Татьяна Сергеевна никогда не любила сына – от слова, совсем. Нет, она, конечно, пыталась – в самом начале так уж точно. Однако ничего, кроме брезгливости и раздражения это красное, дурно пахнущее, визжащее существо в ее сердце не вызывало. Почему она так и не смогла воспылать материнскими чувствами к своему сынишке Алексею, Татьяна Сергеевна и сама не понимала. Может, потому что он был совершенно бестолковый: коверкал слова и все время заикался. Может, потому что он был неряшливый и вечно грязный: с растрепанными волосами, жирным лицом и ни на секунду не сходившим с него выражением угрюмого испуга. Может, так и не полюбила сына она еще и потому, что слишком уж Алеша был похож на своего никчемного папашу, сбежавшего от нее при первом же признаке настоящих проблем. По правде, Татьяна Сергеевна и рожать-то вовсе не собиралась. Ибо пусть и работала она в школе, но совершенно не выносила детей: их визги, писки, неспособность усидеть на месте и постоянное жалостливо-голодное к ней влечение. Она и на беременность согласилась только лишь потому, что все ее подруги давно обзавелись детьми и ходили толпою с колясочками по весенним улицам. Собственно, именно для того, чтобы не отставать от подруг, она и решила выйти замуж, уговорив без особых усилий сделать ей предложение своего непутевого Вовочку, таскавшегося за нею следом с услужливым обожанием в глазах.
Все произошло прилюдно, в ресторане, куда их друзья и родственники были приглашены словно бы и без особой причины. Но Вовочка и тогда умудрился все испортить, наступив в волнении на собственную туфлю. Позже, в постели, он оправдывался, что выпил слишком много водки – ему, по правде, большого количества и не требовалось. И все время, пока он стоял перед ней на коленях, Татьяна Сергеевна могла думать лишь о его красном подбородке, которым он ударился о спинку соседского стула. Даже это ее воспоминание Вовочка умудрился испоганить.
Сперва Татьяна Сергеевна еще думала, что можно сделать из него – если уж не хорошего, то, по крайней мере, терпимого мужа: если потребовать, - как следует, с громким скандалом, с каким она добилась женитьбы, - зарабатывать больше и не быть бесполезным размазней, которого каждый стремится замести под сапог. Однако крики ее и даже битье посуды так ни к чему и не привели. И худой мышонок, который должен был, по задумке, превратиться в великолепного скакуна одним замахом ее тяжелой руки, так и остался в итоге худым мышонком, только еще более запуганным, еще более бесполезным, вызывавшем в ней одно лишь брезгливое раздражение, которое Татьяна Сергеевна испытывала всякий раз, ложась с ним в одну постель. Нет, у нее, конечно, были и другие мужчины, и Вовочка даже подозревал об их существовании. Однако он быстро умолк, когда Татьяна Сергеевна пригрозила, что уедет жить к матери в далеко не соседний город, и своего Алешу он больше никогда не увидит.
Татьяна Сергеевна не без основания считала себя очень красивой женщиной и не раз ловила на себе восхищенные взгляды представителей противоположного пола, которые охотно шли с ней на контакт, но которые никогда не задерживались в ее жизни надолго – нередко притворяясь при встрече, будто и вовсе ее не знают. И лишь один из них, Евгений, согласился поведать ей открыто и «без всякий словесных уловок», как сам он выразился, о корне ее супружеских проблем, когда Татьяна Сергеевна, испугавшись его ухода, закатила сцену. Евгений, как ни в чем не бывало, продолжал завязывать галстук перед зеркалом, наблюдая без всякого интереса за ее резкими движениями и еще более резкими словами.
«Ты не говори так о мужчинах, - сказал он, дождавшись окончания ее истерики. – Не все мужчины такие, как ты говоришь: лишь те, которых ты сама выбираешь. Да и не нужен я тебе вовсе: ты в меня вцепилась только потому, что иметь не можешь. Таким, как ты, Танечка, только свершения нужны: чуть покажешь, что не плевать, так вам сразу скучно становится – на шею лезете. Думаете, все: победа. Не цените вы тех, кто рядом. Вам бы мечты – все за мечтами бегаете. Думаете, лучше можете. У меня ведь таких дурочек, как ты, целая толпа.
Да прекращай рыдать уже: публики здесь нет. А я не оценю. Я скажу тебе как есть, без всяких словесных уловок, почему никто за пределами кровати с тобой дел никаких иметь не желает. Ты лучше послушай, а не обижайся: мне от моих слов все равно никакой выгоды. Очевидно, дело не во внешности: ты по-прежнему – красивая женщина. Грудь у тебя не обвисла, даже растяжек на животе не осталось. Как смотреть за собой, знаешь. Беда заключается в том, что ты за ртом своим следить не умеешь. Не научил никто. Не показал, как. Ни один уважающий себя мужчина такого не потерпит. Есть большая разница между теми, кого они готовы трахнуть, и теми, на ком готовы жениться.
Ты думаешь, что знаешь, как быть хорошей женой и матерью? Очень зря. Этому ведь учиться надо, как вышиванию крестиком: ты годишься для веселья, но не более. И твой рот тебя еще доведет...»
И самым обидным было, что Татьяна Сергеевна вовсе не считала Евгения подарком судьбы. Однако она и сама не заметила, как оказалась в его объятиях, гадая, словно шестнадцатилетняя, не является ли он тем самым. И оттого было еще тяжелее выслушивать его жестокие слова.
Получив злополучное письмо, Татьяна Сергеевна вспомнила именно Евгения, хотя этого человека давно уже не было в ее жизни – быть может, потому что его тогдашний монолог был чересчур уж похож на то, что сказал ей Алеша, когда они ругались в прихожей. И ее тихий бесхарактерный сынок пригрозил ей – впервые в жизни – что разобьет ее лицо, если она еще хоть раз позволит себе заговорить с ним тоном, с которым Татьяна Сергеевна без всяких проблем разговаривала с его отцом.
«Ударишь мать?!» - закричала она в полумраке комнаты.
На что ее слабовольный Алеша сотряс дверь на кухню огромным кулаком, с треском выломав из нее стекло, и ответил одно единственное слово: «Ударю!»
Татьяна Сергеевна бросилась со слезами в свою спальню – ожидая, когда ее мягкосердечный сынок прибежит ее утешать, как делал не раз. Но Алеша лишь без конца копошился за стенкой, бесконечно хлопая дверцами шкафов. Когда задрожала входная дверь и Татьяна Сергеевна была вынуждена прекратить истерику, не имевшую никакого результата, полки шкафов в соседней комнате оказались преступно пусты. Последнее, что она услышала от сына, было его раздраженное бормотание, пока ее неблагодарный отпрыск завязывал шнурки: «Живет себе баба – дура-дурой! А как родила, так сразу – мать! Мать! Ага! Скотская жизнь – одни животные вокруг!..»
Поначалу Татьяна Сергеевна была уверена, что пройдет время – у него закончатся деньги, и он вернется, и будет просить у нее прощение. Но месяц шел за месяцем, от Алеши не было никаких вестей. И скоро сама она принялась потихоньку искать сына. Однако никто из его немногочисленных друзей и знакомых, якобы, и не знал вовсе, где он находится. Лишь горькими слезами удалось ей выбить адрес съемной квартиры, куда она и отправилась холодным сентябрьским вечером – к неприметному жилому зданию из красного кирпича, стоявшему посреди других близнецов-новостроек.
Татьяна Сергеевна пробралась внутрь вместе с молодой парой и долго звонила в дверь, закрыв ладонью глазок, и даже стучала, что было сил – до тех самых пор, пока не щелкнул замок в соседней квартире и высокий жилистый парень с кудрявыми волосами не принялся на нее орать: «Что ты тут устроила?! Нет их дома! Что непонятно?!..»
Татьяна Сергеевна прождала на лестнице больше четырех часов, но ее сын Алеша так и не появился. И она вышла из подъезда очень раздосадованная – уверенная, что он был в квартире и попросту ей не открывал. Татьяна Сергеевна и не сразу заметила длинную фигуру, похожую, как будто, на кого-то, кого она прежде знала: человек, приготовившийся ступить на пешеходную дорожку, вдруг застыл на другой стороне дороги, развернулся и пошел по улице, так ни разу и не оглянувшись.
Татьяна Сергеевна приходила по адресу еще не раз, не раз устраивала засады около лифта. Однако мужчина, которого она увидела лишь мельком, так больше никогда и не попался ей на глаза. Татьяна Сергеевна даже ломилась в двери жалостливого Сережки, говоря ему, что она больна, что она – при смерти, умоляя его, чтобы он написал ее неблагодарному сыну и сказал ему возвращаться домой, если у того сохранились еще хоть какие-то остатки совести. И не потому даже, что Алеша сделался ей вдруг сильно нужен; не оттого, что в ее черством материнском сердце проснулась любовь; но, чтобы наказать его; чтобы показать, что она – сильнее, мудрее, и гораздо лучше знает жизнь, и что обхитрить ее, при всем желании, ему никогда не удастся.
Много месяцев спустя, стоя посреди неосвещенной прихожей, Татьяна Сергеевна раз за разом переворачивала шершавую бумажку, комкала углы, удивляясь собственному спокойствию: все-таки был в ней стержень! И, тем не менее, испытывала она какие-то чувства: не печаль, конечно, и не скорбь, а нечто более странное – облегчение, как будто, от того, что «ситуация», так долго висевшая в воздухе, наконец разрешилась, пусть и с таким трагическим исходом.
Никто, однако, не спешил выдавать ей тело. И Татьяне Сергеевне снова пришлось бегать по разным местам и стучаться в наглухо запертые двери. И даже показали ее однажды по местному телевидению – рыдающую на камеру – в одном очень коротеньком, впрочем, сюжете.
И только тогда дело сдвинулось с мертвой точки.
Крепко стоял еще и другой вопрос – вопрос денег, который Татьяна Сергеевна тоже не желала откладывать, не до конца понимая, впрочем, как они с Вовочкой должны их по закону делить.
И сразу после скорых похорон в закрытом гробу, на своевременности которых настояли местные власти – похорон на самом дальнем краю кладбища, на которых почти что совсем не было людей; на которых ее поседевший мышонок Вовка плакал навзрыд вместе со своей невзрачной мышкой; на которых сама Татьяна Сергеевна не проронила ни слезинки, потому что оставались у нее еще чувство собственного достоинства и гордость – сразу после них отправилась она в очередную инстанцию, чтобы разрешить уже наконец затянувшуюся «ситуацию» с выплатами. Ведь похороны стоили дорого и нужно было вылезать из долгов.
Бледная мышка в погонах провела Татьяну Сергеевну в кабинет, где пухлый желтолицый человечек уже ожидал ее с целою кипой бумаг. Он попросил Татьяну Сергеевну присаживаться и сам водрузился в широкое кресло по другую сторону стола, рядом с которым стояли двое в форме, словно дворовые псы – очень грозного вида. Лишь только она переступила порог, как все трое наморщили носы, словно вдруг почуяв исходившую от ее траурного наряда могильную вонь.
После короткого разговора толстенький человечек вытер грязным платком лоснящееся лицо, шумно высморкался в него же и в бессилии развел пухлыми ручками.
«Я все не пойму, - сказал он. - О каких деньгах вы говорите...»
Татьяна Сергеевна, которую еще вчера горячо уверяли по телефону, что все документы давно готовы и нужно только «закрыть вопрос с телом», широко открыла рот и сумела лишь промямлить:
- Мне сказали, что...
- Что платить за сыновей будут матерям героев! – рявкнул человечек. – Какого черта вы на телевидение поперлись?! Как вас вообще в эфир пустили?! Что вы там наплели?!..
- Я... я...
- Вы-вы! А потом выясняется, что ваш сыночек дорогой еще и преступник! Убийца! Вот уж кого вырастили! Он боевого командира застрелил – героя России! Это за него вам должно Отечество платить?! За убийцу?! Да вы хоть знаете, кого воспитали?!..
- Но вы обещали... – только и успела пробормотать совершенно уже ничего не понимавшая Татьяна Сергеевна, как вдруг двое кобелей подхватили ее под руки, сдернули со стула и захлопнули перед ее лицом тяжелую дверь, тявкнув ей напоследок убираться прочь.
Татьяна Сергеевна прошла по незнакомому двору, по незнакомой парковке, по незнакомой улице, над которой только лишь начинали зажигаться редкие фонари. Ледяной ветер дул ей в лицо. Падал холодный снег.
И вдруг побежала она, сама не зная, от чего, словно что-то неясное, стонущее, больное неуловимо гналось за ней. Но Татьяна Сергеевна упала, и оно ее настигло, до боли сдавило горло. Темное небо заплясало вокруг, как будто разбившись на осколки. Невозможно было дышать. И, сколько бы Татьяна Сергеевна не пыталась подняться, у нее ничего не выходило, будто напилась она до беспамятства, а ей все подливали и подливали вино.
Казалось ей, что она умирает, что все кончено, что никогда уже не будет – ничего.
Если это и есть жизнь, то зачем она вообще была нужна?..

Другие мои работы:

Рассказы:
Черные дни
Травите насекомых вовремя
Мать получает похоронку
Волшебная история
Геноцид сферических коней в марсианских биолабораториях
Бюро не ошибается
Большое убийство в Малом театре
Большие перемены
Человек в костюме
Мышки находят счастье
О том самом времени
Самый страшный зверь в джунглях
Межзвездный десант
Последний моветон мертвеца
Где обитают боги
Идиот
Черный графоман
Разговор с психиатром
Один на диване
Любите тех, кто будет вас убивать
Боевые голуби окраин
ДокУмент
Месть ковбоя

Миниатюры:
Умереть за Партию!
Коллективный акт
Сладкие грезы приусадебной тли
Когда люди становятся гусеницами
О Федоре Петровиче, который познал дзен
Времени нет
Как я полюбил ядерную войну

Черные ветра:
Брат короля (Черные ветра)
Невиновный человек (Черные Ветра)
За Старыми тропами (Черные ветра)

Незаконченные:
Самоубийца
Натали
О порядках на Портовом дворе
Хроники Империи
Свиная отбивная
Несвобода
Печальный Дольф (Черные ветра)
Опиум

Отредактировано Графофил (23.11.2024 02:39:58)