали его далекий тайник, отнекиваться у Виктора Федоровича не осталось уже никакого резона.
Снова ему выдали форму, но не рабочую, черную, а спортивную, синюю - с известным логотипом, что так рифмовался со столь ненавистным ему, отвратительным словом. И Виктор Федорович из святого человека, отца Виктора, превратился обратно в Витьку, Витьку-Крыло. Называли его так в прежнее время, потому что крыльями Виктор Федорович обзавелся еще задолго до того, как впервые ступил грешной ногою в святой дом господний. Под таким псевдонимом, - уже бескрылый и опущенный - с неба, - Виктор Федорович и проходил по уголовному делу. Вменяли ему такое количество самых разных происшествий - так много эпизодов, сколько матери Марии и не снилось в самых страшных снах.
И Витька-Крыло слушал о своих свершениях, уныло опустив голову - вовсе не с тем счастливым выражением, с каким некогда спрашивал юных отроков и их сестер о том, где, когда и как они себя трогали, и по скольку раз в день. Ведь теперь по многу раз, - без конца, - трогали самого Витьку-Крыло - впрочем, не тискали и не мяли, а только лишь настойчиво прощупывали. Но он упорно все отрицал и открыто бахвалился своей невиновностью, которой, - он знал хорошо, - не существовало и в помине. Вот только от клятв его на святом кресте было совсем мало толку, ибо висел над ним уже не молчаливый Господь Бог, но вполне себе говорящий господин прокурор - вернее, госпожа. А уж она, в отличие от всяких нелепых выдумок, - уж точно существовала и уж точно наказывала; и не просто даже обещала вернуться однажды, чтобы перевернуть всю его греховную жизнь, но непременно свое обещание исполняла и снова и снова ее переворачивала.
Так что Витька-Крыло, как и другие его монахи-подельники, в последнее время немного приуныл. Но все же с ними были и надежда, и вера. Пусть уже и ни в плотском, похотливом обличии, а только лишь в неосязаемом, фигуральном. Витька-Крыло горячо надеялся, что все как-нибудь каким-нибудь образом непременно наладится. Образуется. Устаканится. Но образовывалось пока что одно лишь уголовное дело, обрастая все новыми и новыми подробностями.
Прокурор все зачитывала и зачитывала показания свидетелей; результаты экспертиз, следственных проверок, выводы медицинских комиссий; записки патологоанатомов - зачитывала грубо, методично, том за томом. А Витька-Крыло все слушал и слушал и думал лишь о том одном, как не сболтнуть бы еще чего-нибудь лишнего. А болтать ведь и правда было о чем.
Пусть Виктор Федорович числился в известной коммерческой организации только лишь как рядовой сотрудник, - то есть обыкновенный святой отец, и над ним были еще надотцы, высокие отцы и даже отцы высшие и высочайшие, - он все же знал не так уж и мало не только лишь о своих делах, но и о делах церковных, по сравнению с которыми его собственные, мирские проступки были, по сути, ну совсем какой-то простительной ерундой.
И вот однажды, пусть и было неположено, явился ему в видении посланник божественный - в костюме дорогом, в очках заморских; с портфелем, набитым важными бумагами; говоривший то загадками, то предсказаниями, то угрозами отлучения от церкви, да и не только такими. И Витька-Крыло заботливо внимал устам пророка, хоть и не мог вполне понять его замудренных цеховых оборотов. В конце концов посланник покинул его, как утренний сон, но скоро вернулся снова, и даже стал занимать с некоторых пор почетное место его божественного защитника.
Пророк раз за разом пытался раздвигать границы возможного, - то есть совершать чудеса, - отодвигая сроки возмездия, - и раз за разом успешно их отодвигал. И скоро "дело" не просто остановилось, но и словно бы зашагало в обратную сторону. И так оно двигалось и двигалось потихоньку, словно бы скукоживаясь на ходу. Витька-Крыло все меньше ощущал себя просто Витькой, и все больше уважаемым Виктором Федоровичем. И Виктор Федорович почти что совсем уже воспрял духом, когда вдруг пророк божественный внезапно поднялся со скамьи защитника и опустился уже на иную - и даже, как поговаривали порою, получил в личное распоряжение собственную синюю униформу за государственный счет.
И вот тут-то Витька-Крыло совершенно уже приуныл и начал даже немного раскаиваться. Он каялся и каялся без конца, не вставая с колен - во всем, что только сотворил; во всем, что замыслил или лишь подумал замыслить; и даже во всем, что задумать, - прости господи, - запамятовал. Исподтишка он порою поглядывал на большую железную дверь - ожидая, что вот-вот она и откроется, озарившись праведным светом. Вот только дверь упорно отворяться не желала сама. Когда же ее открывали другие, никакого света и не было вовсе - одна лишь тьма. И Витька-Крыло ступал в полумраке по бесконечным коридорам, садился в сумрачную, ржавую буханку и ехал в потемках предрассветных по разбитым дорогам, мимо обшарпанных зданий, на очередное унылое заседание.
А в здании суда его уже ждали иные, хорошо знакомые ему лица, и даже лицо одного из них казалось Витьке-Крылу странно знакомым. Казалось ему, будто он видел его когда-то; возможно даже когда-то обидел. А, значит, на снисходительность не стоило и надеяться.
"Вам вменяется", - объявляла маленькая госпожа прокурор, поднявшись с большою папочкой.
Она все говорила и говорила - говорила, не умолкая; говорила без конца про какие-то мошенничества, отмывания денег - в том числе и через церковные лавки; вымогательства, домогательства, совращения, поругания; похищения, истязания и порою даже - душеубийства.
"Вам есть что добавить?" - спрашивала она напоследок.
Витька-Крыло вполне мог и добавить. Добавить он мог столько, что у этих лохов челюсти бы попадали на пол; задвинуть такую речь, что прокурор сама бы устала ждать, когда он ее завершит. Но добавлять Витька-Крыло не стал.
Виктор Федорович спокойно ответил, что сказать ему нечего, и молча продолжил думать о жизни своей - такой яркой, безоблачной прежде, но теперь почти что забытой; о тех далеких блаженных временах, когда у всех все было плохо, а у него - хорошо; когда госпожа Натали встречала его с порога в коротенькой юбке; когда кожаные перчатки ее ласкали чресла его то тут, то там. Ведь многое, что делал Витька-Крыло, он делал ради госпожи Натали. А она за всю долгую тяжбу так ни разу его и не навестила.
Виктор Федорович все думал и думал о том, что же сбило его с праведного пути; где же он все-таки свернул не туда. И приходил он к выходу раз за разом, что погубили его злосчастный спортивный костюм, Митька-Бандюк и другие ребята - ребята по большей части свое уже отмучившиеся, давно отправившиеся, - принудительно и под присмотром, - в мир иной, высокий и светлый, но непознаваемый.
Порою даже Виктор Федорович рыдал на коленях, все больше обращаясь в Виктора-Праведника. А тот тянулся задворками греховной души к своему единственному спасению, что всегда стояло, - невостребованное, - у него перед глазами: спасению во Христе!
И вот, в один из самых обычных дней тяжелая дверь распахнулась сама. Озаренный светом фонарика, вошел посланник иной, которого без дорогого костюма было ну совсем не узнать - вернее, не узнать было уже нельзя.
- Митька! - закричал Виктор-Праведник. - Митька-Бандюк!..
- Я - больше не Митька, - ответил уклончиво гость. - Я - Виктор Иванович Перезнев. Уважаемый человек. Районный судья, между прочим! А вот подельники твои - кто такие, Витюха? Где ты их отыскал, дураков? Ничего по-умному сделать не могут! Ох, поедут они далеко. Да и надолго. Только ты, тезка, не ссы! Ты у меня как свидетель проходишь. Заступник у тебя есть высокий, божественный. Ангел-хранитель, не иначе!..
Скоро наступил час страшного суда. Виктора-Праведника судил Митька-Бандюк; обвинял Сашка-Альбатрос - впрочем, крайне снисходительно; а над всеми над ними святым духом витал в богатых хоромах городской мэрии сам господин Аллигатор. Аллигатор щелкал зубами - и все живые и неживые материи во всей широкой округе принимались становиться именно в такие позы, в какие им и было щелкнуто.
Так что совсем скоро, без особых проблем, Виктор-Праведник вознесся именно туда, куда ему и было высшею волей вознестись предрешено, но не на небо вовсе, - по крайней мере пока что, - и даже не в храм, но в место иное, не столь отдаленное, хоть и довольно далекое, но все находящееся в непосредственной досягаемости длинных крокодильих зубов.
Уже к следующей весне Виктор-Мученик сменил тюремную робу на костюм раба божьего и его слуги, Виктора Федоровича. Но сменил он не только костюм, но и имя Виктора Федоровича, сделавшись в один миг прославленным мудрецом Евстафием Федоровичем.
И вот однажды, прямо во время службы, Евстафий Федорович ощутил какие-то шевеления чуть ниже живота; будто бы бесы проникали в него целыми полчищами, один за другим. И совсем скоро Евстафий Федорович снова сделал то, от чего давно уже отрекся, но к чему очень привык Витька-Крыло; и в чем Виктор-Праведник позже каялся на коленях. Он ползал в слезах у самых ног госпожи Натали, покуда она, - раздетого догола, - хлестала его кнутом. Монахиня Наталия Павловна наказывала заблудшего грешника. Она наказывала его и наказывала - снова, снова и снова. И так без конца.
Она наказывала его без всякой жалости.
Но Витька-Крыло, Евстафий Федорович по-иному, все никак не желал исправляться.

Другие мои работы:

Рассказы:
Черные дни
Травите насекомых вовремя
Мать получает похоронку
Волшебная история
Геноцид сферических коней в марсианских биолабораториях
Бюро не ошибается
Большое убийство в Малом театре
Большие перемены
Человек в костюме
Мышки находят счастье
О том самом времени
Самый страшный зверь в джунглях
Межзвездный десант
Последний моветон мертвеца
Где обитают боги
Идиот
Черный графоман
Разговор с психиатром
Один на диване
Любите тех, кто будет вас убивать
Боевые голуби окраин
ДокУмент
Месть ковбоя

Миниатюры:
Умереть за Партию!
Сладкие грезы приусадебной тли
Когда люди становятся гусеницами
О Федоре Петровиче, который познал дзен
Времени нет
Как я полюбил ядерную войну

Черные ветра:
Брат короля (Черные ветра)
За Старыми тропами (Черные ветра)

Незаконченные:
Самоубийца
Натали
О порядках на Портовом дворе
Хроники Империи
Свиная отбивная
Несвобода
Печальный Дольф (Черные ветра)
Опиум

Отредактировано Графофил (28.10.2024 13:02:16)